Текст книги "Минтака Ориона"

– Откуда берется? – переспросил батюшка. Затем погладил свою бороду, крякнул пару раз, будто с мыслями собираясь. И вдруг сказал: – Выпьешь со мной, Сергей Михалыч?

– Выпью.

– Это хорошо! – одобрил согласие своего гостя отец Онуфрий. Он на удивление легко поднялся, опрометью спрятался за боковой дверцей – узкой и незаметной – и тут же поставил на столик начатую бутылку медовухи и два небольших стеклянных стаканчика. – Ну, давай!

Сергей, немного повозившись, вынул все-таки деревянный чопик из горлышка, аккуратно налил батюшке и себе. Сладкий, терпкий запах поплыл по алтарю.

– Помянем Фомку мово, – с внезапной хрипотцой сказал батюшка. – Хороший он человек был, способный, отзывчивый. Никогда слова бранного от него не слышно было. Вот так! Ну, пусть земля ему пухом…

Выпили. Кроме хлеба, что лежал на столе, закусывать было нечем. Ели хлеб, отламывая по очереди от буханки. Потом выпили еще по одному стаканчику. После третьего – бутылка опустела.

– Ну, вот и славно! – воскликнул отец Онуфрий, упираясь ладонями в колени. – С хорошим человеком выпил, значит, и день прожит не зря.

Казалось, он давно позабыл о том вопросе, который Сергей задал ему только что. Что-то свое рассказывая, батюшка отвлекался в далекую сторону, выбираться из которой ему становилось все труднее. Он сильно опьянел, и Сергей стал озираться по сторонам в поисках лежанки, на которую бы мог опустить отца Онуфрия.

– А ты что это, Сережа! – вдруг сказал тот. – Вроде бы и не слушаешь меня…

– Я слушаю, слушаю, – удивленно ответил Сергей.

– Так вот, – продолжил батюшка неожиданно уверенным, почти трезвым голосом, – стержень в человеке – это его характер. От матери и отца начало ведет, от корней, от земли. Кто с характером – тот далеко пойдет! Увы, не каждому дадено это.

– А в чем же, по-вашему, проявляется характер? – допытывался Сергей.

– А ты сам как думаешь?

– Ну, наверное, в умении преодолевать жизненные трудности.

– В умении преодолевать себя! – заключил отец Онуфрий. – Человек ведь такая зараза – всякого в нем намешано, и хорошего, и плохого. Вот кто сумел с собой совладать, тот и проживет дольше других. Я так разумею.

– Интересная у вас концепция, – сказал Сергей. – Ну, а что такое жизнь вообще, можете сказать?

– Ты это, слова иноземные не суй в язык, – неожиданно сказал батюшка. – Этого сору у нас теперь довольно нанесли. Обидно!

– Больше не буду, – ответил Сергей, смущаясь. – Постараюсь, конечно.

– То-то же, – ухмыльнулся батюшка. Потом посерьезнел, воздел свои мутные глаза к потолку, снова крякнул. – Жизнь человеческая, Сережа, это та же веревка: у одних ровная, у других путаная, с узлами. Однако сколь ее ни вяжи, конец все одно приходит… Вот так-то!

…Из Благово Сергей уехал на следующий день. В его просторном дорожном бауле плотно были уложены небольшие пейзажики Фомки Белого. Были на них поля и леса, холмы и реки, а еще домишки крестьянские, тонущие в зелени – все это Сергей видел уже полгода назад. Но только теперь смотрел он на эти картины по-иному, с особенным каким-то пристрастием. Потому что в этих пейзажах, написанных дьячком прямо с колокольни, растворилась нынче душа его, оторванная Богом от мирских забот.

* * *

Через несколько дней в большой и светлой гостиной сэра Артура сидели четверо. Сам хозяин, слегка возбужденный, от чего движения его приобрели некую порывистость, находился во главе обеденного стола. Его сестра Крис, женщина привлекательная и сдержанная, располагалась по левую руку от брата. Справа от сэра Артура сидел муж Крис – человек, по-видимому, веселый и простой, хотя в его манерах угадывались черты современного аристократа. Против хозяина посадили гостя из России, вызвавшего неподдельный интерес у всей семьи Кингстонов.

