Текст книги "Оставь страх за порогом"

– Сколько можно талдычить одно и то же? Со мной двое сидело, вы их в вагоне поселили…

Магура порадовался, что не успел допросить генерала с его спутником: «Иначе выдали бы меня с потрохами и сейчас лежал рядом с Ляховым».

Послышался звонкий хлопок – офицер влепил мальчишке пощечину.

– За что? – захныкал Пашка. – Я к вам со всей душой, а вы руки распускаете! Все, что знал, рассказал, ничего не утаил!

– Катись подальше, больше не попадайся!

Магура выглянул в окно – офицер потерял интерес к беспризорнику, присоединился к занятым откаткой вставшего на пути бронепоезда вагона.

– Давай ко мне! – приказал чекист Пашке, когда тот очутился рядом, повел в тамбур, оттуда в бронированный вагон, где у бойниц ощетинились пушки, пулеметы. Магура снял с орудий замки, сложил в мешок, захватил карабин, набил карманы патронами, не забыл и парочку гранат.

– Смываемся!

Открыл в полу люк, помог Пашке спуститься под вагон, спрыгнул следом сам.

Они проползли до конца состава, вылезли и залегли за горой шлака. Было трудно дышать – нагретый солнцем, выгребенный из паровозных топок шлак источал горячий угарный газ. Было негде спрятаться – за серой горой начиналась бескрайняя солончаковая без оврагов и балок степь.

Магура не вытирал обильно струившийся по лицу пот – руки были заняты карабином и гранатой, понимал, что враги рано или поздно схватятся, примутся искать «контуженного», обнаружат пропажу орудийных замков.

«Нет ничего хуже, чем ждать у моря погоды… Сколько еще пройдет времени, пока прибудут наши? Если депеша застряла на линии, беляки быстро справятся с ремонтом, заменят паровоз, покатят к Волге?»

Магура покосился на Пашку и не сдержал улыбки – лицо парня стало серым, такими же были рубашка, руки. Зарядил карабин, передернул затвор. Положил рядом с собой гранаты.

– Вроде рельсы гудят, – заметил Пашка.

Магура напряг слух, но ничего не услышал.

– Это не рельсы, а ветер в твоей голове шумит.

Пашка обиделся.

– Не вру, точно рельсы заговорили. Могу на что угодно спорить и останусь в выигрыше. Раньше провода пели, теперь рельсы подают голос.

Чекист не стал спорить. Прошла минута, другая, и явственней стал слышен приближающийся перестук колес. Еще пара минут, и из марева, дробно стуча на стыках рельсов, к разъезду подкатила теплушка.

Солдаты прекратили ремонт. Паника не возникла по причине того, что вагон мчался пустой.

– Перевести стрелку! – приказал полковник – опасение, что теплушка может врезаться в платформу бронепоезда, казалось реальным.

Солдаты бросились к стрелке, поднатужились и выполнили приказ.

Теплушка достигла разъезда. С дырявыми стенами, проломленной крышей, она походила на бороздящий морские просторы «Летучий голландец», наводящий панику на встречные суда. Она промчалась мимо станционного здания, водокачки, бронепоезда и укатила к горизонту.

Все у бронепоезда загомонили, обсуждая увиденное. Одни принялись обсмеивать красных, упустивших теплушку, другие решали, как долго будет катить, где, когда остановится. Разговоры смолкли при появлении новой теплушки, которая уже никого не удивила.

– Таким манером краснопузые весь свой транспорт растеряют!

– Трофеи сами к нам в руки идут.

– На черта нам пустая? Была бы с провиантом, другое дело.

Командир приказал прекратить разговоры, продолжить работу.

– Еще катит. Третья, – Пашка подтолкнул в бок Магуру. – Тяжелее прежних. Не порожняя и идет не своим ходом.

Пашка снова оказался прав. Новая теплушка шла не самостоятельно, ее толкал паровоз, который перед разъездом стал тормозить и замер рядом с бронепоездом.

Тотчас из теплушки на щебенку высыпали красноармейцы. Одни залегли вдоль путей, другие взяли в кольцо бронепоезд, третьи заняли позицию на крыше теплушки. Для устрашения белогвардейцев пророкотала пулеметная очередь, выбившая в стене пакгауза фонтанчики кирпичной пыли.

– Всем лечь! За неподчинение открываем огонь по живой силе!

