Текст книги "Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1929–1932"

По-видимому, ближе к истине первое утверждение. Внешний оптимизм, который он пронесет до конца своих дней, был скорее хорошей миной. Но эта мина была абсолютно необходима для самосохранения в качестве политического деятеля.

Еще раньше, в пору существования объединенной оппозиции, дипломатический представитель Чехословакии в СССР Й. Гирса обоснованно писал: «Оппозиция состоит главным образом из интеллектуалов, которые по своему духовному уровню возвышаются над основной массой членов партии, и это вызывает по отношению к ней определенное их недоверие. Сила сталинской позиции состоит в том, что он является представителем количественно преобладающей части партии, то есть интеллектуально посредственных людей»[91]91
  См.: Шишкин В.А. Россия в годы «великого перелома». СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. С. 79.


[Закрыть]. Этот вывод в еще большей степени относится к следующему периоду, когда интеллектуальные маргиналы, Шариковы со Швондерами, заняли все решающие позиции, а интеллигенты-оппозиционеры под любыми предлогами отказывались от «заблуждений», чтобы занять хотя бы незначительные позиции поближе к жене и чайнику.

Всего этого Троцкий старался не замечать. «Одна, но пламенная страсть», которая владела его умом и сердцем, – это стремление отстранить от власти Сталина и его группу, восстановить «ленинское», как он себе его представлял, руководство.

Очевидно, неверно сводить целиком и полностью все выступления Троцкого против сталинизма к борьбе за власть, к личному соперничеству, тем более что эта перспектива становилась все более призрачной. Троцкий искренне критиковал и бичевал сталинский курс – кровавую коллективизацию, провалы первой пятилетки, бюрократическое вырождение, непрерывные крутые колебания курса в мировой политике и в международном революционном движении – от заигрывания с британскими тред-юнионистами и китайским Гоминьданом к политике «третьего периода», чреватого якобы мировой революцией, затем назад, к курсу народного фронта, и вновь к совместной с нацистской Германией агрессии в Восточной Европе. Вождь оппозиции тщетно надеялся на некие изменения в советском руководстве, на перестановку сил в правившей группе и какие-то другие чудеса. Они конечно же не были полностью исключены, но вероятность их с самого начала была минимальной. А со временем она стала вообще эфемерной.

Реально изменения, не носившие системного характера, но казавшиеся глубокими, начались лишь через много лет после смерти Троцкого, со смертью в 1953 г. его главного антагониста и убийцы. Вскоре после этого псевдоистина, проповедовавшаяся Троцким, о «хорошем» Ленине и «плохом» Сталине стала проникать в широкое общественное сознание.

Писатель Л. Жуховицкий говорил о себе в том времени: «…Я верил в мудрость Ильича, замечательное учение которого так хамски извратил подлец Виссарионович»[92]92
  Писатели России: Автобиографии современников. М.: Гласность, 1998. С. 99.


[Закрыть]. Увы, невольно заимствуя ход мыслей Троцкого, советские власти продолжали шельмовать его всеми доступными средствами. Точно так же ни его идеям, ни ему лично не было бы места в хрущевском, брежневском или горбачевском лагере, если бы он дожил до этой поры. Но так или иначе именно Троцкий был основоположником того мнения в марксистском обществоведении, согласно которому сталинизм был не продолжением, а противоположностью ленинизма, отрицанием всего предыдущего этапа развития Советского Союза, резким шагом назад в общественном развитии[93]93
  См. об этом: Mawdsey E. Stalin Years: The Soviet Union 1929–1953. Manchester: Manchester University Press, 1998. P. 1 a.o.


[Закрыть]. Любому беспристрастному аналитику, думается, должна быть ясна предвзятость и ненаучность такого подхода.

Призывая возвратиться к истинному ленинизму, Лев Давидович видел себя единственным законным вождем, последователем Ленина, вещающим истину относительно развития СССР и мирового революционного процесса, самого понимания марксизма. Хотя эта формула не произносилась тогда ни одним из главных соперников (Троцкий так и не произнес ее, да и не мог произнести, Сталин же ввел в официальный обиход в 1947 г., вписав в собственную «Краткую биографию»), каждый из них видел себя «Лениным сегодня».