Леди Кристина с любопытством откликнулась на приглашение брата. Ее жизнь в замужестве, скорее всего, была довольно однообразной и скучной, какою бывает жизнь людей, ни в чем не испытывающих недостатка. А тут вдруг, по словам брата, можно было как-то развлечься в общении с гостем из России.

Их семья, впрочем, не часто выставляла личные вещи на какие-нибудь аукционы, можно даже сказать – никогда этого не делала. И тут, решив за ненадобностью продать одну из картин своей частной коллекции, они вдруг столкнулись с загадочным интересом покупателя к их собственной родословной. Это, как справедливо заметила Крис, выходило за рамки обыденности. Вот почему, не откладывая свой визит надолго, она с мужем приехала в Кингстон.

Первого взгляда леди Кристине было достаточно, чтобы увидеть в московском госте человека порядочного и образованного. Игорь, давно заручившись расположением сэра Артура, держался вполне уверенно и свободно. Он сразу понравился и мистеру Генри Каллигену, супругу леди Кристины, для которого новое знакомство тоже было не больше, чем забавным приключением.

Как истинные джентльмены, хозяева не стали сразу засыпать русского гостя вопросами, полагая, что непринужденная беседа сама, в конце концов, отыщет нужное русло.

– Мистер Пузыренко, – сказала Крис, когда все закусили после первой рюмки, – брат сказал мне по телефону, что вы сами художник.

– Он не обманул вас, – ответил Игорь. – Я действительно занимаюсь живописью.

– Я никогда не был знаком с художником, – сообщил мистер Каллиген таким тоном, будто считал это единственным своим упущением в жизни.

– Я тоже, – добавила леди Кристина. – А позвольте узнать, что именно вы пишете?

– Охотно расскажу, – ответил Игорь, промакивая губы салфеткой. – Знаете, когда-то в молодости, когда я только начинал писать, мне очень хотелось заниматься портретом. Но очень скоро я понял, что этот жанр в современной живописи превратился в самый неблагодарный.

– Почему же? – спросил сэр Артур.

– Потому что в конце двадцатого столетия, когда стали настолько развитыми кино и телевидение, превратились в искусство компьютерные технологии, достигла своего совершенства фотография, – портретная живопись резко утратила свою прежнюю значимость. Это раньше – сто, двести, триста лет назад – не было иного способа запечатлеть для потомков образ того или иного человека. А теперь…

– Может быть, вы и правы, – согласилась леди Кристина. – И какой же вы сделали выбор?

– Есть лишь одна тема, которая никогда не утратит своей актуальности и своей привлекательности, потому что она вечна. Это тема природы. Да, господа, я переключился на пейзажи.

– Когда вы стали говорить, я так и подумала, – сказала леди Каллиген.

– Знаете, когда-то мой учитель рисования в школе, человек старых правил и привязанностей, сказал гениальную фразу, которую я запомнил на всю жизнь. Искусство немедленно упадет в цене, сказал он, как только в основу творческого процесса лягут формулы.

– Да, действительно, сказано здорово! – воскликнул сэр Артур.

– Знаете, – продолжил Игорь, – в нашей стране на протяжении десятилетий был развит культ заказного портрета. Изображения государственных деятелей и видных ученых висели практически в каждом кабинете, даже у любого малозначительного начальника. Теперь, в наше время, модно иметь не портреты, а фотографии Президента.

– Ну, ваш Президент – фигура, надо сказать, весьма значительная! – воскликнул сэр Артур.

– Я с этим и не спорю, – ответил Игорь. – Существует и несколько его живописных портретов. Но это эксклюзив, и тиражированию не подлежит. Но, опять же, как я уже сказал, это все формулы. А природа – она вечно нова и свежа, потому что вечно обновляется и удивляет. Она не подчиняется геометрическим законам или интегральным схемам. И поэтому она прекрасна.

– Скажите, мистер Пузыренко, – спросила леди Кристина, несколько минут молча наблюдавшая за Игорем, – а ваши работы где-нибудь выставлялись?

– За последние три года я участвовал в четырех небольших выставках – три раза в Москве и один в Санкт-Петербурге. Сейчас готовится еще одна, более серьезная. Должна приехать закупочная комиссия из Японии.

