Текст книги "Минтака Ориона"

Сергей скромно молчал, собирая в коробку карандаши. Иван Христофорович неторопливо подошел сзади, обнял его за плечи, слегка прижал к себе.

– Умен и талантлив! – сказал как-то с чувством, с особым каким-то смыслом. – Что молчишь?

– Я, Иван Христофорович, таков, каков есть.

– Знамо дело! – сказал Сумской и неожиданно потрепал Сергея по волосам. – Вот только замечаю я, что все больше ты мне люб становишься.

– Это как понимать прикажете? – спросил Сергей, уворачиваясь от объятий Ивана Христофоровича.

– Ты что, Сереженька! – воскликнул тот. – Не серчай на меня зазря. Я с добром к тебе, не иначе.

– А я и не серчаю, – ответил Сергей. – Я и так вам обязан многим. Мне ли обижаться?

– Вот! Истинная правда в устах твоих, – сказал Сумской. – Только я ведь счет не предъявляю, Сережа. Тебя мне сам Бог послал, ему и молитвы мои. Я так, от чистой души к тебе.

– Благодарю вас, – сказал Сергей и добавил, чтобы тему сменить: – Мне бы в Благово съездить, знакомых повидать…

– Так хоть завтра, Сережа! Денег тебе на дорогу дам, и вообще. Твоя помощь нынче дорогого стóит. Однако куда теперь ехать? Дороги-то разбиты. Раньше апреля и не просохнут.

– Да, я как-то не подумал.

– Ты вот что, – сказал Сумской, понимая, что Сергей чересчур насторожен его чувственными проявлениями, – начинай портреты мальчиков писать. Дочерей Ланских я сам сделаю, а мальчиков тебе поручить хочу. Коли справишься, коли угодишь мамаше их, дорога для тебя откроется иная – широкая, доходная. Мне давеча Бецкий, Иван Иванович, Академии художеств президент, на Рокотова жаловался.

– На Рокотова?!

– Да, на Федора Степановича. Тот, вишь, академиком заделался, да и решил, что ему можно теперь своевольничать. Понятное дело, он теперь уже столь искусен и знаменит, что один не может со всеми заказами справиться. А тут еще над учениками надобно смотрение иметь. Вот и стал Федор Степанович от академических своих обязанностей отставать. Учеников забросил, все портреты пишет. Бецкий выговор ему за это учинил, а я поддержал. Теперь же Рокотов – он ведь гордый у нас! – в Москву намерен убежать. Там, дескать, свобода для творческой личности.

Сумской замолчал, будто вспомнил о чем-то. Сергей смотрел на него, плохо скрывая свой внезапно возникший интерес к личности Рокотова. Он-то хорошо знал, что в истории русского искусства – это самая загадочная страница. Даже точной даты его рождения установить не удалось. А тут – счастливая возможность познакомиться с ним самим! Как же не воспользоваться ею, как упустить такой шанс?

– Иван Христофорович, – сказал Сергей, – а вы можете меня с Рокотовым познакомить?

– А тебе зачем? – спросил Сумской и насторожился. – И ты решил меня бросить? Вслед за Алешкой Золотовым сбежать?

– Да нет, что вы! – воскликнул Сергей. – Интересно на его работы взглянуть.

– Ничего особенного, доложу я тебе, – сказал Сумской, и в его басистом голосе мелькнули жалкие нотки плохо спрятанной зависти. – Если бы не Шувалов[2]2
  И. И. Шувалов(1727–1797) – один из основателей (1755) Московского университета и Академии художеств (1757), первым куратором которой он являлся до 1763 года.


[Закрыть], где был бы теперь твой Рокотов? Это он его из самых низов поднял, он к свету приблизил и в люди вывел. А я понимаю так: уж коли ты стал государственным человеком, будь добр этому государству отдачу подать.

– А вот вы, Иван Христофорович, – вступился за Рокотова Сергей, – разве не хочется вам, придворному художнику, написать что-то от души, не на заказ? Неужели у вас совсем нет сторонних замыслов? Неужели полет вашей фантазии ограничивается лишь тем, что потребует императрица или ее окружение?

