Текст книги "Другой"

Лера вздохнула посвободней.

– Успокойся, деточка. Давай лучше допьём чаёк и коньячок, – предложила хозяйка.

Уселись.

– Эта Римма всё врёт, – как-то аппетитно добавила Софья Петровна. – Я её насквозь вижу, это несложно. Да она на самом деле не своего мужика хочет удушить или повесить, а весь мир вместо него. До того зла она на весь этот мир. Знаю я таких…

Лера умилилась.

– Это не мой случай, деточка. Точнее, клиент не мой. Психиатр ей отец и друг, она и для твоего романа не подходит… Какая ты всё-таки нежная в этом платьице!

Но Лера всерьёз озлилась: одни неудачи. И от нервозности заявила:

– Тётя Соня, у меня одна просьба к вам. Умоляю!

– Опять какая-нибудь гадость, фантазёрка ты моя?!

– Нет, всё наяву. Позвоните сейчас милому Арсению Васильевичу и попросите его, прежде чем он отдаст пиджачок владельцу, занёс бы его ненадолго к моему приятелю, видному художнику, Филиппу Пашкову.

– Для чего?

– Чтобы он этот пиджак нарисовал. Он знает, как рисовать портреты вещей, превращая их в живых. Знаменитый художник…

– Да знаю я это имя.

– У него завтра с утра полутайный приём будет. Но для Арсения Васильевича двери будут открыты…

– Он достоин этого, Валерия… Если ты хоть что-то понимаешь в игре демонов.

– Пускай. Филипп никого не боится. А такому пиджаку будет несказанно рад. Я знаю его. Расцелует и меня, и пиджак. Он быстро набросает что-то вроде эскиза и так далее… А Арсению Васильевичу заплатят за модель, пиджак вернут, и в тот же день он сам сможет отдать его по назначению…

Софья Петровна внимательно посмотрела на Леру:

– Всё понятно. Ради тебя соглашусь.

Лера поцеловала тётушку:

– Это будет подарок и мне, и Филиппу.

– Выйди на минуту из комнаты. Я ему позвоню сейчас, но тебе не надо это слышать. А то ещё можешь понять неправильно, и тебе же плохо будет.

Валерия беспрекословно вышла.

Минут через десять тётушка ласково позвала её обратно.

– Всё в порядке. Арсений Васильевич принесёт пиджак точно по адресу, в два часа дня, как ты сказала.

Встреча закончилась в розовых тонах.

Глава 11

У Вадима было две мечты: Алёна и Аким Иваныч. Алёна всё-таки рядышком, хоть и не его, а Аким Иваныч… – если грезить, то лучше в сумасшедшем доме. Там всё позволено.

И всё же Вадим попытался нащупать нити, его угнетала почти мистическая беспомощность Лёни. Нити вели к Филиппу Пашкову. Ведь он не только друг и знаменитый художник, прекрасно знающий «культурную элиту» Москвы, в том числе и писательскую. Гораздо больше: он знаком с эзотерическими кругами в реальном значении этого слова. «Вот там-то мы и чокнемся бокалами с этим Аким Иванычем, – вожделенно думал Вадим. – Посмотрю я в его глаза потусторонние и, может быть, согреюсь его взглядом, как бомж бутылкой водки».

Случай удобный, как всегда, подвернулся: Филипп устраивал встречу, на которой собирался показать свои новые картины близким и понимающим. После таких встреч Филипп любил поговорить с кем-нибудь наедине…

Приглашёнными оказались и Одинцовы, и, конечно, Алёна. Лёня, однако, посетить их отказался. Вадиму пришлось прихватить с собой и Алёну, и Леру. Девочки были слишком разные, но в глубине чтили друг друга.

Квартира Филиппа около площади Маяковского отличалась не столько размерами, сколько изысканной, но сдержанной красотой обстановки. Книги и картины царили в ней – это была квартира творца. Никакой наглой и тупой роскоши, но не только аура квартиры, но и каждой вещи уводила ум в некое почти блаженное состояние. В гостиной были две действительно дорогие статуэтки. Единственно, что серьёзно отсутствовало, – это изображение Достоевского, которое занимало многозначительное место в квартире Вадима. Не то чтобы Филипп не почитал Достоевского, он просто полагал, что последнее слово о человеке ещё не сказано. И сам весьма опасался такого слова. Его жена Евгения поддерживала его в этом. «Не дай Бог на Руси появится писатель, который переплюнет Достоевского», – говорила она самой себе по ночам.