Командир летучего отряда не успел приказать сдать оружие, как хлопнул выстрел – Магура опередил одного из офицеров, собравшегося вырвать из кобуры револьвер.

– Ты депешу послал? – спросил командир. Магура утвердительно кивнул и попросил:

– Прикажи найти убитого милиционера. В город отвезем, чтоб захоронить на главной площади со всеми положенными герою воинскими почестями. На могиле установим памятник, этот разъезд наречем «Ляховским».

Чекист отдал мешок с орудийными замками, карабин с гранатами и повел Пашку к водокачке смывать с себя шлак.

11

Известие, что бронепоезд «Святая Русь» захвачен красными, заставило Краснова выругаться. Операция по взятию наскоком царицынского вокзала с треском провалилась, к тому же союзники-немцы не прислали свои войска, наконец Казачий круг единогласно проголосовал отправить атамана в отставку. И вскоре вчерашнему верховному командующему пришлось покинуть Ростов-на-Дону, уехать в Батуми к брату, занимающемуся обустройством ботанического сада на Зеленом мысу. У моря пробыл относительно недолго, перебрался в Ревель, затем в Германию. Началась продлившаяся четверть века эмиграция.

Чтобы от тоски, безысходности не запить, атаман писал чуть ли не круглые сутки романы, повести, воспоминания. В редкие минуты доброго настроения, устав водить пером по бумаге, мурлыкал под нос сложенную про себя песню: Атаман Краснов подпевает в тон: «Будет Тихий Дон, наш казачий Дон». Ах, судьба моя, Русь родимая, И журчит Кубань водам Терека: «Я республика як Америка…»

Другая песня была на мотив «Из-за острова на стрежень»: Под свободные знамена Добровольческих полков От Кубани и до Дона Шли отряды казаков.

 
Не за власть кремлевской клики, Тунеядцев и жидов,
За народ казачьи пики
Будут бить большевиков.
 
 
За поруганную церковь,
За расстрелянных отцов,
За погибших в 33-м
Всех кубанцев и донцов,
За детей и женщин плачи
Отомстить пришла пора!
 

С годами Краснов не терял надежду вновь стать нужным, даже необходимым своему народу, попранной большевиками родине, вернуться с новой армией в родные, до слез любимые привольные края, создать новое единое, неделимое казачье государство – вольницу из исконных жителей Дона, Терека, Урала, Забайкалья, Семиречья.

Бездеятельность закончилась с нападением Германии на Советский Союз.

Часть четвертая
Шифровка для реввоенсовета

Из личного дела Н. С. Магуры:

1919-й, конец июня, член подпольного комитета в захваченном врагами Царицыне.

Председатель Царицынского исполкома охрип и сорвал голос, надрываясь в телефонную трубку:

– Русским языком сказано: нет ни одного вагона и теплушки! Все целые ушли! Остались без колес, не на ходу!

Телефоны звонили не переставая. В ответ на очередную слезную просьбу вывезти заводское оборудование, семью, домашний скарб предисполкома ругался. Хотел отослать в тартарары очередного просителя, но узнал измененный расстоянием голос члена Реввоенсовета 11-й отдельной армии.

– Слушаю, товарищ Киров![19]19
  Киров С. М., с февраля 1919 г. председатель ВРК Астраханского края, заведующий политотделом, член Политбюро ЦК, ВЦИК. Убит 1 декабря 1934 г.


[Закрыть]

– Здравствуйте! Когда завершите эвакуацию? – поинтересовался Сергей Миронович.

– Не позднее семнадцатого июня! Что не успеем вывезти, взорвем!

– Слышал о возникшей на вокзале панике, случаях мародерства.

– Было такое. Все из-за возникшей на фронте бреши, в которую ринулась дивизия генерала Симановского, которая пришла из Румынии. С юга прет Улагай[20]20
  Улагай С. Г., генерал-лейтенант, уволен из армии за сдачу Ростова-на-Дону и Донбасса. В эмиграции служил в Албании, в Великую Отечественную войну тесно сотрудничал с немцами. Умер в 1945 г.


[Закрыть], с запада – конный корпус генерала Покровского! Не успокаивается конница Шкуро, так называемые «Волки», в их руках линия Балашов – Поворино – Лиски, желают соединиться с Верхнедонским краем.

– Не забывайте, что оставляем город на непродолжительное время. Что с подпольем?

