Текст книги "Ушли, чтобы остаться"

1

Проснувшись ближе к вечеру, соседка заявила, что не пойдет в прачечную:

– Не выгонят за прогул – некому больше в пару у машин горбатиться. Мой лишь на трое суток в город приехал, вместе их проведем, – сладко потянулась, добавила: – Погуляй еще, чтоб с хахалем как следует проститься.

Галка взглянула в окно, где сыпала с неба крупа, кружил ветер, и только вышла на крыльцо, как столкнулась с рослым мужчиной в дохе, нерпичьей шапке, унтах и с бутылкой в кармане – по серебряному горлышку Сорокина узнала шампанское.

«Где раздобыл? В магазинах с прошлой зимы не осталось даже припрятанного под прилавком. – Шампанское молодой официантке еще не приходилось попробовать. – Говорят, язык щекочет, пьется легко, пьянит не сразу».

К снегу, пусть редкому, без хлопьев в середине лета Галка успела привыкнуть, не удивлялась, если в августе морозец щипал щеки. Без теплых сапог можно было нахолодить ноги, и Галка побежала по деревянному тротуару к Наули, которая простилась с сородичем, стала слушать неспешный рассказ ненки:

– Придет весна – вернусь в тундру. Стану одежду чинить и шить, шкуры выделывать, еду бригаде готовить. Весной у нас хорошо – нарты легко катятся, олешки носами снег разгребают, ягель ищут, а женщины – цветы.

– Какие в тундре цветы? – удивилась Сорокина.

– Много цветов, – подтвердила Наули. – В городе их не увидишь. Еще можжевельник, мох. Одно плохо в тундре – комары. – Hayли растягивала слова, точно пела.

Выпив кружку чая (отказаться было никак нельзя), вернулась в общежитие, где соседка без гостя лежала, положив под голову руки.

– Мой досрочно уехал, обещал вскорости навестить. Врал, будто комнату в городе получает, а с комнатой работу денежную. Может, перееду тогда к нему. Плохо, что несвободен, жена на материке, может нагрянуть в любой день.

В порыве откровенности прачка вспомнила, что прежние ухажеры бывали несамостоятельными, бесхарактерными, вертела ими как хотела, новый не чета прежним.

– Хорошо бы подтолкнуть к разводу, не то годы бегут наперегонки, а я все незамужняя. Еще годик и соглашусь хоть за черта выскочить, не то засмеют – за тридцать, а холостячка…

На столе восседала знакомая бутылка шампанского. Перехватив взгляд Галки, соседка предложила допить остатки. Стоило вытащить пластмассовую пробку, как брызнула пена. Галка отпила пару глотков, зажмурилась от удовольствия: во рту стало сладко, пузырьки защекотали небо. Еще выпила, и все вокруг – стены с потолком, кровати – закружилось.

– В голову ударило? – поняла прачка. – Это с непривычки. Шампанское легко пьется, но потом ноги делает слабыми.

Галка шагнула к кровати, плюхнулась на нее.

Проснулась вечером от пинка в бок.

– Работу проспишь. Умывайся! – приказала соседка. – Прогуляешь – товарки окрысятся, что пришлось твои столики обслуживать.

2

Как прошла очередная смена, Сорокина не запомнила, навалилась дремота, ноги не желали двигаться, глаза стали слипаться, пришлось присесть в раздаточной, чем развеселила официанток: Мила с Кирой впервые видели молодую подругу выпившей.

– Пить надо в конце смены. Бери с нас пример: днем в рот ни капли, другое дело ночью, когда ресторан пустеет.

Советы Галка не воспринимала, не понимала, что ей говорят. Видя состояние подопечной, Кира с Милой пожалели девушку, взялись сами обслужить ее столики. Когда Сорокина чуть очухалась, вокруг перестало все ходить ходуном, в висках побаливать, увидела под фикусом парня с бородкой. Сразу пропала слабость в ногах, перестало стучать в висках. Сорокина подрулила к знакомому клиенту.

– Здрасьте. Повторить вчерашний заказ?

– Да, – согласился парень и добавил: – Если вас не затруднит.

