Текст книги "Минтака Ориона"

– А прочитай что-нибудь сейчас, а?

– Нет, не могу, не то настроение.

– А когда-нибудь прочитаешь?

– Прочитаю.

Они помолчали, по-прежнему сидя в обнимку. Часы в гостиной пробили одиннадцать раз. В доме было тихо, спокойно.

– Сереженька, – сказала Наталья шепотом, – я тебя так ждала. Думала, целая вечность пройдет, пока ты вернешься.

Она освободилась от объятий, повернулась к нему и стала гладить рукой по его волосам, по щекам.

– Ты красивый, – приговаривала она, – ей-богу, красивый. Уж я-то вижу. То, что нос у тебя кривой, – это не беда. Все равно люб ты мне – какой есть, люб.

Сергей усмехнулся. Ему вспомнились точно такие же слова, произнесенные Иваном Христофоровичем.

– Что улыбаешься? – спросила женщина. – Не веришь?

– Верю.

– Тогда возьми меня теперь же! Я страсть как ждала тебя, умирала от тоски.

– Так всего-то два дня меня не было.

– А мне и одного дня тебя не видеть – каторга!

С этими словами Наталья отпрянула от него, ловко стянула с себя сорочку, принялась помогать ему раздеваться. И когда они, уже голые, упали, наконец, на кровать, и для них перестали существовать окружающие звуки, в темную комнату Сергея внезапно ворвался ослепительно яркий свет. Этот свет возник у самой двери, поколебался несколько мгновений, как будто присматриваясь, затем проплыл над полом через всю комнату и остановился на столе, успокоился, замер. А потом заговорил.

– Так вот оно, значит, как! Бордель в моем доме устроили!

Сергей вскочил, накрыв Наталью простыней, а сам стал быстро натягивать панталоны. Женщина осталась лежать, испуганно прижимая к своему телу простыню, и целиком полагаясь на мужество своего любовника, который должен будет объясняться с хозяином.

– Иван Христофорович, – тем временем, сказал Сергей, – кто дал вам право входить ко мне в комнату без стука, да еще ночью?

– Ну, во-первых, я стучал, – ответил Сумской. – А во-вторых, не кажется ли вам, Сергей Михайлович, что вы с некоторых пор стали пренебрегать гостеприимством, которое вам оказывалось в этом доме? Вы почувствовали себя слишком вольготно, будто начали представлять какую-то значительную фигуру. На самом же деле вы, дорогой мой, так же ничтожны, как и в то февральское утро, когда я сжалился над вами и привел отогреться в свой дом. И теперь я вижу вашу черную неблагодарность за мое к вам отношение. Вы решили соблазнить мою горничную.

– Позвольте ей уйти, – сказал Сергей. – Наталья ни в чем не виновата. Я прошу вас не принимать к ней меры наказания. Накажите меня, если мы придем к мнению, что я хоть в чем-то виновен.

– Хорошо, пусть идет, – сказал Иван Христофорович и отвернулся.

Наталья спешно собралась и в одно мгновение исчезла, успев на прощание одарить Сергея пламенным взглядом. Когда ее шаги стихли в конце коридора, Иван Христофорович, расстегнул камзол, скинул его с себя, расстегнул рубашку, обнажая поросшую густой растительностью грудь, и подсел на кровать Сергея.

– На самом деле я не так уж зол, – сказал он вкрадчиво. – Наталья меня ничуть не интересует. Пусть спит, с кем хочет и когда хочет, лишь бы в подоле ребеночка не принесла, иначе мне придется новую горничную искать. Меня интересуешь ты, Сереженька…

– Но я вам уже сказал намедни!

– Знаю, все знаю и помню. И все же… Ну, что тебе стóит однажды сделать другу приятное? Мы ведь друзья, не так ли?

Сергей поморщился.

– Я сегодня слегка пьян, – сообщил Сумской, – и у меня проснулось страстное желание научить тебя кое-каким забавным вещам. Ну, будь благоразумен, Сереженька. Я ведь уже говорил, какие перспективы перед тобой могут открыться. Я сделаю тебя академиком живописи. Ведь ты того стóишь, правда! Тебя станут уважать вельможи, приглашать к себе на обеды, на балы, как приглашают меня. Ты, человек без роду и племени, станешь приближен ко двору! Подумай об этом.

