Текст книги "Другой"

– Лёня, успокойся, не безумствуй, не прыгай, здесь тебе перед лицом всемогущего Бога не сумасшедший дом!.. И не сцены из Достоевского. Слушай меня внимательно, иначе утонешь в бездне. Прежде всего ты должен опять стать самим собой, совершенно тихим. Тише мысли. Это тебя спасёт. Ни о чём не думай, пропадёшь иначе. Наш комментатор еле унёс ноги. Но ты не останешься без внимания. Тебе объяснят, разумеется, кто ты такой в самом деле и чего тебе ждать. А я в любом случае никогда не оставлю тебя. Крепись и не бурли мыслями. Кое-что поймёшь… Будь пока мышкой-невидимкой, хотя и не прост ты на самом деле, ох не прост. Иначе ты бы не попал в такой переплёт.

И неведомый друг исчез. Его слова подействовали на Лёню на редкость ободряюще, точно он выпил эликсир молодости. Он и сам удивился этому.

– Кто же здесь ещё остался?!!.. – крикнул он внутри себя вслед неведомому другу.

– Два-три человека наберутся, не более, – осветился ум Одинцова ответом.

– Да как вас зовут? – радостно взвизгнул Лёня, в уме, конечно.

– Это не тайна, Лёня. Меня зовут Аким Иваныч. Запомни это имя навсегда…

И Аким Иваныч стал недоступен, словно провалился.

Лёня вдруг решил проанализировать ситуацию. Но воззвал: «Аким Иваныч! Как я могу не думать?» «Глупости можно думать, – выплыл всё-таки ответ от недоступного. – Но, не дай Бог, что-нибудь серьёзное».

Лёня устыдился своего стремления к анализу. Стал пристально вглядываться, где он и что. Никаких человеков в этом корабле света он не увидел. Но этот сгусток энергии и света продолжал куда-то двигаться, не двигаясь по существу. Иными словами, Лёня понял, что ничего определить словами, что являлось вокруг и внутри, он не в состоянии.

– Аким Иваныч! – слёзно позвал он. – А где же те два-три человека?

– Ты стал надоедлив, как собачонок, Лёня. Это не позиция в сфере неописуемого. Может быть, сам увидишь их, когда надо. Первым увидишь… Но хватит. Я сам возникну…

Лёня совсем смирился. Он вспомнил своего кота, который всё время спал. «Как я хотел бы быть таким котом, – вздохнул он в душе, – ни о чём не думать, а только мурлыкать и мурлыкать. Мурлыкать во сне год, два, три, сто лет, двести, триста… до конца. Но мне этого не дано».

Вдруг, при полном молчании всего и вся, двери открылись. «Это мой конец! – подумал Лёня. – Аким Иваныч! Аким Иваныч! – завопил он в истерике. – Не пускайте меня туда! Аким Иваныч! Я не готов!»

Никакого ответа. Одно молчание.

Но некая сила заставила его успокоиться. И он утих. Внезапно появилось иное, духовное зрение.

Он увидел, что по некоей светоносной дороге, распростёртой не только над всеми Вселенными, но и самим небом с его мирами, идёт одинокий человек. Он идёт туда, где возникло нечеловеческое существо, подобное Солнцу. Что было внутри этого сияния, Лёня не мог и помыслить. Он только заметил, что голова человека превратилась в такое же Солнце, только очень маленькое, но той же природы. Поэтому человек и шёл к себе подобному… Далее Лёня потерял всё: мысль, сознание, рассудок… Но, когда очнулся, увидел, что он по-прежнему в корабле. И немыслимый этот корабль продолжал своё движение, уже, конечно, давно вне всякого пространства. Лёня, дико озираясь на самого себя, стал неслышно орать, топать душою, словно его душа превратилась в слона, и вести себя так, что даже жизнь в сумасшедшем доме показалась бы банальной по сравнению с состоянием его души.