Любопытно отметить, что Сталин, представляя Троцкого как некоего дьявола, главное исчадие ада, основного виновника всех недостатков и трудностей, переживаемых СССР, зловещую тень, маячившую за спиной всех врагов, да и прилагая огромные усилия для подготовки и организации его убийства уже в начале Второй мировой войны, тем самым отдавал должное Троцкому, поднимал его, по существу дела, на собственный уровень. Оба они уподобляли себя древнегреческим богам, казнившим и миловавшим огромные людские массы по собственной прихоти.

Имея в виду, что отстранение Сталина от власти и возвращение к основам «ленинизма» были в представлении Троцкого одним и тем же, вождь оппозиции умело использовал диалектику для превращения тактических вопросов в программные и наоборот. Троцкий, например, отнюдь не выступал за «демократию в партии», когда он был у власти, но стал решительным оппонентом тайного голосования в коммунистических организациях и органах, когда оказался в оппозиции. О том, что тайное голосование имеет для него только инструментальный смысл, он говорил достаточно открыто. «Я хочу тайного голосования для рабочих-большевиков в партии против бюрократов, против термидорианцев», – писал он Борису Суварину 29 апреля 1929 г. из Турции[94]94
  Бюллетень оппозиции. 1929. № 1–2. С. 24.


[Закрыть]. В этом документе он возражал против тайного голосования в Советах, потому что это будет, мол, голосование против коммунистов, и называл такое требование «меньшевистским». Поистине и в случае нашего героя подтверждалось бессмертное высказывание Д. Оруэлла о том, что на «скотном дворе», то есть при власти коммунистов, все животные равны, но некоторые более равны, нежели остальные. И разумеется, всякую иную позицию Троцкий именовал вздором, буржуазным мышлением, жалким идейным банкротством и прочими уничижительными определениями.

Опытному и трезвому политику не могло не быть ясным, что в условиях, когда политическая мафия, в каковую все более превращалась компартия, осуществляет бесконтрольную власть в стране, самой этой мафией можно управлять только диктаторскими и преступными методами, и декорум демократии, демократического централизма – это лишь средство сокрытия реального положения вещей, закрепления узды на шее неопытной, малообразованной и попросту глупой и доверчивой членской массы.

В то же время руководящие круги, карьеристы, идеологи и пропагандисты отлично сознавали цену «внутрипартийной демократии», и, разумеется, Троцкий был в числе первых среди них. Не чем иным, нежели тактическим приемом в борьбе против сталинской власти, не было его требование демократии в партии, в условиях которой, как он тщетно надеялся, оппозиция «нормальными методами завоюет пролетарское ядро партии»[95]95
  Бюллетень оппозиции. 1929. № 6. С. 1.


[Закрыть].

В противовес Сталину и в то же время симметрично ему Троцкий всячески оправдывал все то, что делалось при Ленине. Через многие документы вновь и вновь проходит решительное противопоставление того периода, когда во главе советской России и международных коммунистических сил стояли Ленин и он сам, и периода, начавшегося примерно с 1923 г., когда стала нарастать концентрация власти в руках сталинской группы, а сам Троцкий постепенно, но во все большей степени оказывался на властной периферии. Троцкий многократно пытался снять вину с большевистского руководства первых лет после Октября 1917 г., и прежде всего, естественно, с себя самого, за ужасы и кровопролитие периода Гражданской войны и непосредственно после нее. Он утверждал, что диктатура пролетариата не обязательно связана с кровавым террором, может носить мягкий характер. Но почти всегда в подобных рассуждениях сразу же оказывалось, что это, мол, относится к развитым нациям, а диктатура пролетариата в России была установлена в слаборазвитой крестьянской стране. Противопоставление ленинского периода сталинскому – одна из главных тем всех крупных работ Троцкого периода эмиграции, прежде всего его мемуарной книги «Моя жизнь» и объемистой «Истории русской революции». Красной нитью эта тема проходит и через документы, публикуемые в настоящем издании.

Прежде всего Троцкий всячески оправдывал большевистский террор того времени, когда сам он находился у власти и был к этому террору причастен, и бичевал сталинский, то есть тот же большевистский террор, из своего зарубежного далека.