– Ты это к чему, Сережа? – удивился Сумской. – Ужли и ты вздумал меня воспитывать?

– Что вы! – спохватился Сергей. – Мне просто интересно услышать ваше мнение по поводу свободного творчества.

– А его, Сережа, нет просто, – коротко ответил Сумской. – Нет свободного творчества. Как ты его себе представляешь, а? Твое свободное творчество пару месяцев назад на улицах было. Забыл? Чего стóило оно тогда? Гроши, да и то не каждый день. А теперь ты у меня кто – помощник! И работу твою знатные люди ценят, государственные. Они и заказы делают. А стало быть, и человек ты теперь государственный. Уразумел разницу?

– Выходит, вы вообще в творчестве свободы не видите? Или не хотите видеть. И так вам удобно жить.

– Да ты, дружок, никак философ ко всему? – с иронией сказал Сумской.

– А почему бы и нет? Размышлять и делать выводы – привилегия человека. Так познакомьте меня с Рокотовым.

Иван Христофорович как-то жалобно посмотрел на Шумилова, вздохнул – протяжно, с обидой какой-то.

– Я ему выговор поддержал, как можно теперь? – спросил, косясь на Сергея.

– Да, конечно, – согласился тот.

– Адрес тебе дам. Сам пойдешь, – сказал Сумской. – Только не говори, что от меня.

* * *

В середине июня Лондон выглядел уже по-настоящему летним городом. Вовсю зеленели парки и скверы, широкая голубая лента Темзы с искристой любовью омывала каменные бока набережных.

В отеле «Waldorf», где Игорь поселился во второй раз за последний месяц, было тихо. Теперь, правда, он выбрал номер поскромнее, чем три недели назад, но это не мешало туристу из России наслаждаться достижениями цивилизации – джакузи, спутниковым телевидением и, главное, компьютером.

Расположившись и приняв душ после дороги, он включил «машину» и вошел в Интернет. Письмо, которое Игорь собирался послать герцогу Кингстону, давно сформировалось в определенный лаконичный текст. И теперь, набирая английские слова, он вдруг почувствовал себя частью какого-то замысловатого шпионского механизма, разработанного его сестрой Аллой. От этого ощущения Игорю стало как-то неловко и даже слегка боязно. Не привыкший к подобным играм, он вдруг усомнился в конечном успехе грандиозной затеи, элементом которой являлся сам. И даже пальцы его на клавишах дрогнули в какой-то момент.

Но вскоре он взял себя в руки. В конце концов, от него не требовалось каких-то сверхусилий. Язык он знал хорошо, так что мог поддержать беседу на любую тему – здесь он не чувствовал слабого места в своей миссии. Вот только притворяться беспристрастным казалось Игорю труднее всего. И, тем не менее, в течение нескольких минут он набрал и отправил текст следующего содержания.

«Уважаемый герцог. Если у вас найдется свободное время, то художник из России, Игорь Пузыренко, специально прибывший в Лондон для встречи с вами, будет крайне признателен».

Игорь прекрасно понимал, что у родовитого англичанина, скорее всего, немало собственных забот и интересов. Так что рассчитывать на быстрый ответ он не стал. В лучшем случае, думал Игорь, герцог только вечером проверит свою почту, и если пожелает ответить, то сделает это лишь на следующий день. Так что свободного времени у туриста из России вполне достаточно. И он отправился туда, куда мечтал попасть уже очень давно – в Музей восковых фигур.

Мадам Анна Мария Тюссо, основавшая почти два столетия назад это заведение, была, судя по всему, дамой не только талантливой, но и весьма проницательной. Она понимала, что людям, в большинстве своем одинаковым и серым, всегда будет хотеться постоять рядом с какой-нибудь знаменитостью – политиком, ученым или актером. Постоять рядом, чтобы не только сравнить себя с кем-то из великих, но и в глубине души почувствовать некую собственную значительность.

В полной мере ощутить это состояние может лишь тот, кто не по журнальным иллюстрациям знакомится с экспозицией музея, а тот, кто неторопливо и, порой, заворожено бродит по его тихим, почти камерным залам.

