Текст книги "Штормовое предупреждение"

Обжигающий глоток

Всё в ту же квартиру на Центральной горке я пришёл по приглашению, переданному мне Ниной на очередном занятии. Следовало немного ближе сойтись с этой интересной компанией.

Имидж требовал не приходить с пустыми руками, вот я и принёс небольшой пакет продуктов – чай, сахар, галеты. Выложил всё на стол в гостиной и сказал, как бы извиняясь:

– В управлении, к которому я прикомандирован, всё пока достаточно скромно, так что уж не обессудьте.

Ниночка Лаврова – она пришла сюда раньше, наверное, сразу же после нашего урока английского, – даже удивилась:

– Что вы, Алексей Степанович! Настоящий сахар, свежие галеты, а чай какой!

И Мари Муравская сказала, право же искреннее:

– Умеете вы делать праздник, Алексей Степанович. – И попросила Пожарову, вроде как хозяйку. – Тамара, а где та вазочка – переложить печенье?

– Увы. – Тамара, на этот раз в домашнем, тёплом, поскольку в квартире без отопления было не слишком комфортно, но совсем не «конспиративного вида», только руками развела. – Мне за неё на базаре два фунта хлеба дали – ты же его сама пробовала, хвалила…

– Ладно, блюдца хоть остались?

– «Он был титулярный советник, она – генеральская дочь…» – немузыкально промурлыкал Яковлев и поспешил на кухню. И пока женщины расставляли чайную посуду, внёс горячий чайник и скомандовал:

– Так, завариваем, пока он шипит. А то скоро перестанет. Вот бы так эта мегера, домоправительница, перестала…

– Вы ей опять досадили? – Моё удивление было ненаигранным.

– Ещё бы. Но вашей милостью у меня теперь ордер, так просто из комнаты не выкинешь – ну и злобится бабенция в пролетарском духе, что в правах её укоротили.

– Вы б, Евгений, поменьше поводов ей давали, – попросила вполголоса Тамара Пожарова, расставляя чашки. – А то нашлёт какую-нибудь комиссию на вас и на нас, заодно.

– Ладно, всё, не стоит хамка разговоров, – махнул рукой Яковлев и продолжил, обращаясь ко мне: – Полагаю, уж сегодня вы отметить не откажетесь?

– Если дамы присоединятся.

Нина испуганно сказала, глянув на армейскую флягу, которую Яковлев торжественно выставил на стол:

– О, нет-нет – у него же наверняка спирт…

– И небось прискорбного качества, – поддержала подругу Пожарова.

Но Мари неожиданно согласилась:

– А я, пожалуй, приму.

Муравская прошла к буфету и взяла три стопки бемского стекла.

Яковлев тут же налил, всем одинаково – по большому мужскому глотку.

Я не мог не предупредить Мари, которая тут же протянула руку к стопке:

– Только будьте осторожны, не обожгите горло.

– У меня давно всё внутри обожжено. – С горечью произнесла Муравская. – А тут ещё дата…

– Боюсь спрашивать… но, похоже, печальная?

– Даже слишком… – Муравская покачала головой, и глаза её затуманились.

– Слишком?

– В тот день и почти в этот час погибли мой муж и сын. – И Мари одним махом выпила спирт.

– Простите, что напомнил, – быстро сказал я и невольно поморщился: спирт оказался, в самом деле, не лучшего качества.

– Я и не забывала. – Муравская поставила пустую стопку на стол и кивнула Якововлеву: наливай, мол. Помолчала и закончила фразу: – Так прямо и стоит перед глазами – как тот комиссар зарубил беспомощного Игорька… и мужа…

– Такое и спиртом не зальёшь, – сказал я искренне.

– Вам, мужчинам, этого не понять. – Мари поднесла платочек к глазам.

– Наверное, не только мужчинам, – нарушила тишину Нина. – Когда уходят родители – это одно, а дети…

– Будь со мною такое – непременно нашёл бы способ отомстить. – В голосе Яковлева ощутимо прорезались хмельные нотки.

Наверняка эта стопка была сегодня не первой. И не второй.