К отбивной с салатом из квашеной капусты Сорокина добавила бутылочку дефицитной пепси-колы, которую в буфете хранили для важных клиентов.

– Давно покинули Осиповку? Часто вспоминаете село? – спросил парень, когда Галка ставила на стол второе, салат и бутылочку.

Услышав, что интересует клиента, девушка чуть не уронила поднос.

– Я вас еще вчера узнал, – продолжал парень. – В сельском клубе у вас на плечах была цветастая косынка. А вы меня не запомнили, впрочем, это не удивительно: приехали три группы последнего курса, днем выкапывали картошку, вечерами колобродили…

Галка сразу вспомнила, как появились студенты, как вместо танцев под баян кружились под магнитофон. Один студент не отходил от Галки, просил после танцев познакомить с достопримечательностями, не ведал, что Сорокина не лыком шита, на мякине ее не провести, прекрасно знает, к чему приводят прогулки ночами, тем более за селом. Напрягла память, но не вспомнила клиента: прибывших из города для уборки урожая было около пятидесяти, парни все бравые, разговорчивые, не чета осиповским.

– Не забуду ваше озеро, как, несмотря на осень, купались, – продолжал парень. – Однажды при полной луне рвали кувшинки, дарили девушкам, те плели венки…

Галка забыла про строгий приказ никогда не присаживаться к клиентам и плюхнулась напротив парня.

– Как не побоялась ужей? – спросила Сорокина. – Их в озере страсть сколько, однажды чуть не наступила на выводок, от страха похолодела, шевельнуться не могла, чуть не померла на месте.

– Ужи безобидны.

– Все равно страшно, когда змея касается! В тундре работаете?

– Закончил ветеринарный техникум, прислали лечить оленей, оказывать медпомощь оленеводам. С «Красным чумом» объезжаю бригады, одно плохо: ненцы ждут не меня, а фильмы и грустят, что нет киномеханика.

Стоило услышать про отсутствие специалиста по демонстрации фильмов, как Галка вспомнила, что в Осиповке помогала перематывать пленку, за что бесплатно проходила в зал, как киномеханик привозил с собой внучку, ровесницу Сорокиной, и та показала, как включается аппарат.

– Просил, даже требовал в отделе культуры дать киномеханика, а в ответ: «Нет ни одного свободного, пусть тундровики обходятся радио», – пожаловался парень.

Тут девушку прорвало. Всегда застенчивая с мужской половиной человечества, боящаяся не только с ними первой заговорить, но даже взглянуть, затараторила про то, как радовалась восходам, прилету грачей, сколько знает грибных мест, какая рыба в озере, что за чудо клубни выращивала на огороде. И, не ожидая от себя подобной смелости, попросила нового знакомого после смены проводить до общежития.

– С удовольствием! – обрадовался молодой ветеринар.

Остающиеся до закрытия ресторана часы промелькнули быстро. Галка первой сдала выручку, обещала вымыть посуду завтра, переоделась и выскочила на улицу. Оглянулась и увидела парня, который топтался у столба.

«Пригласи такой танцевать – не отказала бы, а обрадовалась. Такие, как этот, не заливают за воротник, не распускают с девушками руки…» – сбежала с крыльца и поспешила увести ветеринара, чтобы не увидели раздатчица с официантками.

3

Ветер х и р у с не подгонял, помогая идти, а бил в лица, отчего дышалось с трудом, но Галка этого не замечала, без умолку болтала невесть что – больше про Осиповку – как хорошо в дубраве, где поселилась семейка тетеревов, сколько собирала в лукошко ягод, каким был выпускной в школе вечер. Хотя время было позднее, усталости не чувствовала, спать не хотелось.

Парень в свою очередь поведал, как проходила армейская служба, учеба в техникуме, практика в передвижном зверинце, где вынимал занозу из лапы тигра, лечил простуду у бурого медведя, расстройство желудка у старого льва, не забыл и про нынешнюю работу, что за минувшую весну и идущее к концу лето в выделенном участке тундры в стадах не заболел ни один олень.