– Гм, интересно, – сказала миссис Каллиген. – А увидеть ваши работы как-нибудь можно? В Интернете, например. Я знаю, что многие художники открывают собственные сайты.

– Сайта у меня еще нет, – ответил Игорь. – Но фотографии почти всех моих работ хранятся на домашнем компьютере. Так что при желании я могу попросить сестру, чтобы она переслала вам сюда.

– Было бы любопытно взглянуть, – сказал сэр Артур. Потом добавил, с легкой укоризной обращаясь к сестре: – Крис, тебе не кажется, что мы слишком нагрузили нашего гостя вопросами? Может быть, отложим разговор на послеобеденное время?

– Что вы, мистер Инс! – воскликнул Игорь. – Мне вовсе не трудно поддерживать разговор и одновременно по достоинству оценивать качество напитков и мастерство вашего повара.

– Да, Брайан – кулинар отменный! – заявил сэр Артур. – Он служит в нашем доме уже почти тридцать лет. Помнишь, малыш, как мы с тобой бегали на кухню и воровали у него пирожки с мясом?

– А мать потом удивлялась, почему мы плохо едим за обедом, – улыбнулась леди Кристина.

– Боже, какое беззаботное было время! – сказал сэр Артур с легкой грустью в голосе. – А у вас, мистер Пузыренко, были подобные эпизоды в детстве? Вы шкодничали вместе с сестрой?

– Мы с Аллой сводные брат и сестра, – ответил Игорь. – Она старше меня на восемь лет, и с самого начала – мне тогда было всего четыре года – Алла взяла надо мной шефство. Она много гуляла со мной, потом, позднее, помогала делать школьные уроки. У нас несколько другие воспоминания. Теперь, уже в зрелом возрасте, мы идем по жизни разными дорогами: она бизнесмен, я – художник. У нас абсолютно разные сферы интересов. Но дружбу мы сохранили с детских лет. Позвольте заметить, что у вас, господа, как мне кажется, происходит то же самое.

– Да, мы с теплотой относимся друг к другу, – ответил сэр Артур, выразительно глядя на сестру.

– И я это подтверждаю, – вставил мистер Каллиген. – Однако позвольте и мне задать вопрос.

– Да, слушаю вас, – ответил Игорь.

– Скажите, мистер Пузыренко, у вас есть еще какие-нибудь интересы, кроме живописи? В спорте, например.

– Сэр Артур мне говорил, что вы являетесь владельцем футбольного клуба, – сказал Игорь. – И наверняка хотите узнать, как я отношусь к футболу.

– Да, вы правильно подумали, – сказал мистер Каллиген.

– Может быть, я вас несколько разочарую, – ответил Игорь, – но при всей популярности футбола в России, я не являюсь поклонником какой-нибудь одной команды, хотя иногда смотрю матчи Лиги чемпионов по телевизору.

– Жаль, – сокрушенно вздохнул мистер Каллиген. – Тогда вам не понять той степени фанатизма, которая уже много лет живет во мне. Футбол вполне корректно можно сравнить с сексом. Любая красивая комбинация, любая хорошо организованная атака – это прелюдия к голу, а сам гол – это настоящий оргазм! Разве не так?

– Да вы поэт, мистер Каллиген! – воскликнул Игорь. – На подобное сравнение способен не каждый.

– Генри! – одернула его Крис. – Ты, как всегда, нашел возможность оседлать своего любимого конька. Может быть, мистеру Пузыренко вовсе неинтересно говорить о футболе.

– Почему же, – возразил Игорь. – С тех пор как один из ваших ведущих клубов приобрел российский бизнесмен, у нас очень часто ведутся разговоры на эту тему. И лучшие матчи английского чемпионата стали транслировать на канале НТВ «Футбол». Кстати, игра «Челси» мне лично очень нравится.

– Эх, мне бы его возможности! – воскликнул сэр Генри.

– Вы имеете в виду хозяина клуба? – уточнил Игорь.