– Я и отомстила, – успокаиваясь, кивнула Муравская.

– Вот как? – от удивления вырвалось у меня.

– Вы не знали, что ли? – подняла брови Мари. – Вся ж наша печать гремела…

– Я, наверное, не был в это время в Крыму. – Достаточно искренняя и вполне соответствующая моей легенде реплика прозвучала уместно, и была воспринята Мари как просьба рассказать подробнее.

– Когда наши пришли, так поймали этого монстра. Я свидетельствовала… Судили – и казнили! Весь выводок – и его, и восьмерых его детей! – с ожесточением бросила окончание фразы Муравская и выпила остаток спирта.

Мы тоже выпили, не чокаясь.

– На куски надо было гада порвать, – с полупьяной картинностью заявил Яковлев. – Таким на земле не место.

– Н-да, макабрическая[7]7
  Макабрический – ужасный, страшный, жуткий, чудовищный, кошмарный.


[Закрыть] история. – Только и оставалось мне, что сказать.

Реплика Тамары Пожаровой пришлась как нельзя кстати, позволяя «переключиться» с частного на общее:

– Не зря же говорят, что ничего страшнее гражданской войны нет.

Своевременно прозвучала, позволяя мне совладать с двойственными чувствами.

– Царство небесное. Но раз нам выпало жить, надо помогать друг другу. Рад, если смогу что-то сделать…

Нина подняла на меня чуть увлажнённые глаза и сказала с непонятной интонацией:

– Удивительный вы человек, Алексей Степанович…

– И замечательный! – тут же подхватил Яковлев и потянулся к фляжке.

– Не будем об этом, – остановил я его. – И спирта – достаточно.

– Приму вашу помощь с благодарностью. – Муравская положила узкую ладонь мне на руку и с надеждой взглянула в глаза. – Вы же не просто так сказали?

– Я весь внимание.

– У меня очень неустойчивое положение, – пожаловалась Мари. – С документами не всё в порядке, прямо боюсь обращаться на эту, «биржу труда». И с жильём… на прежнем месте оставаться стало слишком опасно, вот-вот должны были прийти с обыском, соседей уже обыскивали и одного забрали в ЧК.

– По возможности помогу. Но это всё – не вопросы одного дня.

– Понимаю, – с горечью согласилась Муравская. – Но не уверена, что благополучно переживу эту ночь: нагрянут с обыском, проверкой документов, а там и поминай как звали…

(Быстрое согласие будет выглядеть слишком подозрительно. И никак нельзя исключить, что это ещё одна проверка. Документы! Едва ли командировочный, пусть даже из «самого центра» и расторопный, может вот так быстро и запросто решать такой, едва ли законный, вопрос.)

– Нет, сегодня уже никак не успеть. Тем более – с документами…

Муравская прикусила губу – и тут на выручку пришёл Яковлев:

– О, белле Мари, но можно ведь разместиться здесь. Временно, пока всё не разрешится.

– У вас в комнате? – осторожно спросила Муравская.

– Вторая кровать в вашем распоряжении. – Яковлев изобразил широкий жест. – Благодаря Алексею Степановичу теперь есть ордер, никаких вопросов, квартира стала легальной и безопасной.

– Боже мой, неужели… – прошептала Мари, впечатлённая словами о безопасности.

Я поддержал:

– Вполне разумный вариант.

– Сейчас же перевезу вещи! – решилась Муравская.

Вскочила и стоя допила остывший чай.

Предложение Яковлева, не скрою, несколько неожиданное для меня, представлялось удобным с оперативной точки зрения: основные фигуранты оказывались под одной крышей.

…Задерживаться после разговоров и чаепития и проводить Нину домой я не мог – подходило время согласованной с товарищами встречи.

Тщательно проверив, нет ли слежки, в ранней осенней темноте я пришёл в Севастопольское уездное отделение…

Заочное знакомство

В кабинете начальника отделения состоялась как бы подчёркнуто конспиративная встреча: кроме меня – сам Смирнов и один оперативник, Ломанидзе. Совещание происходило при закрытых дверях и категорическом приказе дежурному: никого не пускать даже в приёмную.