Экспозицией Игорь был очарован и, вместе с тем, расстроен. Выйдя на вечернюю улицу, еще находясь под впечатлением увиденного, он вдруг почувствовал себя незаметной каплей в бескрайнем океане человеческой истории. Каплей, растворенной в вечности. Каплей, от которой, в конечном счете, не останется следа. Он был удручен и смят этим внезапным пониманием собственной ничтожности.

Но позже, еще через полчаса, бредя в отель, он вдруг поймал себя на мысли о том, что не все так печально. Да, выполняя задание сестры, он, может быть, прикоснется к чему-то столь значительному, что это значительное оставит след не только в его собственной биографии, но и вообще в истории. Так ему думалось теперь, на прохладной к вечеру лондонской улице. Так ему мечталось. Так он утешал свое ущемленное самолюбие. И уже вовсю верил в сказку, которую сам начал рассказывать.

Ответа от герцога не было. Впрочем, Игорь ведь его и не ждал сегодня. Немного посмотрев телевизор – новости, спортивное обозрение – он лег спать. Сон, правда, не шел. Так всегда бывает на новом месте.

Лежа на спине, Игорь прислушивался к мерным звукам, долетавшим с улицы. Думал. О том, что даже в двадцать первом веке может отыскаться место чудесам. О том, что однажды его красавица сестра Алла наденет на себя эти украшения, и… А что потом? А действительно, что потом? Человеку, рожденному в стране материалистов, трудно поверить в какое-то волшебство. Невозможно поверить в чудеса. Но так хочется…

Ответа от герцога не было не только на следующий день, но и на третий. «Может быть, его просто нет на месте? – подумал Игорь. – Тогда становится бесполезным ожидание. И еще неизвестно, сколько придется проторчать в Лондоне». Позвонив сестре в Москву, он рассказал о проблеме, но получил твердое указание ждать столько, сколько понадобится. И он решил не терять времени зря. Столица Англии – не последний город на планете, где можно развлечься. Денег у Игоря было достаточно, и утром четвертого дня, позавтракав, он принялся составлять план посещений различных культурных центров Лондона. Сюда входили и Британский музей, и галерея Тейт, и Тауэр.

Так, на всякий случай, перед выходом из номера, Игорь проверил свою электронную почту. И – наконец-то! – обнаружил послание на свое имя.

«Мистер Пузыренко, – прочитал он. – Прошу простить за долгое ожидание, но меня просто не было дома несколько дней. Если вы сможете приехать в Кингстон (электропоездом с Ливерпульского вокзала), то я с готовностью приму вас. Артур Инс, герцог Кингстон».

Глава 11

Эндрю долго лежал, по обыкновению, подложив руки под голову, и думал, думал, анализировал сведения, полученные от ювелира. По всему выходило, что отнюдь не простыми украшениями являлись те, за которыми они с леди Елизаветой охотятся. Что-то действительно было в них таинственное, не до конца понятное – такое, что не отталкивало, а, напротив, притягивало неотвратимо.

Со слов какого-то астролога, с которым однажды беседовала молодая герцогиня Кингстон, в этих украшениях была сокрыта «тайна Вселенной», тайна вечной молодости и обновления, которую способен разгадать лишь тот, кто владеет всеми предметами из набора. Может быть, это были только красивые, заманчивые слова шарлатана, в сети которого попала доверчивая женщина. А если в его загадочных высказываниях таилась истина, единственная ИСТИНА, не раздробленная на мелкие частицы человеческими пороками? Как и что происходит в этом мире? По каким законам пространства и времени движутся во Вселенной тела, а по каким – ДУШИ? Эти египтяне, они наверняка что-то знали еще две или три тысячи лет назад. А теперь все утрачено, все скрыто в толще песка, покрывшего собой НАЧАЛО…

И он решил ничего не рассказывать леди Елизавете. Пусть думает, что собирает для себя вечную молодость, это ее право. Он же, активно помогая женщине, сам должен постичь феномен украшений, если таковой вообще как-то проявит себя. Его, Эндрю, жизнь не раз претерпевала крутые переломы, после которых перед ним открывались совсем иные, чем прежде, перспективы. И теперь, по воле судьбы оказавшись втянутым в новый виток перемен, он вдруг понял, что находится в какой-то приграничной зоне своей собственной жизни. Здесь могли перевернуться все прежние представления о Космосе, здесь можно было сделать всего один шаг, чтобы оказаться по ту сторону реальности.