Уже в 1933 г. в публицистике Троцкого всплывает болезненный вопрос о кровавом подавлении большевистской властью Кронштадтского восстания 1921 г. (или, как предпочитал выражаться Троцкий в полном согласии с писаниями большевистских идеологов внутри СССР, Кронштадтского «контрреволюционного мятежа»). Схема, которая позволяла ему продолжать упорное одобрение беспощадной расправы над остававшейся на советской, но оппозиционной большевизму платформе бывшей «крепостью революции», состояла в том, что в Кронштадте, мол, положением овладела крестьянская, мелкобуржуазная контрреволюция, на смену которой, в случае ее успеха, неизбежно пришла бы «крупнобуржуазная контрреволюция». Позже ряд бывших сторонников Троцкого или же тех, кто только начинал отходить от него (А. Цилига, В. Серж, М. Истмен и др.), открыто поставили вопрос о его вине за зверскую расправу над кронштадтскими матросами и рабочими. Троцкий отрицал свое прямое участие в подавлении восстания (на самом деле именно он, находясь в своем поезде под Петроградом, осуществлял общее руководство действиями Красной армии против повстанцев), однако полностью брал на себя морально-политическую ответственность за кровавые репрессии.

В восхвалении Ленина Троцким и Сталиным были существенные отличия: во-первых, в ленинское время Троцкий был одним из вождей, а Сталин до 1922 г. не был широко известен, хотя и не находился в тени; во-вторых, Сталин был теперь у власти, а Троцкий в изгнании. Отсюда вытекало, что сталинское восхваление Ленина означало представление нынешнего советского курса в качестве прямого продолжения ленинского; оценки Троцкого означали неизменное противопоставление Ленина Сталину.

Пожалуй, единственной инициативой Ленина, которую Троцкий даже не то чтобы критиковал, а весьма сдержанно ставил под сомнение, было запрещение фракций в компартии, проведенное в 1921 г. на Х съезде РКП(б). Сдержанность была вполне объяснимой – тогда Троцкий полностью поддержал эту драконовскую меру Ленина, на которую впоследствии опиралась сталинская группа, превращая ВКП(б) в «орден меченосцев», в священный союз совокупного начальства, послушно следующий любой, пусть самой преступной команде. Теперь же он, осознав, что сам напоролся на то, за что боролся, стал заявлять, что наличие фракций «в известных пределах неизбежно связано с жизнью и развитием партии»[96]96
  Бюллетень оппозиции. 1929. № 3–4. С. 7.


[Закрыть]. Поэтому трудно согласиться с мнением М. Истмена, который писал о Троцком в период эмиграции, что тот «становился все более жестким в защите крайних организационных догм большевизма. Казалось, что он… стремится показать свою решимость превзойти Ленина»[97]97
  Eastman M. Stalin’s Russia… P. 121.


[Закрыть]. Нет, организационные взгляды Троцкого оставались стабильными, причем они были несколько мягче ленинских. Ленина вообще трудно было превзойти в стремлении централизовать партийное руководство.

Уже вскоре после прибытия в эмиграцию Троцкий начал работать над биографией Ленина, которую он задумал как фундаментальный труд, противопоставленный официальной советской историографии и биографистике. В Турции заняться этой работой сколько-нибудь серьезно он не смог, погрузившись в основном в создание автобиографической книги, а затем и истории революции 1917 г., хотя в мемуарном плане о Ленине написал немало. Во Франции Троцкий наконец приступил к собиранию материала и написанию фрагментов, но вновь отложил рукопись, хотя поначалу работа, казалось бы, пошла быстро. В декабре 1933 г. с американским издательством «Даблдей, Доран и К^о» был заключен договор, и Троцкому был начислен аванс в сумме 10 тыс. долларов[98]98
  HI.NC, box 354.


[Закрыть]. М. Истмен ожидал рукопись для перевода на английский язык. В декабре 1934 г. он писал Троцкому, что хотел бы видеть «Жизнь Ленина» в одном томе, даже если это будет очень объемистая книга, ибо американские читатели предпочитают не покупать многотомных биографий[99]99
  Ibid., box 305.


[Закрыть].

Но на самом деле Троцкий, обычно быстрый и плодовитый, с этой книгой не спешил.