Он уже не осознавал, кто он такой, хотя всё время помнил Аким Иваныча. Где-то мельком почувствовал, что опять открылись двери и кто-то вышел, если так можно выразиться. Бедованию его души, казалось, не было конца. Возникало порой только одно: «Когда же меня выпустят, куда мы летим?» Мгновенно возник ответ, но уже не Аким Иваныча. Голос был суровый и очень далёкий: «Мы летим в Бездну». Однако Одинцову теперь было всё равно: летит ли он в Бездну или в Неописуемую Реальность. И внезапно всё кончилось. Но он не провалился в Бездну, владеть которой мог только Бог или никто. Где он оказался – на «корабле» или ещё где-то, – теряло всякий смысл об этом думать. Главное, возвратился ясный разум и свет в душе. Также совершенно ясно звучал, словно в уме, высший голос – чей? – нелепо об этом было спрашивать! Голос был тих и доброжелателен и безучастен одновременно. «Ты, конечно, не знаешь, почему тебя никуда не пустили. Ведь на этот корабль попадают только те, срок которых исполнился. Ответ прост: для тебя, для твоей души ещё нет места нигде. Оно не приготовлено, и неизвестно, будет ли готово. Такая уж у тебя душа, дорогой. Вижу, что ты очень удивился этому, даже выслушал всё это содрогнувшись. Но ты не знаешь своей души, вот в чём суть. То, что ты называешь своей душой, – кусок бреда, это не твоя душа. И вот для твоей подлинной души нет места нигде – ни в аду, ни на небе, ни в Вечности, ни даже в Бездне. Нигде нет ей места, ибо для такой души, как твоя, всё немыслимо. Вот так, дорогой. Я вижу, ты содрогаешься. Ты, может быть, плачешь? Возвращайся. На земле, в теле будет спать твоя потайная и позабытая душа, и там ты будешь только Лёней Одинцовым. Прощай, но, может быть, не навсегда. Внезапно место обнаружится и возьмёт тебя… Не исключено».

Глава 2

Лёня открыл глаза. Над ним нависало полустарушечье лицо с седыми волосами. Глаз почти не было. Оно показалось ему таким бессмысленно-жутким, что Лёня заорал.

– Прозрел, что ли? – бормотнуло лицо.

Лёня выпучил сознание.

– Ты что, Одинцов, ты что? – от его кровати отшатнулась женщина в белом халате. – Заговорил наконец.

Лёня чуть-чуть приподнялся. Лицо женщины уже не казалось жутким.

– Где я?

– Где ты? Не узнал? В больнице, в реанимации.

– Не может быть!

– Знаем мы вас, паразитов, – продолжала нянечка. – Вчера одному тут делали операцию, так он всех врачей обмочил. А ведь они ему жизнь спасали. Сколько раз я ему говорила: «Урнов, не забудь перед операцией сходить в туалет…»

Но безучастно-отсутствующий вид Одинцова подействовал и на неё. Покачав головой, она заворковала: «Ладно, раз уж очнулся, вызову врача». И она исчезла.

…Врач пришёл не в меру серьёзный.

– Что, не умер? – спросил он у шлёпавшей за ним медсестры.

Лёня закрыл глаза. «Хорошо бы ничего не видеть и не знать», – подумал он. Но врач коснулся его носа.

– Молодой человек, вы осознаёте, кто вы и где вы?

Ответа не последовало.

– Как его показатели? – спросил он у сестры.

– Нормальные для его положения. – И она сунула доктору листок.

Лёня открыл глаза.

– Что со мной было?

Врач присел на кровать.

– Вас привезли сюда бессознательным. Потом была клиническая смерть, а после – коматозное состояние, впрочем, довольно странное. И из всего этого мы вас вывели.

Лёня же почувствовал, что эти трое (врач, медсестра и нянечка) вот-вот сбросят свои человеческие лица и обнажатся вдруг бесовские хари с оскаленной пастью и огненно-сверкающими глазами. Вот, вот ещё мгновение… И эти черти закружатся вокруг него в дико-нечеловеческой пляске, задирая вверх ноги и целуя свои половые органы. И вся комната превратится в вихрь их пляса. А там, в углу уже поднимается с кровати чья-то бесовская фигура в белом.

И в этом вихре они уведут его в свои голубые края… Вот чья-то рука тянется к лицу, чтобы сбросить маску… уже виднеются оскаленные клыки небытия… И эта палата бесов вместе с ними, с Лёней провалится в бесконечную чёрную пропасть.

Лёня хотел закричать, но не смог. Крик ушёл в себя. Шли мгновения, минуты, но комната никуда не проваливалась. Врач безучастно смотрел на Лёню и проверял его пульс. Холод, исходящий от него, словно убивал горячку бесов. Его равнодушие поразило Лёню. «Тут что-то не то. Где я?» – подумал он.

Сделав усилие, вспомнив, что у него есть родня, он решил проверить, существуют ли они на самом деле. Ему не верилось, что он в больнице. «Какие уж здесь больницы, на том свете», – задумался он. И, осторожно оглядываясь, спросил:

– А можно ко мне придут мои родные, мать, брат и жена?

Врач спокойно ответил:

– Они уже приходили. Но мы не пустили их. В реанимационное отделение вход запрещён.

И он ушёл.

Сестра вдруг улыбнулась:

– Да вас очень скоро переведут в общую палату. У вас все показатели отличные. Вы как-то уверенно вернулись к жизни. Никто не ожидал. Считайте себя счастливчиком.

– Когда в общую? Я хочу видеть родных, вы не обманываете? – забеспокоился Лёня и покраснел, как девушка.

Сестра расширила глаза:

– Да скоро вас переведут! У нас в реанимации долго не держат. Потому что мест не хватает, а народ прёт в реанимацию, как ненормальный. Кругом одно недоразумение.

И она, ворча себе под нос, вышла. Никто не менял его обоссанную простынь, да и ему было на это наплевать. Он ссал лёжа, прямо в постель, как будто мира не существовало…

В полусне выбрасывались на поверхность сознания одни и те же мысли:

– Неужели то было сновидение? Поезд, преисподняя… Не похоже, совсем не похоже… Было другое. Но что?.. Клиническая смерть? Но какой поезд может быть на том свете?

Мысли путались, сплетались, как змеи, возбуждали, но усталость брала своё, и он снова засыпал…

Окончательно очнулся он уже в общей палате. Сколько прошло времени – дней и ночей, – он не знал. Постель была чистая, хорошая. Рядом с ним на стуле сидела молодая женщина в белом халате. При взгляде на неё Лёня сразу почувствовал облегчение: до того приятное и доброе было у неё лицо.

– Теперь я ваш лечащий врач, – сказала она, – Людмила Ивановна.

В ответ Лёня пошевелил пальцами.

– Вы практически уже в нормальном состоянии. Вам только надо подкрепиться. – И она вдруг вынула из своей сумки, стоящей на полу у её ног, что-то съестное в коробочке. – Это вам можно, – улыбнулась она, – мы такие бедные и несчастные, и то, что подают в больнице, почти невозможно есть. Нам отпускают так мало денег, – печально вздохнула она.

Лёня вдруг обрадовался, даже засветился.

– Покушайте, – добавила врач. – А завтра придут ваши родные и принесут вам что-нибудь.

– Они тут? – выкрикнул Лёня.

– Что значит «тут»? – удивилась Людмила Ивановна.

И она пристально посмотрела на Лёню. А он, изголодавшись, с аппетитом ел. Людмила Ивановна тихо, осторожно сказала:

– Вы потеряли сознание и были в состоянии, близком к клинической смерти.

И затем Людмила Ивановна прямо спросила:

– Вы видели что-нибудь?

– Нет, я ничего не видел, я просто спал, – неожиданно сухо и резко ответил Лёня.

Людмила Ивановна не смутилась, только улыбнулась.

– Всё понятно. Не смею вас больше расспрашивать и беспокоить. Выздоравливайте.

Лёня почувствовал, что теперь он понимает, где находится. Она ещё раз улыбнулась и вышла.

Лёня, пролежав в безмолвии минут десять, подумал: «Нет, какая там клиническая смерть и кома? Сновидения тоже исключены, такими они не бывают… Тогда что же это могло быть? Не знаю».

И он, смело встав с кровати, пошёл в туалет.

Однако в конце концов он решил, что это было сновидение. «Так спокойней, – подумал он. – А то я сойду с ума».

Глава 3

Всю ночь Лёня промучился: видел во сне Аким Иваныча. Но когда утром очнулся – сердце истерично-радостно забилось: конечно, это было своего рода сновидение. Иными словами, «раскричалась безумная птица на границе у смерти и сна» – вот что это было.

А сосед по койке дико закричал: «Меня уже нет!» «Сон, сон, сон!» – лязгая зубами о стакан с мочевидным напитком, называемым чаем, повторял он.

Лёня посмотрел ему в глаза и произнёс:

– Конечно, сновидение, иначе я не выдержу, сойду с ума, закричу-у-у!

Сосед кивнул головой, в основном самому себе. После индифферентного обхода врачей ввалились родственники.

Мамаша Анна Петровна, вся мокрая, словно слёзы её превратились в дождь, с двумя огромными сумками с едой, двоюродный брат Вадим и Лёнина жена Лера. Лера была профессиональной переводчицей, Вадим – художник, лет тридцати. Одет он был небрежно, но по-европейски. Все трое зашумели, загалдели, окружили Лёню. Лера села прямо на кровать, только что не залезла под одеяло, а брат и мамаша присоседились на стульях. Отца у Лёни давно не было – сбёг.

Мамаша глядела на сынка как всё равно на воскресшего. Первые восклицания, первый бутерброд. Валерия даже хлебнула водочки: «После такого не грех и выпить!» – кричала она на всю палату, но Лёня отказался. Мамаша в конце концов перешла к делу.

– Сынок, ты не волнуйся, – сказала она. – Твоё здоровье совсем неплохое. Мы все выяснили, в тот вечер ты, конечно, перепил. Всё бы ничего, но на следующее утро что с тобой стряслось?

– Что стряслось! Обычно – голова болит, давление повысилось, и я принял лекарство, вышел в садик, чтоб подышать, дальше не помню… Надышался, в общем.

– Дальше ты упал, вызвали скорую, и тебя подобрали. А лекарство ты принял в красной коробочке? Оно лежало на твоём ночном столике.

– Конечно, его и принял. У меня других лекарств и не было. Это хорошее.

– Мы с Вадимом, как вошли в твою квартиру, сразу эту коробочку и обнаружили… Так вот, лекарство это оказалось фальшивое. Я тут же – по блату, через Сергея Михайловича, отнесла его, чтоб проверить, и все моментально уяснили: фальшивка, да ещё в твоём случае – вредная. Вот отчего ты и грохнулся, родной. Тебя таблетка чуть не погубила. Она не смогла остановить приступ. С твоим здоровьем жить можно, – и мамаша потянулась за платком:

– Я это так не оставлю. После того как твой отец сбёг, я всюду блатом обзавелась. А то пропадёшь без защиты-то. А заключение врача и таблетки я через Михаила Игнатьича передам его приятелю – следователю. Тихому такому… Разве можно этим ненасытным кровопийцам прощать…

– Сколько людей губят – помешались на своих деньгах, как выходцы из ада, людоеды проклятые, – добавил Вадим.

– Моего мужа чуть на тот свет не отправили, – покраснев, разъярилась Лера. – Лёня, – обратилась она к нему, поглаживая его колени, – ты добрый, не от этого века, но дай мне слово, что не простишь им этого!

Лёня растерялся.

– А что делать?

– Пусть Анна Петровна попробует. Есть и другие пути. Осторожно, тихо. Учитывая сатанинские знаки нашего времени.

У Лёни окончательно всё смешалось в голове: сновидения, полёт на тот свет, Аким Иваныч, парень с кровавой ладонью, который сказал, что у него, у Лёни, нет «зрения ада», больница, где он лежал обоссанный, а тут ещё оказывается, что его отравили, пусть не «лично», а на глобальном уровне. Да, он теперь ясно помнит, как принял эту таблетку, как вышел в садик, где баловались детки… А потом? Что «потом»? На этот вопрос у него нет ответа…

Лёня вздохнул. Глаза его смотрели совершенно отсутствующе. Лера ужаснулась:

– Оглянись, ты не на том свете.

– Покормить его нужно, покормить! – захлопотала мамаша.

– Меня вырвет от еды, – отрезал Лёня.

– Чего же ты хочешь?! – воскликнула Лера.

– Хочу кота, – ответил Лёня.

В ответ – сначала молчание, а потом:

– Какого кота?

– Обыкновенного. Нашего Мурмура.

Мамаша первая опомнилась.

– Оно конечно. Он тебя любит. Коты успокаивают. А то, что мы пришли, тебе без разницы? Кот тебе дороже.

– Мама, мама! Не надо бреда! – прервал Вадим. – Кот так кот. Коты с неба не падают.

– Да как же мы его сюда принесём? Кота же не пустят. Главврач не разрешит.

– Главврач! – усмехнулся Вадим. – Сунь ему сто долларов. Да за сто долларов не то что кота – лошадь разрешит запустить в палату.

Лера захохотала:

– Пора, пора! Покой нам только снится! Всё сделаем, чтобы Лёня вернулся к нам.

– Сто долларов много, – вздохнула мамаша. – Главврачу по теперешним временам и сто рублей хватит. Скажем, для профилактики нервов у больного…

К вечеру кот уже был у Лёни под одеялом. На прощание Лера сказала:

– До завтра. Не будешь мстить – уйду от тебя. Не будь Обломовым, – и она поцеловала мужа в лобик.

Лёня и не был Обломовым. Кот до того перепугался, что, как мумия, замер под одеялом. Еле-еле Лёня расшевелил его мурлыкать.

В полусне Лёня шептал коту: «Мурмур, не бросай меня… Люди бывают страшные, очень страшные, котик. Тебе этого не понять. У вас всё ясно, и смерти ты не боишься. Уйдёшь в свой мир, и всё. И никаких проблем. Но если бы ты хоть на минуту познал людей, я бы за тебя не ручался. Но люди бывают и прекрасны, как цветы. Да, да». И Лёня уснул, осознав вдруг, что он мало отличается от кота.

Вскоре Лёня оказался дома, не в своей, правда, квартире, а у мамаши под боком.

– Никаких стрессов, никаких переживаний, – сказала на прощанье Людмила Ивановна. – Пусть лучше молчит.

Лёня, и от природы не очень разговорчивый, действительно замолчал. Молчал день, два, а потом разразилось.

Тот самый Михаил Игнатьич, которому мамаша, Анна Петровна, передала для знакомого следователя заключение и таблетки, приехал к ней вечерком, отозвал на кухоньку и шепотком на ухо сказал:

– Ни-ни… Не связывайтесь. Я сам боюсь. Я Коле, следователю, всё передал, конечно, а потом, когда зашёл к нему, чтоб узнать, как и что, он меня и ошарашил. Да что, говорит, с тобой, Миша, у тебя что, глюки пошли, никакого заключения с таблетками ты мне не передавал. В общем, намёк я понял. И ты, Аня, пойми его как следует. Против таких рыл наша физиономия пустая.

Анна Петровна покраснела от гнева, но ситуацию просекла. Решила посоветоваться с Лерой. Та лежала на диване растрёпанная, но ещё красивей в таком виде, и худоба ей шла, и острота взгляда, и тонкие черты лица, и злость в очертании губ, и решительность – всё было при ней. Была она всего на годик-полтора моложе мужа. Лёня в этот момент прогуливался с собачонкой.

Лера отмела все доводы мамаши.

– Не надо трусить, маманя, – даже несколько злобно возразила она. – Всё понятно. Я так и думала, что в открытую нельзя. И слава Богу. Мы будем действовать тихонько, осторожно, тайно, не подставляя себя. Со змеями жить, по-змеиному и жалить надо. У меня план есть. Мы себя обезопасим, зачем рисковать из-за какой-то падали, гиен социальных – нет уж, извольте. Мстить можно по-умному. Но и трусить нельзя, а то сделаешься похожей на подругу вашего племянника, Вадима, на Алёну. Я такого трусливого существа за всю свою жизнь не видела.

Анна Петровна обиделась.

– Да Вадим без ума от неё. Она такая умная, необычная.

– Не спорю. Но патологически трусливая. Этот мир, конечно, не подарок, но не до такой же степени.

Тут как раз и Лёня вернулся с собачкой. Та, облаяв саму себя, забилась в угол. Лёня к этому времени старательно запрятал в подвал памяти своё потустороннее путешествие и свои истеричные страхи, решив для себя, что это какой-то редкостный вид сновидения. Но, увы, логика могла охватить малую часть реальности. Нечто неуправляемое в душе Лёни давало о себе знать. То ему казалось, что стол в комнате стоит не на месте, то часы на стене вызывали подозрение. «Всё как-то стало глуповато, шатко и вот-вот исчезнет», – жаловался он самому себе. Особенно раздражал его унитаз.

И наружность Лёни немного изменилась: он похудел, особенно на лицо, черты заострились, и глаза, получив полную свободу выражения, которую он не мог контролировать, чуть-чуть пугали даже Леру своей ярко выраженной истеричной дурашливостью, внутри которой всё-таки просвечивал ум. Разумеется, о своём сновидении он никому ни-ни, ни слова. Интеллектуально он действительно пришёл в «соответствие», но внутри души – не очень. Мало того, что унитаз раздражал, он ещё и пугал. Всё время вспоминались сюрреальные стихи:

 
И потом, как печальная роза,
Провалился он в свой унитаз.
 

В недрах души Лёня ощущал себя именно «печальной розой», которая вскоре провалится в унитаз и по трубам уйдёт навсегда в подземный мир.

Приласкав собачку (она отличалась мазохистскими склонностями; большая редкость среди псов), Лёня выжидающе присел около Леры. Мамаша вышла. Лера со своей изощрённостью так обрисовала Лёне текущую ситуацию, что заразила его идеей найти обидчиков тихо, незаметно, чтоб никто не знал, по-змеиному, а потом анонимно передать информацию тем, кто вынужден будет по долгу службы хотя бы накрыть банду. Разослать «данные» в разные инстанции, чтоб нельзя было скрыть…

Лёня и так, без красноречия Леры, затаил в душе обиду на то, что его фактически чуть не убили. Обида жгла его, особенно потому, что он ощущал себя законченным жизненным идиотом, раз стал жертвой разжиревших людоедов. Он мог даже простить собственную смерть, но не издевательство над собой. «И вместо лекарства подсунуть фальшивку, яд мне, невинному молодому человеку, – вздыхал он про себя, – инвалиду, можно сказать, по части гипертонической болезни и состоянию нервной системы».

– Пойми, – убеждала Лера, – сколько сейчас в стране блаженных, изувеченных, сломленных, несчастных людей, всех мы отстоять не можем, но себя отстоять надо, вопреки мировому апокалипсису.

Лёня восхищенно слушал её, думая про себя: «Без них, без женщин, мы – ничто теперь…»

Лера закурила, свернулась калачиком на диване и продолжала:

– Но мы, слава Богу, не смертники. Как говорил один знакомый Алёны, – мне что бабы, что грибы – один чёрт, лишь бы жить.

И Лера хихикнула. Она за многое осуждала Алёну, пассию Вадима, но втайне иногда любовалась ею.

Лёня во всём был согласный, он верил в хитрость Леры. «Кому ж ещё доверять, если не любимой женщине, – думал он, – мамаше? Но мамаша глупа и многого не понимает в капитализме».

– Легко сказать, – скорбно возразил он Лере, – но как мы всё это осуществим?

– Положись на меня. Кой-какие намётки уже созрели в моём уме… Нам только нащупать след, по одному заключению какому-то никто искать их не будет. Тем более у них и крыша есть…