…Вечерело. В хорошо вымытое окно гостиницы заглядывало бархатно-синее небо Парижа. Был май, благоухали сады и парки. Ароматы жизни витали в воздухе.

Внизу, на набережной зеркально-спокойной Сены, раздавалась певуче-гортанная французская речь. Эндрю сидел у окна, вслушиваясь в голоса и улавливая знакомые слова. Какая-то нереальность происходящего окутала его. Был, вероятно, в самом Париже непередаваемый колорит и дух, способный любого человека увести от тяжкого бремени жизни, наполнить его сердце легкостью и свободой.

Прошел час или больше, прежде чем Эндрю очнулся, вернулся к реальности и сел писать письмо. Не вдаваясь в подробности, он сообщил герцогине Кингстон, что получил необходимые сведения и теперь ждет ее приезда.

На следующее утро Эндрю продлил срок пребывания в гостинице на месяц, заплатил администратору наперед, чем вызвал не только удивление подобной щедростью, но и уважение со стороны горничных и кастелянш. Одна из них, маленькая, черноглазая и курносая, с восхитительным именем Жизель, меняя в номере Эндрю постельное белье, вдруг сказала на плохом, но доступном для понимания английском:

– Сударь, вы, как я понимаю, впервые в Париже, да к тому же плохо знаете французский язык.

– Да, это правда.

– В таком случае, пусть это не покажется вам наглостью или еще чем-то с моей стороны, но я готова помогать вам, быть переводчицей в трудных ситуациях. За отдельную плату, конечно. Видите ли, у меня есть еще две младшие сестрички, а отца нет. Мать работает прачкой, и нам не всегда хватает денег на жизнь.

И столько искренности, столько неподдельной нужды было в глазах этой, по сути, еще девочки, но и врожденного, не стертого, не опошленного никакими жизненными трудностями женского кокетства, что Эндрю без колебаний согласился принять услуги Жизель.

Позднее, уже вечером, когда она освободилась от работы, и Эндрю пошел с ней гулять по Елисейским полям, он вдруг понял, какой подарок ему приготовила судьба в лице этой невзрачной, в общем-то, девчонки. Жизель оказалась настолько сведущей в тайнах аристократической жизни и дворцовых интриг, что не было, казалось вопроса, на который она бы не смогла ответить.

Уловив эти ее феноменальные способности, Эндрю, интересуясь архитектурой зданий, названиями улиц, отдельными понятиями, между делом задавал девочке волнующие его вопросы. И уже через час с небольшим, прощаясь с ней у ее дома на окраине, он знал практически все о маркизе дю Шатле, которая занимала его куда больше, чем любая достопримечательность Парижа.

Десять дней, которые Эндрю провел в ожидании герцогини Кингстон, он посвятил дальнейшему изучению парижской жизни, ее бытовым особенностям, выучил несколько фраз для извозчиков, которые помогали ему передвигаться по городу. Жизель, которая за это время привязалась к англичанину и которой он охотно платил за уроки, была в полном восторге от своего нового клиента, даже однажды, проявляя свою непосредственность, назвала Эндрю своим самым способным учеником.

И когда в первых числах июня в Париж приехала леди Елизавета, у Эндрю уже был готов план относительно добычи сережек маркизы дю Шатле.

Эта молодая и весьма привлекательная особа, являвшаяся одной из новых фавориток любвеобильного Людовика, короля Франции, была, как и все прочие, задвинута на второй план энергичной и всевластной маркизой де Помпадур. Последняя, разделяя ложе с королем, не только окружала его нежной заботой и вниманием, но давно уже решала вместо него вопросы внутренней и внешней политики. Маркиза была умна, образована, широкий круг ее интересов охватывал литературу, живопись, резьбу по камню, музыку и даже производство фарфора. Предприимчивая любовница короля давно пыталась организовать во Франции фарфоровое дело, но ей всякий раз что-то мешало: то не хватало денег, то не было знающих мастеров, а то вдруг какая-то война мешала наладить производство сервизов и ваз.