Осуществить свой план он так и не смог. Он откладывал свои наброски, через некоторое время снова возвращался к ним, но в более или менее завершенном виде написал только первые главы, посвященные лишь раннему Ленину (80—90-е гг. ХIХ в.). Думается, что причины такой удивительной медлительности состояли не только в необходимости возвращаться к текущим политическим делам (подготовка биографии Сталина в последние годы жизни также должна быть отнесена к таковым) – Троцкий умел сочетать политическую публицистику и переписку с занятиями историей, о чем свидетельствует написанная им на Принкипо фундаментальная двухтомная (причем второй том в двух книгах) «История русской революции»[100]100
  Троцкий Л. История русской революции. М.: Терра, 1997. Т. 1–2. Общий объем этого издания 1180 страниц.


[Закрыть]. Что-то мешало ему полностью отдаться своему персонажу.

По всей видимости, автора разъедали сложные, противоречивые чувства. С одной стороны, он хотел оставаться чистым перед собой и осветить путь Ленина всесторонне (разумеется, в пределах марксистской парадигмы). С другой стороны, он понимал, что в этом случае далеко не все факты можно будет вписать в собственную схему прямой политической преемственности: Ленин – Троцкий. Над «Историей русской революции» Троцкому было работать значительно проще, ибо, во-первых, это было время его наиболее тесного единения с Лениным, во-вторых, он мог избирать те сюжеты и повороты, которые в наибольшей степени соответствовали его интересам, и, наконец, 1917 г. был началом его непродолжительного «звездного времени», и возвращение к нему на бумаге Троцкого особенно привлекало.

Нельзя не отметить и того факта, что сам он, вписавший немало страниц в книгу культа Ленина, испытывал к последнему противоречивые чувства, включавшие не только уважение и почтительность, но и ревность, и, возможно, раздражение и зависть. Кроме того, никак нельзя было забыть неоднократных обменов с Лениным злобными репликами в дооктябрьский период, еще со времени II съезда РСДРП в 1903 г. По-видимому, Лев Давидович вспоминал с саркастической усмешкой свою оценку взглядов Ленина по вопросам партийного строительства в то время. Эта оценка поразительно точно подтвердилась при ленинском преемнике Сталине. Троцкий писал тогда: «Партийная организация (то есть партийный аппарат. – Ю. Ф. и Г. Ч.) подменяет собой партию, Центральный Комитет заменяет партийную организацию и, наконец, «диктатор» подменяет собою Центральный Комитет…»[101]101
  Троцкий Н. Наши политические задачи: Тактические и организационные вопросы. Женева, 1904. С. 54.


[Закрыть] Самолюбивый Троцкий не мог забыть ни презрительную кличку Иудушка и другие весьма нелестные характеристики, данные ему «Ильичом», ни интеллектуального воровства со стороны Ленина в названии газеты «Правда» (когда Ленин в 1912 г. в Петербурге начал выпускать собственную газету под тем же названием, что и венская газета Троцкого). Острую полемику с Лениным в конце 1920 – начале 1921 г. в ходе профсоюзной дискуссии, когда Ленину дважды удалось одолеть Троцкого в ЦК РКП(б) большинством всего лишь в один голос, Троцкий тоже хорошо помнил.

Троцкий вспоминал, как Ленин бичевал его детище – концепцию перманентной революции, как и то, что Ленин фактически перешел на его позицию по этому вопросу, хотя никогда не высказался на этот счет публично. В одном из документов 1930 г., публикуемом в первом томе настоящего издания, сдержанно, но с явной критической ноткой говорилось: «Ленин в 1919 году должен был дать, не мог не дать, новую оценку теории перманентной революции, отличную от той, которую он давал в разное время до Октябрьской революции, отрывочно, мимоходом, иногда явно противоречиво, на основании отдельных цитат, ни разу не подвергая рассмотрению мою позицию в целом».

Из всего этого вытекало стремление «заземлить» Ленина в публицистике, отрицание его роли в разработке марксистской теории, отвержение понятия «ленинизм» как теории – соображения полностью обоснованные, но никак не соответствовавшие политической целесообразности сплочения большевиков-ленинцев, как Троцкий именовал своих сторонников.