– Да, его. Видите ли в чем дело. Мой клуб называется «Scunthorpe Hills». Это небольшой провинциальный клуб из Первого дивизиона. В течение нескольких лет мы постоянно боремся за выход в Премьер лигу, но… все время не хватает какого-нибудь одного очка или двух. Знаете, в отличие от суперклубов, мы делаем ставку на своих, английских игроков. Они, конечно, дешевле звезд, да и какая звезда захочет играть в провинции. А тут случилось мне в прошлом сезоне наблюдать двух парней в одном городишке. Это, я вам скажу, будущие звезды мирового футбола уровня Гарри Линекера или Алана Ширера. Когда я увидел, как играют эти ребята, я просто заболел. Крис может подтвердить мои слова.

– Генри, ты просто несносен! – с ироничной улыбкой сказала миссис Каллиген.

– Так вот, мистер Пузыренко, – продолжал сэр Генри, не реагируя на реплику жены, – я захотел купить этих парней. Один играет на позиции хава, другой – форвард. Взаимопонимание у них – сказочное, спиной друг друга чувствуют. Ну, и что же вы думаете? Я, конечно, не бедный человек, но та сумма, которую запросили за ребят хозяева их клуба, – она просто нереальна. На сегодняшний день эти молодые игроки никак не стóят таких больших денег. Их просто не хотят продавать, и это понятно. Вот, мистер Пузыренко, это моя постоянная головная боль. Еще годик-другой, и найдется кто-нибудь, кто выложит нужную сумму, и что тогда? Тот же хозяин «Челси», например.

– Знаете, сэр Генри, – ответил Игорь с легким смущением, – я прекрасно вас понимаю. И знаете почему? Я нахожу здесь сравнение с творчеством. Бывает, у тебя рождается какая-то художественная идея. Ты носишься с ней, развиваешь, порой сомневаешься, порой вплотную подходишь к ее реализации. И вдруг случайно заходишь в какой-нибудь второстепенный салон и видишь там картину неизвестного автора, которая полностью отображает выстраданный тобой самим замысел. Этот кто-то просто опередил тебя. Вот и все – разочарование и крах.

– С вами приятно иметь дело, – вдруг заявил сэр Генри. – Предлагаю выпить за понимание друг друга.

– А я говорил вам, что мой гость незаурядная личность! – воскликнул мистер Инс.

– Дорогие мужчины, – предложила миссис Каллиген, – не продолжить ли нам нашу беседу на воздухе?

– Отличная мысль, малыш! – воскликнул сэр Артур, шумно поднимаясь.

Глава 15

Столица Франции, как и любой другой город Европы, жила своей размеренной, хотя и немного сумбурной жизнью. Правда, ближе к зиме, как и в любом другом городе, здесь так же замирало все то, что раньше бурлило и звенело на все лады.

Вернувшись в Париж, леди Елизавета и ее верный спутник Эндрю Сейбл около недели провели почти в полном затворничестве. Они по-прежнему занимали разные спальни дома, который сняли для проживания на улице Медников, встречались только в столовой или в гостиной по вечерам, когда, сидя у камина, обсуждали дальнейшие планы. Впрочем, и это случалось нечасто, как будто оба они устали друг от друга.

Каждый был предоставлен самому себе. Герцогиня иногда выходила в город, посещая, в основном, лавки с дорогой одеждой, к которой была неравнодушна. Эндрю же почти не покидал дома, убивая время за чтением книг, оставленных домовладельцами в изобилии.

Леди Елизавета, то ли выжидая, то ли вовсе потеряв надежду сблизиться с Эндрю, больше не затевала с ним откровенных разговоров, не проявляла чувств, которых по отношению к Эндрю, впрочем, у нее не стало меньше. Может быть, ему удалось воспитать в ней ту самую сдержанность, которая была до сих пор присуща лишь ему. Может быть, в ее подчеркнутом равнодушии таился некий план, некий понятный только влюбленной женщине умысел.

Так или иначе, в один из вечеров, сойдясь в гостиной, они, не сговариваясь, сели ближе друг к другу и вернулись к своим планам. Должно быть, между ними за эти несколько лет знакомства исподволь, ненароком возникло глубокое, почти родственное взаимопонимание. И они уже давно не только думали об одном и том же, но думали одинаково.