– Мне нечего и думать, – ответил Сергей. – Ваше предложение мне противно, я уже говорил вам.

– Эх, Сереженька! – сокрушенно воскликнул Сумской. – Ничего-то ты в этой жизни не понимаешь! А между тем, к самой императрице приблизиться желаешь. Не так ли? Вот! Вижу, что так. Как же ты намерен дальше жить, ежели на всем тернистом пути твоем только и делать, что уступать придется? А? Что молчишь?

Сергей действительно молчал. Он просто был шокирован откровениями Сумского, и не знал, как ему отвечать. А тот, между тем, продолжал.

– Ты думаешь, что тут, в Петербурге, при дворе, отвага и таланты все решают? Это было в русской истории при Петре Великом возможно, да и то сам он… не только за воинскую доблесть своих приближенных отмечал. Известно ли тебе это?

– Да, что-то мелькало в исторической литературе, – тихо ответил Шумилов.

– То-то! – воскликнул Сумской. – Так что, Сереженька, друг мой любезный, делай выводы. Ты человек неглупый, должон правильно все рассудить. А уж я за тебя похлопочу – там, наверху.

Иван Христофорович поднялся, уже стоя над Сергеем, положил руку на его плечо.

– Это только я тут с тобой церемонюсь, уговариваю, прошу. Потому что, в действительности, чувства к тебе имею. Не хочу грубостью с тобой обходиться. А там, в Зимнем, с тобой долго разговаривать не станут, попомни мое слово, Сереженька.

И он вышел, вскинув на плечо свой темно-синий камзол.

* * *

По изумрудной аллее парка собеседники шли втроем. Сэр Генри Каллиген остался в доме смотреть по телевизору футбольный матч Премьер лиги.

Над газоном с ровно подстриженной травой, чертя крыльями ломаные линии, вились желтые бабочки. В листве над головой какая-то птичка выводила свои колоратурные партии.

– Итак, мистер Пузыренко, – сказала Крис, усевшись на легкую, ажурную скамью в небольшой беседке, – давайте вернемся к предмету нашего разговора. Вы приобрели картину на аукционе, и теперь…

– И теперь нам с сестрой очень бы хотелось узнать как можно больше о личности изображенной герцогини Кингстон, – ответил Игорь, садясь напротив миссис Каллиген.

– Ваше желание понятно, – сказала Крис. – Остается неизвестной лишь причина, побудившая вас к подобным изысканиям.

– Видите ли, миссис Каллиген, – ответил Игорь, – представьте себе, что у вас в доме появился портрет, к примеру, Вальтера Скотта. Писатель жил двести лет назад, когда не было фотографии, и вы верите художнику, изобразившему его на портрете. До этого вы прочитали несколько его романов, составили для себя некий образ писателя, и жили с этим образом до того дня, пока у вас не появился его портрет. «Так вот каким он был! – воскликнули вы, вглядываясь в мужественное лицо. – А я представляла его себе совершенно иным. Теперь просто необходимо прочитать биографию Скотта, чтобы оживить этот образ, сделать его выпуклым и гармоничным». С портретом герцогини Кингстон произошло почти то же самое, только в обратном порядке. Сначала мы имеем лицо и фигуру женщины, а потом хотим прочитать романы, которые она написала. Это, как вы понимаете, образно говоря.

– Но что именно вас так заинтересовало? – спросила Крис, все еще до конца не понимая желания московского гостя. – На мой взгляд, это самый обыкновенный портрет, к тому же неизвестного художника. Сколько себя помню, он висел в коридоре между гостиной и кабинетом нашего отца.

– Видите ли, миссис Каллиген, – с примерной терпеливостью ответил Игорь, – ничего бы не произошло, если бы я сам не был художником. Дело в том, что, хорошо зная английскую школу живописи того периода, я с полной уверенностью могу сказать, что портрет герцогини написан не англичанином. Но даже не это главное. Само изображение, которое оставил для потомков неизвестный автор, вызывает определенный интерес. Я сейчас поясню. Вы же помните, как изображена женщина на портрете?

– Конечно! – воскликнул сэр Артур и взглянул на сестру. Та кивнула головой.

– Так вот, – продолжил Игорь, – герцогиня Кингстон изображена в полный рост, опирающейся рукой на свод камина, а одной ногой – на невысокую скамеечку. Помните? А теперь, господа, скажите мне, с какой целью было художнику ставить женщину именно в такую позу?

Сэр Артур и Крис переглянулись, пожимая плечами.

– А я вам отвечу, – продолжал Игорь, чувствуя, что приближается долгожданная кульминация разговора. – Скорее всего, эта поза была выбрана самой герцогиней Кингстон. Причем, с единственной целью – продемонстрировать зрителю свои украшения. Вы же помните, сколько всяких предметов – смею предположить, что золотых – надето на ней. А ногу она поставила на скамеечку, при этом другой рукой поднимая край платья, чтобы показать браслет на ноге.

– Да, действительно! – воскликнул сэр Артур. – Мы никогда об этом не задумывались.

– И еще одно, господа. Читали вы когда-нибудь о том, чтобы английские леди носили браслеты на ногах? Полагаю, что не читали. Подобная мода существовала, как правило, на востоке. Частично, правда, некоторое время она была жива в Испании и южной Италии, но до севера Европы так и не распространилась. Почему же тогда наша герцогиня так демонстративно выставляет напоказ свою ножку? Ответ напрашивается сам собой: она показывает нам, что этот набор украшений действительно восточного происхождения, и ей, по-видимому, очень дорог. А теперь вспомните ее лицо, – продолжил Игорь после паузы. – Ведь эта женщина, что вполне очевидно, очень красива, не так ли? К тому же богата и весьма знатна. Но в ее глазах почему-то не видно радости, не видно присутствия любви. Они грустны, в них гораздо больше разочарования, чем счастья.

– Как вы это все замечаете, мистер Пузыренко? – спросил сэр Артур.

– Это профессиональный взгляд, – ответил Игорь. – У художников существует много разнообразных приемов для того, чтобы передать настроение на портрете: здесь не только глаза или поворот головы, но также и общая цветовая гамма портрета, решение тонов, заднего плана и еще много всего.

– Да, дела… – протянул сэр Артур, поглядывая на Крис.

– Хорошо, мистер Пузыренко, – сказала та, – вы рассказывали нам о портрете весьма убедительно. Что же вы все-таки хотите?

– Мы с сестрой подумали, что в вашем семейном архиве хранятся, может быть, какие-то документы прошлого, способные пролить свет на личность герцогини Кингстон. Может быть, даже те самые украшения каким-то чудом сохранились и уцелели, и на них можно взглянуть… Вот, собственно, и все. Ничего более.

Игорь посмотрел на сэра Артура, тот, в свою очередь, на сестру.

– Малыш, – сказал он, – у нас ведь что-то было, не так ли?

Крис поднялась со скамьи, вышла из беседки. Солнце уже катилось к закату. Начали густеть, становиться более расплывчатыми тени.

– Что ж, – сказала она, поворачиваясь к мужчинам, – о личности герцогини я могу вам кое-что рассказать, хотя эта тема в нашей семье на протяжении уже двух столетий не является предметом фамильной гордости и, тем более, предметом обсуждения. Что же касается украшений… Вы, мистер Пузыренко, вероятно, догадываетесь, что золото и другие драгоценности мы не держим в доме, а храним в Английском Национальном банке. Если мне не изменяет память, в одной из шкатулок находятся какие-то старинные украшения, может быть, даже те, которые изображены на портрете, купленном вами.

– И можно их увидеть?

– Если вы будете настаивать, – ответила Крис.

– Признáюсь вам честно, что мне как-то все равно, – сказал Игорь. – Но вот моя сестра Алла… Как и всякая женщина, она очень заинтересовалась.

– Но ваша сестра в Москве, – сказала Крис.

– Она в любой момент может прилететь в Лондон, – заявил Игорь. – Она и сейчас очень хотела приехать со мной, но дела не позволили ей отлучиться. Алла тоже очень хотела познакомиться с вами.

– Что ж, – задумчиво сказала Крис, – взять из банковского хранилища украшения не трудно. Когда ваша сестра сможет приехать?

– Я позвоню ей сегодня же! – с воодушевлением ответил Игорь.

Глава 16

Поздним вечером, почти уже ночью, темная карета, покрытая коричневым лаком и запряженная четверкой быстроногих лошадей, мчалась по гаврской дороге. Была ясная зимняя ночь. Звезды, щедро рассыпанные по небу, светили ярким бриллиантовым светом. Где-то на востоке, еще не освободившись из плена низких облаков, на свободу карабкалась бледно-желтая луна.

В карете с зашторенными окнами при свете крохотного масляного фонарика, свисавшего с потолка, сидели двое пассажиров: мужчина с суровым, задумчивым лицом и женщина, которую распирали чувства, но которая не решалась нарушить затянувшееся молчание.

Покидая Париж, в котором по воле судьбы Эндрю пришлось провести почти целый год жизни, он еще успел заехать на Рю-де-Плас и попрощаться с Натаниелем Шейфусом.

– Вам удалось? – спросил ювелир, как только увидел Эндрю.

– Да, мой друг. Вот только ваш перстень остался у маршала де Труа.

– Пустяки! Таких украшений из стекляруса я могу наделать сколько угодно, – ответил ювелир. – Главное, что вы живы.

– Благодарю за помощь и заботу, – сказал Эндрю. – Теперь я уезжаю. Но если угодно, я подожду, пока вы напишете несколько строк для брата Айзека.

– Вы, в самом деле, подождете? Сударь, я повторюсь, однако, такого отчаянного и вместе с тем благородного человека я не встречал в жизни!

Он стремительно набросал что-то на листе бумаги и, сложив его вчетверо, передал Эндрю.

– Вы даже не спрячете письмо в конверт?

– Во-первых, я вам доверяю. А во-вторых, я написал брату на иврите, так что все равно никто, кроме Айзека, не сможет его прочитать. Поймите, я сделал это для вашей же безопасности. Мало ли что… Впрочем, храни вас Бог!

Теперь, покачиваясь на подушках, уложенных на скамью в карете, Эндрю вспоминал все события бурной парижской жизни, и они с калейдоскопической скоростью мелькали в его голове. «Подумать только, сам Казанова оказался замешанным в этом деле!» – говорил себе Эндрю, и легкая улыбка трогала его сомкнутые губы.

– Сударь, – вдруг сказала герцогиня, – вы, кажется, не спите?

– Нет.

– Теперь, когда мы уже так далеко отъехали от Парижа, скажите мне, как вам все это удалось?

– Пустяки! – ответил Эндрю. – Немного пиротехники – и бастионы маршала де Труа пали.

– Боже! Вы сожгли его дом? – ужаснулась герцогиня, однажды на себе испытавшая, что такое пиротехника.

– До такого варварства я не додумался, – ответил Эндрю, улыбнувшись.

Прошло еще какое-то время, прежде чем леди Елизавета заговорила снова.

– Скажите, мой друг, а что за песню вы напевали вчера на кухне? Мне не удалось разобрать ни одного слова.

– Так вы изволили за мной шпионить! – нарочито строго заявил Эндрю.

– Что вы, сударь! Чисто женское любопытство. Так ответьте же мне…

– Это моя любимая песня, – неторопливо сказал Эндрю.

– И…

– Вы хотите знать, на каком языке я ее пел?

– Да.

– На родном, – ответил Эндрю и повернул голову к герцогине.

– Так вы… не англичанин?..

– Нет, сударыня, – ответил Эндрю. – Какая вам разница, кто я. Важно, что я помогаю вам, важно, что мы с вами вместе прожили целый кусок жизни.

– Да, это так, – согласилась леди Елизавета, – целый кусок нашей жизни.

– Нет, вы – своей, а я – своей, – отрезал он.

…В лондонском порту, когда оба путешественника сошли по сходням на землю, герцогиня решительно сказала:

– Сударь, я настаиваю, чтобы вы переехали жить в мой дом. Негоже моему другу и компаньону снимать какие-то меблированные комнаты.

– Хорошо, я согласен, – ответил Эндрю, немного подумав. – Но это совершенно не будет означать, что наши отношения станут ближе, чем они были до сих пор.

Герцогиня вздохнула с грустью, к которой примешивалась ее маленькая радость.

Они наняли экипаж и вместе отправились на Пэлл-Мэлл.

На следующий день чисто выбритый, одетый с иголочки и неплохо отдохнувший после дороги, Эндрю отправился к Айзеку Шейфусу. Прочитав письмо брата, ювелир вдруг расстроился, но быстро взял себя в руки.

– Что случилось? – спросил Эндрю.

– Он пишет, что скучает по мне, и этого вполне достаточно, чтобы вышибить из моих глаз слезу. А впрочем, он пишет, что рад был познакомиться со столь отважным человеком, как вы. Сударь, что же вы там натворили?

– Долго рассказывать, – ответил Эндрю. – Полагаю, лучше было бы вам на все это взглянуть.

– О, с превеликим удовольствием! – воскликнул ювелир.

Вечером того же дня в небольшом, уютном кабинете герцога Кингстона за письменным столом сидел мистер Айзек Шейфус с увеличительным стеклом в руке. А перед ним в рядок лежали восемь украшений, каждое из которых он осторожно брал на ладонь и долго рассматривал.

Неподалеку расположились леди Елизавета и Эндрю Сейбл, внимательно следившие за реакцией ювелира.

– Ну, что ж, друзья мои, – сказал, наконец, мистер Шейфус, откладывая стекло и поднимая взгляд от стола, – я поздравляю вас: вы собрали великолепный набор украшений.

– Не хватает только одной вещи, – вставила леди Елизавета.

– Вы так думаете? – спросил ювелир, как-то с сожалением глядя на нее. – Если меня не подводят глаза, то не хватает двух вещей.

– Почему? – удивилась герцогиня. – Всего их должно быть девять, а перед вами лежат восемь.

– Да, это так, – с грустью в голосе ответил ювелир. – Но вот это кольцо… Оно поддельное.

– Что?! – воскликнул Эндрю. – Но я не мог ошибиться!

– А вы и не ошиблись, сударь, – спокойно ответил мистер Шейфус. – Вероятно, оно точно такое же, как настоящее, но… есть одна особенность. Посмотрите, на каждом предмете то ли с обратной стороны, то ли на внутренней поверхности нанесены какие-то знаки. Может быть, это надписи на одном из древних языков, я не знаю. На кольце же таких знаков нет. Это копия с оригинала, друзья мои.

– Выходит, кто-то подменил маршалу де Труа настоящее кольцо? – спросил Эндрю.

– Или сразу же продал ему подделку, – предположил ювелир.

– Но кто это мог сделать? – спросила герцогиня.

– Вот этого я вам сказать не могу, – ответил мистер Шейфус, понимая, как только что расстроил леди Елизавету.

Герцогиня взглянула на Эндрю, тот на нее.

– В Париж нам сейчас ехать нельзя, – сказала она.

– Вам нельзя, – ударяя на первом слове, сказал Эндрю. Потом добавил с улыбкой, обращаясь к ювелиру:

– Сударь, не желаете ли вы передать брату письмо?

* * *

Через несколько дней Иван Христофорович закончил работу над портретом графини Ланской. Стремясь сохранить хорошие отношения с Сергеем, он постоянно звал его в мастерскую, советовался. И теперь, когда картина была готова, и Сумской собирался отвезти ее заказчице, он снова позвал Шумилова и предложил составить ему компанию.

– Мы с тобой, Сережа, вот уже сколько времени – как одно целое. Нас так и воспринимают, – сказал Сумской. – Негоже сторониться друг друга. Поехали вместе.

– А я и не отказываюсь, – ответил Сергей, который в доме Ланских имел свой интерес, особый, пока не ведомый Ивану Христофоровичу.

В доме графа Ланского, впрочем, гостей встретили сдержанно. Причиной подобного отношения стала неожиданная болезнь младшего из детей – Николеньки. Третий день он весь горел, почти бредил. При таком тяжком состоянии ребенок ничего не ел, только пил с ложечки, да и то – с трудом. Он совсем обессилел, и лежал в своей постели маленький и жалкий – как тряпичная кукла.

Графиня ни на шаг не отходила от постели сына, ночью ложилась с ним рядом, доверяя горничным только дежурить за дверью детской спаленки. Николай Алексеевич пригласил известного доктора, немца Шнайдера, но тот, никогда не лечивший детей, опасался ставить какой-нибудь определенный диагноз. Его совет заключался в обильном питье и укутывании мальчика – не совсем глупо, но и не радикально, как ожидали родители. Приглашенный вслед за Шнайдером русский врач Семенов прописал какие-то порошки, но ребенок был просто не в состоянии их принимать.

Детский организм балансировал на тонкой грани между жизнью и смертью – это было очевидно. Один только Бог теперь знал, чем закончится болезнь мальчика. Все в доме, начиная от матери и кончая последним кучером, были взволнованы и напряжены.

Вот в такой обстановке совершенно неожиданно для себя оказались Иван Христофорович Сумской и Сергей, когда пришли с портретом графини. Рассчитывая на хороший прием и благоприятный отзыв заказчицы, они вдруг окунулись в атмосферу всеобщей тревоги, когда никто и думать не хотел о чем-то другом, кроме как о выздоровлении Николеньки.

– Друзья мои, – угрюмо сказал граф Ланской, сухо поздоровавшись с гостями, – у нас большая неприятность. Вы, должно быть, уже слышали от прислуги. По сему, прошу простить за то, что мы не принимаем сегодня. Оставьте картину не распакованной, мы посмотрим ее, как только поправится здоровье нашего малыша.

– Простите за вторжение, мы не знали, – начал Сумской. – Идем, Сережа, не станем мешать людям.

Но Сергей, мельком взглянув на Ивана Христофоровича, вдруг спросил:

– Граф, Николай Алексеевич, а дозволите ли вы мне взглянуть на Николеньку?

– А что? – Брови Ланского поползли вверх. – Вы ведь, кажется, художник, но не лекарь.

– Но я кое-что знаю в области медицины, причем, нетрадиционной. Может быть, мне удастся помочь мальчику.

– Сам доктор Шнайдер ничего не смог сделать! – воскликнул граф. – Впрочем, как вам будет угодно. Мы теперь и за соломинку ухватиться готовы.

– Так ты серьезно? – спросил Сумской, удивленно глядя на Сергея. – Остаешься?

– Я более чем серьезно, – ответил Шумилов и повернулся к Николаю Алексеевичу.

Иван Христофорович, откланявшись, удалился, а Сергей в сопровождении графа поднялся на второй этаж. Тут стояла полная тишина. Все дети Ланских сидели по своим комнатам, от гувернеров и горничных узнавая подробности о течении болезни младшего брата. Мать строго запретила им докучать. И когда мужчины вошли в спальню мальчика, в темных от слез и бессонных ночей глазах графини мелькнула безысходность.

Сергей подошел к кровати больного, на краю которой, поглаживая головку сына, сидела Елена Дмитриевна, и, наклонившись, поцеловал ее другую руку. Пальцы графини дрожали.

– Сударыня, – сказал Сергей тихо и нежно, – примите мое искреннее сочувствие по поводу болезни Николеньки. Я знаю от Николая Алексеевича, что у вас уже были доктора, но никто не смог помочь. Я вижу, в каком отчаянном положении находитесь вы с графом. Позвольте же мне осмотреть малыша. Не исключено, что я смогу что-нибудь сделать.

– Вы?..

Сергей пожал плечами.

– Да, – ответил он. – Во время горячки медлить нельзя ни в коем случае. Иначе может пострадать мозг ребенка.

– О Боже! – воскликнула графиня. – Но вы же…

– Пусть вас ничего не смущает, – решительно сказал Сергей. – Доверьтесь мне. Прошу вас…

Ланская переглянулась с мужем. Тот угрюмо стоял поодаль, разводя руками.

– Хорошо, – сказала она. – Что нужно сделать?

– Просто уступить мне место у постели.

Елена Дмитриевна встала и отошла в сторону. Граф обнял ее, и так они остались стоять неподалеку, наблюдая за действиями Сергея. А он, сняв с ребенка одеяло, неторопливо ощупал все тело Николеньки, которое на самом деле излучало сильнейший жар. Приподняв веки ребенка, Сергей осмотрел зрачки. Затем, нажав на щеки, раскрыл рот и заглянул в горло.

При всем этом Николенька не издал ни одного звука. Он находился в полуобморочном состоянии, его тело было безвольным и податливым.

– Что ж, – промолвил, наконец, Сергей, накрывая мальчика одеялом, – картина довольно ясная. У него просто лихорадка. Это не так страшно, как вам кажется.

– Но что же делать? – спросила графиня.

– Еще раз прошу: доверьтесь мне. И если вы не станете препятствовать, я начну лечение прямо сейчас.

– Мы не станем препятствовать, – сказал граф. – Делайте, что считаете нужным.

– В таком случае, – сказал Сергей, – распорядитесь принести сюда корыто, и пусть в него нальют холодную воду. Только на самом деле холодную. Еще мне понадобится несколько простыней и расторопная горничная.

– Я сама буду вам помогать, – сказала графиня.

– Это большая честь для меня, – ответил Сергей.

Через четверть часа в комнате все было приготовлено. Сергей, с позволения хозяев, разделся до пояса. Елена Дмитриевна тем временем переоделась в самое свое простое, домашнее, платье.

– Начнем, – сказал Сергей.

Он взял ребенка на руки, наклонил над корытом и, удерживая под голову и спину, окунул мальчика в воду и продержал его в воде с полминуты. Графиня своей мягкой ладонью намочила лицо сына. Затем, когда Сергей поднял ребенка, она накинула на него сухую простыню, и так, не вытирая мальчика, они положили его в постель, снова укутав одеялом.

– Через два часа мы повторим эту процедуру, – сказал Сергей. – И так будем делать несколько раз, пока не спадет жар. Думаю, что к вечеру Николеньке станет легче.

– Господи, пусть будет именно так! – воскликнула Елена Дмитриевна.

Сергей посидел немного у постели мальчика, периодически трогая его лоб. Затем поднялся, уступая место графине.

– С вашего позволения, – сказал он, – я не уйду до тех пор, пока Николенька будет нуждаться в моей помощи.

– Да, конечно, – подтвердила Елена Дмитриевна. – Я распоряжусь подать обед. Мы ведь можем пока пообедать? Хотя, сами понимаете, аппетита у меня никакого нет.

– Да, – согласился Сергей. – Я вас понимаю. Однако – посмотрите! – лицо мальчика посветлело, и он, кажется, уснул.

…К вечеру, после трехкратного купания, Николенька пришел в себя. Он уже открывал глаза, рассматривал окружающих осмысленным взглядом, вот только еще не улыбался – слишком был слаб. Мать напоила его чаем с малиной, который мальчик выпил с явной охотой.

– Ни в коем случае не кормите его! – настаивал Сергей. – Сначала только питье, и побольше.

К вечеру же Сергей Михайлович превратился для графини Ланской просто в Сереженьку.

– Я не знаю, как тебя благодарить, – говорила она, когда Сергей стал прощаться. – Твой поступок не имеет цены. Единственное, что могу сказать: за эти полдня ты стал просто членом нашей семьи. Ведь так, Николай Алексеевич?

– Пожалуй, что так, – ответил граф. И добавил решительно: – Сережа, не сомневайся, я завтра же переговорю с Орловым на ту тему, которую мы с тобой недавно обсуждали.

– Буду вам очень признателен, – ответил Сергей.

* * *

Сэр Артур с первой минуты знакомства положил глаз на гостью из Москвы. Естественно, к женщине столь эффектной никакой мужчина, тем более, английский аристократ, не мог относиться с равнодушием. Пусть даже современный аристократ, утративший дух романтической галантности, присущей его далеким предкам. Но ведь что-то же оставалось в крови, передавалось по наследству.

Любая женщина – измученная неустроенным бытом, изнуренная непосильной работой или просто недовольная своей внешностью – все равно способна безошибочно определить, что нравится мужчине. А тем более женщина, не обделенная вниманием сильного пола. Алла Геннадьевна поняла это сразу. Ей даже ничего не нужно было делать специально для того, чтобы понравиться. Ее неотразимая внешность, грациозная и, вместе с тем, величественная походка, манера высоко держать голову и, разговаривая, выразительно, как-то вкусно помогать себе жестами – сразили наповал последнего отпрыска старинного рода Кингстонов.

И герцог, какое-то время назад вполне осознанно махнувший на себя рукой, вдруг преобразился. Причем, в одно мгновение – как-то вдруг, сразу. Будто в нем вспыхнули дремавшие мертвым сном куртуазные манеры средневековых рыцарей.

Перемены в старшем брате заметила и Крис. Улучив момент, она шепнула ему, чтобы он не особенно распалялся, на что в ответ получила строгий взгляд из-под сведенных бровей и неопределенное мычание.

Алла же Геннадьевна, подробно посвященная Игорем по дороге из Лондона во все проблемы семьи Кингстонов, при всей пикантности возникшей теперь ситуации, прекрасно видела ее преимущества. «Отлично! – думала она. – Подобный поворот, скорее всего, может помочь делу». И теперь, по-королевски восседая за обеденным столом в гостиной сэра Артура, она, не прикладывая особых усилий, делала вид, что ничего не замечает.

Поддерживая общую беседу на самые разные темы, Алла Геннадьевна, умело дозируя информацию, рассказывала о своем бизнесе, об условиях жизни предпринимателей в России – словом, о том, что в данный момент интересовало гостеприимных англичан. При этом она, в основном, смотрела на Крис и ее супруга, лишь иногда удостаивая взглядом хозяина дома. Но в те короткие пересечения их глаз, которые время от времени случались, Алла Геннадьевна успевала замечать, что все больше и больше распаляет огонь восхищения в душе герцога.

Сэр Артур красиво ухаживал за ней. Отстранив дворецкого, он сам подливал гостье вино, серебряной лопаточкой накладывал в ее тарелку салат, подавал хлеб. Ему было приятно это делать. Он чувствовал себя молодым. И когда обильный и разнообразный обед подходил к концу, сэр Артур вдруг ощутил в себе непреодолимое желание просто во всем потакать этой русской женщине, даже исполнить любой ее возможный каприз.

– Как жаль, – говорил он за десертом, склоняя голову в ее сторону, – что вы смогли приехать только на два дня. Было бы у вас больше времени, я показал бы вам всю Англию!

– Ах, мистер Инс! – воскликнула с преувеличенным сожалением Алла Геннадьевна. – Для этого у меня не найдется времени никогда. Вы же прекрасно понимаете, как может быть занят человек, управляющий столь огромным хозяйством.

– Должен вам признаться, что в душе я восхищен вами! – с некоторым пафосом сказал сэр Артур. – В жизни мне встречались деловые женщины, но все почему-то производили удручающее впечатление. Некоторые бывали излишне подавленными, другие, наоборот, чересчур импульсивны, и от того малопривлекательны. От вас же исходит какое-то сияние.

– Это солнечный свет из окна падает вам на лицо, – улыбнулась Алла Геннадьевна.

Улыбнулись удачной шутке и все сидевшие за столом.

– Ну, что, господа, – неожиданно приподнятым голосом сказал мистер Каллиген, – обед прошел в теплой, дружественной обстановке.

Он тоже все время косился на Аллу Геннадьевну, всякий раз называя ее «миссис Алла», и было заметно, что имя русской женщины являлось для стального магната чем-то вкусным, почти неземным. Правда, в отличие от своего шурина, мистеру Каллигену неловко было в присутствии Крис уделять гостье больше внимания, чем собственной жене. Он только изредка отпускал какие-то комплименты в ее адрес, иногда, впрочем, казавшиеся неуклюжими.

Меньше всех за столом разговаривал Игорь. Это было и понятно: его сестра теперь находилась в центре всеобщего внимания. Он лишь изредка вступал в разговор, вставляя какие-то фразы, но больше наблюдал за плавным течением беседы, в душе гордясь Аллой и той легкостью, с которой она держалась.

– Ты говоришь так, – заметила Крис, – будто визит миссис Раменской носит какой-то официальный характер.

– Ну вот, опять моя шутка не удалась, – сокрушенно ответил мистер Каллиген. – Артур, пойдем на воздух. Очень хочется выкурить хорошую сигару. Давай оставим наших дам наедине. Как я понимаю, дальше намечаются чисто женские секреты. Мистер Пузыренко, вы с нами?