Оказалось, что у Галки и парня по имени Олег много общего – оба родились в селах, в Заполярье приехали из желания испытать себя в трудных условиях, еще – что главное, деды воевали в Отечественную, один дошагал до Праги, второй до Польши и умерли почти одновременно от старых ран.

Неожиданно, точно споткнувшись, Олег остановился, взял девушку за плечи. У Сорокиной душа ушла в пятки: никто из парней ни разу не обращался с ней подобным образом, будь на месте ветеринара другой, сбросила бы чужие руки, отчитала, наградила пощечиной. Галка не могла пошевелиться.

– Послушай! – с жаром заговорил Олег. – Не надоело крутиться в ресторане? На Севере работа должна быть соответственно северной, полярной. Бросай ресторан, переходи в «Красный чум» киномехаником – сама говорила, что пленку перематывала, видела, как фильмы демонстрируют, чуть подучишься и станешь кино ненцам крутить!

Не отпуская Галку, захлебываясь словами, Олег рассказал, что «Красный чум» обслуживает кочующих со стадами оленеводов, проводит профилактический медосмотр, при необходимости оказывает помощь людям, но, к счастью, кочующие по тундре не болеют.

– Сколько можно работать среди жующих и пьющих? В селе спросят, кем была на Севере, чему научилась, не ответишь же, что носила тарелки с едой да бутылки. Овладеешь профессией киномеханика, и тебя с распростертыми руками на материке возьмет любой кинотеатр, клуб, Дом культуры!

Галка не умела решать с бухты-барахты, все хорошенько обдумывала, взвешивала «за» и «против». Представила, как предъявит в Осиповке удостоверение киномеханика и председатель с секретаршей, бухгалтером запляшут от радости, что объявился собственный специалист по демонстрации фильмов.

– Согласна! – выдохнула девушка.

1

Прежде Сорокина видела тундру издали, с окраины Нарьян-Мара, но немало наслушалась о жизни оленеводов, которые во время посещений города никогда не жаловались на трудности, пургу, кровожадных волков, то и дело нападающих на стада.

Настоящую тундру увидела в первый же час поездки, когда сидела за спиной я с о в е я, что значило «хозяин упряжки», на запряженных парой оленей нартах. Следом с киноаппаратурой, походной аптечкой, батареями, газетами, письмами ехал Олег, научившийся вести нарты, управлять оленями.

Сначала Малоземельная тундра показалась скучной, однообразной, серой, где не на чем остановить взгляд, лишь изредка попадались ручьи, холмики, болотца. Но к вечеру Галка стала замечать, что тундра разная, надо лишь хорошенько приглядеться: болотистые низины сменяли ручьи, с растущими по берегу стелющимися по земле ягодами, островками я г е л я – основной пищей оленей.

Галка не просила остановить нарты, чтобы размять затекшие ноги, спину, снять намокший совик – капюшон, м а л и ц у, терпеливо переносила тряскую езду, слушала, как покрикивает погонщик, скрипит под полозьями нестаявший снег, наблюдая, как резво несутся олени, поведя закуржевевшими крупами.

– Усь, пр! – Тыку Явтысий покрикивал на оленей, подстегивал длинным шестом – х о р е е м. Сколько ездовому лет, определить было невозможно – то ли тридцать, то ли все шестьдесят: гладкое, без единой морщины лицо, жесткие, выбивающиеся из-под капюшона черные как смоль волосы. Позже Галка узнала, что Тыку шестьдесят с гаком, служил под Мурманском в морской пехоте, тогда же освоил грамоту и песни, которые нельзя исполнять при женщинах.

Погонщик не оборачивался на сидящую за спиной девушку, молча вел оленей, на вопросы отвечал односложно.

Вокруг, насколько хватало глаз, было пусто и бело. Не верилось, что где-то остались большие и малые города, села, толпы людей, машины. К третьему часу езды Галка стала подремывать, последнее, о чем подумала, было солнце, которое, по рассказам Олега, поздней осенью погаснет, точнее, уйдет за горизонт, уступит место долгой ночи, начнется «время замерзшего моря», за ним «время отела», «месяц падающих рогов», «месяц, когда птицы собираются в стаи».

– Маяк, однако.

Галка встрепенулась.

– Маяк, говорю, – Тыку указал на холме олений череп. – Добрый человек оставил, для тех, кто заблудится, увидит и поймет, где север, где юг, куда дальше идти.

Нарты обогнули холм, понеслись по известной я с о – в е ю дороге, попадая полозьями в ржавые лужи чуть оттаявшего снега, минуя полярные березки, пахнущие клопами кусты багульника, бледно-розовые между камней маки, ползучую иву, лилово-красную камнеломку. Заметно похолодало, пришлось Сорокиной поджать, убрать под подол малицы сшитые шерстью наружу т о б о к и.

Первую остановку сделали ближе к вечеру. Олени стали ворошить мордами снег в поисках ягеля, Тыку проверил крепость полозьев, Галка с Олегом попили горячего чая из термоса, съели по нескольку пирожков с рыбой. Тыку отказался перекусить, сказал, что не голоден.

Подкрепившись, Олег обрадовал, что на пути стойбище Тапседа:

– Я проведу медосмотр, ты порадуешь сеансом, прочтешь в газетах пару статей – проведешь политинформацию. Кстати, какую везем картину?

Галка призналась, что не знает – начало у фильма отсутствует, спросить в кинофикации не удосужилась: в паспорте на фильм указана лишь продолжительность демонстрации. Чтобы бригадир не отчитал за получение бракованной пленки, поинтересовалась:

– Ты давно в тундре?

– Завтра пойдут сто тридцатые сутки, – признался Олег.

– Неужели считаешь каждый прожитый тут день?

Олег не успел ответить – Тыку попросил, пока отдыхают олени, наломать впрок для приготовления обеда плавник.

2

– Однако много плавника. В других местах совсем нет.

Тыку не договорил, сощурил и без того узкие глаза, всмотрелся в спускающиеся с холма нарты. Подъехав к «Красному чуму», ездовой заговорил, мешая ненецкие слова с русскими, так быстро, что Тыку попросил:

– Не спеши – некого догонять, – послушал сородича и перевел: – Главный в стаде хорх приболел. Ничего не ест, лишь пьет. Скучным стал. Помощь нужна.

Пришлось в маршруте сделать исправление, свернуть к стойбищу со стадом в триста с лишним голов.

Уже не две, а тройка нарт покатила дальше. Впереди, указывая путь, ехал оленевод, то и дело ударяя упряжку, впрочем, серо-коричневые с ветвистыми рогами, покрытые пушистой шерстью олени без хорея знали куда бежать.

Олени то и дело увязали в болотцах, выдирали с чавканьем копыта, не испугались вспорхнувшей перед первыми нартами стайки белых куропаток с черными пятнышками на крыльях.

Галка удивилась: отчего погонщик не стреляет дичь? Тыку словно подслушал мысли девушки:

– Однако куропаток бьют только женщины, мужчины стреляют волков: сначала убивают волчицу, чтоб волк ее не оставил, вторую пулю ему.

Стойбище появилось довольно скоро. на холме, где было сухо, стояли несколько конусообразных чумов – сшитые шкуры держали длинные, собранные в центре шесты.

Стоило «Красному чуму» подняться на холм, как с радостными криками, пританцовывая, навстречу побежали дети, за ними, уже не спеша, две женщины в малицах, то-боках.

– Убрали больного из стада? – спросил Олег.

– Какого больного? – не поняли мальчишки, девочка добавила:

– Нет больных, все здоровы.

Олег с удивлением посмотрел на ненца, который привел в стойбище, и тот, ничуть не смущаясь, признался, что про больного обманул:

– Узнал, что «Красный чум» едет, боялся, что мимо проедет, решил позвать.

– И без вранья к вам бы завернули, – угрюмо ответил Олег.

– Не ругайтесь шибко, – попросил оленевод. – Давно никто не заезжал, вы первые за весну и лето.

Олегу с Галкой ничего не осталось, как сделать непредвиденную остановку. В чуме развесили экран, установили аппаратуру, подключили к движку, и начался сеанс для четырех детишек, трех оленеводов и двух работниц чума – один мужчина остался сторожить стадо, следить, чтобы олени не разбежались.

Пользуясь случаем, перед демонстрацией фильма Олег провел осмотр стада, в первую очередь оленят, которые, в отличие от самок-в а ж е н о к и хорха, были почти ручными, так как после появления на свет жили с людьми в чуме.

Оленевод, который сумел заманить в стойбище, собрался повиниться, но Олег перебил:

– Ладно уж, включу обслуживание вашей бригады в маршрут.

Галка приглядывалась к Тыку, не выдержала и спросила, сколько ему лет?

– Однако много, – признался ездовой. – Родился зимой, когда песец хорошо в капканы шел, шаман в стойбище жил, погоду предсказывал, пургу отводил, в бубен бил – многих от болезней спасал.

– Неужели битье в бубен помогает? – не поверила девушка.

Тыку взял в рот трубку:

– Коль был бы шаман обманщик – выгнали. Хорошо шаманил, ни разу не ошибся. Долго жил, совсем старым умер. Будем ехать, увидишь.

– Кого? – не понял Олег.

– Шамана. Приказал в землю не прятать, на земле оставить.

Олег с Галкой встретились недоуменными взглядами, и ветеринар пожал плечами, дескать, ничего не понятно.

Позавтракав строганиной, чуть поджаренной олениной, выпили круто заваренный чай, отказались от разбавленного спирта и легли голова к голове на почетном для гостей месте близ незатухшей печурки. Галка не спешила уснуть, смотрела на уходящую вверх трубу, виднеющийся кусочек неба, вдыхала кисловатый запах шкур, с трудом верилось, что жизнь круто изменилась: «Расскажи в Осиповке, решат, что вру, назовут лгуньей…».

3

Низкорослые олени разбивали копытом ледок, бежали с удовольствием – не требовались удары тынзеем по бокам с выпирающими ребрами, – раздували ноздри, ни один в упряжке не показывал усталости. Нарты швыряло на ямках. Под полозьями хрустел снежок. Стоило снять капюшон, как в ушах запел ветер, пришлось вернуть капюшон на место.

Неожиданно Тыку резко остановил оленей, то же самое на второй упряжке сделал Олег.

– Что случилось?

Ездовой слез с нарт, указал на холмик, где лежал почерневший от таявших снегов, дождей продолговатый ящик, рядом медный котелок, поржавевший нож.

– Шаман тут спит, однако, давно, – объяснил Тыку. – Хороший был, болезни из людей выбивал, от набегов волков стада спасал. В тундре родился, в тундре и остался.

У подножья холма тундровые мыши л е м м и н г и свили гнездо, прорыли норку.

– Где мышь, там ищи песца. Для песца мышь – лучшая еда.

– Но песцы и мыши могут шамана… – начала и осеклась Галка. Тыку понял, что было недоговорено:

– Не будут песцы и мыши шамана есть, когда умер и сюда привезли, керосином ящик намазали.

У ящика на воткнутой в землю сломанной лыжной палке качался колокольчик, под ветром он позванивал звонко и чисто, словно висел на шее оленя, мчащегося под крики ясовея по родной тундре…

Галка подумала, что подобный обычай принят и на Большой земле – на могиле погибшего в полете летчика устанавливают самолетный винт, утонувшего моряка – якорь. Здесь лыжная палка оставлена в надежде, что покойный пожелает пройтись по тундре…

Следующую остановку сделали на месте древнего Пустоозерска – форпоста русского княжества на Севере: служивые люди, стрельцы добирались сюда по Двине, затем волоком до Мезени, дальше сквозь сырой, болотистый лес тайбол, по Печоре. Выезжали, как правило, осенью до ледостава, на место добирались к началу зимы. В Пустоозерске долгие пятнадцать лет провел ссыльный протопоп Аввакум, в земляной яме писал книгу – обо всем этом поведал Олег. Сорокина слушала открыв рот, смотрела широко открытыми глазами на затянутые песком ямы, прогнившие бревна, упавший трухлявый крест и удивлялась познаниям ветеринара…

4

Тыку, как правило, говорил предельно мало, лишь когда нельзя было промолчать, следовало сообщить нечто важное.

– Однако человек прошел. Налегке – след неглубокий. Спешил, болото не обошел.

Все сведения Тыку узнал по тянущемуся следу лыж и двух палок.

– Из поселка шел. Лыжи не наши, у нас без палок.

Следы по ноздреватому снегу обходили лишь места, где росла морошка, видимо, путник не хотел давить ягоды. Минуло чуть больше получаса, и работники «Красного чума» заприметили точку, которая росла, пока не оказалась лыжником.

– Добрый наст идущему! – произнес Тыку приветствие и получил ответ:

– И вам доброго пути.

Галку подмывало спросить у путника: отчего идет один, неужели не опасается волков? Но вспомнила, что в тундре не любят назойливых, излишне любопытных, и промолчала.

Путник по лицу девушки понял, о чем его хотят спросить.

– Утром оставил стойбище, к вечеру на место прибуду. В Харп иду.

– По пути, садись, – пригласил Тыку.

Парень снял лыжи, присел к Олегу, положив на полозья обутые в высокие, чуть ли не до колен тобоки, поправил на поясе медвежий клык.

– Дед раньше носил, потом отец, теперь моя очередь. Спасает от зверя и болезней.

– Так уж, – не поверил Олег.

Парень тряхнул головой:

– Сколько хожу – ни один волк не нападал, и голодные лисы тоже.

«Мне бы подобный талисман, – пожелала Галка, – впрочем, и без него не встречала хищников и не помню, когда в последний раз температурила».

В отличие от Тыку, парень был разговорчивым, рассказал, что весной вернулся с армейской службы на погранзаставе, собрался работать на звероферме, но как имеющего звание старшего сержанта его назначили профоргом.

– Иду в бригаду собрать взносы, вручить одному оленеводу медаль «Ветеран труда», посоветовать отправить детей на материк в лагерь.

– Сколько человек в бригаде? – спросил Олег.

– Пять, – ответил профсоюзный деятель.

– Из-за пятерых вышел в долгий путь?

– Зачем из-за пятерых? В этой бригаде пять, в другой столько же. Не могут бросить стада, чтоб взносы принести.

Тыку о чем-то спросил парня, и двое заговорили, затем Тыку тихо запел, чтоб ветеринар и киномеханик не оставались в неведении, перевел:

– Про лыжи пою, про братьев легкого ветра, что несутся вперед, но скоро придет отдых и их смажут нерпичьим жиром. Без песни в дороге трудно.

Послушные ездовым оленьи упряжки бежали среди поросших рыжим мхом кочек, приникших к земле карликовых берез. Стоило увидеть новое стойбище, точнее, почувствовав запахи, дым, прибавили ход, зная, что ожидает отдых.

Навстречу а р г и ш у с заливистым лаем бросилась свора собак.

– Не укусят, – успокоил Тыку, – радуются гостям.

Из чумов вышли люди, пригласили почаевничать – так поступали все в тундре. Оставив нарты на Тыку, Галка с Олегом встали на четвереньки, влезли в чум, где стоял запах оленьей шерсти, прелого мха, чая, сала, от печурки веяло жаром, две ненки с почерневшими от копоти лицами кололи ножами поленья, подкладывали щепы в огонь.

Отказаться от угощения значило обидеть хозяев, и гости выпили крепко заваренный чай, вторые кружки не осилили.

Лишь повесили экран, установили аппарат, как встретившийся парень заторопился:

– Дальше идти надо, не близко другая бригада, к началу ночи дойду.

И он надел лыжи, взял палки и ушел собирать членские взносы, уговаривать отправить детей в лагерь.

– Однако весело на Большой земле живут, – после сеанса заметила одна из ненок, другая не согласилась:

– Много неправды в кино. Не бывает, чтоб люди любили и не могли это сказать – нельзя мысли спрятать. Поют и танцуют, а когда же работают? Почему привозите про чужую жизнь, а про нашу ни разу?

Галка попыталась возразить, сказать, что критика не по адресу, не она снимает фильмы, картина индийская, а в Индии много танцуют, поют, что касается отсутствия картин про тундру, то киноработники, по всему, не желают приезжать в край, где полгода ночь, полгода день, царствуют пурга, вьюга с метелями. Последнее вызвало в чуме смех. Сорокина решила в будущем брать для демонстрации картину с более-менее понятным ненцам сюжетом, еще обязательно о животном мире и мультфильм для детей.

Можно было сворачивать аппаратуру, но жена бригадира, принарядившаяся к прибытию долгожданного «Красного чума» в расшитую п а н и ц у, попросила показать фильм еще раз. Ее поддержали женщины, дети, мужчины. Пришлось перемотать пленку, вновь заряжать аппарат, и с маленького экрана в тесный чум снова ворвалась далекая Индия с ее песнями, танцами, жгучими страстями.

После повторного сеанса хозяева стойбища устроили для гостей своеобразный концерт. Под потрескивающий в печке плавник запели довольно слаженно, и Сорокина поняла: ненцы не без таланта, одни вырезают из кости фигурки зверей, другие разрисовывают бивни моржей, третьи поют так, что заслушаешься, напрасно их в прошлом звали «самоеды». К женскому хору присоединились мужчины, на время оставив стадо на помощника, запевала т а л а н г а, самая маленькая в стойбище певунья. Потом был ужин – запеченная оленина, мясо зайца-ушана, рыба сиг и на сладкое вобравшая в себя тепло лета морошка.

Под утро Галка почувствовав возле уха чье-то дыхание, оказалось, во сне к ней прижался Олег. Первым желанием было резко оттолкнуть парня, дать ему пинка, но не шевельнулась, сдержала дыхание, опасаясь разбудить, проститься с чувством, какого прежде не испытывала…

5

К синему озеру, где стояла новая бригада, «Красный чум» подкатил в полдень. К неописуемому удивлению, никто не вышел встречать, лишь взлохмаченные псы окружили нарты, принялись лаять. Пришлось самим распрягать оленей, без приглашения залезать в чум, где была всего одна женщина.

– Однако здравствуйте, – поздоровался Тыку и за ним Галка с Олегом. – Где муж и другие?

– В стаде, – был ответ, – следят, чтобы новая важенка не пропала.

Галка была наслышана, что олени гибнут от набегов волков, которые стаей задирают телят, утаскивают туши с собой, и спросила:

– Волки нападают?

– Нет, х о р х – на острове живет.

И, продолжая возиться у печки, ненка рассказала, как некий олень-самец минувшей весной покинул стадо, уплыл на заросший вереском островок. Вчера вернулся, затесался в стадо. Попытались заарканить, но одичавший оказался проворным, услышал в воздухе свист кожаного ремня, пригнул голову с ветвистыми рогами и увел на остров красавицу олениху.

– Лучшую важенку потеряли, – сокрушалась ненка. – Мужчины и сын с ружьями караулят, убить обещали, если снова приплывет.

Из-за четвероного похитителя в бригаде было не до сеанса или медосмотра.

Ближе к вечеру стадо пригнали к стойбищу. Оленеводы были мрачны, неразговорчивы, не обрадовались, как бывало, гостям и принялись ругать мальчишку. Не сразу киномеханик и ветеринар поняли, что охочий до молодых важенок хорх снова увел уже не одну, а две оленихи, заарканить – «имать» похитителя не удалось. Один из оленеводов взял оленя на прицел, но сын не позволил выстрелить, отвел ствол винтовки.

– Не будь в школе каникул, нынче бы отвез в интернат, – пригрозил отец, – спросил, почему помешал выстрелить, а он: «Жалко, больно красивый хорх, и плыл красиво».

Галка представила, как одичавший олень плывет, раздувая ноздри, наперерез волнам, а следом, не отставая, плывут две важенки. Еще подумала: «Вдруг Олег, как тот олень, позовет не только кочевать по тундре, а навсегда тут остаться?» Ответ нашелся сразу: «Поплыла бы за ним, точнее, пошла, куда ни повел».