И вот тут как раз Эндрю и нащупал слабое место. Дело в том, что обладательница сережек маркиза дю Шатле, справедливо полагаясь на свою молодость и свежесть, мечтала сменить стареющую де Помпадур в качестве главной фаворитки. Но ее мелкого ума, еще не достаточно закаленного в горниле придворных интриг, как правило, не хватало, чтобы организовать какое-нибудь выгодное для себя предприятие.

И тут на сцену вышла ослепительно красивая и неслыханно богатая английская герцогиня, которая приехала в Париж поразвлечься. На одном из летних балов в Тюильри она познакомилась с дю Шатле и так, между прочим, поинтересовалась ее придворной жизнью. Леди Елизавете не составило особого труда выведать у дю Шатле ее привязанности и желания.

– А хотите совет, милочка? – играя, спросила герцогиня.

– Почту за честь получить его от вас.

– Тогда слушайте: прежде всего, вам необходимо завоевать полное расположение маркизы де Помпадур. Да-да, моя дорогая, иногда для того, чтобы свалить соперника, не достаточно враждовать с ним, нужно войти к нему в доверие, и это дает куда более существенные преимущества.

– Но как это сделать?

– Все очень просто, – ответила леди Елизавета, чувствуя, что рыба клюнула на ее наживку. – У маркизы де Помпадур, как мне известно, есть навязчивая идея относительно фарфорового производства. А что, если вы, моя дорогая, предложите ей некий секретный рецепт производства удивительных изделий, привезенный из самого Китая – родины фарфора? Этот рецепт держится в глубокой тайне на протяжении двенадцати веков.

– Но как мне узнать этот рецепт? – воскликнула дю Шатле.

– Я дам вам его. Один мой знакомый, владелец фарфорового завода в Челси, недавно за огромные деньги выкупил этот секрет у самих китайских мастеров. Он совершил путешествие на восток именно за этим.

– Сударыня! – воскликнула дю Шатле. – Ваши безграничная щедрость и бескорыстие заставляют меня трепетать! Как же мне отблагодарить вас за помощь?

– Но ведь вы еще не дали согласия на подобную сделку.

– Что вы! Я готова на все!

– Хорошо, – спокойно сказала леди Елизавета. – Через неделю рецепт с подробными указаниями будет у вас. В качестве же благодарности я готова принять от вас в подарок золотые серьги, сделанные в виде капель воды, с вкрапленными в них агатами. Я видела эти серьги на вас две недели назад в королевском саду.

– Ах, это такая малость! – воскликнула дю Шатле, пожимая руки герцогине Кингстон.

* * *

Федор Степанович Рокотов был почти ровесником Шумилова. Его коротко остриженные волосы, от природы высоко поднятые брови и по-детски удивленный взгляд больших и грустных глаз делали художника значительно моложе своих тридцати лет.

А глаза его, как сразу показалось Сергею, были действительно грустны. И это уже было не от природы – от жизни, которая никогда и ни с кем не бывает однозначной. Сам Рокотов это прекрасно понимал. Но в нем, достаточно еще молодом человеке, никак не могло утвердиться понимание своей зависимости от обстоятельств. Ему казалось, что позиции, которых он добился в искусстве, позволяют поступать так, как того велит собственное разумение. И выговор, что объявлен был ему президентом Академии, прозвучал не только как унизительная фраза, а стал настоящей пощечиной, перенесть которую Федор Степанович не смог. И он собирал вещи. Он готовился немедленно покинуть Санкт-Петербург. Он бежал из этого серого города в белокаменную Москву – более спокойную, благообразную, более домашнюю, более – как он сам для себя определял – русскую.

За сбором баулов и застал его Сергей Шумилов.

– Вам кого? – спросил Рокотов, мельком взглянув на вошедшего Сергея.

