Текст книги "Штормовое предупреждение"

Далеко и долго

Гражданская война закончилась.

Не для всех, конечно: не закончилась она в том числе и для меня – секретного агента Оперативного управления ЧК, а затем ИНО ВЧК.

Артур мне так и сказал, когда я прибыл по вызову к нему в Москву, на Лубянку:

– Ну, надеюсь, ты понимаешь, что наша работа не закончилась после взятия Крыма?

Конечно, я понимал точно так же, как и то, что теперь предстоят другие задачи и другие действия, всё теперь придётся выстраивать иначе. Не так даже, как тогда, когда Артур увёз меня с собой в Архангельскую губернию и, пока он там формировал и возглавлял ополчение, я – «белогвардейский офицер с безукоризненной репутацией», – тесно и плодотворно сотрудничал с командованием Экспедиционного корпуса интервентов. В нашу пользу, естественно.

Понимал также, что внедрение в более-менее значимые для нас структуры в Англии, не простое даже во времена взаимного сердец лобызания во времена Антанты, сейчас усложнилось на порядок. Да что там внедрение – паче даже легальное, а тем более нелегальное проникновение на туманный Альбион превратилось в проблему. Всех, кто ушёл с последней эскадрой из крымских портов, уже пересчитали и переписали соответствующие службы «принимающей стороны». И конкретно в Англию – это уже было зафиксировано в аналитических сводках ИНО, которые Артур мне дал просмотреть, пока «текущее и неотложное» не давало возможности пообщаться как следует, – из белоэмигрантов попадали совсем немногие. Десяток представителей из самых громких, «великосветских» фамилий, чуть больше – из политической и финансовой элиты. В большинстве же своём эмигранты – те, кто не ушёл с флотом в Бизерту, – перебирались из Турции, где всё еще тлела эта их гражданская война, на север, в Сербию и Болгарию, и дальше в Чехию, Австрию, Германию. И на запад: во Францию. И за океан – во все Америки.

Полностью нелегальный путь внедрения в Англию, наиболее перспективную страну для создания аппаратуры радионаблюдения, рассматривался как возможный. Внедрение под чужим именем, с легендой, исключающей всякие связи с Россией, через две-три страны, с обязательной и долгой отсидкой в режиме консервации в целевой стране.

Возможный – но не единственно возможный.

Нет, всё, что я себе представлял, включало в себя только вариации этой схемы. Такая или сякая легенда. Легальный переход первой – скажем, латвийской границы с последующей сменой документов и легенд; или переход нелегальный – через азиатскую границу, например, – с последующим транзитом через две-три страны до полной легитимизации легенды; или же использование документов и биографии кого-то из подходящих наших пленников, – ну и тому подобное.

Зато у Артура были и другие варианты.

Один из них предполагал мою поездку в Крым, установление связей с какой-то из оппозиционных организаций, ориентированных на серьёзные эмигрантские центры, и последующий выезд за границу. Легальный или нелегальный – это как карта ляжет, но зато с надёжной репутацией: «патриота» или, что ещё лучше, «монархиста», хоть и вынужденного временно сотрудничать с Совдепией.

Вариант меня привлёк тем, что не требовал никакой особенной легенды. Нигде в архивах белых армий, а сейчас, следовательно, и у разведслужб союзников наверняка нет никаких свидетельств моей работы в ЧК. Зато совсем наверняка у них есть немало документов о моей военной карьере: от службы в Императорской Русской, в просто Российской, и так – вплоть до Добровольческой армии.

А у союзников, это уж точно, сохранились записи о добросовестной и эффективной помощи командованию оккупационных сил в Архангельске со стороны русского офицера, знатока языков, оборудования связи и местной специфики.

Не смущала меня и перспектива нелегальной, если потребуется, эмиграции – о понтийских контрабандистах знали не только жители Причерноморья.