Оказывается, поступили несколько шифрограмм. Одна касалась меня прямо и непосредственно, две других, за подписями Емельянова и Реденса, соответственно, поначалу показались предметом головной боли Смирнова и его подчинённых. Я даже несколько удивился, что меня привлекли к их обсуждению, и какое-то время не мог понять, каким боком меня касается указание Харьковского и Симферопольского руководства. Тем более, что в шифрограмме из ИНО, адресованной лично мне и лично мною расшифрованной здесь же, в кабинете, Артузов рекомендовал мне сворачивать здесь дела и возвращаться в Москву – с тем чтобы немедленно отправиться в Константинополь. Наши «птички» там собрали достаточно «корма», чтобы поделиться. А по основной схеме связи (этого в шифрограмме, естественно, не было) встретиться с ними должен именно я. Тот, которого они знали в лицо и с кем заранее обусловлен был регламент передачи документов.

То есть поначалу я не понимал, почему Смирнов, начальник отделения, эдак значительно посмотрев на меня, сообщает:

– И в Харькове, и в Симферополе приняли решение «выманить» Михаила Стеценко из Константинополя.

Пришлось спросить, а что это за фрукт – Стеценко. И чем он так знаменит, что его персоной, и его местопребыванием озаботились столь большие люди: начальство республиканского и крымского отделений ВЧК.

Начальник кивнул на Ломанидзе, и Георгий вкратце объяснил, кто такой этот преподлейший капитан, ныне находящийся в Константинополе.

Цель начальственной заботы прояснилась: устроить здесь показательный процесс. Для внутреннего пользования – ещё раз напомнить, что преступления не останутся безнаказанными. А для «внешнего» – настоятельная рекомендация «непримиримым» умерить пыл и не забывать, что эмиграция не гарантирует безопасности…

– А почему это их решение выполнять вам?

Этот вопрос я задал вслух.

Смирнов поморщился:

– Нам, то есть в Крыму, он же больше всего насолил. Он в Керчи руководил подавлением рабочего восстания…

– Наши тогда его подстрелили, да недострелили, – подхватил Ломанидзе, – так он, шакал, когда выяснилось, где укрывается основная группа восставших, таки придумал: взорвать скалу и засыпал в каменоломнях семь сотен людей.

«Семь сотен», наверное, преувеличение, но такое действительно нельзя оставлять безнаказанным.

Тем временем Смирнов продолжал:

– А что на допросах творил – вам и симферопольские товарищи расскажут. Им, кстати, тоже это, – начальник ткнул пальцем в листок, исписанный разборчивым почерком шифровальщика, – дали к исполнению.

– Симферопольские?

– Ну да. Его же в двадцатом врангелевцы назначили в тамошнюю контрразведку.

– Совсем подлец был: кто побогаче, того за взятку сначала отпускал, а потом опять арестовывал. Его и свои ненавидэли. – У разволновавшегося Ломанидзе сильнее прорезался грузинский акцент.

– А чем этот Стеценко сейчас в Константинополе занимается? Что товарищи сообщают?

– Сволочит, что ж ещё, – хмыкнул Смирнов.

(Понятно, что не принял постриг и не подался в Афон грехи замаливать. Но с оперативной точки зрения информации маловато.)

– Конкретика есть?

– Ну вот, слушай, что товарищи пишут. – И Ломанидзе процитировал соответствующий абзац из шифрограммы: – «Активно сотрудничает с эмигрантскими монархическими кругами»…

– Уже что-то. Чистых-истых монархистов там вроде не так много… Но и опасности от них – тоже не слишком.

– Погоди. – Смирнов подвинул к себе шифрограмму и прочёл: – У меня ещё вот это: «Ранее работал на французскую, а в настоящее время – на английскую разведку».

– Вот как… – только и сказал я, смутно ещё понимая, как именно это дело касается меня, и всё же определённо чувствуя, что связь с перспективой работы в Англии просматривается.

– Что, задачка становится позаковыристей? – по-своему истолковав мою реплику, отозвался Смирнов.

– Или наоборот… Англичанам можно подыграть, чтобы вытолкали этого субчика сюда. В Турции они и без такого заурядного эмигранта справляются.

(«Касается»? Да не просто касается. Участие в этом деле – да не просто участие, а правильная, целенаправленная его реализация, – может серьёзно помочь моему переходу в Англию. И моей натурализации там…)

– Да, в общем, птица невелика – бывший капитан, – тем временем подтвердил мой посыл Смирнов. – Там у них и генералы, и адмиралы.

– И князья с графами, – подхватил Ломанидзе.

– А вот сюда заслать агента – то, что надо и эмигрантам, и разведчикам, – сказал я, думая прежде всего об английских разведчиках.

– Не, не сунется он сюда, – трезво оценил такой шанс начальник Уездного отделения. – Во всяком случае, в Крым. Стеценко, конечно, сволочь ещё та, но не дурак же: понимает, здесь его опознают и прихлопнут, как миленького.

Георгий Ломанидзе горько посетовал:

– Да зачем его вообще выманивать? Шлёпнуть прямо там – что, у нас некому?

– Приказали – значит, есть такая необходимость, – сказал, как припечатал, Смирнов. – Надо крепко подумать – и что-нибудь да придумаем.

– Следует предложить и этому Стеценко, и его хозяевам нечто заманчивое. И для англичан, и для монархистов, – подумал я вслух. – Скажем, обращение от пары-тройки здешних контрреволюционных организаций, которым необходима связь с зарубежными центрами.

– Что, у меня тут под боком контра зашевелилась? – вскинулся Смирнов.

– Надо, чтобы в это поверили Стеценко и кто там над ним, – успокоил я начальника. – И обязательно – чтобы об этом узнали англичане. Сочинить такое сообщение, чтобы их заинтересовать.

Георгий быстро сообразил:

– Ну, дезу состряпать можно. А как передать?

– Нормальная оперативная задача, – невольно улыбнулся я.

(Как-то сразу выстроилась цепочка действий. Информацию о том, что здесь и на материке несколько групп монархистов ищут контакта и поддержки, должна уйти в Константинополь по каналу, которому полностью доверяют и англичане, и эмигрантские благородия. Диппочтой от английского представительства в Батуме, например. И прежде чем отправить, его непременно прочтут разведчики: их не может не быть в зарубежном представительстве. Прочтут и скопируют, и оповестят свою вышестоящую и заинтересованную в подобных контактах резидентуру. Константинопольскую – какую же ещё. Письмо в Представительство для передачи с диппочтой должен передать доверенный человек. Такой, которому англичане доверяют. Например, Нина Лаврова – надеюсь, к тому времени и наши с нею занятия языком продвинутся достаточно далеко, и леди Энн-Элизабет ещё не уплывёт в свой Альбион.

Но письмо должно быть направлено самому Стеценко и от человека, которого он знал как своего соратника. Надо такого найти.)

Последнюю фразу я произнёс вслух и на неё отреагировал Смирнов:

– Спрашивать-то мы умеем, да потечёт ведь слух, что ЧК ищет людей, знакомых с бывшим капитаном врангелевской контрразведки.

– Не прямо же спрашивать, а так, между прочим. – Я уже мысленно прокручивал следующие ходы. – И тех прежде всего, кто в принципе может пойти на сотрудничество с нами. Например, делает хорошую карьеру в соворганах…

– Таких сейчас тоже хватает, – с оттенком досады сообщил Ломанидзе.

– Пару-тройку кандидатов я вам сразу назову.

– И запросим Симферополь, Евпаторию, – поддержал Смирнов, – а вот в Керчи, думаю, вряд ли кого наскребём.

Георгий же сразу перешёл от слов к делу и обратился ко мне:

– Так, давай. Кто там у тебя на карандаше?

– Надо тщательно проверить личные дела Петровского, Пётр – отчество уточните, Саввич, кажется, он сейчас собирается перейти из вашего угро в ревком. И такого себе Яковлева, Евгения Васильевича – он, видимо, проходил регистрацию. Нынешнее местонахождение их обоих – вот это, – я написал на листке адрес.

