Текст книги "Из-за девчонки (сборник)"

Долго Костя не отвечал. Сковородка шипела.

– Только при маме… – проговорил он с трудом, – при маме таких вопросов не надо. Все будет хорошо.

Он уложил на сковородку первую партию банановых долек и, хлопнув на ходу Игоря по плечу, пошел (который уже раз) мыть руки. Он тоже был аккуратистом, его брат.

7

Весна в этом году обещала быть редкостно дружной: стояли пасмурные теплые дни, по ночам еще иногда подваливал снег, но, не успев лечь, тут же начинал таять. Ветки деревьев, обдуваемых сырыми ветрами, стали живыми и гибкими, кое-где, особенно между домами, они уже были облеплены коричневыми и желтыми почками, которые только что не жужжали, как пчелы. Асфальт был влажен и гол, снег лежал еще грязными кучами во дворах, под кустами, под скамейками в скверах, но и там усиленно таял. Пахло водой.

Игорь и Костя возвращались из овощного с картошкой. Взяли сразу двадцать кило и несли авоську вдвоем. Игорь то и дело с беспокойством поглядывал на брата: ему не нравилось, как Костя дышит, редко и глубоко, с какими-то судорожными перерывами. Несколько раз Игорь порывался взять авоську на себя, но Костя молча смотрел на него и загадочно усмехался.

– Что ты так дышишь? – не вытерпел наконец Игорь. – Устал? Давай передохнем.

– Тебе, я вижу, в сиделки не терпится? – весело спросил его брат. – Не торопись, Гоша, успеешь. А дышу потому, что воздух вкусный. Давно таким не дышал.

Говоря это, он замедлил шаги и огляделся. Они шли по скверу, который лет через тридцать обещал стать дремучим, но пока что имел какой-то карантинный вид. Все деревца, чуть выше человеческого роста, белыми тряпочками были привязаны к подпоркам. Садовые скамейки среди них стояли как топчаны в поликлинике. Впрочем, дома по обе стороны, светлые, ровные, казались вычерченными прямо на сером небе, к ним очень шло это призрачное и трогательное обещание сквера.

– Ладно, присядем, – сказал Костя, помедлив. – Все равно где-то поговорить надо.

У Игоря похолодело сердце: значит, все-таки… все-таки он правильно понял. По дороге в овощной и там, в очереди, он боялся и ждал этого разговора. Недаром Костя так решительно вызвался пойти в магазин, невзирая на все мамины уговоры.

Они уселись на холодной скамейке, под которой, урча, копошился и таял сугроб. Просторный сквер просматривался из конца в конец, он был пуст, если не считать нескольких малолеток, которые, шлындая по лужам в резиновых сапогах, озабоченно пускали кораблики.

Костя не спешил с разговором. Он достал из кармана пальто зеленую пачку андаманских сигарет, на которой была нарисована желтая цветочная гроздь, что-то вроде мимозы, закурил. Игорь молча смотрел на него: всю свою жизнь Костя был по убеждению некурящим.

– На мне общественное поручение, – проговорил Костя, повернувшись и глядя Игорю в лицо своими немолодыми глазами. – Женщины просили на тебя повлиять. Будто бы ты совершенно от дома отбился. Я не считал себя вправе вмешиваться, но раз уж выслушал одну сторону, надо дать высказаться и другой. В чем проблема?

Игорь облегченно вздохнул: т о т разговор откладывался на неопределенное время. «Трус, жалкий трус! – выругал он себя. – Обрадовался отсрочке!» Машинально сунул руку в карман, достал божка, повертел его в пальцах. Круглое лицо толстяка младенчески улыбалось во весь беззубый рот, короткие ручки покойно лежали на толстом животе. Пальцы приятно защекотало. Особого восторга Игорь не испытывал, но ощущение простоты и раскованности немного закружило голову.

– А не боишься? – насмешливо спросил Костя. – Игрушечка-то опасная. Впрочем, я на себе проверял: чего человек не хочет сказать – того и не скажет. Но уж что хочет сказать – скажет всенепременно.

– Нет, не боюсь, – сказал Игорь. – Мне от тебя скрывать нечего.

Все как бы осветилось вокруг скрытым солнцем: стены домов ярко белели в темно-асфальтовом небе, рыжие ручьи, извиваясь и журча, бежали у самых их ног, мостовая отдавала лиловым.