Р. Даниелс с полным основанием пишет: «Его (Троцкого. – Ю. Ф. и Г. Ч.) трагедия состояла в том, что он был слишком крупным деятелем, чтобы подчинить себя Ленину или любой другой личности, или партии, или доктрине, и в то же время слишком малым деятелем, чтобы действовать без моральных оправданий, которые верность личности, или партии, или доктрине требовала от него»[102]102
  Daniels R.V. Op. сit. P. 62.


[Закрыть].

Между тем, после того как Троцкий объявил о разрыве с ВКП(б) и Коминтерном, призвал к созданию новых компартий и их нового международного объединения, никаких существенных изменений в состоянии «левой» международной коммунистической оппозиции не произошло. Продолжалась постоянная борьба за выживание крохотных национальных «троцкистских» организаций. Их общая численность составляла, как правило, несколько сотен человек[103]103
  Численность наиболее значительной организации сторонников Троцкого – Коммунистической лиги США – достигла максимума около 200 членов в 1932–1933 гг., а затем стала сокращаться (Drucker P. Op. cit. P. 56).


[Закрыть], хотя сам Лев Давидович, сознавая их незначительность, все же на порядки преувеличивал число своих сторонников, утверждая, что их несколько тысяч, а иногда даже настолько увлекался, что говорил о десятках тысяч. Собственно, разница между сотнями и тысячами в масштабах земного шара была совершенно незаметной.

Эмбрион IV Интернационала Троцкий пытался моделировать по образцу III Интернационала, полагая, что это объединение должно основываться на «демократическом централизме» и состоять из идеологически единых и политически монолитных национальных партий, опираться на решения первых четырех конгрессов Коминтерна (1919–1922). Но шедших за Троцким национальных партий не было, или же они существовали только на бумаге.

Тем не менее с 1933 г. Троцкий не оставлял идеи образования IV Интернационала. Он не учитывал главного – Коминтерн был более или менее значительной международной организацией прежде всего потому, что опирался на финансовые вливания большевистского руководства, которое поначалу, щедро оплачивая своих певцов и танцоров (по данным хорошо осведомленного В. Кривицкого, Москва финансировала 90–95 % всех расходов компартий)[104]104
  Кривицкий В. Я был агентом Сталина: Записки советского разведчика. М.: Современник, 1996. С. 58.


[Закрыть], считало, что имеет все основания заказывать музыку. Троцкий же мог рассчитывать лишь на такие нематериальные понятия, как «идейная выдержанность», «сознательная дисциплина», самоотверженность его сторонников.

Сознавая крайнюю шаткость позиций своих приверженцев, их сектантскую замкнутость, Троцкий в прямом противоречии с собственными установками, со своей критикой советского руководства за его союз с британскими тред-юнионами или китайским Гоминьданом, за политику сотрудничества с «реформистами» в форме народного фронта, искал союзников в среде явно нереволюционных социалистических сил.

Он пытался установить связь с Независимой рабочей партией Великобритании, поощрял своих сторонников во Франции, когда они выдвинули идею вступления в Социалистическую партию, способствовал созданию в 1931 г. раскольнической Социалистической рабочей партии Германии, которая после прихода к власти Гитлера примкнула к Интернациональной левой оппозиции, но вскоре, уже в лице своих эмигрантских органов, высказалась за народный фронт и порвала с Троцким. Все эти опыты полностью провалились – даже внедриться в социалистические партии и организации, а тем более взять их под свой контроль сторонники Троцкого не смогли. В среде его приверженцев происходили все новые и новые расколы, причем некоторые микроскопические группы продолжали конкурировать между собой в борьбе за звание «подлинных троцкистов», другие же полностью порвали с «пророком в изгнании» и переходили к острой критике его взглядов с коммунистических, социал-демократических или даже либеральных позиций. Иначе говоря, продолжался «процесс фрагментации», как удачно определил А. Каллиникос, сам принадлежавший к одному из течений сторонников Троцкого[105]105
  Callinicos A. Trotskyism. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1990. P. 38.


[Закрыть].