Но поиск надёжного контакта с нелегальными, наверняка очень осторожными и опасающимися всех и всяких чужаков, организациями представлялся непростой задачей. А уж когда товарищ Артузов предупредил, что времени на поиск и внедрение у меня будет не слишком много, поскольку планируется направление в Крым специального формирования, «ударного отряда», для более тщательной, чем в ноябре – декабре двадцатого, очистки полуострова от антисоветских элементов, задача стала откровенно попахивать авантюрой, но…

Короче, на этом варианте мы и остановились…

Ещё неделю отрабатывали все легенды. В «белогвардейской» легенде надо было заполнить убедительными – и не проверяемыми в полной мере, – объяснениями десяток с небольшим лакун между службами в различных армиях, госпиталями и недолгим, но задокументированным пребыванием в плену у «сичовыкив». Архивы УНР, Директории, основных военных формирований и, естественно, их контрразведок оказались на Западе. В «советской» же легенде требовалось выстроить и обеспечить нужными бумагами стремительную служебную дорожку, от простого связиста до уполномоченного Наркомата, специалиста из сочувствующих, направленного в инспекционную поездку в Крым.

И в «чекистской» – заготовить удостоверения и мандат, обеспечивающий всемерную помощь на местах, но никак не раскрывающий мою связь с ИНО.

Первая по счёту легенда была составлена и отработана в Москве. Здесь же был подготовлен и мандат за подписью самого Менжинского.

А вот по поводу гражданской карьеры и удостоверений, открывающих почитай что все двери на полуострове, надо было съездить в Харьков, к начальнику секретно-оперативного управления ВУ ЧК Ефиму Георгиевичу Евдокимову, – его сотрудники обеспечивали нужные документы.

Сам Евдокимов, крепкий сорокалетний мужчина, произвёл на меня неоднозначное впечатление. Некоторая резкость и не слишком интеллигентная лексика меня не смутили – с такой биографией от него, выходца из крестьян, эсеровского и анархистского боевика в дореволюционные годы, с тюремным «университетом» за плечами, ожидать иного было трудно. Смущали его глаза… Я не физиономист, никак не забывал, что мы на одной стороне в борьбе, которая не может закончиться примирением, – и всё же предпочёл бы держаться от него подальше.

Несколько позже, когда я узнал, что именно Евдокимов возглавил Ударную группу по «окончательной очистке» Крыма от контрреволюционеров и классово чуждых элементов, ещё подумал, так, мельком: не будь у меня такой страховки – попал бы под общую «очистку».

А ещё позже, когда мне попался отчёт о деятельности Ударной группы, только диву дался. Он что, считал членов коллегии ВЧК совсем безграмотными, не способными посчитать, сколько было в России губернаторов и сколько оставалось в Крыму генералов и полковников после того, как почти все старшие офицеры Вооруженных сил Юга России ушли с Врангелем в эмиграцию? Ведь когда он давал мне поручения на крымскую командировку, полагая мою миссию сугубо контрразведывательной, речь вовсе не шла ни о каких высших чиновниках и офицерах. Так, в лучшем случае, о нескольких штабс– и просто капитанах, не отмеченных ни в списках эмигрантов основного исхода, ни в первой регистрации здесь, ни среди репрессированных в прошлую осень и зиму.

А памятны они, эти офицеры, были Евдокимову по временам его заведывания Особыми отделами Муравьевской армии и Южного фронта, – виновники нескольких «осложнений оперативной обстановки», подавлений рабочих восстаний и провалов подпольных организаций. Всего несколько фамилий – по паре флотских и армейских офицеров и столько же слишком хитрых фанатиков из армий Май-Маевского, Кутепова и Слащёва, которые якобы проскочили через все прошлые выявления, регистрации, розыски и прочёсывания.

Конечно, я пообещал обратить на них особое своё внимание, но на реальные результаты не слишком надеялся. Сведения об эмигрантах пока что у нас не были ни полными, ни достоверными. Не все убитые здесь в тот период были учтены, идентифицированы и внесены в какие-то списки и протоколы, – процветали ведь и «инициатива масс», да и просто уголовщина. Да и господа не только из армейской контрразведки, но даже из пропагандистского Освага, столь не уважаемого, как я помню, Антоном Ивановичем Деникиным, умели вовремя поменять документы, а то и облик, и перебраться туда, где их и не знает никто.

Документы, подготовленные в Харькове, оказались безукоризненными. Я не говорю уже о проверках в поездах и на станциях, где все патрульные чуть ли не в струнку вытягивались, разглядев аббревиатуры и печати. Кстати, забавно было видеть, как соседи по вагону чуточку отодвигались и сбавляли тон в разговорах, увидев моё общение с патрулями. Многое успешно и быстро решалось и в Симферополе, и в Севастополе, и в Керчи, где у Наркомата было больше интересов, чем у ЧК, – там восстанавливались и металлургический, и судоремонтный заводы.

