Текст книги "Минтака Ориона"

– Строго и справедливо, – заметил водитель.

– Только так! – подтвердила Раменская. – Ему уже за тридцать, пора юбку мою отпускать. Нет, я, конечно, посочувствую ему, успокою – это непременно. Но чтобы нянчиться, как раньше, – ни-ни!

Они подъезжали к Золоторожской набережной. Дождь как-то внезапно кончился. Выглянуло солнце, золотя глянцевые берега Яузы.

Глава 4

В первых числах мая Лондон встретил приезжих тихим моросящим дождем. Мрачные серые улицы были пустынны. Дома, выстроившиеся тесной шеренгой вдоль скользкой набережной, ленивыми глазами окон провожали крытый экипаж, неторопливо проезжавший мимо.

«Ничего не изменилось в этом городе дождей и туманов, – думал Эндрю, выглядывая из-под навеса. – Только дома и названия, должно быть, стали другими».

– А где находится ваш дом? – спросил он сэра Алекса.

– На пересечении Черринг-кросс-роуд и Крэнборн-стрит, – ответил капитан. – Еще несколько минут езды, и мы окажемся у камина. Надеюсь, мои слуги не бросили топить, полагаясь на теплую весну.

Эндрю скосил глаза в сторону своего попутчика, но не стал больше ни о чем расспрашивать. Он давно понял, что любая жизненная ситуация, в которой ему доводилось оказываться, как правило, разрешается сама собой, нужно только иметь выдержку и терпение, не задавая лишних вопросов.

И действительно, совсем скоро экипаж, в котором они ехали от самого порта, заложив небольшой вираж, остановился у трехэтажного особняка, фасад которого, как показалось Эндрю, скорее напоминал здание театра, чем жилой дом.

– Вы здесь живете? – спросил он.

– Да, – не без гордости ответил сэр Алекс. – Этот дом я построил двенадцать лет назад. Не подобает же лорду Фулхему жить в какой-нибудь старой развалюхе.

– Простите, сударь, – смутился Эндрю. – Как же мне теперь к вам обращаться?

– Вы еще спрашиваете? – улыбнулся сэр Алекс. – Для вас, мой друг, я отменяю светское «ваша милость» и навсегда остаюсь просто мистером Хендерсоном.

– Благодарю вас, – с легким кивком ответил Эндрю. – Поистине, как просто все в этом мире: для того, чтобы заслужить расположение английского лорда, нужно всего лишь набить морду кому-то из его врагов.

– Нет, мой друг, так низко я бы не опустился. Но вы спасли мне жизнь. А это, согласитесь, совсем разные вещи.

На ступенях особняка, путаясь в лабиринте ионических колонн, сэра Алекса встретил суетливый дворецкий. Полагая, что его хозяин находится за десять морей от Лондона, он распустил по домам почти всю прислугу, оставив только повариху и двух горничных. С одной из них дворецкий только что скабрезно шутил, напирая на нее и прижимая к подоконнику, когда вдруг увидел своего хозяина, выходящим из экипажа. Теперь же, торопливо поправляя на себе платье, он выбежал навстречу, раболепно сгибая спину и пряча в тени своей полусогнутой фигуры смущение и досаду на лице.

– Ваша милость! – нараспев сказал он. – Как я рад, что вы вернулись из похода невредимым! Полагаю, что и вся прислуга выразит полное ликование по случаю вашего возвращения.

– Болван! – рявкнул сэр Алекс, которого задела подхалимская фраза. – Походы длятся по полгода, я же вернулся через месяц.

– Виноват, ваша милость, – промямлил дворецкий, – мы даже не могли предположить…

– Так. Слушай меня, Джим, – быстро остывая, сказал сэр Алекс. – И прости, если я был резок. Этого господина, мистера Эндрю Сейбла, разместишь в левом крыле дома, в спальне моей кузины, понял?

– Да, милорд.

– И еще. Мистер Сейбл – мой лучший друг. Прошу оказывать ему самые высокие признаки внимания и любые его просьбы или распоряжения выполнять неукоснительно.

– Да, милорд, – заученно ответил дворецкий, косясь на Эндрю.