Курс на создание IV Интернационала встречал противодействие со стороны части последователей Троцкого и других близких к нему деятелей. Уже после формального провозглашения этой организации в 1938 г. Виктор Серж писал Троцкому: «Я убежден, что невозможно построить Интернационал, если нет партий. Нельзя играть словами «партия» и «Интернационал». Есть только мелкие группы, которые не могут найти общего языка с рабочим движением. Во всем мире не более 200 сторонников Троцкого. В настоящее время никто в IV Интернационале не думает иначе, как только Вашей головой»[106]106
  The Serge – Trotsky Papers. P. 109.


[Закрыть].

Из публикуемых документов видно, что до создания IV Интернационала, как и после его провозглашения, международные органы оппозиции фактически не работали или, в лучшем случае, лишь изредка подавали весьма слабые признаки жизнедеятельности.

Разъедаемые внутренними противоречиями и личными склоками, Интернациональное бюро и Интернациональный секретариат как организационное целое фактически не существовали. Достаточно сказать, что сын Троцкого Лев, находившийся в Париже в центре оппозиционной деятельности, там, где располагался Интернациональный секретариат, и его гражданская жена Жанна Молинье (Мартен) – бывшая супруга Раймона Молинье – принадлежали к конкурировавшим фракциям: Жанна – к фракции своего предыдущего мужа, а Лев – к сторонникам Пьера Навилля.

Причины того, что международная «левая» оппозиция продолжала оставаться численно незначительной, сектантски замкнутой, оторванной от рабочего движения, реально представлявшей собой редкую сеть дискуссионных кружков, в которые входили ищущие, но не находившие решений революционные интеллигенты, состояли не только в их чуждости реальным процессам, происходившим в среде рабочего класса Запада, догматизме, отсутствии средств, но и в том, как обращался сам Троцкий со своими сторонниками и теми, кто присматривался к его взглядам в надежде найти истину.

На свои отношения с западными последователями и оппонентами он как бы накладывал, точнее, продолжал накладывать прежние перипетии внутренней борьбы в ВКП(б) и в любом отступлении от своей линии видел повторение то курса Сталина (иногда Сталина и Бухарина), то Зиновьева. Своим советским оппонентам Троцкий давал краткие, весьма желчные характеристики, например «Колечка Балаболкин» (о Бухарине) или «унтер Пришибеев, выступающий под псевдонимом Молотов». Троцкий настаивал на железной дисциплине в революционных организациях, совершенно непонятной для западных деятелей, хотя подчас и отказывался от этого требования, но только лишь по причинам временной тактической целесообразности.

Имея в виду особенности публицистики Троцкого, его сравнительно легкие тактические повороты, которые он умел очень ловко «диалектически» объяснить, его беспощадное бичевание подобных поворотов у других, саркастические оценки, огромный апломб, некоторые современники называли Троцкого «самовлюбленным нарциссом». Видимо, оснований для такой оценки не было. Самолюбование и тем более самовлюбленность «пророку» свойственны не были. И самым убедительным доказательством этого являются трагические страницы его жизни, прежде всего потеря четверых детей – все они были то ли убиты сталинскими палачами, то ли оказались косвенными жертвами Кремля. Но внешне многое, казалось бы, подтверждало эту характеристику, что еще более суживало сферу влияния его сторонников. Достаточно отметить, например, что самоуверенность нашего героя распространялась подчас на такие мелочи, на которые другие выдающиеся деятели попросту не обратили бы внимания. В первом томе читатель встретится с письмом М. Истмену от 13 марта 1932 г., в котором Троцкий настаивал на правильности двух очевидно неверных дат (эти настояния, разумеется, в соответствующем месте будут прокомментированы). Свойственная Троцкому безапелляционность в дискуссиях на какое-то время как бы околдовывала корреспондентов, собеседников, читателей – конечно, лишь ту часть из них, которые имели склонность поддаваться такому влиянию, своего рода гипнотическому внушению. Достаточно было Троцкому когда-то высказать ту или иную мысль, чтобы он потом (за редкими исключениями, когда позже признавалась правота Ленина), несмотря на возражения, употреблял формулу «неопровержимо доказано». Тот же Истмен записал через несколько дней после встречи на Принкипо: «Я чувствую себя уязвленным его полным внутренним безразличием к моим оценкам, интересам, к самому моему существованию. Он не задавал мне вопросов… Поэтому люди… уходят от него, чувствуя себя приниженными»[107]107
  Eastman M. Einstien, Trotsky, Hеmingway, Freud, and Other Great Companions: Critical Memoirs of Some Famous Friends. New York: Collier, 1992. P. 112, 115.


