Текст книги "Оставь страх за порогом"

– Придут, как пить дать явятся. Возможность получить продкарточки, оплаченную работу кого угодно приведет.

Калинкин не ошибся: тотчас в дверь вначале постучали, затем вошел мужчина неопределенных лет, в мятых брюках, в штиблетах на босу ногу. Не представившись, с порога поинтересовался о величине денежного содержания и продуктовом довольствии.

– Согласен получать за работу любую валюту. Справедливо высоко ценю свое мастерство и успех, который имею у разных слоев публики.

– Что умеете делать? – спросил Магура.

– Демонстрирую сногсшибательные карточные фокусы, – с гордостью ответил претендент на работу. – Достаю из колоды любую названную карту, которая растворяется в воздухе или меняет масть. Показываю чудеса в играх «три листика», «очко», не говоря о «подкидном», в два счета обыгрываю любого. Подобными трюками удивлял сокамерников в камышинской тюрьме, «Крестах», где пребывал при царствовании императора Александра III и при советской власти, за что томящиеся за решеткой делились со мной едой, избавляли от мытья пола. Горжусь, что неоднократно выходил победителем в соревнованиях шулеров разных стран.

– Шулера не требуются, – резко перебил комиссар.

– Но вы не видели ловкости моих рук! – обиделся картежник, но был выставлен в коридор.

Следующим оказался человек с впалой грудью, скрипичным футляром под мышкой.

– Сыграйте «Варшавянку»! – попросил Калинкин.

– Извините, при отсутствии инструмента не могу выполнить просьбу, – музыкант открыл футляр, где лежали носильные вещи. – Пришлось расстаться со скрипкой в голодное время, но могу сыграть на барабане, если такой представите.

– Барабана нет, – ответил Магура.

Больше желающих получить работу не было.

Калинкин приступил к исполнению обязанностей интенданта комиссариата, получил в продотделе пять фунтов гречневой крупы, два каравая хлеба, шесть кусков поташного мыла, фунт сахара-рафинада, сто граммов дефицитной соли и решил исправить подавленное настроение комиссара.

– Предлагаю поискать артистов в трансчека. В ихней кутузке разный народец, можно отыскать и артистов.

Совет был дельным. Магура поспешил на станцию в местную чрезвычайку. Предъявил мандат и получил позволение познакомиться с задержанными.

– Имею артистов на любой вкус, – похвастался начальник. – Есть цыган-конокрад, схватили, когда уводил у станичников коней. Имеется спекулянт, врет без зазрения совести, будто вез мешки с зерном для голодных детишек. Покажу наперсточника, облапошивающего на рынке доверчивых. Еще есть без документов, талдычит, что артист.

Последний сидел на койке, сложив ноги калачиком, мрачно уставясь в каменный пол. Несмотря на духоту, кутал горло шарфом.

– Кто будете? – спросил Магура.

– Согласно потерянному паспорту Петряев, но на афишах значусь Ярковым-Талановым, – глухо представился задержанный.

– Где работали?

– Служил богине Мельпомене на сценах ряда театров, в их числе Императорской опере в бывшей столице. Имел ангажемент в Твери, Царицыне, где партнером был великий Федор Иванович Шаляпин. Дружил с корифеями, в их числе с господином Собиновым. Имел честь исполнять заглавные партии в постановках, участвовал в концертных программах.

Фамилия арестованного была для Магуры пустым звуком.

«Здесь и сейчас, понятно, не до песен, придется покупать кота в мешке. Если приврал, что певец, верну обратно, но сдается, что говорит правду».

– Беру, – решил комиссар.

Петряев встал перед Магурой, заикаясь, спросил:

– Простите, куда берете?

– На работу в комиссариат искусств. Он, понятно, не Императорский театр, но иного места работы вам не найти, – чекист обернулся к начальнику трансчека: – Еще артисты имеются?

– У меня что не арестант, так чистый артист в своем деле, – ушел от ответа начальник. – Один мастак лазить по чужим карманам, срезать на ходу подметки, не говоря про часики. Другой рисует червонцы так, что не отличишь от настоящих.

По пути в гостиницу Магура узнал от Петряева, что того зовут Кириллом Евгеньевичем, от роду пятьдесят пять лет, в Нижнее Поволжье приехал, поверив антрепренеру, посулившему выступления в концертах, приличный заработок и удравшего с документами.

– Паспорт выпишут новый, – успокоил Магура. Хотел обрадовать, что жить предстоит в гостинице, как с платформы раздался душераздирающий крик:

– Убьет, затопчет! Тикайте, люди добрые!

Кричала казачка, причиной был жеребец, который с громким ржанием бил копытом, мотал головой, а стоило бойцу чуть ослабить повод, взвился на дыбы, вырвался и опрометью понесся по перрону, распугивая поднявших невообразимый гвалт ожидающих состав.

Неожиданно на пути ошалевшего жеребца встала хрупкая женщина.

– Точно убьет, – предположили рассыпавшиеся в разные стороны люди.

Женщина не шелохнулась. Спокойно, даже невозмутимо ждала приближения коня и, когда тот сбавил бег, собрался свернуть, схватила за узду.

– Шалишь! Порезвился, и хватит, – бесстрашная женщина похлопала дрожащего жеребца по мокрому крупу, и конь, почувствовав властную руку, начал успокаиваться.

Разбежавшийся народ вернулся на платформу, подбежал и упустивший коня боец.

– Здорово приструнили, я бы ни в жизнь не сумел! Характер у Буяна истинно буйный. Никого из чужих к себе не подпускает, меня постоянно норовит укусить. Как не испугались? Могли запросто попасть под копыта.

– Не могла, – улыбнулась женщина.

– Это как же? Иль какое секретное словцо для коней знаете?

– За двадцать лет работы на цирковом манеже изучила все повадки коней, научилась делать их послушными, на представлениях заставляла танцевать, вставать на дыбы, демонстрировала высшую школу верховой езды.

Вокруг собрались оправившиеся от испуга люди. Видя интерес к себе, женщина сообщила, что в молодости была наездницей, ныне дрессирует парнокопытных.

– Родилась, как говорится, в опилках манежа: родители работали на трапециях. Дочь – третье поколение цирковых в семье, научила ее всему, чем овладела, в верховой езде превзошла меня, что радует, чем справедливо горжусь.

Дочь, миловидная девушка с забранным на затылке пучком каштановых волос, погладила коня по крупу.

– Можешь разогреться.

Обрадованная девушка что-то шепнула на ухо жеребцу, подобрала юбку, оттолкнулась и встала на конский круп, сделала заднее сальто-мортале[13]13
  Сальто-мортале (ит.) – полный переворот в воздухе без опоры.


[Закрыть], подпрыгнула, перевернулась через голову, вновь встала на коня.

По толпе прокатился восторженный вздох:

– Вот это да!

– Здорово!

– Не видел подобное!

Больше других удивился упустивший коня боец, от изумления у него расширились зрачки, перехватило дыхание.

– Позвольте!

Сквозь толпу к женщинам протиснулся Магура.

– Если не ошибаюсь, работали на ипподроме или в цирке?

– Угадали, – подтвердила женщина. – Остались без конюшни, белые реквизировали для нужд армии. Собиралась пожаловаться на самоуправство, но поняла, что в штаб не пустят, мало того, прогонят в три шеи, и угадала: пригрозили отправить в контрразведку.

Магура кашлянул в кулак.

– Давайте знакомиться. Комиссар местного искусства Николай, по батюшке Степанович.

– Добжанская Анна Ивановна, – представилась женщина, дочь добавила:

– Людмила, или просто Люда.

Магура вновь кашлянул.

– Имею к вам вполне деловое предложение, а именно: поступить на службу, выступать перед доблестными защитниками республики, кто проливает кровь, отстаивая завоевания революции.

Мать с дочерью переглянулись, но не успели ответить, как заговорил Петряев:

– Где предлагаете выступать, когда на сотни верст вокруг нет ни одной сценической площадки!

Магура невозмутимо продолжал:

– Гарантирую продпаек, денежное довольствие.

– Пардон! – не отставал певец. – Как прикажете воспринять ваши слова – за просьбу или приказ? Каким образом считаете можно выступать, не имея музыкального сопровождения, аккомпанемента? Кто обеспечит публику, где ее возьмете?

Вопросов у певца было много, и с появившимся в голосе холодком комиссар ответил:

– К работе не принуждаю. Выступать придется чаще под открытым небом. Петь станете без пианино или рояля, которых в этих краях днем с огнем не отыскать, а под гитару или баян, самые что ни на есть народные инструменты. Что касается публики, пусть о ней голова не болит, обеспечу лучшую в мире.

– Пардон! – не унимался Петряев. – Категорически отказываюсь петь в подобных условиях, тем более без крыши над головой, обязан беречь мое достояние – голос, которым наградил Господь.

– Преступно прятать от народа свой талант, – заметил Магура.

Разговор мог перерасти в ссору, чтобы не допустить ее, Добжанская призналась:

– Для меня с дочерью не привыкать работать на свежем воздухе, но без коней нам нечего делать.

Магура обещал в самое ближайшее время раздобыть пригодных для выступления коней, но заметил, что берет в агитотдел на полное довольствие, не зная, на что артисты способны.

– При отсутствии коней можем демонстрировать акробатический этюд, – успокоила Добжанская. – А получим коней, в самое короткое время разучим вольтижировку[14]14
  Вольтижировка – гимнастические упражнения на коне, бегущем рысью или галопом по кругу.


[Закрыть], прыжки через обруч во время скачки, что прекрасно принимается публикой любого возраста, социального происхождения. Признаюсь, согласиться на предложение заставляет безысходность и несчастия, какие сопровождали последнее время: вначале белые реквизировали коней, затем сгорело здание цирка. Пробирались в Москву, но застряли в станице.

Магура успокоил:

– Верное приняли решение. Что касается коней, то доберемся до передовой и у кавалеристов выберете какие приглянутся. Много не обещаю, но пару-другую дончаков выпрошу в эскадроне. А пойдет армия в наступление на белоказаков, получите трофейных скакунов.

– Но нас слишком мало для концертного выступления.

– Найдем еще артистов. Лично я помогу, прочту бойцам басни Демьяна Бедного. А интендант сыграет на гребешке или на ложках – в госпитале я оценил его талант.

Приказ № 1 по комиссариату искусств

Принять на службу в агитотдел, взять на полное довольствие тов. артистов: Добжанскую А. И., Добжанскую Л. С., Петряева К. Е.

Назначить тов. Калинкина Е. И. интендантом со всеми обязанностями и полномочиями.

Н. Магура

4

Небо была звездная, тихая. Стрекотали сонные кузнечики, да порой царящий покой нарушали отрывистые гудки оставшихся без топлива паровозов.

Не первые сутки ожидающие отправления люди угомонились, уснули или дремали на лавках и на полу, крепко обхватив мешки, баулы, опасаясь, что их похитят. Не спали, несмотря на позднее время, лишь члены фронтовой бригады, отыскавшие на запасных путях выделенный им обшарпанный, без стекол в окнах вагон. Калинкин писал на стене лозунг, жалел, что не обладает способностью художника, иначе бы нарисовал красноармейца. Магура слушал тишину, печалился, что для концертных выступлений маловато трех артистов, тем более что двое не имеют необходимый живой реквизит. Петряев развешивал в купе помявшиеся вещи – сорочку, шарф, пиджак, при этом что-то мурлыкал под нос. Старшая Добжанская сметала с углов паутину. Дочь мыла после ужина тарелки, ложки, кружки.

– Обратила внимание на жеребца? – спросила Анна Ивановна. – Удивительно встретить в российской глуши, точнее, глубинке, столь породистого.

– В минувшем веке деды казаков воевали за морями в Турции, Персии, привозили оттуда коней, – напомнила Людмила.

Мать призналась:

– Знаешь, а я поверила в организаторские способности комиссара. Без сомнений, выполнит данное слово, раздобудет коней, которые станут основой нашей новой конюшни. Война не может длиться бесконечно, настанут мирные времена, люди вспомнят об облагораживающем искусстве.

– Ты права, комиссар произвел хорошее впечатление.

Калинкин завершил писать на вагоне лозунг, полюбовался своей работой:

– Хорошо бы еще пририсовать, как красноармеец на штык нанизывает беляков. Жаль, художник из меня никакой.

Магура не слышал интенданта, думал, где бы еще отыскать артистов, хотя бы парочку? Имеющихся маловато для проведения концертов.

Ближе к утру подкатил яростно пыхтящий паром, стреляющий из трубы дымом паровоз. Подцепил агитвагон и без гудка заспешил к светлеющему с минуты на минуту горизонту. Под полом застучали, завели бесконечную песню колеса. За окнами наперегонки побежали телеграфные столбы, некоторые были свалены, опутаны проводами.

Калинкин проснулся, когда окончательно рассвело. Не сразу понял, где находится. Простившись с сонливостью, вышел в коридор. Из вагона перебрался в тендер и дальше на паровоз, где у топки шуровал лопатой кочегар, у рычагов, манометров стоял машинист и хмуро, предчувствуя недоброе, всматривался вперед.

– Кому нужна помощь? Могу уголь подносить, дрова рубить, – предложил Калинкин.

– Без тебя управимся, – угрюмо ответил машинист. – Кто будешь? Артист?

– Разве похож? – удивился солдат. – Мое дело не горло надрывать и ногами кренделя выделывать, а бить врагов, гнать их в шею с родной земли, завоевывать народу свободу от эксплуататоров-кровопийцев. Я больше к борьбе расположен.

– К французской, когда на ковре один другого пытается положить на лопатки?

– Про французскую не скажу, потому что не знаю, другое дело русская, какой занимаюсь с зимы семнадцатого. У каждого из нас имеется талант, у тебя, к примеру, поезда водить без крушений, у меня защищать революцию от всякой нечисти, в том числе иностранцев.

– Что твои артисты будут представлять?

Калинкин ушел от ответа:

– Разное.

Разговор коснулся попыток белоказачьих войск захватить Царицын, а с ним весь Нижневолжский край от Дона, Хопра, Медведицы до Волги. Калинкин пожалел, что сил для отпора красновцам маловато, придется каждому красноармейцу воевать за двоих, а то и за троих. Как умел, разъяснил военное положение республики, оказавшейся во вражеском окружении, высказал твердую уверенность, что город не будет сдан, как был нашенским, таким и останется.

Состав из закопченного паровоза и вагона не сбавлял ход, дым из трубы обволакивал редкие на пути леса.

Между тем Петряев не сидел без дела, приводил в порядок гардероб, неумело зашивал на пиджаке прореху. Увидев, как певец орудует иглой с ниткой, Добжанская, не спрашивая согласия, отобрала пиджак.

– Снимите и жилетку, на ней осталась одна пуговица, и та держится на честном слове.

Певец прикрыл ладонями грудь.

– Не рискую при дамах предстать почти голым.

– Забудьте про церемонии, сделаю все лучше, аккуратнее вас. Тоскуем с Людой по запаху опилок на манеже, взмаху дирижерской палочки, огням софитов… Надеюсь, комиссар выполнит обещание, новых коней обучу необходимым для выступления трюкам. Встану с шамберьером[15]15
  Шамберьер – длинный хлыст на гибкой рукоятке для дрессировки лошадей.


[Закрыть], подам сигнал, и Люда продемонстрирует на неоседланной лошади акробатику.

– Ныне вся бедная Россия тоскует, – поправил певец. – В отличие от вас считаю, что наш комиссар занимается прожектерством, витает в облаках, полностью лишен чувства реальности. Смеялся в душе, когда услышал утверждение, будто неграмотная масса понимает высокое искусство.

Добжанская не согласилась:

– Но комиссар горит желанием порадовать бойцов, приобщить красноармейцев к прекрасному, и мы с вами обязаны…

Петряев перебил:

– Лично я ничего и никому не должен, тем более солдатне! Вы, мадам, заговорили расхожими лозунгами большевиков. Новая власть отрицает все старое, считает его насквозь прогнившим, желает до основания разрушить весь мир и, как поется в их гимне, на обломках строить призрачный коммунизм, в котором ни мне, ни вам с дочерью не найдется места. В древности мир был заселен варварами, ныне явились новые, сеющие смерть, зло!

– Мы с дочерью устали сидеть без настоящей работы.

– Не вы одни попали в аховое положение. Ваш покорный слуга остался не только без сцены, но и без документов, без гроша в кармане. Ни в коем случае не осуждаю за согласие служить красным, сам вынужден пойти на явную авантюру. Льщу себя надеждой, что привычный уклад жизни вернется на круги своя, на смену быдлу придет культурная публика, которая близко к сердцу воспринимает арии Каварадосси, Паяца, Риголетто, других персонажей классических опер.

Певец не признался, что при первом удобном случае непременно перейдет линию фронта, у белых, без сомнений, встретит признание своего таланта. «Главное, вырваться из глуши. Из Крыма уплыть в Европу, где наконец-то прощусь с голодным прозябанием. У красных царит неразбериха, командуют бывшие ефрейторы, во главе армии стоит штатский Троцкий, кому неведомы даже азы военного искусства. Со дня на день казаки Краснова пойдут в наступление, Царицын падет, за ним сдадутся Саратов, Нижний, златоглавая Москва, по воле большевиков ставшая столицей. В нынешнем, полном революционного угара времени, когда льются реки крови, единственное спасение в тихой Европе, где продолжают работать театры».

Вспомнил, как комиссар интересовался репертуаром и скривил губы. «Имел наглость питать надежду, будто стану для него и ему подобных надрывать голосовые связки под переборы мещанской гитары или гармошки! Имена великих Леонкавалло, Верди, Россини, Гуно, не говоря о соотечественниках Чайковском, Рахманинове, для него пустой звук… Когда удастся проститься с этим вагоном и, главное, комиссаром с помощником, все покажется жутким сном…»

Пока певец размышлял, Добжанская завершила починку пиджака. В благодарность Петряев поцеловал артистке руку, собрался одеться, как раздался крик:

– Стой! Стрелять буду!

Кричал на крыше Калинкин.

– Далеко не убежишь! Ишь, удумал «зайцем» ехать! Живо слазь!

Над головой простучали ботинки, следом грохнул выстрел. Магура выскочил в коридор, метнулся в тамбур, вскочил на тормозное колесо, схватился руками за выступ крыши, подтянулся.

Возле трубы распластался человек с козлиной бородкой клинышком, шляпе-канотье, пятнистой крылатке, которую ветер раздувал, словно парус. Одной рукой незнакомец схватился мертвой хваткой за трубу, другой вцепился в Калинкина.

– Отпусти, иначе оба на тот свет загремим! Спускайся и не пытайся дать драпака! – кричал интендант, но перепуганный «заяц» не двигался с места. Лишь когда Калинкин пообещал не застрелить его, с помощью Магуры покинул крышу, в купе без сил плюхнулся на лавку.

Чекист протянул кружку с водой.

– Бла-агода-арю, – заикаясь, произнес незнакомец.

– Слышу, над головой что-то загремело, – доложил комиссару интендант. – Дай, думаю, проверю, кто шумит, а это форменный безбилетник! Как посмел, кто позволил в вагон специального назначения пробраться?

Вид у «зайца» был жалкий: спадающие на плечи пряди волос от пота взмокли, глаза испуганно бегали, на поясе болтался помятый чайник, за спиной висел добела выгоревший мешок.

– Кто будете? – спросил Магура.

Неизвестный допил воду, отдышался, виновато доложил:

– С вашего позволения Магараджа Ибн-Мухабор, факир из Бомбея. Индийский маг, пожиратель огня, чревовещатель, демонстратор всевозможных изумляющих и ребенка, и старца чудес, именуемых фокусами. Экстравагантное имя взял, чтобы привлекать публику, делать хорошие сборы. Кому, я вас спрашиваю, интересно выступление Изи Абрамовича Кацмана из Бердичева? Совершенно другое – факир Магараджа. Не знаю, как вы, а я никогда бы не клюнул на Кацмана, не отдал за удовольствие лицезреть его ловкость рук даже медный пятак.

– Предъявите документ.

– Сей момент! – Кацман полез в карман и достал… букет бумажных цветов. – Одну минуточку! – из другого кармана на свет появилась пестрая лента. – Не стоит тратить драгоценное время на такую безделицу, как знакомство с документами, тем более что они мало что расскажут. Зачем вам документы, когда перед вами живой человек, готовый рассказать о себе куда больше обычного паспорта, который, признаюсь, чужой? Кормлюсь благодаря своим рукам, демонстрируя их ловкость. Подобным образом добываю пропитание много лет. Впервые стал работать неоперившимся юнцом, день ото дня оттачивал мастерство. Лелеял мечту обзавестись специальной аппаратурой для показа иллюзий, но постоянное безденежье заставляло работать лишь с колодой карт, лентами, голубями, горстью монет.

Магура перебил:

– Где проживали?

– Везде и нигде, – простодушно признался Кацман. – Приходилось менять местожительство, а с ним крышу над головой, впрочем, частенько оставался под чистым небом. Изъездил вдоль и поперек всю страну. Приходилось вместо кровати довольствоваться копной сена. Однажды ночевал в конюшне у стойла, где соседи били копытами, хрупали, другой раз в афишной будке. Привык засыпать с пустым желудком, так как виртуозность рук не всегда обеспечивала заработок. За работу брал и продуктами. Выступал где придется – на рынках, ярмарках, в питейных заведениях.

– Что делали на нашей крыше?

– Ехал. Надоело торчать на вокзале. В станице выступил почти на каждом углу, новых зрителей, а с ними сборов найти стало негде. Узнал, что в путь отправляется ваш вагон, и воспользовался им. Между прочим, на крыше куда лучше, нежели в вагоне – не жарко, не душно.

– Куда собрались ехать?

– Хоть к черту на рога, лишь бы оказаться подальше от военных действий.

Калинкин усмехнулся:

– Обмишурились, мы спешим как раз на фронт.

Кацман сник.

– Вот новое доказательство моей фатальной невезучести – бежал от огня, а попал в полымя.

К фокуснику подошла Добжанская.

– Я вас сразу узнала. В шестнадцатом году мы работали в одной программе в Твери, затем переехали в Иваново. Не забуду, как к удивлению публики доставали из пустого цилиндра живого кролика, незаметно забирали у зрителей кошельки, часы и возвращали, к всеобщему восторгу. Работали выше всяких оценок, лично я смотрела с открытым ртом.

– Премного благодарен за столь высокую оценку, – Кацман склонил на грудь голову, приложил руку к сердцу. – Как сейчас, вижу вас в кабриолете, а дочь – на скакуне в аллюре на манеже. Не забыть и лошадь, поднимавшую нужные цифры. Стоит закрыть глаза, слышу чарующие звуки вальса, который сопровождал ваше выступление.

Добжанская обернулась к Магуре.

– Могу засвидетельствовать личность гражданина Кацмана. Это мастер, большой мастер. Самым удивительным был его трюк с разбиванием в шляпе яиц и доставанием живого цыпленка. В каждом городе пользовался неизменным успехом.

Кацман вновь галантно склонил голову.

Добжанская привела фокусника в свое купе. Не спрашивая согласия, стала кормить, вспомнила общих знакомых в провинциальных цирках. Упрашивать «зайца» позавтракать было не надо, Кацман поспешил уплести перловую кашу с хлебом, словно еду могли отнять.

– Покажите еще что-нибудь, – попросил Калинкин.

– С удовольствием, – Кацман приосанился, перестал горбиться, произнес «фокус-покус», провел рукой над головой интенданта и на макушке Калинкина вырос цилиндр.

Дополнение к приказу:

Зачислить также в комиссариат, поставить на полное довольствие гр. Кацмана Изю Абрамовича.

5

Незадолго до полудня за окнами агитвагона потянулись искореженные снарядами и воронками пустоши, сожженные поля, обвалившиеся окопы, брошенные подводы с убитыми конями. Запахло едкой гарью.

Магура с Калинкиным хмуро смотрели на места недавних боев. Когда солнце коснулось горизонта, комиссар передал на паровоз приказ остановиться возле первого на пути полустанка, который выглядел вымершим – вокруг не было ни души, здание слепо смотрело на железнодорожный путь, взорванную водокачку.

«Куда подевались люди? Видимо, паника заставила бежать сломя голову, без оглядки. Кто брал полустанок – наши или красновцы?» Магура подозвал Калинкина. – Я на станцию, а ты гляди в оба, не теряй бдительность. Интендант почесал затылок. – Ну и дела! Чую, беляки тут похозяйничали, их рук погром.

Чекист спрыгнул на щебенку. Сделал несколько шагов к зданию, услышал знакомый с фронта характерный для артобстрела вой снаряда, упал неподалеку от вагона. Сделал это вовремя – тотчас неподалеку, содрогая воздух, разорвался снаряд. По крыше вагона забарабанил поднятый взрывом щебень. Агитвагон качнулся, еще немного и свалился бы набок, из рам вылетели последние стекла.

– Давай задний ход! – закричал, срывая голос, комиссар, но паровоз не шелохнулся. Магура понял, что его не услышали, вскочил на ноги и увидел, как машинист с кочегаром мелькают пятками к солончаковому холму. Вернувшись к сбившимся в тамбуре артистам, приказал покинуть вагон. Не дожидаясь, когда члены агитбригады придут в себя, вытолкнул на насыпь замешкавшихся Кацмана и Петряева, которые кубарем слетели по лесенке, это же ожидало артисток, но мать и дочь оказались расторопнее. Последним выпрыгнул Калинкин, успевший прихватить мешок с продуктами и винтовку, с которой сросся за время армейской службы.

– Берите ноги в руки и чешите подальше!

Очередной взрыв подстегнул артистов, они припустили к лесу, побежали цепочкой, один за другим.

Шестеро были уже относительно далеко от станции, вагона, паровоза, когда к полустанку на рысях примчался казачий эскадрон. Всадники в сползающих на глаза, нелепых в жару меховых папахах, черных гимнастерках наполнили округу свистом, улюлюканьем.

«Борьба», газета Царицынского Совета:

Все, как один, поднимемся на защиту родного края, встанем стеной перед вражьими полчищами, несущими смерть всем трудящимся.

Не позволим красновцам поганить родную землю, приносить рабочему классу, крестьянству рабство, бесправие, притеснения!

Призываем сознательных, стоящих на революционных позициях граждан призывного возраста явиться в военкоматы. Тех, кто посмеет отлынивать от призыва в ряды Красной Армии, ожидают общественное порицание, суд.

6

Шесть человек брели понуро, не переговариваясь, по редкому леску, где было больше кустов, нежели деревьев. Обходили ямы, овражки, болотистую топь. В тишине слышалось тяжелое, с надрывом дыхание Кацмана, который еле передвигал ноги – если бы шествие не замыкал интендант, то и дело подгоняющий фокусника, Изя Абрамович отстал или свалился.

Положение членов агитбригады было хуже некуда – в тылу казачьих войск, лишенные транспорта, продуктов (в захваченном впопыхах мешке лишь хлеб и несколько луковиц), одним маузером, винтовкой и горстью патронов.

Прокладывающий путь комиссар размышлял на ходу: «Одно хорошо, что вовремя покинули вагон, зазевайся чуток, и попали бы в плен. На допросе с пристрастием самый слабый – певец – сразу бы выложил, кто мы, куда спешили, какие имели намерения, и меня с Калинкиным первыми поставили к стенке за то, что служили Советам, желали нести культуру в массы…»

Перед чекистом стояла одна-единственная задача: не дать членам бригады погибнуть, довести всех в целости до своих. Вопрос: где наши, в какой стороне? Временно сдали позиции и готовятся отразить врагов?

О подобном размышлял и Калинкин:

«Не беда, коль попали в переделку, и не из таких выходил. Был бы один с комиссаром, к утру дошли бы до передовых частей, да бабы с нами, еще два артиста в летах, не привыкли к долгим пешим переходам с пустым желудком, без воды – от одной жажды дуба дадут».

Они спешили подальше и поскорее уйти от полустанка, где хозяйничали казаки. Каждый с сожалением вспоминал оставленные в вагоне при поспешном бегстве личные вещи и гадал, что ожидает впереди.

Увидев, что артисты шагают из последних сил, Магура объявил привал возле заросшего острой осокой озерка с тернистыми берегами. Измученные люди тут же свалились на жухлую траву. Магура присел, привалившись спиной к ольхе. От усталости никто не мог сделать даже шага к воде, чтоб утолить жажду, смыть обильно выступивший пот.

Магура с жалостью оглядел членов агитбригады. Взгляд комиссара остановился на дырявых, с подвязанными подошвами штиблетах фокусника.

– Советую разуться и идти босым, иначе собьете ноги в кровь. А товарищу Петряеву лучше накрыть голову платком, чтоб затылок не напекло.

Певец раздраженно ответил:

– Прошу… нет, требую не проявлять беспокойства о моей голове! Извольте объяснить: куда гоните? Мы не бессловесное стадо, чтобы терпеть беззаконие!

Магура собрался притушить назревающий бунт, но заговорил Кацман:

– Скажу не хвастаясь, что обладаю богатой практикой в чтении чужих мыслей, демонстрировал это не раз. Ныне угадал претензии гражданина артиста до того, как он их высказал. Смею ответить за товарища комиссара: не надо хныкать, терять присутствие духа. Если бы имел обученную ассистентку, показал трюк мнемотехники: с завязанными глазами угадаю в кармане любые предметы, номера ассигнаций.

Кацман, как говорится, сел на любимого конька, с жаром принялся рассказывать, как поражал публику, доставая словно из воздуха часы, кошельки, игральные карты. Фокусник не забыл похвастаться своей отточенной годами виртуозной техникой манипуляции. Собрался отвлечь уставших товарищей от мрачных мыслей показом незамысловатых фокусов с помощью платка и монеты, но певец вновь заговорил на повышенных тонах:

– Прикусите язык, надоело слушать болтовню! Не знаю, как другие, а лично меня насильно, не спросив согласия, взяли в агитационную бригаду, втравили в явную авантюру! Не желаю рисковать жизнью, идти под пули, снаряды! Требую вернуть в цивилизованный мир с порядочной едой, крышей над головой, не болотной водой, наконец кроватью! Категорически отказываюсь спать на голой земле под чистым небом, тем самым терять голос! Кроме него не обладаю ничем ценным, он единственное мое достояние!

Дождавшись, чтобы Петряев полностью высказался, Кацман сказал:

– Когда признался в умении угадывать чужие мысли, ничуть не врал. Нужны доказательства? Извольте. Господин, простите, гражданин Петряев еще не раскрыл рот, а я уже знал, что услышу. Лично меня ни в какую авантюру не втравили, в лице комиссара, интенданта, артистов встретил людей, которые обогрели, накормили, одним словом, не бросили на произвол судьбы. Предвидение говорит, что наши беды завершаться вполне благополучно.

Добжанская стала успокаивать певца, находящегося на грани нервного срыва, готового зарыдать, на помощь актрисе пришел Кацман.

– Вспомнил восторженные оценки в газетах выступлений солиста, баса Яркова-Таланова, не мог подозревать, что судьба подарит встречу с талантливейшим певцом, стану работать с ним в одной труппе, то есть бригаде.

На берегу озерка вновь возникла тяжелая тишина. У певца пропало всякое желание спорить, доказывать свою правоту, требовать человеческих условий для жизни. Калинкин занялся винтовкой. Кацман лежал, уставясь в поднебесье. Мать и дочь Добжанские вели между собой диалог без слов.

Анна: «Не знаю, как ты, а я при всем желании не могу встать, сделать даже шаг. Спасибо комиссару, что позволил отдохнуть. Сам устал не меньше нас, а вида не показывает».

Людмила: «Такие, как он, умеют сохранять силы, показывать подчиненным пример выносливости: как-никак он кадровый военный».

Анна: «На подобных ему может смело опереться любая женщина, такой не даст в обиду, в нужную минуту подставит плечо. Как считаешь, скоро ли закончится наш поход?»

Петряев размышлял об ином: «Еще час ходьбы, и сердце не выдержит. Могилу рыть не станут, бросят в лесу, и музыкальный мир никогда не узнает, где остался лежать бывший солист Императорского театра…»