Текст книги "Из-за девчонки (сборник)"

– А вот и наша мамочка пришла… Наша мамочка ключик забыла.

– Что, у них маленький родился? – вполголоса спросил Костя.

– Н-не знаю… – пробормотал Игорь, и Костя засмеялся.

Костя был очень красив сейчас: в костюме, при галстуке, он не казался таким худым, и розовая рубашка, мама права, очень его молодила.

– Да ты не трусь! – сказал он, видя, что Игорь отступает в сторону. – Не свататься идем, слава богу.

Наконец дверь открылась. Дядя Жора, держа за руку Ивана, прищурился, вгляделся в лицо Кости.

– Простите?… – вопросительно проговорил он.

Улыбаясь, Костя хотел было назвать себя, но его перебил Иван.

– Желтый какой-то пришел, – сказал он басом. – Чего смотришь? Сейчас убью теба…

У него это убедительно получилось: „теба“, а не „тебя“. Чувствовалось, что такой человек шутить не станет.

– Вот это да!.. – сказал Костя. – Здорово же у нас соседей встречают!

Тут дядя Жора взглянул на выступившего вперед Игоря, и личико его осветилось догадкой.

– Котька! – радостно вскрикнул он и кинулся через порог обниматься. А поскольку все, что он делал, он делал от души и чрезвычайно эмоционально, эти объятия заняли продолжительное время. – Котька, Костенька! – то отстраняясь и глядя на Костю слезящимися глазами, то вновь кидаясь ему на шею, приговаривал дядя Жора. – А возмужал! А загорел! Не-уз-на-ва-ем! Честное слово, неузнаваем!

Поскольку на площадке было свежо, а Иван был одет в легонькую рубашонку и колготки, Костя бережно, но настойчиво водворил дядю Жору в прихожую, впустил Игоря и захлопнул за своей спиной дверь.

– Радость-то какая! – суетился, пятясь, дядя Жора. – Ну, проходите, гости дорогие. У нас, правда, не прибрано: родственница из Брянска приехала, с Натальюшкой по магазинам пустились, а я вот сижу…

Он был, разумеется, „в неглиже“ и, спохватившись, убежал в ванную комнату одеваться. Костя присел на корточки, взял за плечи Ивана.

– Так, значит, в Брянске таких выращивают? – спросил он.

– Каких таких? – поинтересовался Иван, глядя исподлобья. За эти полгода он заметно подрос, но оставался таким же букой.

– А таких – лютых.

Ивану это слово понравилось.

– Ага, я лютый, – сказал он. – А вы за тетей Соней пришли?

– За тетей Соней, – ответил Костя, присаживаясь к столу. Игорь стоял, он и ему кивнул: садись, не стесняйся. – А ты откуда знаешь?

– Она не пойдет, – сказал Иван. – Ей это сдалось на черта.

И видимо, считая, что предмет разговора исчерпан, он сел у ног гостей на палас и стал, бибикая и фыркая, возиться с игрушечной машинкой. Время от времени он, впрочем, поднимал личико и смотрел на гостей смышлеными карими глазами.

Вбежал дядя Жора. Он был уже в синем спортивном костюме и стал похож на немолодого боксера в весе пера.

– Ну, рассказывай! – придвинув стул поближе, возбужденно проговорил он. – Что, допекают инсургенты?

– Про инсургентов тебе лучше Игорь расскажет! – с усмешкой ответил Костя. – А про другое – долго, весь отпуск как раз и займет. Давай-ка к нам поднимайся: я сейчас слайды буду показывать.

– Нет, Котя, не могу, – сокрушенно сказал дядя Жора. – Ивана одного не оставишь. С огромной бы радостью, но увы…

– Сам-то когда такого заведешь? – поинтересовался Костя.

– После тебя, дорогой, после тебя, – парировал дядя Жора. – У меня все же дочка на выданье, не забывай. Твоя очередь.

– В таком случае, может быть, дочку отпустишь? – предложил Костя. – Они ведь, я слышал, с Игорем не разлей вода, так что скучно ей не будет. Дома она?

Дядя Жора покосился на закрытую дверь и сказал, отчего-то понизив голос:

– Дома. Сейчас позову.

Он помедлил, откашлялся, потом громким фальцетом прокричал:

– Сонюшка! Сонюшка, выйди, пожалуйста!

Пауза. Из-за двери – ни звука.