– А теперь, – уже совсем спокойно сказал сэр Алекс, – занеси наши вещи и распорядись приготовить нам ванны и ужин.

– Да, милорд.

…Через час с небольшим в роскошной столовой графского особняка, вымытый и благоухающий, Эндрю сидел за длинным столом напротив сэра Алекса, одетый в его теплый атласный халат с подкладкой, и медленно потягивал поссет из высокого бокала.

– Это сон какой-то, – вырвалось у него.

– Нет, мой друг, – ответил лорд Фулхем, – это явь, от которой я иногда сбегаю в море. Но теперь… может быть, я уйду в отставку. Начну иную жизнь. Пора, наконец, подумать о будущем, а? Завести семью. Мне ведь уже тридцать четыре. Стоит промедлить, и всех невест расхватают более предприимчивые щеголи. Ты как думаешь, Эндрю?

– Я мало что могу посоветовать.

– У тебя есть семья? – спросил сэр Алекс.

– Нет.

– В таком случае, – потирая руки и заговорщически улыбаясь, сказал лорд Фулхем, – завтра же я наведу справки, и мы с тобой непременно сходим к миссис Корнелис на один из ее подписных балов.

* * *

В доме Никифора Лыкова Сергей провел больше месяца. Сердобольная хозяйка отпаивала его какими-то настоями трав, раны обрабатывала примочками, изготовленными по рецептам местных знахарей.

Когда Сергею стало значительно легче, первое, что ему захотелось сделать, – увидеть свое лицо. Но когда Мария Ивановна принесла зеркальце из его рюкзака, он понял, что лучше было бы теперь себя не видеть. У него был сломан нос: прежний – ровный, греческий – исчез, а возник безобразный и кривой. Как художнику, ему было хорошо известно, что наравне с глазами именно нос определяет черты лица. И что теперь? Из красивого, привлекательного молодого человека Сергей превратился в уродца, чье лицо наверняка будет теперь притягивать чужие, уже насмешливые, взгляды.

Затем он сам долго рылся в своем рюкзаке, перекладывая тюбики с краской, кисти, карандаши, рулон льняного полотна, листы белоснежного ватмана. И еще был плащ, заботливо уложенный в полиэтиленовый пакет. Он долго держал его в руках, о чем-то размышляя. Потом сунул на самое дно рюкзака и застегнул клапан.

Во второй половине декабря по довольно глубокому уже, плотному снегу, выбелившему черноту лесов и полей, Сергей отправился в Санкт-Петербург. Никифор Лыков, которому по душе пришлись замысловатые беседы с московским гостем, наладил сани, запряг в них все ту же свою единственную лошаденку. Она дивилась серебристой белизне вокруг, наклоняла морду, вытягивая теплые, мохнатые губы и щипая снег. Должно быть, она хорошо знала, что сани тащить куда легче, чем телегу по непролазной грязи, и – радовалась.

– До Петербурга-то всего шестнадцать верст с небольшим, – бодренько сообщил Никифор, проверяя сбрую. – За два часа домчимся, Сереженька.

Он подарил гостю зимнюю обувь, штаны да безрукавку стеганную, старый, слегка вытертый с боков, но довольно крепкий еще кафтан, заячью шапку. Со стороны уже нельзя было отличить московского гостя от обыкновенного крестьянина. Это и было надобно Сергею – влиться в народ, вжиться в эпоху, стать обыкновенным, незаметным. Он прекрасно понимал, как дико и нелепо выглядел бы в своих джинсах и курточке на молнии среди серых, но по-столичному праздничных улиц Петербурга.

Тепло, почти по-родственному, попрощавшись с Марией Ивановной, пустившей слезу, Сергей умостился на санях. Никифор укрыл ему ноги попоной, сам угнездился рядом, потом цмокнул сочно так, понятливо. И лошадка, которой уже не терпелось подвигаться, весело зарысила по дороге.

Примерно через два часа, как и обещал Никифор, они въехали на постоялый двор, что приютился на окраине города меж двух длинных серых домов, похожих на бараки.

– Ну, Сереженька, – сказал Никифор, прощаясь, – я теперь Лопатке овсика задам, да восвояси, пока засветло. А тебе, дружок, все улицы тут открыты. Найдешь, небось, место для ночлега.