– Наверное, вас. Дверь была отперта, иначе бы я постучал, – ответил Сергей.

– Располагайтесь, – просто сказал Рокотов, разведя руками и предлагая гостю самому разобраться в царившем беспорядке. – У меня тут сборы в дорогу, так что не обессудьте. Присаживайтесь, где удобно. Вы, собственно, по какому делу?

Все это Федор Степанович говорил, стоя на коленях и укладывая в холщовый мешок какие-то вещи – одежду, полотенца. В углу просторной и светлой комнаты стояли, должно быть, уже собранные чемоданы, два больших узла. Еще подпирал стену обернутый в плотное синее полотно и перевязанный крестом подрамник.

– Мне бы поговорить с вами… – слегка робея, начал Сергей. – Однако же я вижу, что только мешаю своим присутствием.

– Нисколько, – сказал Рокотов. – Я, знаете ли, давно привык делать несколько дел одновременно. Так что не обращайте внимания на мои сборы. Говорите, что вас интересует.

– Меня зовут Сергей Шумилов, я художник. Последние несколько месяцев помогаю работать Ивану Христофоровичу Сумскому. Живу у него же в доме.

– Это он вам и адрес мой дал?

– Он.

– Понятно, – многозначительно сказал Рокотов. – Неужели вас с извинениями прислал?

– Нет, я сам пришел. Я много о вас слышал, вот и захотел познакомиться, – сказал Сергей.

– Сколько лет вам? – спросил Рокотов.

– Тридцать два. Примерно столько же и вам, да?

– Мне тридцать один, и я предлагаю нам перейти на «ты». Знаете, я из крепостных, и никогда не был любителем салонного общения, когда седоусый генерал должен обращаться на «вы» к одиннадцатилетней девочке только потому, что она – графиня.

– Буду очень рад, – сказал Сергей. – Хотя обращение на «вы» всегда считалось на Руси признаком уважительного отношения.

– Возможно, вы и правы. Однако уважительное отношение к кому-либо не выражается ведь только формой обращения. Это, скорее, душевная расположенность одного человека к другому, и тут уж совсем не важно, как они называют друг друга. Итак, что же привело тебя ко мне?

– Дело в том, – осторожно начал Сергей, – что я знаю наперед всю твою биографию. Поэтому пришел специально, зная, что ты уезжаешь. Вот как раз о расположенности сказано вовремя. Поэтому я хочу немного успокоить твои волнения, связанные с уходом из Академии.

Рокотов поднялся с колен, отряхнул штаны, затем ладони. Прошел к столу, вытащил из-под него две табуретки и обе поставил посреди комнаты.

– Садись, – сказал с мягкой настойчивостью.

Они уселись напротив. Карие глаза против синих, короткие волосы против длинных, правильные черты лица против искаженных. Но, глядя друг на друга, они в эти первые минуты знакомства уже знали, что каждый из них беседует с единомышленником, с другом.

– Повтори, что сейчас сказал? – попросил Рокотов.

– Я сказал, что знаю всю твою биографию.

– Это не мудрено. Тебе могли рассказать в Академии.

– Нет, я знаю всё до конца твоей жизни.

– Ты что, колдун? Или дьявол? – с иронией спросил Федор.

– Ни то и ни другое. Я сейчас скажу тебе, но знаю, что любой бы за такое посчитал меня сумасшедшим. Я – человек из будущего, из двадцатого века. И твою биографию знаю из книг. А еще твои работы знаю, в том числе те, которые ты еще не написал…

– Гм, забавно, но не смешно, – ответил Рокотов. – Понятно, что каждый на моем месте посчитал бы тебя сумасшедшим. И еще – каждый бы, вместе с тем, спросил, сколь долог будет мой век. Я же не стану – не хочу.

– И правильно! – поддержал его Сергей. – Скажу лишь, что будет он достаточно долог и весьма успешен. Ты всю оставшуюся жизнь проживешь в Москве, напишешь десятки замечательных портретов. Москва ведь свободна от стеснительных придворных порядков. В ней ты найдешь себя и обретешь настоящее признание. В Москве ты станешь истинно свободным.