– Сонюшка! – вновь воззвал дядя Жора.

Тишина. Игорь сник.

– Может быть, она спит? – предположил Костя.

– Нет, не спит она, – сказал вдруг Иван. – Вон они, ноги ее. В красных тапочках, у двери стоят. Я вижу.

– Сонюшка! – безнадежным голосом повторил дядя Жора.

– А теперь отошла, – радостно сообщил Иван.

Наступила неловкая пауза. Игорь стал было подниматься, но Костя взглядом приказал ему: сиди.

– Так и живем, – тихо сказал дядя Жора. – Ты уж извини меня, Котя, что обременяю тебя своими заботами… Да не с кем поговорить.

Мучаюсь, как не знаю кто… Как собака.

Костя сочувственно молчал.

– Вот – моя семья. – Дядя Жора широко развел руками. – Я их без памяти люблю, обеих моих девчонок. Счастлив не знаю как. Без них я никто. Понимаю, что назвать меня отцом такая взрослая девочка может лишь с усилием: не представителен, суетлив, что уж там говорить. Ладно, не гонюсь за этим, могу любить и просто так, без отдачи…

Костя бегло взглянул на Игоря.

– В чем же проблема? – спросил он.

– Губит себя мне назло, – горестно сказал дядя Жора, – демонстративно не хочет учиться. Доказывает, что без меня было лучше. Но я-то, я что могу сделать? Наверно, ты был прав три года назад… Помнишь наш разговор? (Костя кивнул.) Я слишком долго тянул. Знал, что Наталья одна, всеми брошена, мучается с ребенком, и все колебался: нужен я им или не нужен. Вот моя осторожность мне и аукнулась…

– Георгий Борисович, – не выдержал Игорь, – дело обстоит несколько иначе…

– Гоша, помолчи! – строго сказал ему Костя.

– Нет, почему же? – печально улыбаясь, возразил дядя Жора. – Игорь у нас свой человек…

И в это время открылась дверь, и Соня в простом, но красивом голубом платье (темно-рыжие волосы рассыпались по плечам) вышла из маленькой комнаты.

– Я готова, извините, что заставила ждать, – без остановки проговорила она и пошла в прихожую.

Игорь вскочил и побежал за ней, Костя задержался.

– Ты красивая сегодня, – сказал Игорь на площадке. – Ты красивее всех.

– Да? – вяло отозвалась она.

Веселый, улыбающийся, появился Костя.

– Не правда ли, Константин Сергеевич, – проговорила Соня, – такое впечатление, что в Москве все только обо мне и говорят?

10

Дверь у Шутиновых открывалась беззвучно, и, стоя уже в прихожей, Игорь, Соня и Костя услышали мамины слова:

– Не к лицу школьнице так долго наряжаться. Если накрашенная придет, не пущу на порог, честное слово.

– Ишь, развоевалась! – засмеялся отец. – Пустишь – в каком угодно виде.

– Эй, осторожнее про нас! – крикнул Костя. – Мы уже прибыли!

– Года не прошло… – отозвалась после паузы Нина-маленькая.

Игорь с беспокойством взглянул на Соню: напряженно улыбаясь, она посмотрела в зеркало возле вешалки, прищурилась на Ирочкину шубку, поискала глазами ее сапоги, нашла, пренебрежительно дернула плечиком. Собственная внешность, по-видимому, Соню не волновала: она не стала „обираться“ (так суету у зеркала называла Нина-маленькая) и вопросительно повернулась к Косте. Разумеется, она была права, ожидая от него, как от старшего, указаний, но на какой-то миг Игорь ощутил необязательность своего здесь присутствия и удивился этому новому для себя ощущению.

– Вперед! – Костя взял их обоих за плечи, подтолкнул.

„А ведь это уже было когда-то, – подумал Игорь. – Именно здесь, возле этого зеркала, именно со мной… Моя девушка, сцепив пальцы, строго смотрит на меня, а Костя обнимает нас обоих за плечи и говорит: „Ну, вперед“. Чепуха какая-то, не могло этого быть! Просто очень хотелось, чтобы именно так было. И вот – это есть“.

„Что такое жизнь? – вяло думал Игорь, идя вслед за Соней по коридору. – Цепочка таких вот мгновений, половина из них – кажимости. Бусы. Временами – цветные камешки, а то просто голая серая нитка“. Мысль была мощная, но додумать ее Игорь не успел: они вошли в гостиную.

Бог ты мой, сколько глаз! Самый воздух, казалось, был расчленен на немигающие карие, серо-рыжие, голубые фасетки.

– Добрый вечер, – спокойно, почти равнодушно сказала Соня.

– Здравствуй, Сонечка, здравствуй, – приветливо отозвалась мама. – Проходи, пожалуйста, садись на диван. Сережа, пропусти Соню.

У Игоря отлегло от сердца: первую опасность, кажется, пронесло. Было два варианта: „Лучше поздно, чем никогда“ и „Редкая гостья“, но мама ими не воспользовалась. Возможно, решила приберечь напоследок.

Соня без труда, как будто ей не мешали ни ножки стола, ни валик дивана, ни острые углы большого стола, прошла на свое место, села рядом с Ирочкой. Обе красавицы быстро взглянули друг на друга, улыбнулись мудрыми улыбками, обменялись вполголоса парой слов, как мушкетеры перед дуэлью. Игорь хотел было протиснуться на диван вслед за Соней, но его позвал с кухни Костя.

– Совет на будущее, – сказал Костя, взяв Игоря за пуговицу рубашки, – не мешай человеку осваиваться. Пусть сама решает, как себя вести.

„Официальное открытие вечера“ состоялось около восьми. Ирочка настояла на том, чтобы сидеть между братьями, и была чрезвычайно оживлена.

– Ой, как мило, как славно, как уютно! – повторяла она. – Не хватает только одного человека.

– Это кого? – спросил отец, откупоривая бутылку „Лидии“ – любимого вина обеих Нин.

– Ну как же! – игриво сказала Ирочка. – Нас семь человек, а должно быть восемь. Природа не терпит пустоты…

– Что-то очень сложное ты вещаешь, – вся покраснев, проговорила Нина-маленькая. – Природа снисходительна. Уж если она нас с тобой терпит…

Соня фыркнула, и Игорь почувствовал, что в твердыне Нинкиной позиции появилась первая трещинка: на этой платформе они с Соней могли найти общий язык.

Но Ирочку смутить было не так-то просто.

– Ладно, ладно, – дружелюбно сказала она. – Не красней, тут все свои. Ох, я напьюсь сегодня, непременно напьюсь!

Между тем Шутиновым было прекрасно известно, что „напиться“ Ирочка неспособна. Когда за ней никто не следил, она переливала свое вино в свободные фужеры.

– Ну, – сказал отец, – ну, Костенька, долго мы ждали этого часа, сынок, ох как долго!..

– Хочешь „Байкальчику“? – шепнул Игорь, подтолкнув Соню локтем.

– Нет, я выпью вина, – громко ответила Соня, не принимая шутки. – Только немного.

– Сегодня можно, – сказал отец, наливая ей. – В порядке исключения, я отвечаю. Даже справку в школу могу написать.

Все заняли свои места, притихли.

– Дорогой сынок… – Отец встал с рюмкой в руке. – Страшно подумать, как далеко тебя занесла судьба. Пешком не дойдешь, на поезде не доедешь. Ты делаешь там хорошее дело, а мы здесь…

При этих словах Костя тоже поднялся. Ирочка смотрела на него с выражением беззаветной любви и преданности. Соня потупилась (наверно, она ждала, что будет сказано или сделано что-то неуместное), мама всхлипнула, лицо ее зарумянилось. Отец строго глянул на нее и чуть изменившимся голосом продолжал:

– А мы здесь ждем тебя, любим тебя и верим, что ты не посрамишь ни чести нашей земли, ни доброй фамилии Шутиновых.

Все стали недружно подниматься (с дивана вставать было сложно), чокаться с Костей, говорить ему разные трогательные слова. „И никто не знает, – подумал Игорь, – что он никогда, никогда больше туда не вернется…“ Наверно, Костя думал о том же, потому что он побледнел, нахмурился, левая рука его крепко сжала край стола, так что суставы пальцев стали белыми.

Поднялась обычная застольная суета: звон вилок, передавание друг другу тарелок и блюд. Минут через двадцать, после тостов „за процветание земли андаманской“ и „за добрых людей, с которыми ты там встречаешься“, завязались разговоры: отец расспрашивал Соню о брянских способах засолки грибов, а она охотно и со знанием дела ему отвечала, не переставая, однако, при этом прислушиваться, о чем говорят Костя и Ирочка. Костя заметно повеселел: он по-дружески подтрунивал над Ирочкой, излагая ей теорию переселения душ, да так забавно, что Нина-маленькая покатывалась со смеху, а мама с умилением на Костю смотрела.

– Ты понимаешь, – внушал Костя Ирочке, а она всем своим видом показывала, что это захватывающе интересно, – важнее всего угадать свое предыдущее существование. Если ты, к примеру, в прошлый раз была доктором наук, а в этот раз поднялась только до кандидатской степени, то в новом существовании тебе уже выше ассистента не подняться. Так можно дойти бог знает до чего.

– До чего же? – поинтересовалась Ирочка.

– А до улитки, например. Если же ты не оправдаешь себя как улитка…

– Мне все равно! – перебила его Ирочка. – Я согласна быть хоть улиткой, хоть вирусом, лишь бы снова и снова рождаться. Ты знаешь, Костенька, эта философия мне очень подходит. Я с юных лет чувствовала, что буду практически бессмертна. И еще я вспоминаю, как была пчелой, рыбой, просто другим человеком, даже мужчиной. Возможно, я была раньше Игорем, а может быть, – тут Ирочка многозначительно посмотрела Косте в лицо, – а может быть, и тобой.

Тут Соня резко оборвала разговор с отцом и, повернувшись к Игорю, тихо сказала:

– Мне пора.

Игорь растерянно посмотрел на нее:

– А как же слайды?

– Мне пора, – зло и решительно повторила она.

Но в это время задвигались стулья, все стали подниматься. Нина-маленькая, Ирочка и отец отправились на лоджию курить, Костя подошел к проектору и принялся его настраивать, а Соня с Игорем остались сидеть на диване. Мама начала убирать со стола.

– Нина Ивановна… – проговорила Соня и встала.

– Помочь мне хочешь? – спросила мама. – Ну помоги, помоги. Вот тебе фартучек…

„Ну мама, ну умница! – с восхищением подумал Игорь. – И фартучек под рукой оказался… Нет, все-таки в женщинах заложена древняя мудрость“.

Порозовев, Соня посмотрела на Игоря, потом на Костю (тот, морщась, возился с проектором и делал вид, что все происходящее его не касается), быстро и ловко повязала фартук и принялась собирать тарелки. Игорь еще ни разу не видел ее в хозяйственных хлопотах и любовался каждым ее движением.

– Сонечка, отчего же ты к нам не заходишь? – с укоризной спросила мама. – Наверно, Игорь плохо тебя приглашает. И заниматься вы могли бы у нас: вся эта комната в полном распоряжении Игоря.

– А Константин Сергеевич? – спросила Соня.

– Что „Константин Сергеевич“? – не поняла мама.

– Он тоже должен где-то жить, – пояснила Соня. – Ему за отпуск отдохнуть надо.

– Он будет отдыхать с Ирой в Карелии, – сказала мама. – А отдохнет – опять на год уедет. Так что Константин Сергеевич вам не помеха. Приходите к нам, хоть через день, а то неудобно.

– Хорошо, спасибо, – коротко ответила Соня, и по ее тону Игорь понял, что этому не бывать.

Соня и мама понесли посуду на кухню, а Игорь сидел и смотрел им вслед. „Интересно, – думал он, – какая ей разница – там или здесь? Ну, добро бы мы целовались, позволяли себе что-то лишнее… Разговариваем и ссоримся, миримся и опять разговариваем. Почему она не хочет сюда приходить? Не хочет знать, как я жил раньше, каким был маленьким, какие истории со мной случались, какие слова я в детстве говорил? Почему, когда я смотрю ее детские фотографии, у меня сердце болит от жалости к ней, маленькой, и еще от обиды, что меня не было с ней тогда? Почему она ни разу меня не попросит: „Расскажи о себе“? Разве она все обо мне знает?“

Эти мысли никогда не приходили Игорю в голову в Сониной комнате. Там, у нее, все было настолько полно ею, что Игорь и сам не решился бы принести в это святилище свою детскую фотографию, а тем более завести монолог о себе.

„Она любит только себя, и никого больше, – подумал Игорь. – Ни на что другое у нее не остается сил. Потому она так равнодушна ко всему остальному, ей достаточно самой себя. Что ж, тем хуже для тебя, заунывный дебил. Все равно это ничего не меняет. Все твое – при тебе“.

Игорь погладил себя по карману, где лежал его пузатый „этруск“… Вдруг он почувствовал на себе Костин взгляд. Костя смотрел на него без улыбки, склонив лысоватую голову к плечу и как будто к чему-то прислушиваясь.

„Эгоист, – обругал себя Игорь, – разнюнился, жалко себя стало!“

– Помочь? – спросил он, поспешно вставая.

Костя покачал головой:

– Все готово. Созывай народ.

По просьбе женщин большой стол был отставлен к стенке, и все расположились на диване и стульях, как в первом ряду бенуара. Свет погас, вентилятор в проекторе зажурчал, экран засветился. Соня сидела выпрямив спину. Игорь нечаянно коснулся ее локтем, она вздрогнула и отодвинулась. «Крапива, – подумал Игорь. – Ну отчего столько злости? Откуда? К кому? К безвредному дяде Жоре? А что он ей делает? Ну, пусть там сложно, но его же здесь нет. К Косте? А он-то чем ей мешает? Нет, Костя тут ни при чем – пожалуй, даже наоборот». «Роль человека в обществе», «ловкач из-за границы» – все это Соней забыто, Игорь чувствовал. Костя понравился Соне, да по-другому и быть не могло. «Родители, Нина-маленькая? Нет, здесь сплошной „детант“, стопроцентное миролюбие, прямо хоть пиши с них со всех картину „Чаепитие в Мытищах“ или вроде того. Ирочка? А чем ей мешает Ирочка? Скорее всего, они больше никогда не увидятся. Так кто же ее раздражает? Может быть, я? А может быть, вообще все люди?!»

Тут на экране вспыхнула сияющая зелень Андамана – крупнолистая, всклокоченная, усыпанная большими фиолетовыми цветами. Просторное серое двухэтажное здание, кажущееся таким незначительным под гигантскими куполами акаций.

– У меня здесь около тысячи слайдов, – сказал Костя, – но я не стану злоупотреблять вашим терпением. Покажу только первую сотню, самое общее представление. Начнем, так сказать, с парадного подъезда. Это аэропорт Каба-Эя, а вот шоссе, ведущее в столицу (аэропорт пропал, по экрану зазмеилась синяя лента хорошо асфальтированной дороги, по обе стороны которой – заполненные разноцветной водой прямоугольники рисовых полей). Дело к вечеру, жаль, что вы не слышите кваканья лягушек: царственный хор! Вот – центральная улица, проспект Конституции, Дворец правительства, монумент Независимости, главная пагода…

На экране, мелькая, полыхал золотой фейерверк.

– Не так быстро! – взмолилась Нина-маленькая.

– Всю эту экзотику я тоже видел проездом, – ответил Костя. – Это не главное.

– Ну хорошо, давай главное, – разрешила Ирочка, и Соня бросила на нее острый взгляд. А может быть, так показалось Игорю, потому что в глазах ее блеснули золотистые отсветы пагод с экрана.

– А вот моя столичная резиденция, – после паузы проговорил Костя. – Здесь я останавливался, когда приезжал в Каба-Эй.

Над черным домиком с пустыми, без стекол, окнами, забранными крупной решеткой, поднималось ликующее, какое-то первомайское дерево, усыпанное огненно-красными цветами. Пять-шесть бананов «на огороде» (большие, выше человеческого роста, пучки длинных расчлененных листьев, между которыми свисали тяжелые, как люстры, гроздья плодов), очаг перед домом, возле очага – семья: мужчина, голый по пояс, в длинной клетчатой юбке, с устало опущенными натруженными руками; маленькая, смущенно улыбающаяся женщина, юбка на ней поднята до подмышек, плечи и руки обнажены; ряд детишек, те, что постарше, одеты как взрослые, средние – в коротких зеленых юбчонках и штанишках, малыши голенькие совсем, смуглые и крепкие, как грибки.

– Стены черные оттого, что пропитаны смолой, – пояснил Костя, – а карнизы, видите, резные, как у нас в деревне, белые.

– Господи, зачем же решетки на окнах? – спросила Ирочка.

– От летучих мышей, – просто ответил Костя.

Стало тихо.

– Это Маун, никак? – спросила мама.

– Он самый, в кругу семьи. – В голосе Кости слышалась улыбка. – Это его бунгало… Пожалуй, самое красивое в городе.

– А что, ты в гостинице не мог остановиться? – спросила Ирочка.

– Видишь ли, гостиниц в нашем понимании там попросту нет, – помедлив, ответил Костя. – Вообще столица сильно перенаселена. Люди перебираются из провинции: кто спасается от мятежников, кто от голода. Катастрофически не хватает земли. Когда видишь, на каких крохотных участочках копошатся люди, просто оторопь берет. Вот мы и подготавливаем осушение доброй трети национальной территории, заболоченной и к тому же засоленной морскими приливами.

Щелкнула кнопка дистанционного управления, экран мигнул коричневым.

– Посмотрите на Шитанг во всей его красе, – с гордостью сказал Костя.

Обширное, до горизонта, пространство, залитое жидкой грязью, кое-где подсыхающей на скрюченных корнях деревьев.

– И ты по этому ходил?! – ахнула Нина-маленькая. – Да тут же, наверно, крокодилы, змеи, пиявки!

– Всего понемногу, – ответил Костя.

Снова тишина.

– Да, заграница-а… – протянула Ирочка.

И все услышали, что мама плачет. Она всхлипывала в темноте и вытирала слезы бумажной салфеткой.

– Ну, ты что, мать, ты что? – Отец подсел к ней, погладил по голове.

– Вот как дорого… – пробормотала мама. – Вот как дорого денежки-то достаются…

– Эх, надо было этот кадр вынуть… – сказал Костя. – Смотри, мама, вот наш верхний лагерь. Прямо в пальмовой роще, видишь? Сидим себе и пьем кокосовое молоко.

Теперь на экране была умиротворяющая зелень, озаренная солнцем, под перистыми листьями пальм – хижины и палатки, двухколесная арба, дремлющий черный буйвол, рядом – голубой «джип».

– Земляная дамба вдоль побережья, сеть каналов и дренажных канав – и весь Шитанг превратится вот в такой райский сад.

– И ради этого надо тратить свои лучшие годы… – печально проговорила Ирочка.

Костя обернулся и ничего не ответил. Соня пошевелилась. Игорь посмотрел на нее: она глядела на Ирочку с выражением угрюмой ненависти.

– У каждого своя работа, – сказал отец. – У Кости – вот такая. И в этом доме все к его работе относятся с любовью и уважением. И с пониманием, я бы еще сказал. Прошу меня извинить, что так прямо, по-стариковски…

Он встал и, сутулясь, пошел в прихожую.

– Вы меня не так поняли, Сергей Сергеевич! – крикнула ему вдогонку Ирочка, но он не остановился, не обернулся, на ходу набивая табаком свою трубку. – Нина Ивановна, я ничего дурного не хотела сказать о Костиной работе. Наоборот, он герой, мученик, лучшие годы жизни он теряет в этой… я хочу сказать, в этих ужасных условиях.

И в это время Костя что-то сказал. Фраза эта, короткая и певучая, на андаманском языке, была печальна, как оборвавшийся птичий крик. Все замерли. Костя сидел, повернувшись спиной к экрану, на котором золотились и сияли андаманские кущи. Ши Сейн и Маун стояли под пальмами в глубине рощи и сосредоточенно оттуда смотрели. По их лицам нельзя было понять, улыбаются они или щурятся на солнце.

– Что это было? – спросила Нина-маленькая.

– Песня, – ответил Костя. На фоне солнечного экрана лицо его казалось темным, почти черным. – Есть там такая песня: «Я вернусь через полгода, когда кончатся дожди…» Мы ее пели втроем, когда прощались.

– Ну-ка, ну-ка, еще раз, – сказала мама.

Костя оглянулся на экран.

– Произношение у меня… не ахти. Ребята всегда смеялись.

– Все это очень интересно, – сказала Ирочка и встала, – интересно и поучительно. Но, Костенька, прости, я засиделась. Мне ехать далеко и завтра рано вставать. Спасибо, Нина Ивановна, за гостеприимство. Может быть, кто-нибудь проводит меня до дверей?

Костя поднялся.

– А насчет Карелии ты подумай, – сказала Ирочка, мельком взглянув на Соню. – Путевки на конец мая. Ты в это время еще будешь в Москве?

– Куда же я денусь! – усмехаясь, ответил Костя.

Когда они вышли, мама сказала:

– Не так как-то всё. По-моему, она обиделась.

– Ее не обидишь, – возразила Нина-маленькая.

Некоторое время все оставшиеся сидели в темноте молча, глядя на зеленый экран. В прихожей завязался взволнованный разговор.

– Ради тебя прибежала, ради тебя оказалась в такой унизительной ситуации, – быстро говорила Ирочка, и по голосу ее было понятно, что она плачет. – Как я могу тебе еще доказать, что люблю тебя, что жизни без тебя не вижу?

Костя что-то глухо ответил.

– Да не могу я любить его по обязанности, этот твой ненавистный Шитанг! Он нас разлучил, он разрушил твое здоровье!.. Молчи, я знаю, потому что я тебя люблю… Да, я испугалась, я проклинаю себя за это, но ведь и ты не посчитался со мной! Костя, ну посмотри на меня, как раньше, Костя!

Дальше слушать было невозможно. Игорь встал, намеренно громко закашлялся, подвинул стулья, снова сел. Голоса стали тише. «Ты тоже дебил, – мрачно подумал Игорь. – Находишься во власти стереотипа: ах, пошлячка, ах, мещаночка! А человек страдает…» Он зорко посмотрел на мать и сестру: расслышали ли они Ирочкины слова о здоровье? И по их отрешенным лицам понял: расслышали. Знают. Давно уже знают.

– Мне кажется, мама, – сказала вдруг сестра, – надо перерыв сделать.

– Вот правильно, – отозвалась мать. – Ребятки пусть посидят, а мы пока чай поставим.

И они отправились на кухню, к отцу.

Соня и Игорь сидели в зеленоватом полумраке, отодвинувшись друг от друга, не произнося ни слова, как чужие. Казалось, что с экрана, из пальмовой глубины, веет теплый душистый ветер: шевелились пальмовые листья, колыхались длинные юбки андаманцев. Наверно, это был просто сквозняк: Костя и Ирочка вышли на лестничную площадку и там продолжали разговаривать.

– Он не должен с ней никуда ездить, – тихо сказала Соня.

– Кто? С кем? – переспросил Игорь, хотя прекрасно все понял.

– С этой фашисткой, – мрачно пояснила Соня. Лицо ее, круглое, светлое, озаренное зеленоватыми пальмовыми сполохами, было совершенно русалочье. – Она фашистка, она хуже любой инсургентки…

– Он не поедет, – заверил ее Игорь и, повинуясь безотчетному побуждению, достал из кармана и протянул ей божка. – Это тебе, – буркнул он и покраснел, как младенец. Хорошо, что этого нельзя было разглядеть в темноте.

Впрочем, Соня на него не смотрела. Она машинально взяла фигурку, мельком взглянула на нее и снова замерла, напрягшись, как струнка. Игорь ждал. Через минуту, видимо, божок дал о себе знать. Она разжала пальцы, поднесла божка к лицу, улыбнулась:

– Смешной! И как будто шевелится. Это что, талисман?

– Нет, – Игорь покачал головой, – это детектор лжи. Пока ты держишь его в руках, ты будешь говорить только правду.

– Вот как. – Соня посмотрела ему в лицо, прищурилась. – И какую же правду ты хочешь узнать?

– О тебе – всю.

– Всю – это слишком много. – Соня тихонько засмеялась. – Всю не усвоишь. Хотя… пусть будет по-твоему… Ох, что-то меня знобит. – Она передернула плечами. – Откуда-то дует, наверно.

Игорь молчал.

– Знаешь что, Гоша, – сказала Соня, зажав божка в ладонях и легонько потряхивая его, как погремушку, – тебе больше не надо ко мне приходить.

– Почему? – тупо спросил Игорь.

Он понимал почему, он знал все заранее, как будто это с ним уже было, но одно дело – дойти своим умом и совсем другое – получить информацию из первых рук.

– Ну что ты, ей-богу!.. – с досадой сказала Соня. – Зачем притворяешься?

– Я не притворяюсь, – ответил Игорь. – Я и в самом деле не понимаю. Как я могу к тебе не приходить? А школа?…

– Я все могу и сама.

Против этого было трудно что-нибудь возразить: и страшные слова не были сказаны, и Игорю предоставлялась возможность отступить с почетом. В самом деле: человек настолько окреп, что захотел избавиться от опеки «кураторов». Вполне реальный поворот. Но Игорь не принял этой лазейки. Он должен был знать всю правду, именно всю. Иначе оставалась недоговоренность.

– Ты так решила сегодня? – задал он наводящий вопрос.

Соня кивнула.

– А почему сегодня? – настаивал Игорь.

– Ты сам понимаешь, – сказала она. – В твоем вопросе уже ответ. Именно сегодня. Я убедилась.

– Нет, не понимаю! – с отчаянием проговорил Игорь. – Не понимаю, и всё. В чем убедилась?

Соня пожала плечами.

– Не делай так! – вскричал Игорь. – Не нужно гримасничать. Говори!

– Ну, если ты так хочешь… – сказала Соня, и голос ее был неузнаваем. Он был цветной, золотисто-зеленый и теплый… Впрочем, куда уж там Игорю, с неразвитым «чувством прекрасного», его описать.

Она помедлила – и все умолкло для Игоря. На экране беззвучно колыхалась слепая андаманская зелень. И странное дело: минуту назад он настойчиво вымогал правду, теперь же рассудок его работал в противоположном направлении. Найти лазейку из безвыходного положения, любую, хоть мизерную, чтоб оставалась надежда…

– Он… он не действует в темноте, – быстро проговорил Игорь. – Дай сюда.

Соня молча протянула ему божка. Фигурка была гладкая на ощупь, холодная, тяжелая, безукоризненно каменная – и ничего больше. Она светилась зеленым, слегка фосфоресцировала, легонько щекотала пальцы. Личико «этруска» младенчески улыбалось.

– А теперь? – резко спросил Игорь.

– Что – теперь? – переспросила Соня. – Теперь то же самое. И с этим уже ничего не поделаешь.

И в это время явился Костя. По-стариковски шаркая, он прошел в середину комнаты, сел возле проектора и некоторое время смотрел на Соню и Игоря, не говоря ни слова. По одному тому, как Соня подняла руку и поправила прядь рыжих волос (в полумраке они так и сыпали зеленоватыми искрами), как шевельнулось ее горлышко, светлое в темноте, – по одному этому, без всяких «детекторов лжи», Игорь мог судить, что его догадка верна.

– Мне пора, – звонко сказала Соня и встала. – Папа будет беспокоиться…

Все, что она говорила теперь, имело особенный смысл. Одно только слово «папа» звучало как робкое детское извинение, как признание того, что Костин друг тоже имеет право на любовь.

– До свидания, Константин Сергеевич. До свидания, Игорь. – Резкая смена тональности – и концовка (Соня есть Соня), содержащая дерзкий намек: – До дверей меня провожать не надо.

Когда «прекрасная второгодница» ушла, Игорь поднялся, включил свет. Костя вздрогнул, поморщился.

– Как ты… сразу, – проговорил он. – Надо предупреждать.

– Соня просила передать, – глядя на него снизу вверх, сказал Игорь, – чтобы ты не ездил ни в какую Карелию.

Ему показалось, что он прокричал эти слова, но, видимо, они сказались так тихо, что Костя не расслышал.

– Как ты сказал? – подняв голову и страдальчески щурясь, переспросил Костя.

Игорь, отвернувшись, повторил – твердо, четко и ровно.

– А ей-то что за дело? – удивился Костя.

Игорь не ответил.

Костя встал, подошел к нему, взял у него из рук «этруска», подержал его, хмыкнул.

– Испытал? – полуутвердительно сказал он. – Ну что за ребенок! Я же выдумал все. Обыкновенная безделушка, никакой нет в ней мистики.

– При чем тут мистика? – возразил Игорь, отворачиваясь еще больше, чтобы не видеть так близко это родное, морщинистое, усталое, ласковое лицо.

«Мамочка, мама, – подумал он, – как же мне жить теперь, мама?»

– Нет, постой! – с беспокойством сказал Костя. – Ты на меня как будто сердишься. За что?

– За то, что ты слепой! Ты ничего не понимаешь. Ничего…

Костя помедлил, вздохнул. Подошел к столу (Игорь искоса за ним наблюдал), положил «этруска» в стакан с погасшей минеральной водой. «Этруск» покойно улегся на дно и, несколько увеличенный, оборотил к ним свое зеленоватое улыбающееся лицо. Вода в стакане тут же вскипела: мелкие пузырьки побежали снизу вверх, послышалось тоненькое шипение.

– Напрасно ты так думаешь, – сказал Костя. – Я тебе вот что скажу. Есть люди, которые хотели бы, чтобы вся жизнь их была в картинках. Без картинок им скучно. Пусть… Нам-то что? Мы-то с тобой относимся к жизни серьезно. Или я ошибаюсь?