Начальник Уездного отделения согласно кивнул.

– Займись, Георгий.

Я же продолжил:

– По этому же адресу обретается Мария Муравская.

Смирнов недоумённо поднял брови – что, мол, за баба. Пришлось пояснить:

– Это по мужу покойному она Муравская, а так – дочь генерала Новицкого, вдова и свояченица двух белых офицеров.

Заметив, как блеснули глаза Смирнова, я напомнил ещё раз:

– Только аккуратно всех, и её тоже, выспросить и проверить – не «пересекался» ли кто из них со Стеценко. Так, чтобы можно было дальше использовать в оперативной работе.

Что сбылось и не сбылось

Ночь в одиночной камере не прошла даром. Бывший кавторанг Матусевич продумал всю линию защиты, вспомнил, кто из офицеров-свидетелей той Мариупольской истории пережил войну и ушёл в эмиграцию, – а таких не слишком много, – и теперь готовился «дать бой».

В допросной Симферопольского отдела, куда его ввёл конвоир, был только знакомый по предыдущему эпизоду следователь Каширин.

– Доставлен по вашему приказанию, – отрапортовал конвоир.

– Хорошо. Пока свободен, – кивнул Каширин и любезно предложил: – Садитесь, Матусевич. О чём сегодня петь будем?

Леонид, ещё даже не опустившись на табуретку, заявил:

– Да, я признаю, что воспользовался добровольно переданными мне документами кондуктора Игнатенко. Можете спросить у него лично – он подтвердит, что…

– Само собой, – перебил его Каширин. – Вот сейчас сплаваем в Бизерту и расспросим.

– Так Николай Игнатьевич в Бизерте? – искренне удивился Матусевич. – А я и…

– А вам-то что за печаль? – даже не стал дослушивать следователь. – С вас спрос, вам и ответ.

– Да, я понимаю, это нарушение, но использование чужих документов было вынужденной мерой, – тщательно обдуманная за бессонную ночь фраза должна была прозвучать убедительно.

Леонид Матусевич ещё и добавил:

– Старших офицеров ведь поголовно…

– Мне-то вы эти сказки не рассказывайте, – усмехнулся Каширин. – Кого-то зацепило, а кого-то и нет. Сейчас вот вообще амнистией попахивает.

– Неужели правда?

– Вас-то это каким боком касается? – уже далеко не любезно бросил следователь. – С вас, вашблагородь, спрос особый – за передачу карты минных полей.

– Нет-нет, это всё лейтенант Теодор Ломман! – быстро вернулся к ночной заготовке Матусевич. – Он же и руководил постановкой мин, и составлял карту. Это никак не входило в мою компетенцию, я же не лоцман и не минёр.

– Штурман, – вроде как подтвердил Каширин.

– Да, штурман. Самая мирная офицерская морская специальность, – прямо глядя в глаза следователю, с некоторой даже гордостью поведал Матусевич.

– Передать карту… Провести эскадру по безопасному фарватеру… – будто в раздумье перечислил следователь.

– Как штурман, от проводки кораблей отказаться я не мог, – дёрнул плечом бывший капитан и добавил: – В принципе, это вообще дело разовое и рутинное.

– …И за эдакую рутину, – в тон подхватил Каширин, – вас сразу производят в кавторанги, переводят в Севастополь, ставят над целой флотской бригадой.

– Ничуть не сразу, – запротестовал Матусевич.

– Ну да, конечно, – согласился следователь и продолжил, демонстрируя отменное знакомство с послужным списком: – Сначала комендантом в Очакове, затем в Керчи, а потом уже в Севастополь.

– Во флоте тогда был жестокий дефицит кадров, – Матусевич постарался, чтобы эта реплика прозвучала уверенно. – Умелых офицеров быстро продвигали.

– …А потом оставляли для конспиративной работы здесь, – подхватил следователь.

– Это совершенно безосновательная инсинуация. – Возражение входило в состав ночной заготовки, так что прозвучало вроде бы убедительно. – Ни один человек в мире не скажет ничего такого.