– Давно хочу тебя спросить… – заговорил он. – Как ты думаешь, можно ли любить плохого человека? Заведомо плохого, я имею в виду.

Костя ответил не сразу. Он поёжился, посмотрел по сторонам.

– Сама постановка вопроса, – проговорил он наконец, – сама постановка вопроса показывает, что никакой любви тут нет и в помине.

– А что же есть?

– Может быть, любопытство, новизна, стремление понять, разгадать, объяснить, да мало ли что.

Игорь представил себе Сонино лицо – светлое, веснушчатое, с нахмуренными золотыми бровями…

– Нет, ты не прав, – сказал он. – Чего-то ты, наверно, не знаешь.

– Возможно, – согласился Костя и искоса посмотрел на Игоря. – А почему наши так к ней плохо относятся?

– Да все проклятая коллизия, – сказал Игорь. – «Мы и они». «Они» – это те, кто живет не так, как мы, а значит – не так, как надо. Отсюда и неприязнь.

– М-да, коллизия… – задумчиво повторил Костя. – Ты понимаешь, Гошка, я с трудом себе представляю, как это можно – сидеть два года в одном классе и еле тянуть.

– Это в тебе говорит психологический стереотип! – запальчиво возразил Игорь. – Второгодница – значит, ленива, глупа, распущенна. Так и старики рассуждают, и Нинка. Ты тут, прости, не оригинален. Видишь ли, учеба – это в своем роде компромисс, приходится чем-то поступаться, а она поступаться принципиально не хочет. Есть люди, органически неспособные к компромиссам, подлаживаться им претит. У нее, понимаешь ли, интуитивный склад мышления…

– Красивая? – перебил его Костя.

– Да.

– К тебе как относится? Хорошо?

– Я к ней лучше, – честно сказал Игорь и сам удивился тому, что сказалось.

– Что ж так?

– Ты понимаешь, Костя, есть люди с проклятой привычкой смотреть в лицо человеку и мучиться мыслью: «Что он сейчас обо мне думает?» А самому при этом не думать ни о чем своем, то есть практически не иметь себя быть. Вот и я при ней… как бы перестаю быть. Растворяюсь. Ты меня понимаешь?

– Пытаюсь, – ответил Костя и улыбнулся. – Все это слова, Гоша, а правда проста. Игрушку-то спрячь, я тебе и так верю. А то, гляди, к ней ребята присматриваются.

Тут только Игорь заметил, что их скамейку обступили малыши, они с любопытством заглядывали в его руки. Один ребятенок даже протянул покрасневшую от холодной воды лапу – так ему хотелось дотронуться до божка.

Игорь поспешно положил фигурку в карман. Какое-то время ребята разочарованно стояли возле их скамейки, потом, оглядываясь, побрели к своим кораблям.

– Знаешь, отчего старики сердятся? – продолжал Костя. – Оттого, что ты каждый вечер уходишь, вот и всё. Если бы она хоть время от времени к нам приходила… Скажем, сегодня… И повод есть: я слайды шитанговские буду показывать.

Игорь с досадой прислушался к себе: говорить расхотелось, простые и разумные объяснения брата вызывали лишь разочарование. Костин голос доносился до него так слабо, как будто это падали черные хлопья бумажного пепла.

– Кипеж начнется… – неохотно сказал Игорь.

– Ну, кипеж я беру на себя. Приводи и не бойся. Договорились?

Игорь медлил. Все-таки Костя многого не понимал. Ну как ему объяснить? С одними людьми чувствуешь себя отлично, с другими – даже лучше того, но, когда те и другие сходятся вместе, начинаются сложности. А все оттого, что две роли одновременно играть невозможно. С Соней Игорь охотно и радостно становился зависимым, а дома именно независимостью больше всего и дорожил. Значит, что? Значит, надо все время переключаться. В театре, если один актер играет две роли в одном спектакле, он не может встретиться с самим собой. В жизни же это случается поминутно. Притом еще чувствуешь, что, пока исполняешь одну роль, другая часть публики ревниво за тобой следит («Что-то Игорек наш сегодня на себя не похож»), а надо еще позаботиться и о том, чтобы те и другие между собой поладили. Хорошо, если текст самой пьесы известен. Но откуда знать, какие замыслы роятся в голове у Сони, у Нины-маленькой, у мамы, наконец?