Филипп Пашков принял Вадима и его подруг ласково. Он любил Вадима, признавал его талант и искренне помогал ему, – Филиппу чужда была творческая ревность. Он добился так называемого успеха не только в России, но в душе презирал его. «Гений и Бог – всё остальное крысиная возня» – в этом он был убеждён. Его старый школьный приятель подхихикивал: «Но, если нет гения и даже большого таланта, тогда надо искать успеха, и в этом случае он придёт…»

Филиппу стукнуло тридцать девять лет. Он был элегантен, со вкусом одевался, среднего роста, немного полноват. Глаза были тайно-синие. Вадима больше всего поражали его руки – необычайно нежные, как у холодной маленькой женщины.

…В гостиной уже находились почти все приглашённые. Картины, висевшие на стене, ошеломили Леру. Вадим и Алёна отнеслись к этому более спокойно. То была серия автопортретов, начиная с младенчества и кончая… гробом. Алёна всё-таки отшатнулась. «Вероятно, для своих прошлых лет Филипп использовал фотографии: тут есть и Филипп – ребёнок, и подросток, и юноша, но автопортреты будущего Филиппа… брр… а они-то как раз самые сильные».

Действительно, портрет старика, выражение его лица и глаз ошеломляло сочетанием тяжёлого ума и безумия. В гробу же лицо выглядело просто смешным до того, что Алёну чуть не разобрал хохот. Казалось, что старикашка вот-вот выпрыгнет из гроба и нашалит. Алёна отошла к окну, и тут ей не удалось до конца сдержаться. Смех оказался мелко-нелепым.

Филипп подошёл и обнял её за плечи:

– Именно так, Алёнушка, именно так. Я этого хотел и ожидал. Смерть не достойна ничего, кроме смеха.

– Конечно, Филипп, – сквозь слёзы проговорила Алёна, – мы будем жить после и вечно… Извини…

Но тут подскочила Женя, полненькая и крайне интеллигентная, в очках, дама лет тридцати пяти.

– Филипп, ну ради Бога, убери гроб, – чуть не взвизгнула она. – Умоляла же тебя, умоляла. Всё бесполезно. Да ты пойми, ты сам накликаешь на себя смерть. Тебе это нужно? Мне – нет!

Филипп удивленно пожал плечами.

– Да, картина выразительная, но тем более спрячь её, спрячь!

Она чуть не рыдала. Филиппу пришлось уступить.

– Господа! – обратился он к окружающим. – Желание любимой женщины – закон. Я убираю себя в гробу. Но вы всё-таки насмотрелись.

– Да, да, – залепетали окружающие.

Только хотели убрать, как в дверь позвонили, словно минуя привычный домофон.

– Кто же это? Кого несут черти? – обозлилась всегда корректная Женя, но дверь открыла.

Перед ней стоял Арсений Васильевич в штанах и рубашке, а в руках у него был…

– Я пиджак принёс! – гаркнул он из прихожей так, что в гостиной вздрогнули.

Лера, опомнившись, бросилась к Филиппу и истерично стала шептать ему в ухо. Филипп не выказал никакого удивления, только благосклонно кивал головой.

Около новоприбывшего уже столпилась элитно-интеллигентная публика. Многие с бокалом шампанского. Арсений таращил глаза.

Сквозь публику наконец пробился Филипп с Лерой. Последняя выкрикнула:

– Я племянница Софьи Петровны!

– Я понял, – моргнув глазом, ответил Арсений.

– Арсений Васильевич, – дружески обратился к нему Филипп, – я беру этот пиджак напрокат. Приходите через три часа, только позвоните сначала в домофон, и я верну пиджак.

– Как было сказано, – повторил Арсений Васильевич и неуклюже повернулся в сторону хорошенькой девушки с бокалом шампанского.

– Дочка, дай отпить, – смирно попросил он.

Девушка протянула ему бокал, но тут вмешалась Лера.

– Аня, не вздумай. Арсений Васильевич, сейчас вам нельзя, – убеждённо настояла Лера. – Вот вернут пиджак, приходите за ним через три часа и отдайте его кому надо обратно, сегодня же, как указала Софья Петровна. А завтра возвращайтесь сюда, и консьерж внизу передаст вам бутылку шампанского. Вам, да и нам, будет за что выпить. Договорились?

– Точно так. Иду.

Гости обалдели и от картин Пашкова Филиппа, и от этой сцены.

– Ну, объясните же, Филипп, в чём дело? И зачем пиджак? – не выдержала Аня, девушка, чьё шампанское попросил отпить Арсений.

– Господа! Без комментариев! – объявил Филипп.

Между тем картину «Филипп в гробу» Женя успела вынести в спальню. Утро продолжалось…

Гости отчаянно захотели переключиться от суеты с Арсением Васильевичем, которая большинству показалась миражем. Больше всего внимания привлекли теперь картины, изображающие Филиппа уже в довольно пожилом возрасте, но не в старческом.

Одна картина называлась «Автопортрет с вином», а другая – без названия, но явно изображающая Филиппа в состоянии медитации, сравнительно постаревшего, но только физически. Взгляд был в себя.

Минут через двадцать Филипп объявил, что отойдёт в комнату-мастерскую, может быть, на один час, не больше. Кроме большой мастерской в Замоскворечье Пашков держал и у себя в квартире специальную комнату, чтобы порой рисовать, не выходя из дома.

Гости не возражали и расселись на диванах и в креслах, обсуждая и пиджак творца, и собственный ум, и поэзию Леонида Губанова, и житейские дела, закусывая между прочим.

Филипп уединился, но Лера умудрилась юркнуть к нему через некоторое время.

Увидев картину, она чуть не подпрыгнула. Конечно, это был набросок, неоконченный вариант, но… Пиджак, раскинув рукава, улетал в синее небо, парил над землёй и где-то – по крайней мере, в воображении Леры – надрывался от хохота. И создалось такое впечатление, что владелец пиджака лежит в земле и не может встать, и душа, прикованная, бродит рядом, один пиджак улетает от грешной земли. Именно это молниеносно ощутила Лера.

Оригинал (пиджака) же висел на стуле.

– Боже мой, Боже мой, – прошептала она.

Филипп удивился, но догадался.

– Что ты такая чувствительная, Лерочка, – сказал он, обернувшись к ней с кистью в руке. – Не надо искать здесь некую жуткую символику. Пиджак как пиджак. Летит, и всё себе.

– Страшно на этом свете, господа, – пролепетала Валерия.

– Будет, будет! На сегодня хватит. Всё ясно. Пиджак можно вернуть. Я обойдусь без оригинала теперь. Пойдём к гостям!

И они вышли. Беседам не было конца, но Филипп опять был востребован. На этот раз Вадим уединился с ним. Пиджак не помешал Вадиму сосредоточиться, и он рассказал Филиппу всю затейливо-немыслимую историю с Аким Иванычем и попросил помочь напасть на его, возможно, фантастический след.

Филипп озадачился.

– Ну а с душой, у которой нет пристанища во Вселенной, ибо она ничему не соответствует, – покачал он головой, – это, извини, какой-то бред. Вселенная-то, – усмехнулся он, – больно широка, словно наша русская душа, но ведь Вселенную не укротишь…

– Да ладно, Филипп. Считай это метафорой. Нам бы только Аким Иваныча уловить…

– Уловишь такого. Но я поспрошаю в эзотерических кругах.

– Только на них и надежда.

– Да. Может, они сами возгорятся этой историей и пойдут искать по белу свету то, чего в нём нет.

– Выпить за это надо, Филипп, – грустно закончил Вадим.

И как только они вернулись в гостиную, где уже творилось «тихое сумасшествие» от любви к искусству, прозвенел домофон.

– Это он, – подмигнула Валерия Филиппу, узнавая голос Арсения Васильевича. – Я сама спущусь к нему.

Арсений Васильевич скромно, но уютно поджидал своё внизу около каморки консьержа.

Лера слегка торжественно вышла из лифта, пиджак почему-то накинула на себя.

Арсений Васильевич весь светился.

– Мне Хапин обещал другой пиджак, – улыбался он. – Сказал, что из-за этого другого пиджака никто меня беспокоить не будет. Дескать, покойник на этот раз смирный, не буйный.

– Вы опять за своё, Арсений Васильевич, – возмутилась Лера. – Плюньте вы на этого Хапина. Сколько можно, в конце концов. Завтра, когда придёте за шампанским, мы вам деньги в конверте передадим на пиджак…

Тут же высунулся старичок-консьерж:

– Какая вы нелепая, молодёжь, – сказал он, посмотрев на Валерию. – Да ведь он тут же пропьёт деньги. Нужен ему ваш пиджак…

– Умно говорит старичок, – чуть-чуть оскалился Арсений Васильевич. – Из могилы-то даровой пиджак, на халяву…

Консьерж испуганно спрятался и подумал: «Пожилой человек, а как образно говорит. Словно Пушкина читает».

…Лера сняла пиджак со своих плеч и вручила его Арсению. Наказала: «Помните слова Софьи Петровны».

– В ней я не сомневаюсь, – угрюмо ответил Арсений. – Я себе не враг. Сделаю как надо.

И он исчез в глубину уличной суеты.

Глава 12

Прошло две недели. Ничего и никого не находили: ни Володю (если не считать штанов и ботинка), ни Аким Иваныча, ни отравителей.

Наконец Вадим, изрядно погрустив с утра, услышал звонок по мобильному от Филиппа. Пашков приглашал его в свою галерею. «Есть вести», – добавил он.

Галерея, которая выставляла работы Пашкова, расположилась в центре, неподалёку от Кузнецкого Моста.

Три зала, закуток для отдыха. Вадим быстро подъехал. В метро, как обычно, изучал глаза соотечественников. Когда выходил, одна молодая женщина дёрнула его за рукав, спросив: «Вы гадаете?»

– Гадать можно по чему угодно. Все предметы отражают будущее, – ответил Вадим.

– У вас взгляд грустный и пронзительный. Погадайте.

– Кому?

– Пушкину, – обиделась женщина и отошла.

Подъехало довольно мрачное такси, и он сел в него.

Вспомнил лица в метро. По большому счёту – светоносные, а по мелкому – опущенные, порой замученные…

В галерее Филипп принял его с объятиями. Обошли залы. После осмотра уединились. Нашли укромное место. На столике валялись газеты и журналы, в том числе – зарубежные, со статьями о Пашкове.

– Весть такая: мне удалось устроить тебе выставку в Вене. Этой зимой. Вот смотри – эта галерея, вполне достойная…

Вадим не мог сдержаться:

– Здорово… Это я понимаю… Ну, старик, спасибо…

– Ничего. Стоило трудов, конечно… Хочешь кофе? Или лучше по рюмочке?

– По рюмочке.

– Надо продвигать настоящее искусство. Я ведь болею и за тебя, и за него. Пора, пора… Но перепрыгнуть все эти иезуитские заслоны оказалось не так просто.

– Ещё бы. Выпьем за это.

И они уютно, тайно-духовно, по-дружески выпили, закусив красной рыбой.

– Слушай, Вадим, смешно не разделять твоё недоверие ко всему официальному в искусстве. В конце концов, и Пушкин, и Достоевский были маргиналами, но их столетиями знают миллионы.

– Конечно, Филипп. Ведь мы за годы совдепа привыкли к тому, что так называемое неофициальное искусство – и есть главное.

– Тогда душил идеологический деспотизм, сейчас – коммерция. Но коммерция, между прочим, тоже идеология, и не менее страшная. Удав сменил кожу, везде, во всём мире…

– Более страшная, Филипп.

– Но в ней есть дыры, изгибы, возможности… Она не так тотальна, как та. Удав этот с психозом…

– Я не согласен, Филипп. И вот почему. Старый удав вызывал сопротивление и, следовательно, духовный порыв. Современный удав действует иначе; коммерциализация ведёт к отупению, к подмене ценностей, к деградации, она нацелена на саму основу, на дух, та же была опасна по-другому: своим социальным давлением. Это разные вещи.

– Может быть. Но я хочу сказать об ином…

В это время вошла сотрудница галереи и заявила:

– Звонок из Парижа.

Пашков исчез на несколько минут. Когда вернулся, Вадим поинтересовался: «Кто?»

– Из галереи.

– О чём ты хотел сказать?

– Вадим, ты ведь знаешь, есть люди нашего плана, причём и в литературе, и в живописи. Они в принципе отвергают любой социум и не хотят иметь с ним ничего общего…

– Ну, уж не так много…

– Но они самые интересные, самые потаённые, адепты Гогена, Цветаевой: на этот мир – один ответ – отказ…

– И что?

– Я считаю такой подход в корне неверным. Время отшельнического подвига прошло. Надо умудриться быть в социуме – и сохранить себя. Быть и отстранённым, и включённым одновременно.

– Не всякий способен на такое… Ты вот можешь.

– Духовность и самые необычные качества людей должны проявиться в социуме, так сказать, в официальном искусстве, такова наша российская традиция, и в этом её мистическая мощь…

– А государство?

– Конечно, государство любит усреднённое, так спокойнее. Но со временем оно поднимает на щит и каторжанина Достоевского, и Лермонтова, и так далее, чтобы, к примеру, показать, что народ, который дал столько гениев, не может погибнуть…

– Это нормально, потому что парадоксально. Так и надо. Сначала – петля, а потом… светоносец.

Филипп развёл руками и чуть не поперхнулся,

– Повешенный светоносец… хорошо… Такого сейчас как раз не надо. Водолей – другой символ, это – не знак индивидуального мученичества, не знак такой жертвы. Спокойней надо, спокойней.

– Трудно. Легче сидеть в пещере и там видеть небо, чем в социуме узреть хотя бы клочок его.

– Трудно, но можно… Здесь подвиг новой эры, можно сказать…

– В принципе, почему нет?!! – вздохнул Вадим. – Выпьем за это. Пусть ненавидит нас дьявол.

– Оставим его в покое, чтобы он оставил нас… Конкретно: ты сам скоро, после выставки в Вене и в Питере, будешь в таком же положении, как и я. Я уверен в этом. Пусть нас будет больше не в келье, но в мире.

За всё такое дело они смиренно, но с огоньком выпили по рюмке золотого крепкого напитка.

– Если миссия искусства – преодоление смерти, то выпьем за смерть – это достойный противник. Сильных врагов надо уважать.

И они выпили за смерть, не смущаясь её любовного оскала.

– Филипп, – после такого тоста начал Вадим, – ты же знаешь Алёну и её живопись.

– Не очень по мне, но порой ахнуть приходится. С богами в голове девочка.

– Вот именно. Её бы продвинуть, если уж следовать твоей идее…

– А она согласна? Женщины бывают самые неконформистки – ни с того ни с сего.

– Твоя идея не имеет ничего общего с конформизмом.

– Вадим, её пробить будет гораздо сложнее, чем тебя. Ты понимаешь почему…

Вадим тут же прервал:

– Не надо! Всё ясно.

– Здесь нужно тянуть постепенно, продуманно. Ты сам, Вадим, сумел что-нибудь сделать для неё?

– А как же? В данный сюрреальный момент три её картины находятся в весьма продвинутой галерее. Мне удалось это неделю назад.

– Не проста она, ой не проста, – Филипп покачал головой.

– С ней и не в живописи, а в яви можно далеко подзалететь… и свалиться в туман…

– Такой и надо быть, – голос у Вадима дрогнул.

– Скоро соберёмся у меня, – решил Филипп.

Далее разговор особо не углублялся.

– Я тоже ухожу и подброшу тебя домой, – сказал Филипп, – хотя я знаю, ты не любишь авто.

По дороге они чуть не раздавили котёнка, но Филипп успел вовремя и безопасно тормознуть.

Глава 13

Внезапно, через два дня, Филипп позвонил Вадиму:

– У меня есть новости. Тем более хотели собраться. Захвати свою небесную команду, завтра в четыре часа у меня. Сможешь?..

В четыре часа дня Вадим вместе с Лерой и Алёной прибыли к Пашкову. Лёня опять категорически отказался.

«Он всё больше отходит… Отходит в никуда», – раздумывала Лера, пока добирались до Филиппа.

В гостиной они объединились за круглым столом и лёгким вином.

Лера, взвинченная, нездешне ласково на этот раз посматривала на Алёну. Думала: «Не сойдёт ли она с ума от любви и жалости к себе».

Но Алёна сидела отстранённо, а во взгляде светилась еле уловимая нежность.

Филипп вдруг довольно мрачно объявил:

– Есть след к Аким Иванычу. Знаешь, у кого я был, Вадим?

И он назвал фамилию.

– Ого! – карие глаза Вадима блеснули.

– Даже не верится, – возбудилась Алёна. – Это же человек-легенда. И причём тайная…

– Для кого тайная, для кого – нет, – вставила Лера, доверчиво улыбнувшись Алёне.

– Так или иначе, но я у него был, – подтвердил Филипп, всего на одну минуту обидевшись. – Его растрогала вся эта история, которую он выслушал за пивом, но с большим интересом. Никакого Аким Иваныча он не знает, но запашок есть: он припомнил, что год назад мелькнул некий Родион, а потом как бы исчез.

– Как бы исчез? – усмехнулся Вадим. – Ну и что?

– А то, что исчезнувший Родион упоминал это имя: Аким Иваныч. Раза два.

– Ну, мы далеко продвинулись, – по-своему усмехнулась Лера и отхлебнула винца. – В каком контексте?

– А в том контексте, что, по Родиону, Аким Иваныч – внезапно свалившийся на род человеческий абсолютно новый человек со сверхъестественными способностями. Более того, с неведомыми прозрениями. Но для рода человеческого в его настоящем виде неподходящ.

– Надо думать, – брякнул Вадим.

– Разговор об Аким Иваныче прозвучал всего один раз и то мимолётно, ибо Родиона в силу его собственной мимолётности никто не принял всерьёз. И он сам говорил об этом в форме шутки, но пугливо оглядываясь по сторонам и особенно в окна.

– И где сейчас Родион? – Лера явно насторожилась.

– Нигде, – умилённо усмехнулся Филипп. – Некий молодой человек впопыхах записал его адрес. Молодого человека найдут, и адрес тогда будет у нас.

– Впечатляющая картина. Он сам рассказал тебе так подробно, Филипп? – спросил Вадим, наливая себе вина.

– Он сам. И он заинтересовался сам.

– Насчёт души, которой нет места во Вселенной, тоже?

– Да. Он высказался, что, несмотря на полный абсурд и парадокс такой ситуации, она возможна…

После таких слов все как-то притихли. Алёна невольно погладила свои пальчики. Уж слишком тяжёл был авторитет этого мэтра в обществе, где никаких авторитетов особо не признавали. Тишина была скорее не внешняя, а внутренняя.

И её прервал крик Жени, хозяйки дома. Она вошла в гостиную, ведя за руку семилетнюю свою дочку, Ирочку.

– Что, опять? – спросил Филипп.

– Да. Нашей дочкой надо заняться всерьёз, Филипп, – заявила Женя. – Но сейчас я забираю её на дачу, как договорились…

Ирочка улыбнулась в пустоту…

Когда дочь увели, Филипп не засекретил историю.

– И смешно, и странно, чёрт возьми… Когда дочь кушает – ну, например, свою кашу по утрам, то вдруг замирает, произносит: «Какой ужас», кладёт ложку и долго потом не ест. Такое повторяется довольно часто в последнее время. Я её спрашиваю: каша или там котлеты невкусные? Нет, все ей вкусно. И вдруг: «Какой ужас!»

– Филипп, она ещё, может быть, не привыкла к своему телу, оно ей видится чужим, кастрюля какая-то, в которой что-то булькает, варится, – и мы живём в этой кастрюле… Она недавно сюда пришла, и такое может быть у особо чутких, шок от жизни в теле – больше ничего, – закончила Лера.

– Это мы так думаем, взрослые, – прервал Вадим. – А что на самом деле – дети отделены от нас прозрачной, но стеной… Это другие существа. По своему сыну знаю, – добавил он, бросив слегка тревожный взгляд на Алёну. (Вадим год назад развёлся со своей женой.)

– Нет, когда ребенок смотрит в кашу и говорит «о, ужас!» – это серьёзно. Это уже метафизика, – защитила себя Алёна.

– Ладно, я разберусь, – прервал Филипп. – Не такие проблемы решал…

– Жить, жить, жить! – вскрикнула Лера, откинувшись к спинке кресла.

– Что с тобой? – испугалась Алёна.

– Да ничего. Нервное. Могу сказать: вчера звонила Инна и сказала, что та самая гадалка, которая нашла ботинок и штаны Володи, заявила, что почку Владимира пересадили какому-то хворому миллионерчику из далёкого зарубежья. Более точно она не знает… Скорее всего, сама боится.

Наступило молчание.

– Раз она не ошиблась в тех предметах, вероятно, и здесь всё верно, – добавила в тишине Лера.

– Но если нашли штаны и ботинок, вероятно, он сопротивлялся, – растерянно сказал Филипп, не особо знавший все детали.

– Такой исход, Лера, и без экстрасенсов можно было предположить с большой вероятностью, – вмешался Вадим. – Но давайте переведём разговор на другую тему.

– Не очень переводится, – сказала и вздохнула Алёна. – Недавно мне звонил мой бывший друг, – и сделав ударение на слове «бывший», она украдкой взглянула на Вадима, – он иногда до сих пор позванивает мне. Редко. На этот раз он объездил нашу провинцию, говорит, что у него осталось тяжёлое впечатление. Как выживают люди – непонятно. В общем, чего говорить:

 
Всё расхищено, предано, продано.
Чёрной смерти коснулось крыло…
 

Точнее не скажешь, чем когда-то Ахматова.

– Да, это всё известно, – вмешался Филипп, – фальшивые лекарства и убогие больницы, нечеловеческое неравенство. Всего не перечислишь. Но всё-таки в последнее время стало полегче… Медленно, постепенно, пусть только в некоторых сферах, – но становится, по-моему, лучше.

– Да, слишком медленно. Так медленно, что волосы дыбом встают, – вспыхнула Лера. – Конечно, в девяностых годах было омерзительно и позорно.

– Это уже не дикий капитализм, а капитализм ада, – подхватила Алёна.

– Ха-ха-ха! – засмеялась Лера.

– Подождите, девочки, подождите. Давайте немножко спокойней, – вмешался Вадим, сам будучи не очень спокойным. – Да, социальные вампиры, моральные дегенераты… Всё верно. Но нам-то какое дело до них? Нам, людям творчества. Никто из нас не обменяет свой талант на всё сатанинское золото мира.

– Да, уж конечно, – вставила Лера.

– Это другое дело. Меня чуть занесло не в ту сторону, – смутился Вадим.

– Бывает, – и Алёна нежно извинила Вадима прикосновением к его руке.

– Да если вычеркнуть из мировой истории религию и культуру, то она скорее будет походить на мировую историю людоедов, – вставила Лера, – кровь лилась водопадом везде и во все времена.

– Надо выпить за людоедов, – вставила Алёна. – Но будущее непредсказуемо…

– Я вот видел такое, – прервал Филипп. – Разговорился недавно на даче с молодым парнем. Только что вернулся из армии. И он говорит, помогала мне при прохождении нелёгкой военной службы одна книжка. Я спрашиваю: «Какая?» А он отвечает: «Я всю службу Платона читал». И упомянул, что его особенно в Платоне утешило.

– Это по-нашему, – радостно кивнула головой Алёна.

– Нормально, – пояснил Вадим. – Такого рода парней из народа – немало, я сам встречал. Необязательно Платон, конечно.

В это время в гостиной появилась с подносом, на котором расположились чашечки кофе, весьма энергичная старушка – мать Жени, Вера Андреевна.

Филипп тут же умчался в кухню за пирожными. Тем не менее разговор продолжался.

– Вы всё о России, – проговорила вдруг Вера Андреевна, остановившись. – О ней можно сказать в двух словах: Россия – страдалица, мученица и жертва. Именно так получилось в XX веке, да и раньше.

Разговор затих.

– Это истина, – тихо сказал Вадим.

Вера Андреевна продолжала:

– Моя мать, царство ей небесное, в Гражданскую войну в девятнадцатом году видела такую картину: полустанок в Сибири, поезд, в котором они были, остановился. И вот что она увидела: на небольшой поляне стоят на коленях много народу, перед ними священник с Евангелием в руках. Все они превратились в ледяные статуи, замёрзли, но Евангелие не упало – оно примёрзло к рукам священника. На улице – сибирский мороз, деревня сожжена красными или анархистами, кто их там разберёт. Деваться было некуда – только замерзать. Люди замёрзли, слушая чтение Евангелия. Страница была открыта на Евангелии от Иоанна…

Алёна в эти минуты повторяла про себя стихи о России. Они всплыли в её уме сами по себе, неожиданно:

 
Как сердце никнет и блещет,
Когда, связав по рукам,
Наотмашь хозяин хлещет
Тебя по кротким глазам.
Сильна ты нездешней мерой,
Нездешней страстью полна.
Неутолённой верой
Твои запеклись уста.
Дай сил за тебя молиться,
Познать твоё бытие.
Твоей тоске причаститься,
Сгореть во имя твоё.
 

Вошёл Филипп с пирожными. Донеслись непередаваемо гнусные голоса и звуки с телеэкрана.

– Да выключите вы эту мерзость! – крикнул Филипп кому-то в глубину квартиры.

Вера Андреевна улыбнулась и ушла. Филипп внёс всё-таки свои оптимистические ноты в разговор.

– Друзья, – как-то весело сказал он, – не надо так уж переживать за то, что происходит в мире. Зачем брать работу Бога на свои нежные человеческие плечи… В России всё не так уж плохо сейчас. Есть любящие страну предприниматели. Да и телевидение стало намного лучше: появились приемлемые программы и достойные люди. Постепенно, может быть, с трудом, но социальные и материальные проблемы решатся. И дай Бог, придём к какой-то модели европейского социализма – французского например, или же на худой конец придём к капитализму с человеческим лицом…

Лера рассмеялась:

– Такого не бывает!

– …Или ещё к чему-нибудь просто здравому и нормальному, без крайностей.

– А человек?! – воскликнул Вадим и отодвинул от себя чашечку кофе.

– О, это уже другое дело. Это всемирная проблема, а не только наша! – ответил Филипп.

– Последние времена неотвратимы. Цикл заканчивается, – резко сказала Алёна и погладила кошку.

– Конечно, развитие идёт циклами, а не идиотским прогрессом. Тут всё ясно. Вопрос: когда? – подтвердил Филипп. – Кто может думать, что эта стагнация будет продолжаться бесконечно или столетиями?

– Филипп, – вздохнул Вадим, – какое нам до этого дело? Судьба современного человечества уже определена – назови это всеобщей кармой или лучше Промыслом Божиим – всё равно. Зло в человеке должно проявиться в истории до конца, во всём своём великолепном сиянии. До тех пор, пока оно не проявится полностью, конца цикла не будет.

– Может, стоит подтолкнуть в смысле зла-то? – хихикнула Лера, и Алёна подмигнула ей, чуть не поперхнувшись кофе.

– Для такого дела, чтоб ускорить, эдакий мессия должен появиться, своеобразный такой, – всё же внятно проговорила она.

– Хватит, девочки, издеваться над бедным родом человеческим, – нерешительно буркнул Филипп.

– К данному моменту истории, – невозмутимо продолжал Вадим, – как это ни прискорбно, возможности зла в человеке ещё не исчерпаны до конца. Так что всё впереди. То ли ещё будет.

– И только по завершении этого цикла, – начал Филипп довольно уверенно, – появится новый человек. Ведь фактически, по-настоящему история меняется в зависимости от направления человеческого ума, этого демиурга, и от других глобальных явлений. Присутствовали боги, как во времена Трои, и люди и цивилизации были совершенно другие, чем сейчас, потом воплотился Богочеловек, и появился совершенно другой по сравнению с языческим человек, и мир стал другим. С течением времени направленность ума сосредоточилась на материальном мире, и всё стало иным, худшим. Следующее изменение придёт не только когда исчерпаются данные возможности зла, но и когда появятся новые прорывы сверху, когда человек увидит, в какой тупик его завёл звериный материализм и власть денег, иными словами, когда у него появится возможность увидеть истинное положение вещей, истинные ценности, когда приоткроется опущенная сейчас завеса… Тогда никакие политические силы не смогут остановить приход нового цикла, нового человека. И вся эта так называемая современная наука будет бессильна и объяснить, и остановить этот приход.

– Когда человечество выбросит все эти игрушки высокой технологии и индустрии, обнаружив их опасность и бессилие разрешить что-либо действительно существенное, то это уже будет хороший знак, – заключил Вадим. – Одно дело проникать в другие миры и воочию видеть бессмертие своей души, другое дело – жить среди роботов.

– Да просто наличие вертикальных духовных каналов поможет выжить в этом мире, – добродушно добавил Вадик.

На столе появилось чилийское вино, и Вадим уже собрался разливать, как загудел телефон.