Но Каширин только рукой махнул:

– Такого не такого, это потом… А вот кто именно загребал на ялике к вражьей эскадре и кто подал белому капитану с поклоном карту минных полей, один человек очень даже скажет.

– Не может быть… – прикусил губу Матусевич.

– Это вы ему в глаза скажете, – пообещал следователь и громко позвал: – Дежурный!

– Увести? – спросил дежурный, кивая на подследственного.

– Нет, привести Ивана Резникова, – приказал Каширин. – Он в четвёртой ждёт.

Фамилия бывшего старшины ни о чём не говорила Матусевичу. Но, как только Ивана ввели в допросную, он сразу узнал боцмана, который и втаскивал их с Ломманом на борт катера, и доставлял на «Кагул». Узнал, но какое-то время пытался это скрыть.

А Иван с порога сказал, обращаясь к обоим присутствующим в допросной:

– Моё вам почтение.

– Вот, прошу любить и жаловать, – официальным тоном представил боцмана Каширин. – Иван Резников. В девятнадцатом году был старшиной бригады минных катеров флота Черазморей. Флота Вооружённых сил Юга России.

– Не имел чести быть знакомым.

– Вот те на, – искренне удивился Иван, не дожидаясь положенного вопроса от следователя. – Я ж вам, вашблагородь, руку подавал, когда к себе на борт принимал.

– За годы службы такое столько раз было – всего и не упомнишь.

– Ну что же, – сказал со вздохом Каширин. – Давайте под протокол. Свидетель Иван Резников, знаком ли вам сидящий здесь человек?

– Отчего ж нет? Это их благородие капитан Матусевич. Леонид, а вот как по батюшке, запамятовал.

– Долго натаскивали своего «свидетеля»? – огрызнулся Матусевич. – Могли бы и отчеству научить. Провокаторы!

– Ну-ну, ещё придумай, зачем нам это надо, – примирительно сказал следователь. И резанул: – Мы ж тебе без этих церемоний такое можем устроить – сам всё расскажешь!

– Да уж… Наслышан, – проговорил Матусевич, глядя в пол.

А Иван Резников спросил, округляя глаза:

– А шо, правда, что клизьмы с толчёным стеклом в задницу суёте?

– Шлюхами земля полнится, – неопределённо бросил, то ли подтверждая, то ли возражая, следователь.

Матусевич понял это как подтверждение и воскликнул:

– Это недопустимо! Пишите свой протокол, я всё скажу!

Вот тут-то Каширин впервые улыбнулся и сказал, обращаясь к Резникову:

– Видишь, Иван Сергеич, что делает фактор психологического давления. Год назад пустили слух – и до сих пор действует.

– Во как, – с некоторым облегчением сказал тот. – А этого их благородия и второго, ну которого «лоцман Ломан» звали, то есть лейтенанта Федор Георгича, я хорошо запомнил. Нечасто во флагманскую каюту нас, чёрную кость, допускали – а так сподобился в тот раз, всё слышал и всё видел.

– Да и он тебя запомнил и узнал. – Каширин кивнул на бледного Матусевича. – Но для протокола – нужно…

На следующий день Ивана Резникова отправили с оказией в Феодосию отбывать наказание за контрабанду (и только!) в компании своего экипажа.

Сам Иван был уверен, что так с ним поступили в ответ на слёзные (фигурально) его просьбы отпустить к «своим» и к морю. Ну, разве ещё с учетом добросовестного сотрудничества со следствием. Под этим бывший старшина полагал только свои показания о событиях весны девятнадцатого и опознание Матусевича.

Но был ещё важный момент, повлиявший на дальнейшую, в общем-то далеко не самую драматичную судьбу боцмана, – его напоминание о капитане Стеценко, вина которого никак не могла быть оправдана воинским долгом, верностью присяге и т. п., что зачастую учитывалось в судебных разбирательствах по делам «бывших».

Правда, отправленному под конвоем в Мариуполь бывшему кавторангу Леониду Матусевичу, который тоже охотно вспоминал об этом капитане от контрразведки, это не очень помогло. Не зря, наверное, предателей великий Данте определял в самые мрачные области ада…