– Найду, не беспокойтесь.

– Ну, не поминай лихом!

– И вы меня, – ответил Сергей, и так грустно ему стало вдруг, так одиноко. Снова одиноко.

Но у него был язык, были глаза и руки художника. И самое главное – у него было желание, искреннее и уже достаточно твердое, – влиться в этот почти незнакомый мир, стать его неотъемлемой частью.

* * *

Когда Алла Геннадьевна вернулась домой, Игорь уже ждал ее. Развалившись на диване в прихожей, он смотрел новости по телевизору. Бутылка виски, опустошенная на треть, стояла возле него на столике.

– Я же просила тебя не пить! – сказала Алла Геннадьевна.

– Ты просила не напиваться, – заметил Игорь. – И я до сих пор не напился, как видишь. Хотя возможностей для этого у меня было предостаточно.

– Ладно, не цепляйся к словам, – сказала Алла. – Я сейчас переоденусь, и ты мне все расскажешь.

– Ничего я не буду рассказывать, – буркнул Игорь. – Еще не хватало грузить тебя своими проблемами. Ты и так слишком много времени уделяешь моей скромной персоне.

– Малыш, ты никак повзрослел! – воскликнула Алла Геннадьевна.

– Вот именно.

– И тебе совсем не нужна моя поддержка?

– Как тебе сказать… Куда же я без тебя?

– Вот именно, – на этот раз мягко сказала Алла Геннадьевна. – Подожди меня пару минут.

Она поднялась на второй этаж в спальню, сняла с себя костюм деловой женщины, купленный когда-то в Милане, надела атласный халат с огромными красными цветами на черно-золотистом фоне и снова предстала перед братом.

– Ужинать будешь? – спросила, подходя к дивану.

– Что именно?

– Сама не знаю, – ответила Алла. – Мой повар никогда не рассказывает, что готовит. Разве что я сама иногда попрошу чего-нибудь.

– А кстати, почему у тебя в прислугах нет ни одной девушки? – спросил Игорь. – Ну, просто не на кого глаз положить.

– У меня все ребята, как на подбор, – ответила Алла Геннадьевна. – Вполне симпатичные молодые люди.

– И каждый знает свой маневр, – добавил Игорь.

– Да, ты прав, – согласилась Алла. – А девушки… Видишь ли, малыш, я бы не хотела прийти однажды домой и стать невольной свидетельницей какой-нибудь пикантной ситуации. А это, как несложно предположить, могло бы хоть раз, но случиться. Вот почему и дома, и на работе я не прибегаю к услугам слабого пола. Женщина в этом доме должна быть одна.

– Может быть, ты и права, – согласился Игорь. – Я давно заметил, что все мужики, которые крутятся вокруг, смотрят на тебя, как на икону.

– Потому что я для них – всё. И это, кстати, великолепный стимул каждому работать с полной отдачей. Негласное соревнование, так сказать.

– И что, кроме раболепия они не выражают ничего больше? – спросил Игорь, хитро улыбаясь. – Неужели до сих пор не нашелся никто, кто бы отважился на попытку завоевать твое сердце?

– Представь себе, что никто.

– А я даже знаю, почему, – сказал Игорь. – Хочешь, поясню?

– Сделай одолжение.

– Так вот. Ты, дорогая сестричка, очень красивая, эффектная женщина. И в этом-то вся беда. Ты явно кажешься неприступной. Твоей красотой восхищаются, но ее же и боятся. Да-да, не смейся. Есть категория женщин, к которым невозможно подступиться. И ты – яркий пример. Если вдруг захочешь выйти замуж, у тебя могут возникнуть проблемы.

– Что ты болтаешь! Полный вздор, малыш. А замуж… Ты прекрасно знаешь, как я любила Сергея. И, представь себе, давно поняла, что таких, как он, просто больше нет на свете.

– Сказано с большим пафосом.

– Зато искренне, – ответила Алла. – Ну, что, есть будешь?

– Нет, я не голоден.

– Так что там у вас? Выкладывай.

– Ну, что? Ты же помнишь, я говорил, что закупочная комиссия должна быть из Японии?

– Да, помню.

– Ну, тут политика замешалась. Что-то они там снова про острова говорят, я слышал по новостям. Короче, пока не могут прислать специалистов. Так что все откладывается на неопределенный срок.

– А Наташка что?

– Дура, вот что! Она, видите ли, думала, надеялась, что мои гениальные работы купят за хорошие деньги, насуют новых заказов. Хотела на Сейшелы поехать, а тут такой облом.

– И что?

– Ничего. Обозвала неудачником и ушла.

– Действительно дура, – сказала Алла Геннадьевна. – Впрочем, ты не горюй. Когда-то была такая песня: «если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло».

– А я и не горюю.

– Вижу. От меня ведь не скроешь.

– Да ладно, брось. Переживу как-нибудь, – сказал Игорь.

Он поднялся, вразвалочку прошелся по комнате. Сестра молча следила за его перемещениями.

– Пойду я, – сказал он. – Отдыхай, сестричка.

– Ты можешь остаться, – сказала Алла Геннадьевна. – У меня тут одна идейка возникла, обсудим.

– Какая идейка?

– Да вот, съездить хочу кое-куда на днях. Тебя возьму развеяться.

– Это куда еще? – насторожился Игорь.

– В Лондон. На Сотбис. Хочу пару картин купить, а ты, как эксперт, поможешь мне.

– Ничего себе идейка! – воскликнул Игорь, и глаза его загорелись. – А когда ехать?

– Да-да! Не суетись. Может, я еще передумаю.

– Нет! Помнишь, как в детстве: первое слово дороже второго?

– Помню, помню, – улыбнулась Алла. – Поедем, уговорил.

– Ты у меня самая лучшая сестра в мире! – воскликнул Игорь и нежно обнял Аллу.

Глава 5

Широкое светлое здание со стрельчатыми окнами неподалеку от площади Гровенор, было освещено снаружи рядом ярких, желто-горячих фонарей, да и изнутри светилось не менее ослепительным светом. У фасадного подъезда стояло множество экипажей с титульными гербами хозяев на бортах, повсюду сновали лакеи в лилово-синих ливреях, суетились несколько констеблей, привлеченных для поддержки порядка.

Из широко распахнутых окон доносились стройные переливы очаровательных танцевальных мелодий, трубные басы оживленно говорящих мужчин, непринужденный смех веселившихся женщин, звон бокалов и столовых приборов.

Около девяти часов вечера, когда подписной бал почти уже достиг апогея своей обширной программы, к дому миссис Корнелис подъехали лорд Фулхем и Эндрю. Гость и лучший друг капитана был с иголочки одет в новый малиновый камзол с позолоченными пуговицами, темно-синие кюлоты с широкими белыми бантами на коленях и мягкие коричневые башмаки из свиной кожи. Его рубашка с воротником-жабо, прихваченная у самого горла золотой брошью с бриллиантом, хрустела при каждом движении, как сухой снег под ногами. По лицу Эндрю блуждала смущенная улыбка, выдававшая в нем человека инородного на столь изысканном собрании, по меньшей мере – провинциала. Однако его друг и покровитель, лорд Фулхем, чей гардероб накануне пришлось здорово перетрусить, чтобы одеться подобающим образом, одним своим присутствием вселял в Эндрю уверенность.

Войдя в танцевальный зал, показавшийся Эндрю еще бóльшим, чем все здание снаружи, милорд быстро отыскал глазами хозяйку бала, немолодую уже, суховатую, но сохранившую в фигуре и на лице черты привлекательности, миссис Корнелис, которая плавной походкой аристократки перемещалась между гостей. Они приблизились к ней, и милорд, который был здесь редким, но всегда желанным гостем, представил своего спутника, как старого друга из далекой колонии.

Миссис Корнелис, годившаяся графу в матери, кокетливо улыбнулась ему и Эндрю и сказала, грациозным движением поправляя прическу:

– Милорд, вы знаете, как я всегда радуюсь вашему присутствию на моем балу, который от этого становится еще более веселым и оживленным. Надеюсь, что вашему другу понравится здесь настолько, что он также станет постоянным подписчиком. Веселитесь, господа, у нас для этого все приготовлено. И не забудьте остаться на фейерверк. По моим сведениям, сегодня нам приготовили нечто особенное.

На этом церемония знакомства была закончена. Милорд повлек Эндрю в глубину зала, где увидел нескольких своих приятелей. Завязался разговор, в котором друг сэра Алекса почти не принимал участия, лишь прислушиваясь к отдельным фразам, но больше изучая глазами роскошную обстановку и многочисленных гостей.

Привлекательных дам, как и элегантных кавалеров, было здесь, действительно, немало, как и предупреждал накануне сэр Алекс. Но поскольку пялить глаза на кого-то, как понимал сам Эндрю, было бы верхом неприличия, он старался проходить по лицам этих людей вскользь, не вызывая ни в ком из них возмущения.

Тем временем распорядитель бала объявлял все новые танцы, некоторые из которых, то ли по программе, то ли по чьей-либо просьбе время от времени повторялись. Лорд Фулхем, как и его приятели, выбирали дам, увлекали их на середину, проводили в отдельных па, кружили по залу. Они уже давно не обращали внимания на Эндрю, который, стараясь не привлекать к себе внимания, отдалился от сэра Алекса и нашел скромное местечко у одной из колонн. Совсем неподалеку от него оказался один из многочисленных столов с едой и выпивкой, которые были расставлены по периметру зала. У стола постоянно дежурили два лакея с одинаково подобострастными розовыми лицами, которые по первой же просьбе любого, кто подходил, наполняли фужер, либо подавали закуску.

Воспользовавшись этим, Эндрю не стал теряться, и вскоре почувствовал себя вполне счастливым и удовлетворенным. В какой-то момент он даже раскланялся с кем-то из присутствующих, проходивших мимо, но тут же совершил оплошность, когда вдруг от избытка чувств подмигнул одной хорошенькой леди. Та густо покраснела и, наклонившись к даме, находившейся рядом, что-то нашептала ей на ухо. Немалых усилий стоило затем Эндрю сохранять на лице отрешенное выражение после того, как дама сверкнула глазами в его сторону.

Так прошло около часа. Два или три раза к своему другу подходил лорд Фулхем и, убеждаясь, что все в порядке, снова удалялся. И вот, наконец, объявили то, о чем предупреждала миссис Корнелис. Все потянулись в сад, который благоухал жасмином и розами и где так же, как в зале, были расставлены столы с угощениями. В саду горели фонари, но по распоряжению мастера фейерверков, который торопливо сновал между гостями, фонари пришлось потушить.

Затаив дыхание, гости ждали обещанных чудес. Эндрю, стоявший в общей толпе, не выпускал из поля зрения сэра Алекса – так ему было спокойнее. И тут началось. Разноцветные огни, то взлетая к самим звездам со свистом и воем, то кружась в замысловатых веерах и мельницах невысоко над землей, освещали заполненный гостями сад. Над головами людей то и дело разрывались какие-то хлопушки, осыпая высокие прически дам и плечи мужчин золотистыми кружочками конфетти. Повсюду раздавался шорох, свист, выстрелы специально подготовленных патронов, и в этом шуме тонули, растворяясь, восторженные голоса людей.

И вдруг неподалеку от того места, где находился Эндрю, случилось то, чего меньше всего ожидали люди. Одна из шутих, взлетая, задела ветку дерева, резко изменила траекторию полета и упала на голову женщины, которая, не успев даже вскрикнуть, повалилась навзничь. Платье на ней в один миг вспыхнуло, как факел. Толпа в едином порыве ахнула и расступилась, образовав круг всеобщего оцепенения. И только один человек, в два прыжка оказавшийся рядом, сорвал с себя малиновый камзол, которым начал сбивать пламя. Его отчаянная попытка, впрочем, не принесла успеха, и тогда он, схватив женщину в охапку, бросился к фонтану, расположенному тут же, и вместе со своей огненной ношей упал в воду.

* * *

Поначалу дико не везло.

У дьячка Фомки Белого, который частенько навещал больного Сергея и с которым всегда находил, о чем поговорить, Шумилов взял немного денег для приобретения красок. Весной он обещал дьячку привезти краски в Благово, но… однажды на рынке, куда Сергей ходил за продуктами, все деньги у него из кармана вытащили. Семи копеек, что болтались в другом кармане кафтана, едва хватало на хлеб, да и то на три дня.