– Ты считаешь, что это необходимо? – спросил он.

Костя кивнул. Игорь посмотрел на него внимательнее – и охнул: лицо у брата обострилось, побледнело, губы стали темными.

Игорь вскочил.

– Костя, я… – растерянно пробормотал он. – Я идиот, я эгоист… Костя, тебе плохо!

– Молчи, – остановил его Костя, глядя ему в лицо сузившимися глазами. – Ты мне надоел, Гошка, не обижайся. Я только сегодня приехал, а ты мне уже надоел.

– Пойдем домой, пойдем скорее домой! – не слушая его, настойчиво повторял Игорь.

– Во-первых, сядь. – Костя сунул руки в карманы пальто и прикрыл глаза. – А во-вторых, кого мы обрадуем дома своим появлением… в таком виде? Об этом тоже надо подумать. Да сядь же, тебе говорят! – раздраженно прикрикнул он, не открывая глаз.

Игорь присел на край скамьи и растерянно огляделся, готовый в любую минуту сорваться с места и бежать, звать на помощь… Лицо у Кости было совсем неживым, и Игорю стало по-настоящему страшно.

– Давай договоримся, – ровным голосом продолжал Костя, – чтоб больше не было этих испытующих взглядов исподтишка. Мы должны поберечь маму. Да, я немного, скажем так, прихворнул, по собственной глупости…

Он открыл глаза и с усилием повернул голову. Минуту смотрел на Игоря, потом усмехнулся.

– Нет, это не то, что ты думаешь, – проговорил он, – а в общем-то славно, что ты так начитан. Т о – страшный бич, похуже проказы, в течение полугода человек превращается в трухлявый пень. Там это тоже есть, но – Бог миловал. У меня, Гошка, кое-какие нелады с составом крови. Недуг, как видишь, вполне приличный, даже изысканный, для окружающих я совершенно безвреден. Железы опухают… – Он вскинул голову и глотнул. – И слабость нападает иногда.

Игорь молчал. Человек обстоятельный, он давно, еще год назад, прочитал все, что можно было найти, о биологических прелестях Андамана… Выбор там был богатый.

– Ах, Костя, – с отчаянием сказал он, – ну как же ты так?!

Костя выпростал руки, резким движением вытряхнул из пачки еще одну сигарету, закурил, с жадностью затянулся и тут же бросил ее в урну, полную снега.

– С чистюлями как раз и случается, – проговорил он наконец. – Уж кипятил я там все, кипятил, веришь ли – чуть не руки ошпаривал… Ну да ладно. Ши Сейн возил меня к врачу-китайцу. Меня предупредили, чтобы я ни в коем случае не соглашался на переливание крови. Вся штука в том, что от новой крови процессы могут резко ускориться. А я в свою свекольную кровь верю. Еще китаец сказал, чтобы я не отвечал на вопрос, сколько мне лет, – это, видишь ли, тоже опасно. Я почему тебе рассказал? Возможно, мне придется лечь в госпиталь. Даже скорее всего… Так вот, я не хочу, чтобы у наших с тобой стариков это дело связывалось с Андаманом. Что от тебя требуется? Не демонстрировать свою грамотность. В конце концов, кровь можно испортить и здесь. Ты понимаешь, Гошка… – Он повернулся, морщась, поднял руку, вяло положил ее Игорю на плечо. – Я там провел год, возможно, лучший год в своей жизни. Нельзя, чтобы мама все это возненавидела. Нельзя. Тогда мне будет очень тяжело. И даже если… – Игорь посмотрел на него в упор. – Даже если что-то случится, – настойчиво продолжал Костя, – мы постараемся их убедить, что Шитанг ни при чем. Эта работа, ты понимаешь, она меня сделала. Десять таких проектов – и жизнь на земле станет другой. Это святое, Гошка, пусть они любят это так же, как я… Как любили до сих пор. Ты понимаешь меня, Гошка?

Игорь покачал головой.

– Не знаю… – сказал он тихо. – Мама все равно поймет.

– Не поймет! – Костя стиснул его плечо. – Мы с тобой не дадим. Не дадим в обиду Шитанг. Я сам виноват, я сам все испортил…

Он снова прикрыл глаза.