[Закрыть].

Подчас в переписке и в других документах Троцкого можно увидеть осознание неудачи возглавляемой им оппозиции, понимание, что его «историческая миссия» – по крайней мере, при его жизни – не увенчалась успехом. Особенно эта тенденция ощущается в последние годы жизни, на ее заключительном, мексиканском этапе.

Троцкий прибыл в Мексику в январе 1937 г. по приглашению художника Диего Риверы, человека бурного темперамента, стремившегося стать одним из революционных вождей не только в искусстве, но и в политике и в силу этого уверовавшего, правда ненадолго, в величие «перманентной революции» и ее вдохновителя.

Но, переместившись на Западный континент при условии, что он не будет вмешиваться в дела приютившей его страны (таковы же были условия приема во Франции и в Норвегии, но власти этих стран со временем приходили к выводу, что Троцкий их не соблюдает), изгнанник вел себя теперь политически крайне осторожно. Он многократно выражал благодарность президенту Мексики Карденасу за прием, повторяя, что неуклонно придерживается буквы и духа своего обязательства о невмешательстве.

Троцкий в значительной мере отгородился от непосредственной политической деятельности. Он, разумеется, не мог поехать в Францию на учредительную конференцию IV Интернационала (сентябрь 1938 г.)[108]108
  Официально новая организация называлась IV Интернационал (Всемирная партия социалистической революции).


[Закрыть], но по документам не ощущается и то, что он как-то руководил ее подготовкой, определял предстоявшие решения и т. п. Той страстности, того проникновения в текущую работу во всем ее объеме и во всем многообразии, как это имело место ранее в руководстве Секретариатом Интернациональной левой оппозиции, теперь уже не было.

Собственно, провозглашение IV Интернационала никаких изменений в характер движения «троцкистов» не внесло. Скептицизм многих последователей мексиканского изгнанника в отношении этой акции полностью подтверждался. По существу дела, продолжали существовать численно незначительные, гетерогенные, конкурировавшие и даже враждебные друг другу группы. Ни одно значительное пролетарское движение, ни одна сколько-нибудь влиятельная политическая партия IV Интернационал не поддержала.

Таким он остается по наши дни, существуя, правда, под видоизмененным странным наименованием Интернациональная коммунистическая лига (IV Интернациональная), рассылающая своим сторонникам письма со словами перед подписью «с троцкистским приветом». А. Глотцер высказывал обоснованное сомнение, что общая численность «троцкистских» организаций в мире когда-либо превышала одну тысячу человек[109]109
  Glotzer A. Op. сit. P. 310.


[Закрыть].

Троцкий в Мексике в основном сосредоточился на разоблачении московских судебных фарсов 1936–1938 гг. (правда, последний шоу-процесс в марте 1938 г. над Бухариным, Рыковым, Раковским, Ягодой и другими он оставил почти без внимания) и подготовке книги о Сталине.

Раскрытие подлогов, клеветы и всякого рода других мошенничеств сталинских спецслужб, дирижером которых был лично диктатор, анализ причин Большого террора, поразительного единодушия подсудимых и обвинителей в признании «преступлений», за которыми стоял якобы «агент гестапо», «международный террорист и шпион» Троцкий, – это, пожалуй, главная заслуга мексиканского изгнанника. Он самым тщательным образом следил за модификациями советского террора начиная с убийства С.М. Кирова 1 декабря 1934 г., через три недели после которого в причастности к убийству были обвинены сторонники Г.Е. Зиновьева, которых сразу же стали именовать «зиновьевцами-троцкистами»[110]110
  Жуков Ю.Н. Следствие и судебные процессы по делу об убийстве С.М. Кирова // Вопросы истории. 2000. № 2. С. 43, 45.


[Закрыть].