– Эндрю, – сказала она, – нам удалось собрать шесть предметов из набора украшений. Осталось всего три.

– Осталось целых три, – перебил ее Эндрю. – И я пока не знаю, с какой стороны подступиться к маршалу де Труа, у которого, по словам мсье Шейфуса, находятся перстень и кольцо. А о поясе с пряжкой вообще не знаю, что и думать.

– Меня это тяготит не меньше вашего, – ответила герцогиня. – Но давайте все же решим все дела здесь, в Париже, а уже потом, вернувшись в Лондон, подумаем о поясе.

– Я вполне согласен. Но как? У маршала де Труа нет ни жены, ни дочери, чтобы вы могли как-то войти к ним в доверие. По всей вероятности, этот старый вояка сам носит свои украшения. Но не подойти же мне к нему и нагло потребовать отдать их!

– А что, это мысль! – воскликнула леди Елизавета. – Почему бы вам не устроить для него какую-нибудь каверзу, чтобы потом этот маршал сам захотел поделиться с вами – то ли в качестве благодарности, то ли в качестве откупа.

Эндрю посмотрел на нее с иронией. Он хорошо знал, как тупы и непроходимы бывают порой военные, как трудно бывает им что-либо доказать.

– Вы так говорите, сударыня, будто мне что-то устроить – раз плюнуть.

– Нет, я прекрасно знаю, как всё тяжело дается, и сколько раз вам уже приходилось рисковать из-за меня, – сказала она с теплотой в голосе. Затем положила свою ладонь на его плечо. – Не сердитесь, Эндрю. Я возьму себя в руки и еще подожду.

– Хорошо, – ответил он уже спокойно, – я что-нибудь придумаю.

На следующий день Эндрю навестил мсье Шейфуса. Они долго о чем-то беседовали, а когда прощались, ювелир с нескрываемым сочувствием посмотрел на Эндрю и сказал:

– Я, конечно, достану все, что вы просили, но… Сударь, мне никогда в жизни не доводилось встречать столь отчаянных людей. Пусть вам сопутствует удача, и да хранит вас Бог!

Еще через три дня, прошедших в праздном ожидании, Эндрю снова побывал на Рю-де Плас и вернулся домой с небольшим свертком. Вечером, отпустив кухарку, он заперся на кухне и долго колдовал над огнем, что-то прижигая или выпаривая. Затем леди Елизавете, которая, не скрывая любопытства, кружилась вокруг кухни, послышался какой-то стук, шелест бумаги и еще голос Эндрю, напевавшего что-то на незнакомом языке. Не дождавшись, когда он закончит, она ушла к себе, а утром, за завтраком, вопросительно глядя на него, сказала:

– Сударь, вы можете посвятить меня в ту магию, которой вчера весь вечер занимались?

– Есть вещи, которые вам знать незачем, – сухо ответил он.

Она осеклась, обиженно поглядывая в его сторону. Он ел молча, сосредоточенно. Было видно, что мысли его – далеко. Наконец, выпив чашку кофе с молоком, Эндрю сказал:

– Сударыня, я ухожу по делу, которое вас интересует. Настоятельно рекомендую вам нанять самую быструю в Париже карету, и если я не вернусь к завтрашнему утру, вы незамедлительно покинете этот славный город.

– А что… что может случиться с вами? – испуганно спросила она.

– Случиться может все, что угодно, – ответил он. – В лучшем случае я сумею выкрутиться. В худшем… в худшем случае мы с вами больше никогда не увидимся. Хотя… это не входит в мои планы.

– Эндрю! – воскликнула она. – Я все время буду молиться за вас!

Он ушел, одарив ее на прощание теплым и нежным взглядом.

Весь остаток короткого декабрьского дня Эндрю провел неподалеку от двухэтажного особняка из белого камня с колоннами на улице Феру, где жил маршал де Труа. Умея оставаться неприметным, Эндрю, вместе с тем, подробнейшим образом изучил расположение дворовых построек, оценил расстояние от парадного входа в особняк до черных кованых ворот со скрещенными мечами, в которые, должно быть, въезжали экипажи.

Одна странность неприятно удивила Эндрю. За весь день ни разу не открылась дверь этого дома, чтобы впустить или выпустить кого-нибудь. Не было движения и во внутреннем дворе. Жизнь будто вымерла в этом холодном каменном склепе.

Но когда сгустились ранние сумерки, тусклый, маслянистый свет мелькнул сначала в одном из окон, потом зажглось другое. По всему было видно, что маршал де Труа, за свою долгую жизнь навидавшийся ярких вспышек на поле боя, теперь, в старости, не любил свет. Большая часть огромного дома оставалась в потемках, и это, как отметил про себя Эндрю, было как нельзя кстати.

Наконец, дождавшись, пока совсем стемнело, он приблизился к воротам и дернул за шнурок звонка. На удивление быстро, кутаясь в кафтан с высоким воротом, к нему приблизился привратник и, не дожидаясь представления гостя, недовольным голосом сообщил, что его милость маршал Франции Огюст-Гийом де Труа никого не принимает после шести вечера.

– Послушайте, вы, неразумное порождение казарменной муштры! – воскликнул Эндрю на еще неуверенном французском. – Прежде чем отказывать посетителю, необходимо хотя бы для приличия поинтересоваться его положением. Перед вами лорд Кайнастон, пэр Англии, и у меня к маршалу де Труа частное дело! Отпирай, если не хочешь завтра же быть уволенным!

Не на шутку струхнувший привратник, не осмеливаясь больше подать голос, торопливо отпер замок на воротах и, освещая дорожку к дому фонарем, засеменил перед гостем. В большой прихожей, где, как почти во всем доме, царил полумрак, он попытался помочь Эндрю снять кафтан.

– Я не нуждаюсь в услугах! – оборвал его попытку гость. – Я сам о себе позабочусь. Доложи хозяину обо мне. Я подожду.

Испуганный, но в душе даже немного возмущенный, привратник поспешно удалился. Когда его шаги затихли на втором этаже, Эндрю быстро разделся, кошачьими движениями обошел прихожую, заглядывая во все углы. Не пропустил он и подлестничное пространство. И когда сверху раздались шаркающие шаги, на широких ступенях появился тот самый привратник с канделябром в руке, а вслед за ним, опираясь на трость, спускался сам де Труа, Эндрю со скучающим видом аристократа уже стоял у подножия лестницы.

– Сударь! – скрипнул де Труа. – Я не имею чести вас знать, и мне вовсе не ясна цель вашего визита. Вместе с тем, прошу простить моего дворецкого, который выполнял мои инструкции.

– Так и быть, – снисходительно ответил Эндрю. – Однако, в ваши инструкции, как мне кажется, нужно ввести коррективы.

– Я подумаю об этом, – сжав губы, процедил де Труа.

– Надеюсь, вам правильно передали мой титул?

– Да, милорд, – снова скрипнул маршал.

– В таком случае, – не сковывая себя этикетом, сказал Эндрю, – мне бы хотелось побеседовать с вами с глазу на глаз. Надеюсь, вы пригласите пэра Англии в свой кабинет?

– Да, конечно, – ответил маршал де Труа, который в душе уже давно проклинал и этот день, и своего дворецкого, и этого бесцеремонного англичанина, да и всю его Англию в придачу.

Через несколько минут, уединившись с гостем в кабинете, де Труа сложил пальцы рук в замок и, вопросительно подняв брови, скрипнул:

– Ну, милорд, какое же дело у вас ко мне?

– Самое неожиданное, ваша милость, – не моргнув глазом, сказал Эндрю. – Знаете ли вы, что слава о вашей коллекции давно перешагнула Ла-Манш? Если нет, то я – живой свидетель этой славы. Мало того, я приехал к вам не с пустыми руками. Не являясь коллекционером такого уровня, как вы, я, тем не менее, владею также редкими экземплярами украшений. И вот, в качестве доказательства и, если хотите, подарка привез вам не что иное, как перстень самого герцога Мальборо.

– Гм, – кашлянул де Труа и оживился. – За что же мне такая милость, позвольте спросить?