– До чего же гладко ты все рисуешь, – сказал Рокотов. – Самому себе начинаю завидовать.

Он лукаво посмотрел на Сергея. Было видно, что Федор не верит в слова Шумилова, но, в силу своей молодости и романтичности, решил подыграть собеседнику.

– Ну, хорошо, – продолжил он. – Предположим, я захочу услышать или увидеть подтверждение тому, что ты из будущего. Что ты можешь мне предъявить?

– Я знал, что это понадобится, – ответил Сергей, ничуть не смутившись. – Вот почему взял с собой то, что теперь никогда не ношу, дабы избежать лишних вопросов. А взял с единственной целью – подарить тебе на память. Вот.

С этими словами Сергей достал из кармана свои наручные часы. Это были японские электронные часы на жидких кристаллах, которые показывали не только время, дни недели, месяцы и годы, но имели хронометр, будильник с двенадцатью мелодиями, пульсометр, термометр и барометр.

– Вот, – продолжил он. – Вот наручные часы из моего мира. У вас тут Кулибин чудеса творит, но такая вещь и ему не под силу. Я объясню, как ими пользоваться.

Рокотов с некоторой опаской взял в руки подарок, внимательно посмотрел на Сергея.

– Ты – точно не дьявол?

– Да нет же!

– Тогда, как попал сюда?

– А вот этого я тебе объяснить не смогу, потому что сам не точно знаю. Скажу лишь, что в моем мире есть люди несравнимо умнее меня, знания которых чрезвычайно обширны и разносторонни. Ваш современник Ломоносов – основатель всей русской науки, а после него история знает десятки последователей, которые развили идеи Михаила Васильевича и подняли науку на небывалую высоту. В двадцатом веке человек сумел преодолеть земное притяжение и полетел в космос. И первым был русский – Юрий Гагарин. У нас есть компьютеры, самолеты… всего не перечислить. Вот только… знаешь, Федор Степанович, утрачено, к сожалению, тоже слишком многое. И культуры это в первую очередь касается. Особенно живописи.

– Почему же так? – спросил Рокотов.

– Для того чтобы это объяснить, одной беседы мало. А ты ведь уезжаешь.

– Уезжаю, – подтвердил Рокотов. Потом добавил: – А ты, Сергей, бросай-ка этого жополиза Сумского и со мной – в Москву!

– Я… не могу, – ответил Сергей. – Мне – тут надобно оставаться. Дело есть.

– Что ж, – вздохнул Рокотов, – очень жаль. Не то мы бы с тобой в Москве-то…

– У тебя своя жизнь, – сказал Сергей, – а у меня – своя. И то, что мы встретились в этом мире – воля Провидения, что руководит нами. Я ведь пришел ободрить тебя. И, кажется, мне это удалось.

– Знаешь, – ответил Рокотов, – я собирался покинуть Петербург с горечью в сердце. А теперь… теперь я просто еду в Москву со светом в душе. Ты действительно чем-то помог мне. И я тоже хочу оставить тебе кое-что на память.

С этими словами Рокотов расстегнул лямки, скреплявшие один из чемоданов, и достал оттуда связку кистей.

– Если правда все то, что ты рассказывал о будущем, если мои работы в самом деле оценят потомки, возьми эти кисти на память. Ты ведь вернешься в свой мир?

– Надеюсь…

– Может быть, они помогут тебе возродить живопись, хотя бы частично вернуть утраченное.

– Спасибо, – ответил Сергей. – Этому подарку на самом деле нет цены!

– Твоему – тоже! – сказал Рокотов. – Так научи же меня, как управлять этой штуковиной…

* * *

– Итак, мистер Пузыренко, что привело вас ко мне? – спросил сэр Артур, когда они расположились на диване в гостиной. – Признáюсь, я был немало удивлен тем, что какой-то русский ищет со мной встречи. У меня в России нет ни друзей, ни знакомых, которые бы через вас могли передать мне привет.

Герцог Кингстон оказался довольно крепким мужчиной лет сорока, со слегка выпуклыми голубыми глазами и мелкой сеточкой склеротических прожилок на розовых щеках. Игорю даже показалось, что сэр Артур Инс весьма пристрастен к алкоголю – уж слишком характерным было выражение его лица. Но герцог, как и полагалось ему по положению, одет был с иголочки, хотя чувствовалось, что пиджак и, особенно, галстук – не самые любимые детали его повседневного костюма.

– Привел меня к вам совершенно внезапно возникший жгучий интерес, – ответил Игорь, замечая, как приподнимаются брови сэра Артура. – Все очень просто объясняется. Дело в том, что примерно месяц назад моя сестра купила на аукционе Sotheby’s портрет герцогини Кингстон…

– Ах, вот оно что! – воскликнул мистер Инс.

– Да-да, именно так. Моя сестра, ее зовут Алла Геннадьевна Раменская, в данный момент является главой одной из крупнейших в России торгово-финансовой компании. А я, ваш покорный слуга, то есть ее младший брат, профессионально занимаюсь живописью в России. На аукцион мы приезжали вместе, и это я посоветовал сестре купить портрет вашего далекого предка.

– Так это вам я обязан поступлению на мой лицевой счет некой кругленькой суммы, которая как раз покрыла мои финансовые издержки! – воскликнул сэр Артур. – Вот так встреча! По этому поводу не мешало бы выпить. Как вы относитесь к подобному предложению, мистер Пузыренко?

– Мне еще никогда в жизни не доводилось выпивать в одной компании с пэром Англии! – с некоторым пафосом ответил Игорь.

– А мне – с русским художником, – сказал сэр Артур.

С этими словами он поднялся, чтобы отдать распоряжения. Вслед за ним вскочил и его гость.

– Нет-нет, сидите, – остановил его сэр Артур. – Чувствуйте себя, как дома.

– Это непросто, – усмехнулся Игорь. – В вашем старинном особняке будто витает дух многовековой истории, чего, конечно, не может быть в моей московской квартире на восьмом этаже.

– Да, в этом доме на протяжении почти трех с половиной веков жили мои предки, – не без гордости ответил герцог Кингстон.

Он вышел, оставив Игоря наедине с остатками его смущения. Тот позволил себе, наконец, осмотреться, и сразу по достоинству оценил качество антикварной мебели, что гармонично вписывалась в интерьер. А еще – мозаичные полы, оконные витражи, ковры, скульптуры в нишах гостиной и, конечно, картины, развешанные на стенах и подобранные со вкусом.

Сэр Артур вернулся с бутылкой «Хеннеси» и двумя бокалами. Поставив стекло на столик, расположенный возле дивана, он снова удалился и вскоре принес тарелочку с нарезанным лимоном.

– Знаете, мистер Пузыренко, – сказал он без всякого смущения, – как раз сегодня мой дворецкий попросился в трехдневный отпуск. Меня, впрочем, не смущает его отсутствие. Я, в отличие от многих современных аристократов, умею многое делать собственными руками.

– Это делает честь любому мужчине, – ответил Игорь.

Герцог выразительно посмотрел на своего гостя, но не стал развивать тему разговора. Он красиво и аккуратно разлил коньяк, вручил бокал Игорю. В каждом его движении была заложена какая-то породистая грация.

– Ну, что, – сказал он, – выпьем за знакомство?

– С удовольствием, – ответил Игорь и медленно потянул ароматный напиток.

– Итак, вы купили картину… – сказал сэр Артур, нежно поглаживая пальцами свой бокал.

– Да. И теперь, пусть это даже покажется вам странностью, мы с сестрой хотели бы узнать о герцогине Кингстон как можно больше.

– А с чем связан такой интерес? – удивился герцог.

– Видите ли, мистер Инс, – ответил Игорь, – нам, конечно, не известны причины, побудившие вас продать этот портрет. Но вот какая штука нас поразила. Я ведь сам художник, и живопись, в том числе английскую, много изучал. Это полотно, как мне показалось, выполнено в несвойственной для британской школы манере. Кроме того, оно никем не подписано. Это наводит на мысль, что герцогиня намеренно заказала свой портрет неизвестному художнику.