– Включили наиболее боевых, будут информировать о планах беляков, вести среди врагов разлагающую пропаганду, организовывать диверсии, снабжать особый отдел нужной информацией. Подпольщики разбиты на тройки, чтобы при провале одной не пострадали другие.

Сергей Миронович пожелал успехов в завершении эвакуации, попросил регулярно сообщать о деятельности подполья, борьбе с мародерством, расхищением военного имущества.

По прямому проводу:

Совет обороны, Реввоенсовет республики, ВЦИК, ЦК партии

Вацетису[21]21
  Вацетис И., летом 1919 г. главком Вооруженными силами республики, командарм 2-го ранга. Репрессирован в 1938 г.


[Закрыть], наркомвнудел т. Дзержинскому, Минину[22]22
  Минин С., председатель штаба обороны Царицына, член РВС Северо-Кавказского военного округа, член коллегии НКВД. Умер в 1962 г.


[Закрыть]

Банды черных царских генералов пытаются нанести смертельный удар Красному Царицыну, оплоту нашей Республики и мировой революции.

Уже полтора года рабочие и солдаты Царицына с упорством верных сынов революции отражают яростные удары врагов… В последний раз из последних сил ведет свой натиск белогвардейская орда на гордость революционной России Красный Царицын. Здесь должен быть задержан и разбит шквал контрреволюции.

Пред. исполкома

Пред. губенского ревкома

1

Царицын сдали 18 июня 1919 года.

Следом за кавалерийскими частями и пехотой в город въехали невиданные горожанами английские танки «Рикардо», «Гейлор», «Рено». Прогромыхав по мосту через речку Царица, разбивая гусеницами брусчатку, танки с лязгом, выхлопами газа достигли площади у Дворянского собрания. На путях у вокзала замер авиационный состав с аэропланами «Вуазен», бипланами «Эльфауге» на платформах.

На колокольне собора Александра Невского зазвонили, как на Пасху, церковный благовест разлился по улицам, чахлым скверам, улетел за Волгу.

Собравшиеся близ собора обыватели с нетерпением ожидали барона Врангеля, Деникина.

– Слава тебе, Господи, принес избавление от большевиков! Не миновала кара небесная богоотступников, больше не будут хозяйничать в городе и крае! – бубнил под нос, осенял себя крестным знамением купец первой гильдии Шейкин. В несуразных в жару пиджаке, касторовой шляпе именитый горожанин млел на солнцепеке. За жесткий целлулоидный воротник накрахмаленной сорочки стекали струйки пота, но Шейкин не лез в карман за платком – руки были заняты блюдом с караваем и венчающей его солонкой. Когда купец решил на время передать блюдо стоящему рядом грузному, с золотой цепью на животе Ряшину, в перезвон колоколов ворвался цокот копыт, лихое гиканье, свист.

Встречающие Кавказскую армию заволновались. Кто-то локтем толкнул блюдо, Шейкин не удержал каравай, тот упал под ноги, солонка разбилась, целым осталось лишь донышко с гербом Российской империи, выведенными вязью словами: «Поставщик Двора Его Императорского Величества Фоггель Г.»

Зажиточные домовладельцы и приготовившийся провести торжественный молебен протопоп Горохов разбежались, давя друг друга.

Не прошло минуты, как к кафедральному собору вылетел отряд «Дикой дивизии». Разгоряченные дончаки нервно поводили мордой, рвали узду. Впереди эскадрона на сером в яблочко жеребце восседал низкорослый в сдвинутой на затылок мерлушковой кубанке всадник. Попытался осадить гарцующего коня, погладил по мокрому крупу, но ласка не помогла – дончак норовил шагнуть на ступеньки Дворянского собрания.

– Шкуро!

Буквально неделю назад удостоенный звания генерал-лейтенанта, командующий Кубанской казачьей бригадой, затем дивизией Андрей Григорьевич Шкуро[23]23
  Шкуро А. Г., совершал казачьи налеты на Ставрополь, Кисловодск, Ессентуки. В эмиграции сотрудничал с немцами, боролся с партизанами Югославии, руководил забросом в СССР диверсионных групп. В мае 1945 г. задержан британцами в Австрии, выдан советскому командованию. Казнен в 1947 г. по приговору Верховного суда СССР.


[Закрыть] (точнее, Шкура, как записали при крещении) ворвался в Царицын через рабочее предместье. Казаки сеяли панику, стреляли в дворовых собак, забрасывали гранатами колодцы, крушили ветхие заборы. Следом в город вступили пехотные полки и с ними главнокомандующий со штабом. Торжественная встреча прошло довольно быстро, парад принял Деникин, подписавший в тот же день директиву:

Имея конечной целью захват сердца России Москвы,

приказываю:

генералу Врангелю выйти на фронт Саратов – Ртищев, – Балашов,

продолжить наступление;

генералу Сидорину правым крылом продолжить выход

к Камышину – Балашову;

генералу Май-Маевскому наступать на Москву

в направлении Курск – Орша – Тула;

Черноморскому флоту блокировать порт Одесса.

Фотограф установил на штативе деревянный аппарат, запечатлел проход Врангеля с Деникиным мимо выстроившихся частей.

Спустя неделю в Царицын прибыли иностранные миссии, чиновники Саратовского, Астраханского губернаторства, ростовский миллионщик Парамонов, черносотенец из созданного им «Союза русского народа» Пуришкевич[24]24
  Пуришкевич В. М., депутат Госдумы, один из убийц Распутина. Умер в Новороссийске в 1920 г.


[Закрыть] и прочие сметенные Гражданской войной с насиженных мест.

Из приказа по гарнизону гор. Царицына:

Славные войска Кавказской армии!

Под станицей Великокняженской вы разбили противника

и погнали его к Царицыну. С тех пор в течение сорока дней,

не зная отдыха, гнали врага. Ни безводье степей, ни палящий зной,

ни отчаянное сопротивление врага, к которому беспрерывно подходило

подкрепление, не могли остановить вас. В ряде жестоких боев,

подойдя к Волге, ворвались в логово врага Царицын.

За сорок дней противник потерял 40 000 человек,

70 орудий, 300 пулеметов, его бронепоезда, броневики

и другая военная добыча попала в наши руки.

Ура вам, храбрецы, непобедимые орды Кавказской армии!

Слава о подвигах ваших пронесется как гром,

в разных станицах, селах и аулах, заставит гордостью

забиться сердца ваших отцов, жен и сыновей.

Генерал Врангель[25]25
  Врангель П. Н., генерал-лейтенант. С марта 1920 г. главнокомандующий Русской армией, с ноября в эмиграции. Создал «Русский общевоинский союз» (РОВС). Умер в сентябре 1927 г. в Брюсселе. См.: Соловушка НКВД // Мишаткин Ю. Невольник чести беспощадной. Волгоград, 2006.


[Закрыть]

«Правда», 2 августа 1919 г.:

Пал наш героический Царицын. Орды окружили его, английские и французские танки взяли рабочую крепость. Царицын пал. Да здравствует Царицын!

2

Полковник Секринский не скрывал крайнее раздражение – руки нервно перебирали на столе бумаги. Лоб начальника контрразведки Кавказской армии покрыла испарина, но причиной была не духота, а разговор с командующим, точнее, разнос, который пришлось выслушать от барона. Полученную нахлобучку полковник переадресовал подчиненным офицерам.

Не зная о причине скверного настроения начальника, Сигизмунд Эрлих решил (и, как оказалось, был недалек от истины), что с фронта поступили неутешительные сведения. «Даже при отступлении я бы на его месте не распускал нервы, держал себя в рамках приличия. Где хваленая выдержка?»

– Вынужден повториться, чтобы сказанное дошло до каждого. Минули считанные дни, как мы взяли город под свой контроль, а большевики стали вести себя крайне дерзко. Под самым носом контрразведки смеют клеить листовки, призывающие к неповиновению, забастовкам. Что ждать спустя месяц? Открытого бунта, диверсий на орудийном заводе, в порту, поджогов, убийств из-за угла офицеров, покушений на командующего, взрывов железнодорожных путей, мостов, что бывало прежде? Подполье большевиков вышло из нор, показывает свое истинное нутро. Наша обязанность предотвращать любые действия подпольщиков! Преступно почивать на лаврах, поплевывать в потолок, заливать глотки спиртным, когда причин для успокоения нет. Кстати, согласно приказу барона за чрезмерное употребление в общественных мечтах алкоголя, дебош в ресторане расстрелян хорунжий, дабы другим стало неповадно вести себя таким образом!

Эрлих слушал и продолжал размышлять: «Напрасно паникует. Кроме прокламаций на заборах красные ничем себя не проявили. Начальник разошелся, вряд ли удастся остановить, впрочем, это и не нужно, пусть выпустит пар».

– Занимаетесь черт знает чем, только не выявлением большевистского подполья, агентов ЧК, которые оставлены при отступлении. Забили тюрьму швалью из числа карманников, шулеров, тогда как настоящие враги преспокойно гуляют у нас под носом, готовят удар в спину. – Секринский потряс прокламацией. – В подпольной деятельности враги съели собаку, получили богатую практику в предреволюционные годы. Лично я заработал язву желудка в поисках типографий, конспиративных квартир, мастерских по производству бомб.

«Весьма самокритичен, – отметил Эрлих. – Не боится признаться, что до переворота служил в охранке, поражений имел больше побед. Впрочем, ни к чему скрывать свое прошлое, всем нам оно известно, к тому же методы работы, речь с головой выдают жандарма».

Прибыв в Царицын, штабс-капитан побродил по улицам, площадям, которые впервые увидел в 1910 году, затем представился начальству, выслушал его напутственную речь, понял, что с Секринским нельзя вступать в спор, следует во всем соглашаться, а лучше помалкивать, иначе служба станет адом. Всего этого не осознал самый молодой сотрудник контрразведки поручик Грум-Гримайло, переживающий, что к девятнадцати годам не может отрастить усы с бородкой, которые скрывали бы возраст, не получил ни единой награды.

– Смею заметить, – волнуясь и поэтому заикаясь, начал поручик. – Именно на сегодня назначен обыск квартир ряда совслужащих. Надеемся, что операция пройдет успешно, сумеем…

Секринский не позволил закончить фразу:

– Не мелите чушь! Лишь полнейший глупец, круглый дурак надеется, что работники советских учреждений не покинули город с семьями, остались проживать по старым адресам. С вашими способностями служить не в сыске, а коновязом!

Лицо Грум-Гримайло покрылось пятнами, левая щека задергалась.

– Я попросил бы…

– Это я попрошу, нет, прикажу перестать быть наивным! Недооценка противника, как правило, приводит к поражению. Как профессионалу мне льстит, что имею дело с сильным, хитрым врагом – чем труднее борьба, тем дороже победа.

«Если вовремя не остановить полковника, разнос продлится целый день, – решил Эрлих. – Его хлебом не корми, дай продемонстрировать красноречие и собственную власть над теми, кто согласно субординации вынужден подчиняться, во всем безропотно соглашаться со старшим по званию».

Когда офицеры получили задания для немедленного их исполнения и покинули кабинет, Эрлих с удовольствием расстегнул на воротнике френча крючки и верхнюю пуговицу, вытер шею платком. Примеру штабс-капитана последовали и другие, за исключением по-детски надувшего губы Грум-Гримайло. Эрлиху стало жаль молодого человека.

– Учитесь любой нагоняй воспринимать спокойно. Кстати, как удалось раздобыть адреса совслужащих?

Грум-Гримайло хмуро объяснил:

– Все было элементарно просто. В облаве задержали некого Никифорова. У красных непродолжительное время служил в транспортной ЧК. Показалось странным, что не удрал. Приперли к стене, настращали, и признался, что оставлен с приказом содержать явочную квартиру, точнее, дом, ожидать прибытия из-за линии фронта курьера, предоставить ему крышу над головой, помочь с возвращением. Мелкая сошка, к тому же патологический трус.

– Единожды предавший – предаст еще. Я бы подобному не слишком доверял. Можно взглянуть?

– Пожалуйста.

Поручик привел в полуподвал, где у железной двери с ноги на ногу переминался казак. Грум-Гримайло не успел приказать открыть дверь камеры, как появился щеголеватый ротмистр в английских бриджах, до блеска начищенных сапогах, во френче, портупее, в фуражке с высокой тульей. Ротмистр небрежно козырнул, похлопал по голенищу стеком, огляделся, понял, что зашел не туда, и вернулся к лестнице.

– Кто такой? Одет с иголочки, как на картинке, точно сейчас вышел из первоклассного ателье мод. Надушен, как парижская кокотка, – с брезгливой гримасой отметил Эрлих.

– Синицын. Переводчик британской военной миссии, личный порученец полковника Холмэна. Типичный тыловик, не нюхал пороха, благодаря связям получил тепленькое местечко у союзников.

– Знакомы?

– Случай свел за карточной игрой. Хвастался, будто везет и в любви, и в игре, но продулся в пух и прах. Проиграй я такую сумму, тут же бы застрелился. Болтают, что получил весьма большое наследство, имеет счет в Швейцарском банке и посему сорит деньгами.

– С кем еще метали банк?

– С князем Джуриным, атаманом Калмыцких войск Тундуковым.

– Я бы с подобными шулерами играть не садился.

– Грех было не ободрать аристократишку, – поручик улыбнулся, придя снова в хорошее расположение. – Кичился знакомствами с членами императорской семьи, главами Временного правительства, генералом Юденичем.

Грум-Гримайло подал знак казаку, тот повернул ключ в замке и штабс-капитан перешагнул порог сводчатой комнаты с зарешеченным под потолком оконцем. Тотчас с лавки вскочил небольшого роста человек с оттопыренными ушами. Прижав к бокам вздрагивающие руки, подобострастно поклонился, демонстрируя глубочайшее почтение к офицерам.

– Это самое, желаю здравствовать!

Эрлих всмотрелся в бегающие глаза арестованного.

– Что известно о местопребывании командующего Особой группой Южного фронта Шорина? Отбыл в Астрахань, Саратов или остался в городе? Где предгубисполкома Литвиненко, предсовета Павин?

Перечислите подпольщиков, их адреса, особые приметы. Шевелите мозгами, если они у вас имеются!

Эрлих выстрелил слова с пулеметной очередью, сверху вниз взглянул на перепуганного насмерть Никифорова.

– Не ведаю, ей-богу! От меня многое держали в тайне. С великой радостью поведал бы, вашбродь, только не знаю! Кого назвали, видел издали лишь на митингах. Знаком только с Шалагиным Пал Палычем, который при прежней власти состоял в их Совете, работал на ДЮМО[26]26
  ДЮМО – завод Донецко-Юрьевского металлургического общества, находился за Банным оврагом, в советское время «Красный Октябрь».


[Закрыть]. Перед приходом ваших войск приказали остаться в городе, ожидать ихнего человека, дать ему кров, накормить… Успокоили, что мне нечего опасаться – в партии не состоял, работал кладовщиком, в трансчека без году неделя, про это никто не ведает…

– Где Шалагин?

– Как становлюсь нужен, сам приходит.

«Один подпольщик известен, – порадовался Эрлих. – Следует как можно скорее выйти на его берлогу. Шалагин – начало ниточки, которая приведет к более важным подпольщикам, их главарю, главное, чтобы ниточка не порвалась. Этот Никифоров, по всему, мелкая сошка, обычный винтик в многоструктурной, прекрасно законспирированной организации. Будем с содержателем явочной квартиры ждать курьера, тот может явиться со дня на день, даже с часу на час, и выведет на руководство подполья. Пока придется ожидать всякой пакости, начиная с выведения из строя оборудования заводов, где ремонтируют мортиры, убийства офицеров и кончая восстанием, на этом большевики съели собаку».

Никифоров не стал ждать новых вопросов и, желая услужить офицерам, забрызгал слюной:

– Заставили остаться, согласия не спросили! Я в тройке, где главным Шалагин, третий Магура Николай, бывший матрос, а потом чекист. Строго наказали не покидать надолго дом, ждать их человека, которому, кроме как ко мне, некуда стукнуться. Других приказов не имел.

Эрлих понял, что содержатель явочной квартиры малосведущий, ничего не знает о подполье, тем более его планах. Было противно видеть его, унижающегося, готового лизать пятки, лишь бы сохранить жизнь.

– Когда ждете гостя?

– Про это не сказали.

Эрлих покинул камеру, то же самое сделал поручик.

– Трус, каких поискать, но не врет. Курьер явится, чтобы забрать и доставить Реввоенсовету собранные подпольщиками сведения о уязвимых местах нашей обороны, численности гарнизона, дислокации войск и прочем, что интересует врагов. Будем ждать курьера.

– Желаете снабдить его дезинформацией? – догадался поручик.

– Не считайте большевиков и их ЧК олухами царя небесного. Они умнее, нежели считает наше командование. Тот же Шорин в свое время с отличием окончил офицерскую школу. Получив из Царицына необходимые сведения, их без сомнения перепроверят и быстро убедятся, что подсунули «липу».

– Но зная адрес большевистской явки, можно арестовать курьера, на допросе вытрясти из него все о подпольном центре, который снабжает своих за линией фронта разведданными.

– Курьер – обычная передаточная инстанция, почтальон, его арест только спугнет подпольщиков. К тому же курьер скорее откусит язык, нежели выдаст секреты, враги не пошлют на ответственное задание слабовольного, слабохарактерного, тем более трусливого. Допрос, даже с пристрастием, применением крутых мер, ничего не даст. И еще, если курьер не вернется, следом пришлют нового и уже по неизвестному нам адресу, придется все начинать сначала. Наша задача выйти на источник информации подпольщиков, перекрыть утечку стратегических секретов, сделать врагов глухими, слепыми.

– Желаете, чтобы курьер стал наживкой, на него клюнули подпольщики и попались на крючок? Но курьер может явиться не скоро, а господин полковник ясно сказал…

– Секринский нетерпелив, как скаковая лошадь, желающая первой достичь финиша. Поспешность в любом деле, а в нашем особенно, приводит, как правило, не к успеху, а к поражению.

Штабс-капитан мог добавить, что дом Никифорова должен стать капканом, в который кроме курьера попадет крупная дичь. Но посчитал, что преждевременно раскрывать свои карты – поручик по молодости может проболтаться, похвастаться личным участием в операции, и она погибнет в зародыше.

«Никифоров после захвата главарей подполья попросит награду, привилегий. Предавший единожды, легко предаст еще раз перевербовавших его, от подобных, как правило, избавляются».

«Неделимая Россия», 5 августа 1919 г.:

Саратовский вице-губернатор, действительный статский советник г-н Андриянов А. Г. принимает посетителей из числа беженцев своей губернии в особняке Репникова ежедневно кроме праздничных дней с

11 до 15 часов.

* * *

Ура доблестным воинам! Наши части сбросили красных в р. Хопер! Скоро весь великий Дон-батюшка с притоками станет контролироваться освободительной Кавказской армией.

* * *

Артисты, прежде выступавшие на лучших сценах столицы, ныне состоящие в Осваге[27]27
  Осваг – Осведомительное агентство – информационно-пропагандистская организация при штабе Кавказской армии, тесно связанная с деникинской контрразведкой.


[Закрыть], приглашают на новую постановку классического русского водевиля «Беда от нежного сердца» с дивертисментом.

* * *

В синематографе «Аполло» демонстрируется фильма «И сердцем, как куклой, играя, он сердце, как куклу, разбил».

* * *

Читайте газету «Благовест», где редактором г-н Пуришкевич!

* * *

Орды генерала Мамонтова вышли в тылы красных.

* * *

В доме купца 1-й гильдии Колдобина, где хозяйничали чекисты, вышвырнув на улицу законного хозяина, обнаружены брошенные при поспешном бегстве документы, рассказавшие об арестах, пытках ни в чем не повинных граждан, отправке арестованных (вместе с пленными офицерами) на баржу, ставшую плавучей тюрьмой и потопленной извергами в разгар битвы.

3

Страх не покидал Никифорова ни днем ни ночью. При любом шорохе на крыльце вздрагивал, от тарахтения за домом подвод душа уходила в пятки – казалось, стреляют. Если прежде спал без сновидений, как убитый, имел зверский аппетит, то отныне об этом приходилось мечтать, в рот ничего не лезло, ночами пугали даже тени на стенах. Трясущимися руками пытался безуспешно свернуть козью ножку, просыпал на пол табак, ломал спички о коробок. Не в силах усидеть на одном месте, мерил комнату шагами, то и дело поглядывал на входную дверь, ожидая стук.

Как ни хотелось подышать свежим воздухом, выполнял строгий приказ главного в тройке Шалагина и офицера – оставался в четырех стенах.

«Главное, ничем себя не выдать. Когда наконец-то явится тот, кого жду не я один, не показать страха, иначе сразу заподозрит неладное, поспешит уйти – ищи-свищи потом, изволь получать нагоняй и от Шалагина с Магурой, и от господ офицеров…

Все должно пройти как по маслу, без сучка и задоринки. Встречу, как самого дорогого гостя, позволю передохнуть с дороги и сдам с рук на руки белякам. Жаль, не позволено проследить, куда, к кому от меня пойдет. За помощь белякам попрошу одарить конфискованным у большевиков особняком в центре Царицына. Преподнесу красного агента, и зачислят в их полицию, назначат начальником в район Портяновки или в немецкую колонию Сарепту. Лишь бы тот, кого ждут, не утоп, не свернул себе шею, не получил пулю, иначе меня посчитают обманщиком, решат, что водил за нос…»

В медленно тянущиеся летние ночи прислушивался к лаю собак, мяуканью кошек за окнами, поэтому днем ходил сонным. Чтобы вернуть бодрость, подставлял голову под рукомойник и вспоминал напутствие в губернской чрезвычайке:

«Решением Реввоенсовета и местной Чрезвычайной комиссии останетесь в городе. Выбрали вас как беспартийного, работающего на непрестижной должности, хорошо знающего многих в депо. В ЧК работали всего ничего, так сказать, не засветились. В биографии не к чему придраться. К тому же коренной царицынец, город, окрестности знакомы как свои пять пальцев, имеете широкий круг знакомств. Удачно, что холосты, проживаете в собственном доме. Верим, что окажетесь полезным в борьбе с белогвардейцами».

Приказали накрепко запомнить пароль и отзыв на него, выдали наган и к нему шесть патронов, запретили оружие носить при себе: «Спрячьте, но чтоб был при необходимости под рукой. Примените лишь в крайнем случае, когда почувствуете угрозу жизни. Вернетесь в депо, что поможет нашим людям при необходимости выезжать из города».

Никифоров безропотно со всем согласился, обещал в точности выполнить порученное. Про себя подумал, что не дурак класть собственную голову под топор: «Толкают в самое пекло. Одно дело служить советской власти, когда она держала город под контролем, и совершенно иное, когда власть перешла к белякам».

Вспомнилась несбывшаяся мечта заиметь кожанку, такую же фуражку, красные галифе, участвовать в обысках, конфискациях у буржуазии ценностей, продуктов.

Шла к концу вторая неделя, как в Царицын вошли врангелевцы. Жизнь стала иной, нежели была при Советах. Цены на рынке, в магазинах взвинтили, расплачиваться приходилось новыми купюрами, из-за комендантского часа с восьми вечера до утра запрещалось появляться на улицах.

В томительном ожидании Никифоров окончательно потерял покой, а с ним сон, который стал коротким, прерывистым. Стоило услышать за окнами шум проезжающих линейки или фаэтона, дрожал как банный лист, считал, что пришли арестовывать за ложные показания.

«Невезучий я, только из смотрителей путей перевели в кладовщики, затем взяли в ЧК, стал получать спецпаек и – изволь оставаться в городе! Напрасно не сослался на застарелую болезнь, плохую память, не убедил, что из меня плохой подпольщик. Большую совершил ошибку, посчитав, что советская власть крепкая и надолго, на деле большевики сдали город и уже вряд ли вернутся. Промашку сделал, когда согласился служить красным…»

Появилось желание запереть дом, забить окна крест-накрест досками и удрать за Хопер в дальний хутор, чтоб не нашли ни белые, ни красные. Тут же одернул себя:

«Дом бросать негоже, он денег стоит, к тому же за домом, без сомнения, ведут слежку».

Прошли еще сутки. Никифоров чувствовал себя зверем в клетке. Мог заглушить страх самогоном, но опьянение не одобрили бы офицеры.

«Сколько еще сиднем сидеть? Сколько ждать гостя? Если не явится, офицеры решат, что про курьера приврал, набил себе цену».

Никифоров мучительно перебирал способы спасения, ругал курьера, который задерживается, себя, что попал в облаву.

«Не надо было нарушать приказ чекистов и покидать дом! Зачем только потянуло прогуляться, заглянуть на рынок, послушать новости? Оставался бы дома и не попал в облаву!».

На первом допросе с поспешностью признался в получении задания, согласился оказать всемерную помощь в поимке курьера. Оправдывал себя тем, что жизнь дорога, нет желания за Шалагина с Магу-рой идти под расстрел.

Никифоров присел на сундук – ноги не держали, для полного успокоения закурил, но лишь глотнул дымок, как вскочил, точно ужаленный, – во входную дверь постучали.

Поперхнувшись, уронил самокрутку. Спросил с дрожью в голосе: