Текст книги "И мы. Роман-CD"

– Благословенны слепые, ибо они прозреют.

– Благословенны нагие, ибо они облекутся в одежды.

– Благословенны заключенные, ибо они освободятся от оков.

– Благословенны согбенные, ибо они распрямят спину.

– Благословенны усталые, ибо они обретут силы.

– Благословенны бодрствующие, ибо они уснут сладким сном.

– Благословенны смертные, ибо для них создан этот мир…

Больше для людей Он ничего сделать не мог.

Многие потрясены Его речами, сотни людей ходят за Ним по пятам, кое-кто называет себя Его учеником. Но в целом толпа испытывает разочарование: если мертвые не оживают – какое же это чудо? И так было везде, куда бы Он ни направлял стопы Свои. Как раскрыть людям глаза, не прибегая к чуду, Он не знает. Впрочем, от чудес тоже не много проку. Значит, Его миссия на Земле обречена на провал. Значит, обречен и Он Сам.

Вскоре Его действительно предают, и Он принимает это как должное. Он не промолвил ни слова, когда солдаты вели Его сквозь беснующуюся толпу. Он добровольно, даже не помышляя спастись, отдал Себя в руки врагов Своих. Для Него Самого, пришедшего указать людям спасительный путь, спасения не было, и Он это знал. Своим явлением Он Сам отрезал пути к нему. Иначе и быть не могло. На Земле Он был человеком и обязан был поступать по-человечески. Когда Ему в руку забивали первый гвоздь, Он понял, каково это – быть человеком, состоять из плоти и крови, испытывать не метафизическую, а настоящую боль. Он закричал и на какое-то время лишился сознания.

Когда Он пришел в Себя, то, кроме нечеловеческой боли, почувствовал еще кое-что. Он сначала не понял, что именно почудилось, привиделось или, быть может, приснилось Ему на кресте, ибо невозможно, будучи Распятым, заниматься Самопознанием, исследовать пределы Собственного Я. Но некоторое время спустя Он (в своем новом – крестном – состоянии) ясно ощутил… Собственные границы. Какая-то невидимая и довольно упругая пленка окружала Его и созданный Им мир. Мысленно и – кто знает? – может быть, не только мысленно Он натыкался на нее, и это причиняло Ему дополнительные страдания. Что это за пленка, Он не знал, а сумбурные предположения на этот счет, тлевшие в Его воспаленном мозгу, не освещались даже искрой вероятности. Постепенно в Нем созрело едва ли осуществимое в Его положении намерение выйти на свободу из этой пространственной или, быть может, внепространственной тюрьмы. И чем больше Он этого хотел, тем больнее, как Ему казалось, впивались гвозди в Его ноги и руки. Если бы Ему удалось найти выход, то, вполне возможно, и крестные муки сошли бы на нет. Или же их не было бы вовсе, не окажись Он в одиночной камере… Своего духа?

Несколько часов ждал Он смерти. Он не мог ускорить ее прихода, не мог Своевольно прекратить Своих страданий, ибо, вернувшись туда, откуда пришел, Он был бы не вправе считать Себя чьим бы то ни было отцом, тем более Отцом небесным. Настоящий Отец должен знать, на что Он обрекает своих детей. Но более всего угнетало Его замкнутое пространство, очень похожее на своеобразный орех с упругой оболочкой, где Он, по всей видимости, оказался с самого начала. Ранее, по Своей беспомощности и слепоте, Он не замечал никаких ограничений, а теперь просто физически – благодаря тем, кто пригвоздил Его к кресту (как ни чудовищно это звучит!) – физически ощущал не имеющую ни конца, ни начала скорлупу, неизвестно кем (неужели Им Самим?) воздвигнутую вокруг Него и Его мира. Он чувствовал беззащитность, неуверенность, безысходность, страх.