– Знаете, маршал, – неторопливо помогая себе жестами, сказал Эндрю, – я человек сугубо гражданский. И мне, как и любому цивилизованному индивиду, ненавистна война. Не раз и не два, выступая в Палате лордов, я призывал политиков к благоразумию, к примирению с нашим историческим соседом – Францией. И вот решил для себя: поеду-ка я к вам лично, к вам – одному из выдающихся полководцев современности. И привезу подарок, символический подарок от другого великого человека, гения войны прошлого – Мальборо. Пусть это будет своеобразным актом примирения двух наших стран.

Закончив свою тираду на столь пафосной ноте, Эндрю даже сам удивился собственному красноречию. Он давно знал за собой подобное свойство – это был кураж, который направлялся порой божественной рукой провидения.

– Что ж, – заявил де Труа, – ваши слова заслуживают уважения, ваш подарок внимания… Но, милорд, позвольте старому солдату оставаться в некоторой настороженности по отношению к вам. Уж не кроется ли какой-то подвох во всем этом?

– Сударь, – снова, не моргнув глазом, ответил Эндрю, – знаете, я нисколько не оскорблюсь вашей подозрительностью. Посмотрите-ка лучше сюда. Это снимет все ваши сомнения.

С этими словами Эндрю вынул из внутреннего кармана коробочку и раскрыл ее перед глазами старого маршала. В ту же секунду огромный бриллиант, вправленный в ажурную оправу из золота, вспыхнул в полутемном кабинете де Труа. И вместе с ним не менее ярко вспыхнули в тот же миг подслеповатые глаза коллекционера.

– Этот перстень мне подарил сам Мальборо еще двадцать лет назад, когда я пытался начать военную карьеру, – сказал Эндрю, передавая коробочку де Труа. – Теперь он служит лишь напоминанием о том времени. Изменился мир, изменился и я вместе с ним. Пусть же этот предмет украсит вашу коллекцию. К слову, я бы с удовольствием взглянул на нее.

– Да, конечно! – прорезавшимся фальцетом ответил маршал. – Идемте.

Он провел Эндрю через две смежных комнаты в третью, которая была заставлена стеллажами.

– Вот, можете оценить, – не без гордости заявил де Труа, трясущимися руками зажигавший свечи.

Эндрю неторопливо, без суеты, двинулся вдоль ящиков со стеклянными крышками, в которых на бархатных ковриках лежало множество перстней и колец самой различной формы, происхождения и стоимости. Несколько раз, задерживаясь, он делал вид, что его заинтересовал тот или иной экземпляр, затем также медленно двигался дальше. Обойдя всю коллекцию, которая насчитывала не менее сотни предметов, Эндрю обернулся к маршалу де Труа. Тот горделиво стоял у двери, будто на страже своих сокровищ.

– Что ж, – сказал английский гость, – я полагаю, что мой подарок займет достойное место в столь изысканной компании.

Де Труа раскрыл рот, но не успел даже произнести ни одного слова, чтобы выразить свою благодарность, как в комнату ворвался дворецкий.

– Ваша милость, внизу пожар! – крикнул он. – Горит прихожая и кухня!

– Как? Что! Почему? – вскричал ошарашенный маршал. – Немедленно потушить! Где все люди?

– Уже принимают меры! – ответил дворецкий.

– Быстро всем туда! – командовал де Труа. – Милорд, идемте!

– Да, конечно, – ответил Эндрю, на лице которого читалось сострадание. – Чем я могу помочь?

– Что вы! – воскликнул маршал. – Мы справимся своими силами. Если угодно, подождите в моем кабинете.

– Благодарю вас! – ответил Эндрю, провожая одураченного старика.

Когда тот, еле передвигая ноги, отправился руководить тушением огня, Эндрю молниеносно и бесшумно вернулся в комнату с коллекцией и, потратив всего несколько секунд, взял из ящиков то, что приметил накануне. Затем так же быстро и, по-прежнему, незаметно, он спустился вниз, нырнул в темноту бокового выхода и бесследно исчез. Его кафтан остался в прихожей горящего дома, но во внутреннем кармане камзола, в котором оставался Эндрю, лежали кольцо и перстень из коллекции Клеопатры.

* * *

Сергей вернулся в Петербург под вечер. Тихая Нева была похожа на зеркало: в ней купались дома, в нее ныряли первые звезды. Дом с лимоновыми стенами, в котором Сергей прожил последние два месяца, казалось, уже спал. Отперев дверь парадного своим ключом, Шумилов неторопливо поднялся на второй этаж, тихо вошел в квартиру Сумского и так же тихо укрылся в своей комнате. Еще в прихожей, прислушавшись к голосам, доносившимся из кухни, он догадался, что Ивана Христофоровича нет дома. Должно быть, тот проводил этот вечер на каком-нибудь очередном званом ужине, у кого-то из вельмож или друзей.

«Ну, и хорошо, – подумал Сергей. – Меньше вопросов будет».

Он разделся, не распаковывая свой баул, поставил его в угол. Мысли о нелепой кончине Фомки Белого не покидали Сергея. «Жизнь – веревка, – вспомнилось ему. – А ведь и правда, как ни крути. Отец Онуфрий четко все сформулировал».

Книга, что Сергей взялся читать перед сном, проскакивала как-то мимо него, не отражаясь в сознании. Он механически пролистывал страницу за страницей, ничего не запоминая. Внизу, на улице, протарахтела карета, отстучали вдалеке лошадиные копыта, и опять все стихло. Было около одиннадцати. Он захлопнул книгу, положил ее на стол, даже как-то отодвинул от себя. Собирался задуть свечу. Собирался спать. Хотя твердо был уверен, что не заснет, еще долго будет крутиться, мучиться.

И тут в дверь осторожно постучали. Знакомо как-то, привычно. И вошла Наталья – тихая, но уже далеко не робкая, как однажды. Уже по-свойски – как к себе домой. Вошла и присела на край его кровати.

– Здравствуй, Сереженька, – сказала с нежностью. – Устал с дороги?

– Нет. Ехать-то недолго.

– А что смурной такой?

– Да там, в Благово… дьячок один был, художник-самородок, можно сказать. Погиб он как-то загадочно, странно. И ведь не пил совсем, а с колокольни упал… Я картины его привез.

– Вот оно что! – сказала Наталья. – А я уж, как тебя увидела, испугалась, все ли со здоровьем ладно.

– Да нет, все хорошо. Только грустно очень.

– Оно и понятно. Смерть к веселью не располагает, – философски заметила Наталья.

– Да, – согласился Сергей, – ты права.

Он придвинулся к ней, обнял женщину, слегка притянул к себе и положил голову ей на плечо. Та подалась всем телом, прижалась к нему. Так сидели они некоторое время. Молчали.

– Знаешь, – сказал Сергей, наконец, – я вот всю дорогу думал. Можно съесть тарелку супа, а завтра – еще одну, такую же. Можно написать картину, а потом сделать с нее точную копию. Можно полюбить человека, прожить с ним какое-то время, разлюбить. Но потом вдруг встретить другого человека и снова полюбить, не менее сильно. В жизни всё можно испытать, по крайней мере, дважды, но есть лишь одно мгновение, которое невозможно повторить – смерть. И невозможно ничего понять в этом…

– Тебя так поразила смерть этого человека?

– Смерть любого человека поразительна, Наталья, – ответил он. – Только что ты был, и вот тебя уже нет. Разве это не поразительно?

– Но все мы потом оказываемся в Царстве Божьем, – сказала женщина. – Там и находятся ответы на все наши вопросы. Ты как думаешь?

– Жизнь человеческая – как мотылек, бьющийся о стекло фонаря. Мечтательно медля или отчаянно размахивая крыльями, она стремится к загадочному свету, притягивающему к себе неотвратимо. Но жизни никогда не дано знать, что там на самом деле – за стеклом…

– А ты, Сереженька, не только художник, – сказала она. – Ты еще и поэт. Так красиво все говоришь…

– Откуда ты знаешь, как поэты говорят?

– А я… ты уж прости меня, когда убиралась в твоей комнате, книжку нашла под подушкой со стихами… Села почитать, и уже не могла оторваться. Только буквы в ней чуть не такие, как наши. Но все равно понятно. А кто он такой, этот Пастернак?

– Московский поэт, – ответил Сергей. – Великий русский поэт. Я его стихи всегда с собой беру, куда бы ни отправлялся. А многие даже наизусть знаю.