Правда, хозяйка комнаты – даже не комнаты, а так, угла, – которую он снял в страшненьком, невзрачном домишке в конце Литейного, оказалась женщиной понятливой и незлобной. Она согласилась с постояльцем на отсрочку платежа за жилье.

И теперь Сергей ежедневно отправлялся на Невский или к Зимнему, где всегда бывало немало народа, и там, на морозе и на ветру, часто просто-таки замерзая, рисовал карандашом «летучие» портреты прохожих, продавая их тут же за копейку-другую. Наплывали на него, покачиваясь в морозной дымке, петербургские дома, рассекали взор стремительными черными линиями экипажи, обнимали голоса людей, торгующих пирожками где-то неподалеку, просто снующих мимо. А он все стоял посреди этих, казалось бы, нереальных декораций и терпеливо, без суфлера играл роль, написанную для него судьбой.

Так, в холоде и полуголоде прошла часть декабря, прошел январь. А однажды в феврале, когда с Балтики, наотмашь хлестая по щекам, дул пронзительный ветер, когда руки уже плохо слушались художника, да и вообще мало кто, пробегая мимо, обращал на него внимание, вдруг подошел к Сергею человек и тронул за плечо.

Одет незнакомец был солидно, по-зимнему. Была на нем шуба до пят с высоким воротом, валенки, шапка волчья с козырьком на глаза. Взгляд его темных, угольных глаз был, вместе с тем, удивительно светел и чист. Сергею понравился и голос – низкий такой, басистый.

– Молодой человек, – сказал незнакомец, пристально всматриваясь в лицо Сергея, – если вам угодно согреться и сытно поесть, пройдите со мной. Здесь недалеко.

Покорившись обаянию этого голоса, принесшего в его замороженное сознание добрую весть, Сергей не стал колебаться и молчаливо, как-то вприпрыжку, отправился за незнакомцем. Тот привел его в большой дом с лимоновыми стенами, с высокой лакированной дверью подъезда, с дворником, согнувшимся в поклоне. Неторопливо поднялись на второй этаж. Мозаичные ступени лестницы будто сами накатывались под ноги, предлагали себя в качестве опоры. Падал тусклый свет из длинного и узкого окна.

Незнакомец сам отпер дверь, вошел первым.

– Ну, что же вы! – позвал из полумрака. – Входите.

На Сергея дохнул теплый, сытный запах кухни. И еще чего-то еле уловимого, но до боли знакомого, чего-то почти уже утраченного. Он попытался отгадать этот запах: ах, да! Это же краски! Краски?

– Раздевайтесь, – между тем сказал незнакомец. – Я проведу вас на кухню немедленно. Вас покормят, как я и обещал. Затем спросите у горничной, где библиотека. Я буду ждать вас там.

Что-то нереальное, что-то сказочное было во всем этом. На полу елочкой лежал дубовый паркет, начищенный до блеска, лежали ковры, оставляя тут и там ломаные геометрические островки этого паркета. Ковры были и на стенах. На диване, мелькнувшем в проеме одной из дверей, тоже лежал ковер – вальяжно так, по-хозяйски.

И запах кухни. Он все время манил к себе, притягивал. «Вот что значит голод, – подумал Сергей. – Человек становится податливым, готовым на все. Чего от меня хочет этот незнакомец? А ведь придется платить за угощение. Но – чем?»

Через полчаса, ощутив себя вполне счастливым, он прошел с горничной по коридору. Весело танцевали огоньки в двух канделябрах. Размахивая луковичками свечей, они освещали розовые обои в мелкий такой, нежный цветочек.

– Здесь, – тихо сказала горничная и бесшумно удалилась.

Кашлянув в ладонь, Сергей отпер дверь. И сразу – глубина комнаты и высота потолка открылись ему. И еще – свет, обильный и мягкий, бьющий из двух огромных окон, задернутых тюлем. Вдоль стен располагались стеллажи с книгами, тут и там висели картины. А на полу – во всю ширину от стены до стены – конечно же, лежал ковер, на котором в нереально огромных цветах гудели – кажется, действительно гудели – гигантские пчелы.