– Ну вот, – пробормотал он после паузы, – уже полегчало. Правда, идти домой еще рановато… Давай походим, разомнемся.

Он посмотрел на Игоря, улыбнулся:

– Ты, я вижу, совсем зажурился. Не бойся, Гошка, дома все пройдет. Видишь, воздух какой здоровый! Мы будем жить своим образом. А ну-ка, повторяй за мной: мы будем жить своим образом.

– Мы будем жить своим образом, – повторил Игорь и не выдержал, тоже заулыбался. – Мы знаешь что сейчас сделаем? – Он посмотрел на часы. – В школе у нас уроки кончились. Пойдем, я тебя с ней познакомлю.

– Да мы как будто уже знакомы, – проговорил Костя. – Виделись на лестнице, даже здоровались. Впрочем, пойдем.

Они поднялись. Увидев, что лицо Кости болезненно сморщилось, а губы стали фиолетовыми и тонкими, Игорь в нерешительности взялся за обе ручки авоськи. Сердце у него опять заныло.

– Ну вот что, последний раз тебе говорю, – прищурясь, сказал Костя. – Еще на меня так посмотришь – я расколю тебе череп, выбью оттуда твои немногочисленные мозги и напихаю банановых шкурок. Запомнил? А теперь веди.

Они подошли к школе как раз в тот момент, когда старшеклассники выходили. Первым братьев увидел Женька.

– Смотрите, ребята! – крикнул он. – Костя Игоряшкин приехал!

Их обступили. Многие знали Костю давно, а уж о его работе на Шитанге было известно всей школе: Игорь несколько раз рассказывал о Шитанге на собраниях, приглашали его и в десятые классы.

– Вы у нас стали общешкольной знаменитостью, – смущаясь, сказала Наташка Оганесян – та самая, которую Соня называла «канистрой». – Приходите к нам в гости, устроим вам встречу, как космонавту.

– И орден вручите? – смеясь, спросил Костя.

Игорь с удовольствием отметил, что он не разучился разговаривать с девчонками – что-что, а это Костя всегда умел.

– Дадим! Колокольчик выпускника.

– Тогда приду. Сто лет не бродил с колокольчиком.

– Мерзнете, наверно? – выскочил Женька.

– Когда-то, сэр, мы были с вами на «ты», – ответил Костя.

Женька смутился и отступил в задние ряды.

– А зачем вам столько картошки? – спросила бойкая Фоменко.

– Соскучился, целый год на бататах сидел. Знаете, что такое бататы?

– Знаем, конечно, – не теряясь, ответила Фоменко. – Мы и не то еще знаем. Скажите: женился Ши Сейн или нет?

– Ого! – Костя был удивлен. – Надо будет написать Ши Сейну, что его женитьба интересует всю нашу школьную молодежь.

Говоря это, Костя все время оглядывался: он искал Соню. Игорь тоже нервничал: его очень волновала эта встреча. Два самых близких ему человека должны были посмотреть друг на друга новыми глазами и, безусловно, понравиться друг другу, иначе все осложнится неимоверно. Кроме того, Игорю очень хотелось спросить, как у Сони обошлось с геометрией, но у ребят, даже у Женьки, спрашивать было неудобно.

– Четверку, четверку получила, – сказала наконец вполголоса и не без язвительности Наташка Оганесян. – Не бойся, никто ее не обидел. Мы ей устроили бы овацию, но без тебя побоялись.

Наташка намекала на случай, который произошел не так давно, в декабре. Муза учинила Соне прогон по всем темам, и Соня выкарабкалась, получила законный «трояк». Тогда еще весь класс за нее переживал: достижения аутсайдеров многие принимают близко к сердцу. И когда Муза торжественно сказала: «Ну вот, ставлю вам „три“, класс разразился аплодисментами. Реакция Сони была неожиданной: она вдруг побледнела и, сказав: „Вы меня что, за идиотку считаете?“ – выбежала из класса.

И тут появилась Соня. Игорь смотрел на нее сейчас глазами Кости и видел то, чего не замечал раньше. Высокая, статная девушка в отлично сшитом пальто, модных сапожках (дядя Жора не отказывал ей ни в чем), в норковой шапочке, бледноватая, с припухшими, как бы не проснувшимися еще глазами. На вид ее можно было принять за учительницу начальных классов, на худой конец – за старшую пионервожатую. Впрочем, одноклассницы почти не уступали Соне во взрослости, быть может, только вели себя проще.