С Землей тоже творилось невообразимое. Сначала разодралась посредине завеса в ближайшем храме. Потом покосился и рухнул сам храм. Солнце исчезло, небо заволоклось клубящейся чернотой, хищные клювы молний впивались в землю, громобойная канонада крошила пространство и время, черные тучи налились оловянной жидкостью, заходили ходуном безумные смерчи, вспухли океанские волны – Он Сам и Его Вселенная, два полюса, две точки или, вернее, две взаимопроникающие сферы Его существования находились на грани катастрофы, и Ему было до слез жаль навсегда утратить Себя Самого и Свой мир. Но более всего Ему до смерти захотелось воссоединиться со Своим Отцом – стать наконец Самим Собою, то есть… Богом, Кем Он, собственно говоря, и был изначально.

И вот, когда томление достигло предела; когда непреходящая тоска заставила Его биться на кресте в бессознательных попытках прорвать треклятую и удивительно гибкую оболочку; когда в то же самое время гигантские массы дождевой и океанской воды разом обрушились на сушу; когда вспучилась и полопалась земная кора островов и материков; когда в чудовищные земляные разломы стали проваливаться целые селения и даже города, а люди – гибнуть десятками, сотнями, тысячами тысяч, – только тогда Он прозрел. Он наконец понял, каким образом следовало устраивать земные дела, как можно было сохранить Землю в первозданном виде, сделать жизнь людей безоблачной и счастливой. Но было уже поздно. Он не мог, не должен был, не имел права остановить светопреставление, тем более – отменить Распятие.

– Отче! – из последних сил воскликнул Он. – В руки Твои предаю дух Мой!

И дух Его, навсегда покидая человеческое тело и сотворенный мир, точнее – телесную оболочку этого мира, – рванулся навстречу Отцу… на встречу – с Отцом…

Раздался немыслимый в земных условиях взрыв. Земля раскололась на миллионы кусков разной величины – и в ту же секунду пленка, окутывавшая Его, разверзлась, и Его буквально ослепил пронзительный свет, по своей глубине и мощи сравнимый разве что со светом, некогда потрясшим точку, зародыш Его погибшей Вселенной. Он рванулся к пролому, напрягся, выскользнул на свободу и… едва не задохнулся от собственного крика…

– Какой крикун, – удовлетворенно пробасил акушер, принимая младенца. – Килограмма на четыре потянет…

Последнюю фразу произнес уже не рассказчик, а сам Лившиц, под утро забредший к Гегельяну на огонек и заставший компанию в антирефлекторном состоянии. Все спали мертвецки, и только Гегельян, засыпая, все еще продолжал по инерции ворочать отяжелевшим языком…

– Так я и родился, – тихо сказал Лившиц, только чтобы как-то закончить затянувшийся рассказ, много лет назад начатый трезвым Гегельяном, и, стараясь никого не разбудить, вышел из дома спящих наружу.

Трек 03

– Что это значит —

бытие, взятое со знаком минус?

– Вас что интересует: минус или взятое, то есть то, что берет?

– Гм, пожалуй, минус. С теми, кто берет, знаете ли, хлопот не оберешься.

– Хорошо. Есть несколько вариантов. А именно: антибытие; небытие; не бытие, а что-то другое; далее – инобытие, то есть бытие иного рода; наконец, просто отрицательное или, как говорил один мой знакомый, отрижительное бытие. Вспомните Стагирита, у него это хорошо прописано.

– Не знаю, не слыхал. А нельзя ли как-нибудь попроще?

– Можно. Возьмем, к примеру…

– Возьмем?! И вы туда же!

– Какой же вы, право… Хорошо. Есть фраза… Так пойдет?

– Вполне.

– Есть фраза: «Я хочу спать». В свете нашей беседы ее можно видоизменить, как минимум, трояко. «Не я хочу спать». «Я не хочу спать». «Я хочу не спать». Каждое из этих утверждений имеет особый смысл, а по отношению к первоначальному является отрицанием. Это азбука логики.

– Понятно. Значит, мы с вами рассуждаем о бытии этой фразы?

– Мы с вами… М-да… Безусловно. Бытие наличествует у всех и у всего. Говоря точнее, оно дано. Людям, животным, неодушевленным предметам, ну, я не знаю, произведениям искусства… А! Вот вам любопытный пример. Возьмем… простите великодушно, всем известную «Антигону».

– Эсхила? Знаю.

– Софокла. Но это неважно. Как можно словесно оформить отрицательное бытие «Антигоны»?