Второй мандат, где я именовался представителем службы снабжения Южного фронта, здесь я не предъявлял.

Просто такая работа

В Симферополе меня принял «товарищ Стах», Полномочный представитель ЧК на территории Крыма Станислав Реденс, один из ближайших сподвижников Феликса Эдмундовича.

Ожидать внизу, возле дежурного и двух охранников, пришлось около получаса: до окончания оперативного совещания. Зато, когда была по телефону названа моя фамилия и сказано, откуда я прибыл, ждать не пришлось.

Оказалось, что Реденс недавно сам приехал из Москвы, где контактировал с верхушкой ВЧК. С кем именно и по каким вопросам – мне, естественно, знать не полагалось. Но не удивило, что после официального представления товарищ Стах спросил:

– А вы что, с Артузовым лично знакомы?

Вопрос предполагал, что в самом факте знакомства с начальником немноголюдного и очень секретного отделения меня, агента ИНО, то есть его подчинённого, для Реденса нет ничего неожиданного. Тем более, что я доложил товарищу Стаху о своём настоящем статусе – хотя не обо всех целях своей командировки в Крым. А вот степень этого знакомства и, как позже я узнал, причины настойчивого упоминания Артузовым моего имени, Реденс хотел знать.

В кабинете мы были только вдвоём, так что особо секретничать перед членом Коллегии ВЧК не было причин.

– Ещё с тех времён, когда он именовался Артур Фраучи.

– Это ж ещё когда было… – даже чуть присвистнул товарищ Стах.

– Не так давно, всего-то две войны тому. – Я позволил себе неофициальную интонацию.

Реденс только усмехнулся:

– Ясно, старые друзья. Он тоже с «вытребэньками» любит отвечать.

Насчёт «друзей» не стоило настаивать. Мало ли как будет это истолковано. А вот в обстоятельствах знакомства едва ли можно найти нечто поддающееся двоякому толкованию, тем более что все биографические факты легко проверить.

– Мы по институту знакомы. Он – по металлургии, я – по электротехнике. Выпуск шестнадцатого…

– Понятно, «две войны тому»… Ты смотри, запомнил Артур Христианович.

Здесь подразумевался ещё некий вопрос – мол, и что ж такое в студенческие времена было, что спустя ой какие насыщенные и непростые годы начальник ИНО запомнил, не забыл парня из безвозвратно другой жизни. Что-то следовало Реденсу из этого пояснить.

– Мы и летом семнадцатого виделись. В комиссии по демобилизации работали. Как раз после этого он Артузовым и стал. У служивых язык не поворачивался правильно «Артур» выговорить, а уж «Фраучи» – и вовсе никак. Всё «Артуз» да «Артузов».

– А потом нам всем пришлось на нелегальное положение переходить, – подхватил Реденс. – Вот кличку он и взял по прозвищу.

– Да так и прилепилось, – в тон сказал и я.

– А повоевать пришлось? – как бы невзначай спросил Реденс.

– Я из Политеха сразу в офицерскую школу, и к сентябрю – на фронт. Западный.

– К Брусилову? Или к Деникину? – Теперь Реденс смотрел мне прямо в глаза, а последнюю фамилию произнёс так, будто сам факт службы под командованием Антона Ивановича являлся проступком, если не преступлением.

Вот здесь и следовало намекнуть, что служба моя была не просто так, а в пользу нашего дела – но, естественно, только намекнуть, без подробностей.

– Не сразу, но скоро. Простите, товарищ Стах, но детали моей службы лучше узнать у Артура Христиановича – если он сочтёт необходимым…

– Да, мы отвлеклись, – совсем по-другому согласился Реденс. – К делу… То есть вы не просто легендированы как бывший офицер, а такой и есть. Выходит, с подстраховкой на случай проверки.

– Так проще контактировать с разрабатываемым контингентом…

Об основной направленности моего задания, предполагающего донесение до «нужных ушей» достоверных и проверяемых сведений как минимум о службе в царской армии, равно как участии в Белом движении, сейчас распространяться не следовало. Пусть считается, что прибыл я с контрразведывательными заданиями – так ведь прописано в моей «чекистской» легенде.

– А вас они не «разработают»? – хмыкнул Реденс.

– Моя основная «белогвардейская» легенда выдерживает любую проверку. Опасаюсь только, что наши Севастопольские товарищи проявят бдительность в духе Приказа № 4 их Ревкома – и даже Мандат за подписью самого Емельянова не поможет.

Расшифровывать Реденсу, что это за Приказ Севастопольского Ревкома от 17 ноября 1920 г. № 4 о регистрации офицеров и гражданских лиц, служивших в Вооруженных силах Юга России, и сколько перехлёстов было в его исполнении, не было необходимости.

Реденс только и сказал:

– За это время ситуация изменилась. Спецов из «бывших» теперь принимают на работу… даже к нам. И там, в Севастопольском уездном отделении КрымЧК, сейчас в большинстве – совсем другие люди. Ну и предупредим, по нашей линии. Вы с ними будете контактировать?

– Непременно, мне придётся работать в контакте с Севастопольским уездным отделением. Организационные и силовые мероприятия без их поддержки осуществить проблематично. – Я постарался никак не проявить недовольства. – Но утечка информации крайне нежелательна. Моя цель – не просто «бывшие», а господа с опытом контрразведки. Настоящей, не Освага какого-то.

Реденс усмехнулся и подал мне заранее заготовленный листок с пятью фамилиями.

– Товарищи в Севастополе проверенные, им доверять можно. Вот этим.

Я быстро пробежал взглядом список и возвратил листок. Сразу стало ясно, что на Лубянке двое коллег не просто перебросились парой слов, но Артур ещё и сказал Станиславу Францевичу, какая, как минимум, помощь от него потребуется. Надеюсь, что всего моего задания он не раскрыл.

Так что спросил я только:

– Они предупреждены?

– По спецсвязи, – кивнул Реденс и подал ещё один небольшой листок. – Здесь пароль и отзыв.

Через пару секунд я возвратил его товарищу Стаху.

– Благодарю. Можно уничтожить.

– Всё запомнил? – с некоторой долей недоверия спросил Реденс.

– С жизненно важными вещами не шутят.

Станислав Францевич привычным жестом провёл рукой по тёмно-русым кудрям и перешёл на чисто деловой тон. С лёгким польским акцентом.

– В прошлом году, когда в Севастополе очень даже слишком не шутили, в протоколах допросов попадались цекавинки… Будто часть архива Штаба Вооруженных сил Юга России, а возможно, что и лично главнокомандующего, осталась в Севастополе. Места на кораблях не хватало.

Я постарался уточнить, для какого именно из штабных подразделений не хватило места, поскольку немало документов оказалось в Константинополе – так докладывала наша верная агентура из числа тех, которых знают только в лицо, – а часть на Лемносе и в Галлиполи. Флотские архивы наверняка с флотом уплыли в Бизерту, – но сведений оттуда пока что не поступало.

– Генерал-майора Попова, – сказал Реденс, не заглядывая в бумаги.

– Генерала Попова – которого? Их же было во ВСЮР и Русской армии несколько. Трое, если я не ошибаюсь?

В глазах Станислава Францевича промелькнуло нечто похожее на уважение. Затем он раскрыл одну из папок, сложенных стопкой на приставном столе, пролистал несколько страниц.

– Нет… Генерал и всё. Штаб располагался в гостинице «Бристоль», это где-то на Корниловском проспекте.

– Этого уже достаточно. На месте выясню.

– Выясни, – сказал, как приказал, Реденс. – Не исключено, что кто-то из обслуги там и сейчас остался.

«Вот мой Севастопольский адрес и определился», – подумал я тогда, ещё не предполагая, насколько этот выбор удачно обернётся.

Тем временем в Феодосии

Спрос ли рождал предложение или наоборот, но контрабанда в Феодосии к этому времени оставалась едва ли не обыденным явлением. Привозили то, на что пока ещё никак не могла сподобиться ни Потребкооперация, ни первые частные производители, воскрешённые НЭПом.

Часть контрабанды привозили моряки пароходов, часть, по мелочи, – рыбаки из всех пяти артелей, разбросанных от мыса Ильи и Карантина вдоль дуги Феодосийского залива, до самой Песчанки.