Увидев Костю в центре толпы, Соня задержалась в дверях. Но сзади напирали буйные пятиклашки. Они не терпели никакого промедления, не признавали авторитетов и наверняка столкнули бы Соню со ступенек, если бы она, снисходительно обернувшись, не уступила им дорогу.

– Здравствуй, Игорь, – сказала она, сойдя с крыльца. – Здравствуйте, – чуть более официально проговорила она, обращаясь к Косте. – С приездом.

Каким-то образом ей удалось, чтобы это прозвучало насмешливо.

– Спасибо, – ответил Костя и, обернувшись, весело взглянул на Игоря.

– Ну как? – нетерпеливо спросил Игорь Соню.

– Я полагаю, тебя уже ин-фор-ми-ро-ва-ли, – раздельно произнесла она.

– Ну, тут дела семейные, – сказал кто-то из мальчишек (Игорь не успел заметить, кто именно, но оставалась надежда, что Женька все же заметил). – Пошли, ребята.

– Приходите к нам, обязательно приходите, – повторила Наташка Оганесян. – Вы у нас в плане стоите.

– Вот как? – удивился Костя. – Кто же меня поставил?

– Я, – кокетливо сказала Наташка.

И девчонки со смехом разбежались.

Братья Шутиновы подняли свою авоську, и все втроем (Соня чуть впереди) пошли к дому.

– Послушайте, Соня, – сказал Костя, и Мартышкина чуть замедлила шаг, однако не обернулась. – Приходите к нам сегодня часиков в семь вечера. Игорь за вами зайдет.

– Благодарю вас, – не останавливаясь, ответила Соня. – Несколько неожиданно. Вы же меня совсем не знаете.

– Зато я много о вас слышал, – возразил Костя.

Соня остановилась, посмотрела ему в лицо.

– Ну разумеется! – с усмешкой сказала она. – Игорь доказывал вам, что я не настолько тупа. – И быстро пошла к дому.

– Ты, Костя, не думай… – с тоской сказал Игорь, – это она от застенчивости.

– Я понимаю, – ответил Костя, перехватывая авоську поудобнее. – Все будет хорошо, не волнуйся.

8

Часам к шести вечера прибежала Ирочка: по-видимому, мама все же решилась и известила ее по телефону. Ирочка очень запыхалась. Она влетела в гостиную, как крылатая ракета, и с такой же степенью точности кинулась на шею Косте, который стоял посреди комнаты с простыней в руках (он как раз собирался вешать экран для слайдов). Костя был неприятно удивлен. Он метнул взгляд на маму, которая, лучезарно улыбаясь, стояла в дверях, и, не выпуская из одной руки простыню, другой обнял Ирочку за плечи.

– Родной!.. – проговорила Ирочка, уткнувшись лицом ему в грудь.

В распахнутой шубке, с непокрытой головой (вязаную шапочку она сняла по дороге, и сейчас эта шапочка лежала у дверей на полу. Мама подняла ее и прижала к груди, как святыню), Ирочка была очень киногенична. Игорь стоял на табурете возле балконных дверей (он должен был пришпилить „экран“ к шторе) и наблюдал эту сцену сверху, как оператор. Он чувствовал, что Ирочка тщательно продумала детали по дороге: и распахнутую шубку, и оброненную шапочку, и живописно встрепанные волосы, и слово „родной“. Во всяком случае, обнимая Костю, Ирочка медленно, но настойчиво поворачивала его нужным для себя образом, как будто танцевала с ним медленный фокс, – наверное, он стоял не совсем там, где ей бы хотелось. Оставалось только крикнуть: „Эй, кто-нибудь! Уберите из кадра простыню!“ Но Костя упорно не выпускал из рук волочившуюся по земле простыню и, сумрачно оглядываясь по сторонам, разворачивался вместе с ней. Тогда Ирочка ловко, не глядя, забрала у него простыню и, кинув ее на кресло, снова обвила его шею обеими руками.

– Родной, наконец-то! – заговорила она, целуя его в лоб и щеки. – Как долго тебя не было – целую жизнь! Ты исхудал, весь прокоптился в своих противных тропиках. Забыл меня? Скажи, забыл? Отвык?

– На холостяцких хлебах, – сухо заметила мама.