И посреди этой комнаты с книгой в руках, рассеянно листая страницы, стоял человек. Без шубы и шапки он показался Сергею совсем другим, каким-то маленьким, невзрачным. Густые темные волосы, темные глаза. Они были знакомы, они тогда еще, на морозной улице, показались Сергею теплыми. И голос – это был, конечно же, тот самый голос.

Отложив книгу на стол у окна, хозяин кабинета ступил несколько шагов навстречу гостю и широким жестом пригласил его присесть на диван. Теперь только Сергей заметил диван у противоположной стены и утонул в его мягких формах.

– Будем знакомы, – растяжно сказал хозяин. – Моя фамилия Сумской. Иван Христофорович Сумской. Я – придворный художник Ее Императорского величества Екатерины Второй.

– Как! – воскликнул Сергей. – Вы – тот самый Сумской?

– Что значит «тот самый»? Вы меня знаете?

– Н-нет, – смутился Сергей. – Просто для меня это большая неожиданность.

– Мне о вас рассказал один приятель, – продолжал тем временем Иван Христофорович. – Он как-то проходил мимо и так, мельком, взглянул, как вы работаете на улице. Заинтересовался. Потом пришел ко мне и поведал о вас в самых лестных выражениях. Так кто же вы и откуда?

Сергей представился.

– Не сенатора ли Шумилова вы родственник? – поинтересовался Сумской.

– Нет, – твердо ответил Сергей. – Я просто его однофамилец.

– А у кого в Москве вы учились?

– Я? Ну, в основном, у Глазунова, да и то недолго.

– Гм, Глазунов. Не слышал, – пробасил Сумской. – Это кто-то из новых, наверное. Ну, да ладно. Это не имеет значения. Теперь поговорим о деле. Я так понимаю, вы не особо роскошествуете в Петербурге?

– Это правда, – смутился Сергей.

– В таком случае, не желаете ли вы, Сергей Михайлович, поработать у меня в мастерской подручным? Дело в том, что мой лучший ученик Алексей Золотов за границу подался. У иноземцев учиться захотел. Ну, и Бог с ним. Я никого на привязи подле себя не держу. Так что скажете?

Сергей был ошеломлен. Два или даже три месяца он ломал голову над тем, как ему подступиться ко двору императрицы, как найти, так сказать, нужного человека и нужную дверь. А тут – сам Иван Христофорович Сумской, чьи немногочисленные, но добротные работы он не раз видел в Третьяковке… Это был поистине настоящий подарок судьбы. Это была улыбка Всевышнего.

– Я… я согласен, – пролепетал Шумилов. – Только вот… как вы справедливо заметили… Я ведь живу в меблированной комнате на Литейном и… должен уже за три месяца. У меня все деньги украли…

– Это не беда, – прогудел Сумской. – С долгом вашим мы рассчитаемся. А жить отныне, если не возражаете, станете у меня. В этом доме найдется достаточно места.

Сергей смотрел на императорского живописца, слушал его голос и не верил, еще до конца не верил, что все это происходит именно с ним.

«Велика ты, Русь, и на сюрпризы горазда», – подумал он.

* * *

Аукционный дом Sotheby’s, основанный в восемнадцатом веке Самуэлем Бейкером, по праву считается самым крупным в мире. Через его офисы в Нью-Йорке, Торонто, Женеве, Цюрихе, Амстердаме, Милане, Монако, Тель-Авиве, Париже, Гонконге, Кейптауне, Йоханнесбурге, Мельбурне, Сингапуре и Сиднее в течение года проходят тысячи самых различных предметов, начиная от рукописей и книг и кончая скульптурой и полотнами выдающихся мастеров прошлого и современности. При Sotheby’s даже существует Институт искусства, учебные программы которого рассчитаны на самый широкий круг слушателей.

Но, конечно, главный офис всемирно известного аукционного дома находится в Лондоне – городе, который справедливо считается средоточием культурной жизни всей планеты. Здесь, на Нью-Бонд-стрит, между Мэддокс и Кондуит-стрит, в красивом белом трехэтажном здании, принадлежавшем когда-то основателю аукциона, практически постоянно происходят торги.

…Они прилетели в Лондон двенадцатого мая, за день до предаукционной выставки. Это традиционное мероприятие всегда предваряет сам аукцион, тем более что картины, представленные на этот раз, прежде находились в частных коллекциях, и потенциальные покупатели никогда их не видели.

Пройдя регистрацию и получив специальный жетон, Алла Геннадьевна Раменская и ее брат Игорь отправились погулять по городу. Весенний Лондон очень напоминал Москву, только здесь не было тех сумасшедших скоростей, которыми славится столица России. Степенность англичан, как ни одно другое качество, пережила все века, оставаясь неизменной. В четких рядах деревьев, посаженных вдоль улиц, в мерном жужжании городского транспорта, в ленивом течении Темзы, в неторопливом движении людей, даже в собаках, которых водили на поводках, – присутствовала эта степенность.

Может быть, внутри этого города, в его недрах, существовала какая-то кипучая, бурная, неуравновешенная деятельность. Но снаружи Лондон был само воплощение спокойного величия. Это был огромный живой организм, прекрасно знающий себе цену.

До начала выставки было около полутора часов. В отель «Waldorf», где они остановились, возвращаться не было ни времени, ни смысла, и Алла Геннадьевна, бывавшая в Лондоне раньше, предложила брату просто хорошо пообедать, а не сбивать ноги накануне аукциона.

– После выставки у нас будет еще день-другой до самого аукциона, так что ты успеешь посмотреть город, – сказала она.

– Для того чтобы посмотреть город, нужно в нем жить, по крайней мере, полгода.

– Пожалуй, – согласилась Алла. – В Лондоне есть что посмотреть.

Тем не менее, они действительно пообедали в одном из ресторанов на Оксфорд-стрит и вернулись к аукционному дому. На втором этаже особняка Sotheby’s в нескольких залах были развешаны картины, выставленные на продажу с молотка. Это была живопись Англии восемнадцатого столетия, выбранная из частных коллекций.

Игорь хорошо знал русскую живопись той эпохи, неплохо разбирался и в зарубежной. Вот почему, проходя мимо пейзажей и портретов, предложенных аукционным домом, он сразу обратил внимание сестры на малоизвестную работу Томаса Гейнсборо под названием «Мальчик с виолой».

– Знаешь, – сказал он сестре, – я читал, что Гейнсборо кроме живописи очень увлекался игрой на виоле, и даже достиг в этом, по словам современников, некоего совершенства. Посмотри, с какой любовью он выписал этот сюжет. Как лоснится от света корпус инструмента, каким огнем горят глаза юноши. В этой работе заключена душа самого художника.

– Ты советуешь ее купить? – спросила Алла.

– Я бы купил.

– Тогда запиши номер лота и его эстимейт.

Игорь достал из кармана блокнот и сделал необходимую запись.

– Кстати, дорогая сестричка, – сказал он, – ты мне не говорила, на какую сумму собираешься здесь развернуться. Посмотри, предварительная стоимость этого полотна четыреста двадцать тысяч долларов.

– Малыш, пусть это тебя не беспокоит, – невозмутимо ответила Алла Геннадьевна. – Я умею зарабатывать деньги, и я умею их красиво тратить.

– Я просто спросил, – сказал Игорь.

Они двинулись дальше. Алла Геннадьевна, не разбиравшаяся ни в стилях, ни в направлениях живописи, а полагавшаяся только на собственную интуицию и вкус, внимательно рассматривала развешанные на стенах полотна. Здесь были несколько малозначительных портретов Томаса Лоуренса, работы Джорджа Ромни, акварельные пейзажи Томаса Роулендсона и даже несколько прекрасных гравюр Бьюика. Всякий раз, когда ей что-то нравилось, она поворачивала голову в сторону брата и по его мимике определяла отношение самого Игоря к ее предполагаемому выбору. Громко разговаривать здесь было не принято – десятки людей, само собой разумеется, не бедных и значительных, так же, как и они сами, бродили по залам, высматривая и записывая понравившиеся лоты.

– А как тебе вот это? – вдруг спросил Игорь, указывая на портрет какой-то знатной дамы в голубом, сияющем платье, увешанном драгоценностями.