Но было несколько фелюг и баркасов, которые, по наблюдению пограничников, рыбкой баловались так, для прикрытия – никак не стоил их скромный улов трёх, а то и пяти суток болтания в море и никак не покрывал моряцкую гульбу на берегу чуть ли не после каждого их возвращения.

Вот один из таких баркасов, крепкую парусно-моторную смолёную посудину с громким названием «Виктория», пограничники перехватили в море, препроводили в порт и досмотрели как следует.

Первый тайник нашли быстро, в рундуке на юте, даже не понадобилось выгружать снулую чуларку[2]2
  Черноморская кефаль.


[Закрыть]. Но там была мелочь – так, бабская галантерея. И все шестеро «рыбаков» с «Виктории» на успех досмотра прореагировали спокойно, как-то слишком спокойно – и, наверное, не просто потому что за такую партию товара серьёзного наказания не полагалось. Короче, досмотр был продолжен и через некоторое время удалось, заметив наконец, разницу в габаритах трюмного и моторного отсеков, найти второй, куда больший и куда лучше нафаршированный контрабандным товаром тайник.

Это уже тянуло на чаление экипажа за решёткой и конфискацию «Виктории», а тут ещё нашёлся маленький тайничок в рубке, а в нём – документы.

Да такие, что хозяин баркаса, Иван Резников, тут же был препровождён в Особый отдел Феодосийского отделения КрымЧК.

Не только по возрасту и по ухваткам, но и по документам оказался Иван опытным моряком. Но не просто бывшим военным моряком, а ещё и старшиной бригады минных катеров врангелевского флота.

И в допросной чекистские уполномоченные первым делом спросили, просмотрев его документы и регистрационные списки:

– Как же это ты, контра такая-сякая, от регистрации уклонился?

На что Иван с некоторым даже возмущением и неистребимым понтийским акцентом отозвался:

– А на хрена она мне? Я в чинах не ходил. Шо, написано было, штоб боцманов р-регистрировать?

Первый из допрашивающих, уполномоченный Грибков, с синими наколками – якоря и русалка на руках, в тельняшке под френчем, – не стал вдаваться в расшифровку соответствующих абзацев заведомо известного всем категориям «бывших» Приказа. А спросил, выставив перед собой разворот послужного списка Резникова:

– Мало, что ты и Деникину послужил, и Врангелю послужил, так, может, и сейчас служишь Белому делу?

И второй уполномоченный, черноглазый парень из местных греков, подхватил:

– Самое то – в Константинополь на баркасе своём мотаться: передать чего шпионского или сюда притаранить…

– Э, граждане-товарищи! – спохватился Иван. – Вы на меня такое не вешайте. Спроси кого хошь – только чесным товаром промышлял.

– Скажи ещё, что не служил их благородиям! – не унимался Костаниди, чью реплику Иван так неделикатно перебил.

Резников сжал тяжеленные кулаки, чуть помолчал и ответил рассудительно:

– Да, служил – ну и что? Ни в кого не стрелял, никого не убивал. Мои боцманские обязанности – смотреть, чтоб на катере порядок был! Да и в деле-то мы – вот как бог свят! – почитай, что и не были. Так, на сопровождении…

Бывший морячок Грибков спросил, вроде как между прочим, всё изучая старшинские бумаги:

– Например, второго мая двадцатого?

Иван почесал седеющую голову, припоминая.

– А что там – второго мая? Эт когда в Керчи мы стояли? Так там вроде всё тихо уже было…

Грибков внезапно повысил голос:

– Нет, когда вы, белые сволочи, из Мариупольского порта увели сторожевик, нашими рабочими построенный!

– А, слышал, только это без наших катеров, – облегчённо вздохнул Резников. – Я и в Мариуполе-то в двадцатом, почитай, что и не был ни разу.

– А в девятнадцатом? – проявил свою осведомлённость Костаниди, у которого в крепко потрёпанном, но всё же не разорённом начисто Мариуполе находился добрый десяток родственников и свойственников. – Когда целую дивизию вы к нам в тыл забросили?

– Ну, вы скажете – дивизию! – искренне возмутился Иван. – На мой катер если десяток погрузить, так только стоя штоб и дышали по очереди, а то опрокинемся. Двоих только и повозил взад-вперёд, да и тех без оружия.