Лицо ее соскучилось: возможно, ей не понравилось слово „исхудал“, а может быть, она почувствовала, что бурная сцена эта нехороша уже тем, что происходит на людях, как бы напоказ. Не исключено также (впрочем, Игорь этого не видел), что Костя показал ей из-за спины кулак.

Год назад, перед Костиным отъездом, дело совсем уже шло к свадьбе, но, хорошенько разузнав о Шитанге, Ирочка решила повременить. Все ничего бы, но, бывая у них в гостях, она настойчиво повторяла (в шутку, конечно), что вот ее бросают, сдают в камеру хранения, с собой не берут, а Костя слушал и мрачнел. Наверное, в глубине души Ирочка испытывала неловкость, что тропики ее пугали, и пыталась переложить эту тяжесть на Костю, а Костя не возражал. „Если бы она тогда не струсила, – думал Игорь, – все было бы наверняка по-другому и с Костей бы ничего не случилось. Возможно, он и лез во все дебри очертя голову оттого лишь, что ему было на себя наплевать“.

Наконец Ирочка отпустила Костю, отступила на шаг, медленно села в кресло, как будто бы ноги отказывались ее держать. Костя стоял без движения, галстук его сбился набок, руки висели как плети.

– Негодник, не писал целый год! – с ласковой укоризной сказала ему Ирочка. – Чем я перед тобой провинилась? Вела себя как паинька, вот можешь у Нины спросить.

Ирочка работала в деканате того самого факультета, на котором училась Нина-маленькая.

– А что касается „холостяцких хлебов“, – блеснув своими тщательно подрисованными черными глазами, Ирочка повернулась к маме, – то, Нина Ивановна, Косте прекрасно известно, что мои кулинарные способности имеют свои пределы. Я не могу приготовить ни змеиное филе, ни салат из красных муравьев. Правда же, Костя?

– Да, ты права, – ответил Костя. – Тут андаманки дадут тебе сто очков вперед.

– Знаешь, что я придумала? – весело глядя на него снизу вверх, сказала Ирочка. – Ты весь горячий. Надо тебе за отпуск хорошенько остынуть. Хочешь, поедем с тобой в Карелию? В мае будет такая возможность.

– Прекрасная идея! – в тон ей ответил Костя. – Надо ее хорошо обсудить. Пойдем, я помогу тебе раздеться.

Он протянул Ирочке руку, она легко поднялась, с намерением еще раз его обнять, но он отстранился.

– А что сегодня будет? – посмотрев на Игоря, который прилаживал „экран“, спросила она. – Я, кажется, вовремя поспела?

– Удивительно вовремя, – ответил Костя и вывел ее в прихожую.

Стоя на стуле, Игорь посмотрел им вслед. „Из-за нее, из-за нее все случилось!“ – подумал он.

– Хорошая девушка, самостоятельная, – неуверенно проговорила мама, подойдя ближе к Игорю, чтобы ему помочь.

– Эх, мама, мама! – тихо сказал Игорь. – Я же тебя предупреждал.

– А что? Что такое? – с вызовом спросила мама. – Опять я что-нибудь не так сделала?

Минут через двадцать все было уже почти готово. Отец и Костя возились на кухне, обе Нины, большая и маленькая, носили блюда с закусками и ставили на обеденный стол. Он был придвинут к дивану, стоявшему у задней стены, чтобы никто не сидел спиной к „экрану“. В центре комнаты стояла бельевая тумба, на ней полуавтоматический проектор – единственная покупка Кости, которая напоминала о валютных заработках. К музыке Костя был решительно глух, и купить на каба-эйском рынке хоть завалященький японский магнитофон ему не пришло в голову. А все остальные его приобретения были – как бы это получше сказать?… – естественного происхождения. Меч рыбы-пилы висел на стене над телевизором. Стручок на шелковом шнуре – в прихожей у телефонного столика, на том самом месте, с которого была снята журнальная фотография. Бамбуковый пулемет грозно топорщился на шкафу. Коралловые ветки, раковины и прочие редкости рассредоточились по комнатам и сразу же привыкли к своим местам. Одни лишь кокосы, до которых у Кости не доходили руки, валялись, перекатываясь по полу, и то и дело оказывались у дверей, где кто-нибудь о них спотыкался.