– Ну, и вопросик! Так… если есть Антигона… значит, есть Анти, а это отрицание. Так?

– Допустим.

– Значит, так. Если отбросить Анти, останется… Гона.

– Блестяще! В таком случае не логично ли было бы присоединить к именам остальных персонажей «Антигоны» отброшенную вами… гм… частицу? Получится Антиэдип, Антикреонт, Антиисмена, Антигемон и т. д. С другой стороны, Антигону, по-вашему просто Гону, можно переименовать и в Антиантигону.

– Слишком громоздко.

– Вы правы. Есть еще вариант. Антигона – женщина. Значит, возможен и мужчина: Антигон.

– Точно! Как я раньше не додумался!

– Погодите. Одним Антигоном дело не ограничится.

– Как так?

– Придется менять пол остальным персонажам.

– Что же в этом хорошего?

– Конечно, ничего. Да я и не настаиваю. Мы же говорим теоретически. Однако, изменив половую принадлежность действующих лиц «Антигоны» и оставив нетронутой интригу пьесы, мы тем самым поставили бы все с ног на голову. Матриархат в Древней Греции, – а без него тут не обойтись, – это, знаете ли, такая чудовищная несообразность. Чтобы этого избежать, пришлось бы перенести действие в Антигрецию или Негрецию, или еще в какую-нибудь не Грецию. Разницу улавливаете?

– Теперь – да.

– Только Сфинкс можно оставить такой, какая есть.

– Почему какая есть, а не какой?

– Потому что Сфинкс по-гречески женского рода. Но тут, повторяю, лучше ничего не менять. Путаница все равно останется, даже если наша Сфинкс превратится, условно говоря, в мужчину либо станет зваться Антисфинкс.

– Хорошо, пусть будет по-вашему.

– Постойте! Меня осенило. Попробуем усложнить задачу.

– Каким образом?

– Давайте введем в «Антигону» еще один персонаж, Софоклом не предусмотренный. Нет, лучше в «Царя Эдипа». Там больше простора. Да и Сфинкс, кстати говоря, не из «Антигоны», а из «Эдипа». И как это я запамятовал?

– Что же получится?

– «Эдип» без постороннего – одно, с посторонним – нечто совершенно противоположное.

– Кого вы хотите внедрить в пьесу?

– Лившица.

– Что бы мы без него делали, ума не приложу!

– Напрасно иронизируете. Не будь его, мы с вами просто пропали бы. Ну да Бог с ним. Приступим?

– Давайте, где наша не пропадала!

– Предварительно освежим в памяти первоисточник. Фиванскому царю Лаию, женатому на Иокасте, было предсказано, что он будет убит своим сыном Эдипом. Лаий велит пастуху бросить младенца в пропасть. Но пастух отдает мальчика коринфскому царю Полибу и его супруге царице Меропе. Эдип вырастает в полной уверенности, что они его родители. В юношеском возрасте он, в свою очередь, получает предсказание от дельфийского оракула, что убьет своего отца и женится на собственной матери. Тогда он покидает Коринф, случайно оказывается в Фивах, где пророчество в точности сбывается.

– Что изменится благодаря Лившицу?

– Сущность происходящего. Не станем назначать Лившицу никакой роли. Будем только иметь в виду его постоянное присутствие. По нашей версии, Лаий, узнав волю провидения, не бросает сына в пропасть. Эдип благополучно вырастает, женится на Эвригании и становится отцом двух мальчиков, Этеокла и Полиника, и двух девочек, Антигоны и Исмены. Однако дамоклов меч, в течение нескольких десятилетий нависающий над родителями Эдипа, едва не сводит их с ума. В конце концов Лаий, измученный страхом и неизвестностью, решает разом разрубить гордиев узел своих проблем: отправляет Эдипа от греха подальше в Коринф. Эдип, почуяв неладное, сперва заезжает в Дельфы, где и узнает о своей ужасной «миссии». Он решает навсегда осесть в Коринфе, у царя Полиба и царицы Меропы.

– Кое-какие изменения, конечно, произошли. Но большой разницы между версиями я не вижу.

– То есть как? Вам мало того, что Лаий и Эдип, Эдип особенно, поступают наперекор богам? Боги этого не прощают. Они и так слишком долго терпят своеволие отца и сына.

– И что будет дальше?

– Дальше было вот что. Фивы поражает смертоносная болезнь – вот она, карающая длань богов. Люди умирают даже на улицах. Оставшиеся в живых не могут покинуть города, потому что беглецов подкарауливает невесть откуда взявшаяся / взявшийся Сфинкс. Он / она задает всем свою неразрешимую загадку и пожирает тех, кто не может ее отгадать.

– Но это же происходит не по вине Лившица?

– Кто знает, кто знает… Теперь ни за что ручаться нельзя. Чем сейчас занят Лившиц как действующее лицо «Эдипа»?

– Понятия не имею.

– То-то и оно. Тем временем Антигона, любимая дочь Эдипа, посылает отцу письмо с описанием фиванских безобразий. Речь в депеше идет не столько о бедах, постигших город, сколько о сложившейся там политической обстановке. Иокаста почти безумна. Лаий одряхлел. От его имени правит Креонт, которого поддерживает Этеокл и ненавидит Полиник. Братья постоянно грызутся. Исмена занята только собой и своими амурными (если по-гречески, то эротическими) делами. Антигона умоляет отца вернуться, пока Лаий в приступе старческого маразма не передал власть Полинику или Креонту.

– Эдип, конечно, решает ехать.

– Да. Навстречу своей судьбе.

– Ему не позавидуешь. Но сможет ли он управиться со Сфинкс… сом?

– Еще как! Эдип разгадывает загадку, Сфинкс бросается в пропасть, а будущий фиванский царь появляется в отчем доме как раз в тот момент, когда слабеющий рассудком Лаий под давлением Креонта намеревается сложить с себя царские полномочия. Лаий уже произносит: «Отрекаюсь в пользу…» – тут он видит любимого сына, входящего тронный зал, и с облегчением добавляет: – «…в пользу Эдипа!» Все потрясены.

– На месте богов я бы отменил все пророчества и дал бы этим людям пожить по-человечески. Они это заслужили.

– Вы плохо знаете богов. Во-первых, они никому ничего не прощают; во-вторых, даже боги подчиняются велениям судьбы. Впрочем, на этот раз они вроде бы отступают, ибо эпидемия мало-помалу сходит на нет. Хотя возвращение Эдипа вписывается в рамки и другого истолкования: возможно, он вознамерился осуществить чудовищное предначертание, поэтому боги решают и сами немного отдохнуть, и дать передышку своим подопечным. Так или иначе, Фивы ликуют, объявляют Эдипа спасителем народа, радуются гибели Сфинкс, и вообще все поголовно счастливы. Но недолго.

– Так я и знал! И порадоваться людям не дадут!

– Как по-вашему, что там происходит?

– По-моему, на глазах царя Эдипа усиливается распря между Этеоклом и Полиником, за которым стоит Креонт.

– Увы, да. Особенно раздосадован Полиник, ведь он давно хотел сместить деда. Этеокл мешал брату. Креонт, лукавый царедворец, всячески раздувал эту вражду, потому что в глубине души сам надеялся захватить трон. Вспыльчивый Полиник теряет терпение, тайно покидает город, собирает войска и осаждает Фивы. Этеокл, во главе фиванской армии, готовится отразить осаду. В самый разгар подготовки к гражданской войне эпидемия возобновляется.

– Час от часу не легче!

– Однако и в отсутствие Сфинкса покинуть Фивы невозможно. Ввиду военных действий, развязанных Полиником, Эдип под страхом смерти запрещает жителям уходить из города. Язва поражает и армию Полиника. Его солдаты бегут куда глаза глядят.

– Но в Фивах ситуация, по-видимому, гораздо хуже.

– Город вымирает. Эдип в отчаянии. Положение Лаия и Иокасты еще ужасней. Они устали жить. Старики не раз пытались добровольно расстаться с жизнью, но именно по этой причине за ними было установлено строжайшее наблюдение. Правда, последние события отвлекли внимание Эдипа от престарелых родителей.

– Да и о серьезной дисциплине в гибнущем городе не может быть и речи.

– Полубезумный Лаий ускользает из-под домашнего ареста. Стража перехватывает его на выходе из города и под охраной препровождает обратно. Лаий нарушил приказ царя Эдипа и должен умереть. Кого-либо другого стражники убили бы на месте, но в случае с Лаием лишняя осторожность не повредит. Гонец докладывает Эдипу о происшествии. Царь глубоко огорчен и озадачен. В это время его извещают, что слепой прорицатель Тиресий явился объявить царю волю богов.

– Ничего хорошего я от него и не ждал.

– Эдип должен изгнать из города убийцу Лаия.

– Но ведь Лаий жив…

– То же самое, возражая Тиресию, говорит и Эдип.

– Тиресий продолжает настаивать. Эдип недоумевает. Прежде чем изгнать из города убийцу Лаия, надо его сперва… убить, – так, что ли? Кто же дерзнет поднять руку на моего отца, спрашивает Эдип.

– Ты сам, – отвечает Тиресий.

– Эдип в ужасе, он вспоминает о своем приказе никому не выходить за городские ворота. Кроме того, продолжает Тиресий, ты должен жениться на своей матери. Должен. Иначе боги сотрут Фивы с лица Земли. Вместе с великим фиванским народом.

– Примерно то же самое советует отцу и Антигона. По сравнению со своей сестрой Исменой она обладает прямо-таки мужским характером.

– Эдип сломлен. Оказывается, от судьбы не уйдешь. Он не препятствует казни отца, значит, косвенно становится его убийцей, после чего женится на матери. Во время брачной церемонии к сумасшедшей Иокасте на какое-то время возвращается рассудок. Обезумев от содеянного, она налагает на себя руки. В отчаянии Эдип выкалывает себе глаза и уходит… гм… куда глаза глядят, уже не скажешь.

– А что же наши воители, Этеокл и Полиник?

– Бесконечные стычки и особенно моровая язва делают свое дело. Война угасает сама собой за отсутствием полноценных армий. Попавший в двусмысленное положение Полиник вызывает Этеокла на поединок. Ставка: фиванский трон. Этеокл соглашается, убивает Полиника, но и сам умирает от ран. Царем становится Креонт.

– Он долго шел к этому и может гордиться собой.

– Мог бы, но ему некогда. Болезнь отступает. Пора налаживать в Фивах нормальную жизнь. Креонт велит предать земле Этеокла и запрещает хоронить Полиника. Антигона предлагает Исмене нарушить приказ царя, но исполнить волю богов, предписавших смертным чтить мертвых. Сестре не до того, у нее на уме сын Креонта Гемон, официальный жених Антигоны, с которым Исмена за спиной сестры неплохо проводит время. Антигона без посторонней помощи погребает Полиника. Креонт бросает ослушницу в тюрьму. Это известие заставляет Гемона порвать с Исменой. Он идет к отцу просить за невесту. Исмена, отрыдав свое, навещает Антигону в темнице. Антигона готова простить сестру, если та обещает ей разыскать отца и сопровождать его в скитаниях. Исмена клянется. Несмотря на доводы, просьбы, мольбы Гемона, Креонт непреклонен: Антигона нарушила царскую волю и должна умереть. Именно так, если вспомнить, поступил великий Эдип со своим больным отцом. Гемон, не сумевший отстоять любимую, бросается на меч. Супруга Креонта Эвридика, мать Гемона, заканчивает жизнь в петле. Убитый горем Креонт пытается спасти Антигону, но тщетно: она уже мертва. Исмена отыскивает отца и вместе с ним уходит из этих проклятых Фив… Все!

– Спасибо, господин Лившиц, за увлекательную беседу. Слушая вас, я получил огромное удовольствие.

– А разве Лившиц не вы? Я, напротив, старался как можно полнее высказаться в вашем присутствии.

– Кажется, мы оба попали впросак. Впрочем, я не в претензии.

– Я тоже.

– Остается только выяснить, какую роль сыграл Лившиц в нашем с вами изложении «Царя Эдипа».

– Сдается мне, коллега, он и был тот самый Сфинкс – здесь мужской род вполне уместен, – который досаждал Фивам.

– Трудно с вами не согласиться, коллега. А я, кажется, знаю, какой вопрос Сфинкс задал Эдипу.

– Весь внимание.

– Сфинкс сказал: «Эдип, попробуй разгадать загадку собственной жизни».

– И, не дожидаясь ответа, бросился в пропасть?

– И бросился в пропасть.

– Все же я не совсем удовлетворен результатами нашего эксперимента.

– Я, признаться, тоже.

– Лившиц заставил нас внести в «Эдипа» существенные изменения. Но главное все-таки осталось в первозданном виде.

– Вы хотите сказать, финал мифа, реконструированного нами, в деталях совпал с драмой Софокла?

– Увы, да. И это неспроста. По всей видимости, волю богов не дано нарушить никому.

– Даже Лившицу.

– Тем более нам с вами.

– Тем более персонажам «Царя Эдипа».

– Я полагаю, Лившиц, побывав в шкуре Сфинкса, понял это раньше нас.

– Поэтому и не стал мешать Эдипу.

– Поэтому и покончил с собой…

Трек 04

Йорск

Костоломская площадь. Лето. Полдень. Скамейка в тени. На скамейке Лившиц. Дремлет. Ему хорошо. Когда спит. Спитама. Или тута. Или…

Это протокол. Между прочим. Чтобы комар носу. Иначе – не дай Бог. Кабы чего. Не вышло. И не надо. Это не может повториться. Люди, будьте. Будьте же вы, люди. Людьми.

Йорский театр. Имени Поэта. Балет. Метопилотрен. Опера. Оперение. Перья. Пачки. Похожие на памперсы. Или памперсы? Похожие на пачки? Зато! Какие негритянки! Балеринки. Лебедины. С такими вот фуэте. Вот с такими антраша. Ноги, ноги, ноги. И что там еще есть? У балерин? И если резвой ножкой – то убьет. Девушки. Через одну. Спортсменки. Через две. Красотки. Почти что. Йорск на ушах. Соскучились по большому. По балету, естественно.

Йорск готовился. К выборам мэра. Выборам мэра Маклая Саратова. Выборам Маклая Саратова в мэры. Выборам Маклая Саратова в Маклаи Саратовы. Вот он и. Новый Йорк + Йорск = города-братаны. Не то – как своих ушей.

Лившиц дремал. И ни о чем. Ему было еще лучше. Как в скорлупе. Как в утробе. Как… Йорская жизнь Лившица не. Не холодно. Не жарко. Тепло. Лето ведь. Бабье. Театр Поэта. Бабьё. Аншлаг. Метопилотрен. Озеро. Идиллия. Кромешные одиллии. Не лебеди. Зебры. Черный верх. Белый срез. Черный низ. Буфет. Мясо по-ангольски. Проглотишь. И пропустишь. Повторить? Буфетчик – Клинт. Американец. Осел в Йорске.

Больше всего хотел Яша Бейжидов. Магистр союза «Бурёж». Мочи не было. Больше всего писал. Описывал. Заборы. Стены. Памятник Тленину. Сгинь, Маклай! Вали, Маклай! Не пролезешь! Так и знай! Стихоблудие. Бейте чумазых! Усатых зверей! День твой последний! Приходит! Гебрей! Стихоложество. Над Яшей – смеялись. Яшу – не воспринимали. Но – «Бурёж». Недоношенный. Но – бестиарий. Органы тоже. Не котились. Не мырчали. Не блеяли. Как-никак Бейжидов. Чтоб его. Хоть и Яша. Чтоб ему. Не наркоша какая-нибудь. Это алкаша можно. По органам. А Яша сам мог. Любую наркошу. Ночью подловить. И в задницу. Шприц. И еще шприц. И еще. Знай наших. И колись. Где и почем. А то в три шприца. Трахнем. Сука.

Мы – многонациохальные национанисты. Вещал Бейжидов. Сквозь «Хроникальный Йорск». (В междуречии – «ХЙ». ) Мы за всех против черных. Гнусь, конечно. Говорил Неолид Хазаров. Но кто платит. Под того и страницы. Подстилаем. Стелем. Стелемся. Рынок. Если одним словом. Демократия. Если другим. Дерьмо. Если третьим.

Лившиц дремал. Ему было…

– Папа, кто это? – Детский голосок.

– Это? Памятник. Тленину. – Мужской голос. Папин.

– Кто он?

– Вич. Родился. Умер.

– Папа, кто он?

– Не знаю, дочка. Тленину. Памятник. Он всегда был. Здесь. Пошли. Маклайлэнд закроют.

– Кто это, папа? – Детский голосок. Удаляясь.

– Опоздаем! Скорей! – Папин голос. Тоже удаляясь. Туда же.

Лившиц протер. Действительно. Кто же он? Тленин? Зачем памятник? Почему? За что? На кой?

Тленин. Вич. Умер. Родился. Рыжий. Судя по галстуку. Картавый. Судя по лысине. Литератор. Судя по чугуну. Кто такой?

Никто не знал. Даже профессор. Даже доктор. Местных наук. Светило. Иногда. Не грело. Ни за коврижки. Лингвофилолог. Филолингвист. Ни в словарях. Ни в библиотеках. Ни сном. Ни духом. Нигде. Тленин? Мираж. Муляж. Меланж. Не было такого. И не будет. Нет. Подпись. Дата. Непапин-Новосибиряк. Филингвист. Лифилолог. Проктор. Дофессор. Делать мне больше нечего!

А Тленин – вот он. Вич. И пр. Как ни в чем. Памятник.

Что же это? Писал Лившиц. В «ХЙ». Не знаем. Не помним. Не ценим. Не уважаем. Не чтим. Не думаем. Не видим. Не слышим. Не хотим. Слышать. Видеть. Думать. Чтить. Уважать. Ценить. Помнить. Знать. Что мы за люди? Мы с вами богатые. Очень. Мы вам не они. Которые еще богаче. Почему же им не все, что нам равно? Нехорошо. Некрасиво. Не стыдно? Плохо. Мерзко. Бессовестно.

Знал только один. Не два. Не полтора. Один. Метр. С бейсболкой. Нет. Чуть выше. Без нее. Великий Ё. Тогда, правда, он еще не был Великим. Но Ё – был. Всегда. И до. И после. После того как. Обнаружил. Обнажил. Обналичил. Внутренние резервы. Личного погреба. Резервного погребения. Погреб-резервация. Консервированная идея. Идейные консервы. Идеальный консервант.

Сучьимнения. Потное. Соврание. ПСС. Тленина. «Чё надоть?» «Опрелые грезисы». «Матьегоитизм и вампириокретинизм». Марпсизм. Тленинизм. Социоклизм. Интер. Наци. Анал. ПСС. КПСС. Вы из СС? Что вы! Мы из КП. СС – детсад. КПЗ – ясли. Ура! Наши пришли!

«Бурёж» покраснел. Яша окумачел. Йорск обагрился.

Сперва актив. Рецидив. Реакция. Резекция. Ряды редеют. Но это ряды. Союзнерушимость. Дисциплина. Порох в пороховницах. Песок в песочницах. Не за страх. Не за трах. Мочить. Строчить. Дрочить. Палычи-палыванычи.

Потом трудяги-работяги. Фиги. Флаги. Фляги. Ското-мото-фаги. Кир. Блуд. Мак. Бухалово. Курево. Порево. Жуйбуржуй. Гробь угробленное. Пашки.

Затем студенты. Студни. Стадно. Стандартно. Штандартно. Молодые. Ломовые. Костоломцы-доброловцы. Одной цепью. Цепные. С цепи сорванные. Павки.

Наконец детишки. Ромашки-глютики. Анютины сглазки. Ивашки да Машки. Махровенькие. За наше шкодливое детство. Школьные роды чудесные. Ваньки Жуковы. Жуки ванькины. Павлики.

Ё шептал. Маклай пропал. Яша стал. Лившиц сел.

Он лежал. На нарах. Бился головой. О шконку. И повторял:

– Зачем… зачем… зачем… зачем…

– В исполнение… – выдохнул Великий Ё.

Яша привел. Своими руками. Умеючи – долго ли!

Поулина пробилась к Бейжидову. Вцепилась в лицо.

– Ублюдок! Ты убил своего отца!

Тленин и теперь…