– Каких ещё двоих, ты что нам байки травишь?! – раздражённо прикрикнул Грибков.

– Да офицеров этих, которые чистый фарватер показали. Ну, проход в минном поле…

– Совсем заврался, – пристукнул кулаком по столу Костаниди. – Ну, надо в мозгах ему фарватер прочистить! – И даже поднялся, не исключено что с намерением приступить немедленно к «прочистке».

Но Грибков, «чекист в тельняшке», осадил товарища.

– Погоди. – И обратился к Резникову, не столько напуганному, сколько удивлённому реакцией Костаниди. – Офицеров, говоришь? Каких это офицеров?

– Ну да флотских. Одного хорошо знал, у него было прозвище «лоцман Ломан», потому как он и вправду лоцманским начальником на Азове служил и сам лоцманил, а второго не очень…

– Стоп-стоп! – приказал Грибков. – Ты как их нашёл? И куда возил?

– Чё – нашёл? – даже удивился Иван. – Сами подгребли на ялике, а командир приказал принять на борт и к ним доставить.

– Куда подгребли?

– Так я же говорю, к нашему катеру, когда мы насупротив гавани стояли, – пояснил бывший боцман, пребывая в уверенности, что всех этих пояснений о том давнем и малозначительном, с его точки зрения, эпизоде совершенно достаточно.

Реплика Грибкова ещё и укрепила его в этой уверенности:

– Говоришь, фарватер они показали?

– Ну да. Тот, второй… Матвеев… Нет, вспомнил – их благородие капитан Матусевич, вот! – карту привёз минных постановок в акватории, командиру на крейсере отдал, а лоцман Ломан потом на моём катере прошёл по фарватеру в гавань.

– И за вами вся эскадра, – покачал головой Грибков и посмотрел даже с некоторым сочувствием на Ивана, по всей видимости, просто не понимающего, участником и соучастником каких событий он тогда был.

Но и с пониманием того, что означает боцманское свидетельство.

Поэтому отправил уполномоченный Грибков бывшего старшину Ивана Резникова и его команду застуканных на контрабанде в обычную следственную тюрьму, к разношерстной компании мелких спекулянтов, ширмачей, базарных мошенников и самогонщиков.

Сам же, хоть и с помощью много более грамотного Миши Костаниди, оформил все бумаги и отправился докладывать начальнику отделения.

И в тот же день в Симферополь ушло телеграфное сообщение:

Секретно.

Особый отдел.

ДОКЛАДНАЯ

В ходе допроса бывшего старшины бригады катеров флота Черазморей, задержанного по делу контрабандистов, установлено: он участвовал в рейде 1919 года белогвардейской эскадры с десантом на Мариуполь.

Задержанный показал, что был свидетелем добровольной передачи секретной карты минных полей флотским капитаном Матусевичем и лейтенантом по прозвищу «лоцман Ломан» командованию эскадры.

Копию протокола допроса направляем спецпочтой.

Через день информация за подписью начальника Особого отдела ушла в Харьков, во Всеукраинское отделение, а Оперативному отделу Реденс поручил проверку по архивам и спискам регистрации, нет ли каких сведений о нахождении в Крыму Матусевича и Ломмана. Предварительная ориентировка была разослана по уездным отделениям.

Харьков же, имеющий прямую связь с агентурой в среде эмигрантов, отреагировал так:

Срочно.

Секретно.

Резидентам в Константинополе, Белграде, Софии.

Установите факт эвакуации/выезда из Крыма флотских офицеров капитана Леонида Матусевича и лейтенанта Федора (возможно – Теодора) Ломмана.

При установлении факта укажите их нынешнее место пребывания.

Начальник СО ВУ ЧК

Ответ пришёл спустя неделю по секретному каналу связи:

Начальнику СО ВУ ЧК

Запрашиваемый Теодор Ломман, капитан-лейтенант, прибыл в ноябре 1920 г. в Константинополь с группой офицеров Дроздовского полка на эсминце «Жаркий».

Настоящий род занятий и точное местонахождение устанавливается.

По имеющимся сведениям, капитан 2-го ранга Леонид Матусевич остался в Крыму.

РС-2