В предлагаемом издании публикуется ряд статей, заметок, писем, связанных с Большим террором, и в частности с московскими процессами. Среди них выделяются материалы, посвященные своего рода контрпроцессу, который происходил в Койоакане – пригороде Мехико, в доме, в котором жил Троцкий. Это были заседания подкомиссии международной комиссии по расследованию обвинений против Троцкого, прозвучавших на московских процессах. Заседания происходили 10–17 апреля 1937 г. На слушаниях, полностью соответствовавших судебным процедурам Соединенных Штатов, председательствовал выдающийся американский ученый, философ и психолог Джон Дьюи[111]111
  Другой крупнейший американский ученый историк Чарлз Берд отказался войти в комиссию, но лишь потому, что фиктивность обвинений была для него совершенно ясна и не нуждалась в дополнительных свидетельствах. Берд полагал, что Троцкий не обязан доказывать свою невиновность. «Это – обязанность обвинителей, – писал он в нью-йоркский комитет защиты Троцкого, – предъявить нечто большее, чем признания, именно: подкрепляющие их доказательства специфических и явных актов» (HI.NC, box 354). Выдающийся английский писатель Дж. Бернард Шоу, отказавшись присоединиться к следственной комиссии, обосновал это так: «Я надеюсь, что Троцкий не позволит заставить себя предстать перед судом более ограниченным, чем его читающая публика, где он сам творит суд над своими обвинителями. Эта его позиция дает ему все преимущества; если ему удобно в Мексике (довольно приятное место), я ничего не буду предпринимать, чтобы изменить это положение. Его перо – это великолепное оружие» (HI.NC, box 370).


[Закрыть]. Стенограмма заседаний была опубликована тогда же[112]112
  The Case of Leon Trotsky: Report of Hearing on the Charges Made Against Him in the Moscow Trials. New York: Merit Publishers, 1937. В 1968 г. этот том объемом свыше 600 страниц был переиздан в Нью-Йорке как репринтное издание.


[Закрыть], а вскоре появился и том, который содержал материалы, резюмировавшие работу следственной комиссии[113]113
  Not Guilty! Report of the Commission of Inquiry into the Charges Made Against Leon Trotsky in the Moscow Trials. New York: Merit Publishers, 1938.


[Закрыть]. Троцкий тщательно готовился к заседаниям подкомиссии, собирал документальный материал, доказывавший, что все обвинения не только против него самого, но и против тех, кто имел несчастье оказаться на скамье подсудимых, были сфабрикованы, причем нередко ленивыми и бездарными сталинскими подручными. Еще находясь в Норвегии, Троцкий обратился к кремлевскому хозяину с гласным предложением потребовать от правительства этой страны его выдачи, что, согласно существовавшим правилам, привело бы к рассмотрению его дела в норвежском суде, который Троцкий намеревался использовать в качестве трибуны. Правительство Норвегии под дипломатическим и экономическим давлением Кремля ответило отказом, а затем поспешило избавиться от Троцкого. В Мексике он выдвинул новое требование – сформировать международную следственную комиссию в составе незаинтересованных общественных деятелей, юристов, журналистов, представителей политических партий различных направлений, которая рассмотрела бы обвинения, предъявленные на московских процессах ему и его сыну Л.Л. Седову. В феврале 1937 г. Троцкий объявил, что, если такая комиссия признает его виновным, он добровольно и немедленно передаст себя в руки официальных советских властей.

Троцкий полагал, совершенно не имея к тому оснований, что фальшивые обвинения, особенно те из них, лживость которых могла быть доказана элементарно, смогут привести к ликвидации сталинского господства. Он говорил об этом Ж. Хейженоорту сразу же после второго судебного фарса в связи с фиктивными показаниями Г.Л. Пятакова о том, что тот якобы летал на тайное свидание к Троцкому в Норвегию, тогда как, согласно официальному сообщению соответствующих норвежских служб, аэропорт был в это время закрыт из-за плохой погоды, да и вообще в соответствующий период ни один иностранный самолет не совершал на нем посадки: «Подобно ворону, который может обрушить лавину, история с самолетом Пятакова может стать началом падения Сталина». И через два дня вновь тот же мотив: «Это будет дорого стоить Сталину»[114]114
  Heijenoort J. van. Op. сit. P. 105.


[Закрыть]. Можно ли оценить это высказывание иначе, нежели как своего рода маниловщину? Вряд ли. Что могло вызвать падение Сталина в данном случае?