Игорь слонялся по квартире без дела. На душе у него было пасмурно. Желтая тень висела под белым потолком квартиры, и эта тень была – Костина болезнь. „Нет, этого не может быть! – успокаивая себя, думал Игорь. – Все слишком хорошо, так не бывает, когда хорошо“.

Костя подавал ему знаки, чтобы он отправлялся за Соней, но Игорь не решался: интуиция подсказывала ему, что все кончится „кипежем“, а Ирочкин приход только усугубил обстановку.

Ирочка настроилась было помогать мужчинам на кухне, но Костя без церемоний выставил ее вон. Тогда она принялась за Игоря:

– Что с тобой, Игорек? Ты сегодня какой-то подавленный. Неприятности в школе?

Игорь пристально посмотрел на нее. На Ирочке было платье столь совершенное, что казалось явлением природы, – черное, с яркими красными цветами, напоминавшими разом и о горестях разлуки, и о неистребимом жизнелюбии. Ожерелье из крупных гранатов, явно фамильного происхождения, очень шло Ирочке и подчеркивало ее кастильскую красоту. Впервые Игорь со смутным беспокойством подумал, что Соня одевается не так уж безукоризненно, и было бы много лучше, если бы свои платья шила она сама. Наталья Витальевна была слишком щедра на „беечки“: самое слово это Игорь впервые услыхал в доме Мартышкиных. „А можно без беечки?“ – спрашивала Соня, примеряя новое платье. „Нельзя“, – категорически отвечала Сонина мама, как будто речь шла о нарушении этических норм.

– Так что с тобой, Игорек? – допытывалась Ирочка.

– А-а, голова что-то болит, – пробормотал он, краснея.

– Да, да, конечно, столько впечатлений, – поддакнула Ирочка и, чем-то озабоченная, стала ходить за ним из комнаты в комнату по пятам. – Вы что, кого-нибудь ждете?

– Нет, никого, – ответил Игорь и снова покраснел.

Ирочка испытующе на него посмотрела, катнула ногой, обутой в вечернюю туфельку, желтый кокос.

– О боже мой! – сморщив нос, сказала она. – Повсюду эти жуткие печати. Зачем это, а?

– Вывоз семян запрещен, – коротко объяснил Игорь.

– Ну так что же?

– А Косте разрешили. Это печать департамента ирригации.

Он поднял кокос и перенес его на другое место, подальше от ее нарядных туфель.

Ирочка опять пошла за ним. Божок, стоявший на маленьком столике в углу, ее заинтересовал.

– Ой, что это?! – воскликнула она. – Какой этруск прелестный!

Игорь едва успел перехватить ее пухлую руку, протянувшуюся к божку. При этом он с удивлением отметил: слово „этруск“ поразительно точное, насколько он смог судить, – такого же, с оплывшим животом, толстяка он видел на фотографии этрусского надгробья, – и не мог не позавидовать Ирочкиной зоркости. Вообще… вообще они были в чем-то близки, он и Ирочка, это витало в воздухе, хотя никем никогда не формулировалось. В лучшие времена Ирочка с ним часто беседовала, ей сразу удалось найти верный тон старшей сестры. У Нины-маленькой это получалось намного хуже.

Как бы то ни было, он поспешно и не совсем вежливо схватил свое сокровище и сунул в нагрудный карман рубашки: божка он берег для Сони, как Костя берег для него самого.

Ирочка с удивлением на него посмотрела, но ничего не сказала.

– Не понимаю этих дурацких предрассудков, – с неожиданной злостью заговорила она после паузы. – Отчего, когда люди собираются вместе, они тут же начинают готовить еду?

Это был риторический вопрос, и Игорь смолчал.

– Ну, добро бы в старые времена, – говорила Ирочка, расхаживая по комнате, как чайка. Да, она была похожа на чайку в своем цыганском платье и дорогих гранатовых бусах: и профиль у нее был чаячий, и озабоченные движения головы, и походка, и выражение круглых глаз. Должно быть, она любила и умела злиться, а веселенькой становилась только напоказ. – Добро бы в старые времена, когда обильная еда сама по себе была праздником, когда даже вид накрытого стола вызывал оживление. Теперь же каждый у себя дома может покушать не хуже, притом по собственному вкусу, ничью стряпню не расхваливая. Не понимаю, не понимаю! Вместо того чтобы смотреть друг на друга, кто-то нас заставляет с неестественным азартом поедать чужие винегреты, пачкаться в жиру, любоваться коллективным ковырянием в зубах. Да еще пить вино – и тоже в принудительном порядке. Я не права, Игорек? Или ты любитель застолий?

Ирочка любила поговорить и делала это по-мужски, энергично. В другое время Игорь с удовольствием подхватил бы тему, но сейчас было не то настроение.

– В гости надо приходить натощак, – сказал он, – а не наедаться заранее в одиночку.

– Ого! – Ирочка тонко улыбнулась. – А ты стал злой, Игорек. Взрослеешь, мудреешь.

По-видимому, она все же обиделась, потому что, постояв в дверях минуту-другую, повернулась и вышла.

„Должно быть, в ванную, – подумал Игорь, – подрисовывать глазки“.

Тушка „этруска“ мягко пульсировала возле самого его сердца. Любопытно, к кому перейдет этот божок от Сони?… Но эта мысль, едва мелькнув в голове, тут же заглохла: ни к кому, пока ни к кому.

– За сто-ол, за сто-ол! – нараспев позвала мама.

Отец, Ирочка, Нина-маленькая, Костя – все столпились в дверях гостиной. Началась неловкая процедура усаживания. После долгих пререканий, отнекиваний и реверансов отец занял правый конец стола, спиной к боковой стенке, мама зарезервировала за собой другой торец, ближе к двери, чтобы удобнее было бегать на кухню. Ирочку как почетную гостью (именно так выразился Костя) попросили сесть на диван, в самом центре, откуда, впрочем, экран было видно хуже всего, потому что диван был довольно низок, и Ирочка, принужденно смеясь, призналась, что она совсем здесь утопла. Игорь, нахохлясь, забился в самый угол дивана, ближе к отцу. Нина-маленькая села возле матери. Костя стоял возле слайд-проектора и выжидательно смотрел на Игоря. Ирочка похлопала рукой по дивану рядом с собой – он ее, казалось, не видел.

– Ну, в чем дело, Гошка? – с досадой спросил Костя. – Ты сделал, как тебе было сказано?

Игорь покачал головой. Сердце у него гулко заколотилось. Он понял, что Костя настроен решительно и, как от визита к зубному врачу, тут не отвертишься.

– Ну, хорошо, вставай! – безжалостно сказал Костя. – Вместе пойдем.

Все заволновались, заговорили, кроме Игоря, который, сутулясь, стал вылезать из-за стола.

– Куда? Зачем? – недоумевала мама. – Всего хватает!

– Некрасиво как-то получается, – говорил отец. – Только уселись…

– Смотрите, мы всё здесь без вас съедим! – резким чаячьим голосом крикнула Ирочка, притворяясь веселой, хотя недоумевала не меньше, чем все. – Всю эту вкуснятину съедим, ничего не оставим!

Нина-маленькая хотела было тоже принять участие в общем хоре недовольства, но взглянула на Игоря, потом на Костю – и, по-видимому, все поняла.

– Надо предупреждать заранее, – сказала она, фыркнув, наклонилась к маме и что-то шепнула ей на ухо.

Лицо у мамы вытянулось.

– Костенька… – жалобно проговорила она. – А может, это…

– Да, мама? – подняв брови, Костя повернулся к ней. – Я тебя слушаю.

– Неудобно как-то… – растерянно проговорила мама. – Сережа, скажи!

Она обратилась за поддержкой к отцу. Отец нахмурился, соображая, посмотрел на Нину-маленькую, та сделала движение губами, и отец понял.

Лицо его прояснилось.

– А что? – сказал он. – Хорошая идея! И очень вовремя. Сходите, сходите.

– Ну что, ну что такое? – засуетилась Ирочка, подпрыгивая на диване: ей, разумеется, больше всех было нужно. – Мне тоже интересно!

И мама сдалась.

– Розовую рубашечку надень… – сказала она Косте. Поднялась и пошла на кухню.

– Ну вот! – Костя весело хлопнул Игоря по плечу. – А ты сомневался. Пойдет мне розовая рубашечка?

Игорь молчал. Он чувствовал: не кончится это добром.

9

Дверь им открыл дядя Жора. Точнее, он долго пыхтел, возясь с замком, и приговаривал, будто на руках у него был младенец: