Текст книги "Ушли, чтобы остаться"

На пристань Лосев явился позже других, заставив артистов поволноваться.

– Нужен еще один билет, точнее полбилета, детский, – сказал Юрий Николаевич администратору, и Ржевский увидел рядом с артистом мальчишку.

– Напрасно берете на себя огромную ответственность, – зашептал администратор. – Можете нажить неприятности, стоит властям узнать о похищении ребенка, привлекут за противоправные действия не только вас, пострадает вся труппа. Лично я не попадал в тюрьму, Бог миловал, и не горю желанием на склоне лет…

Лосев не дал договорить, протянул акт горздравотдела и народного образования, где говорилось, что гражданин Яшин В. И. двенадцати лет усыновляется гражданином Лосевым Ю. Н.

…Инспектор манежа с трудом удерживался на ставших ватными ногах. Старался не упасть, чтобы не опозориться перед зрителями. Зажмурился, пытаясь победить головокружение. До боли сжал пальцы рук. «Стоять! Чего бы это ни стоило стоять!..»

Пауза затягивалась. По партеру, амфитеатру пробежал шумок, заскрипели кресла.

Старая, растревоженная сменой погоды рана, а с ней контузия давили на затылок, плечи. Лосев с трудом размежил веки. И первое, что увидел, был маленький мальчик в первом ряду. Утонув в кресле, в ожидании невиданного зрелища малыш, не отрываясь, смотрел на человека во фраке в центре перекрещивающихся лучей прожекторов.

«Занимает служебное место, значит, привели по контрамарке… Когда-то там сидел Витя, готовил домашние задания и приходил в цирк… Все прочили сыну артистическую карьеру – поступление в наше училище, подготовку классного номера, включение в программу…»

Круги перед глазами постепенно таяли. Зрительный зал переставал кружиться. В ноги возвращалась сила.

– Добрый день! Начинаем представление. Первым номером программы… – гулким эхом отдаваясь в проходах, разнесся по цирку хорошо поставленный голос инспектора манежа.

Парные акробаты

Братья Федотовы

Они не были братьями и даже дальними родственниками, тем более однофамильцами – один носил фамилию Збандуто, другой – Сидоров. Общую фамилию им придумали в главке, когда авторитетная комиссия принимала и тарифицировала номер.

Кто-то из комиссии спросил после просмотра:

– А как их объявлять? Нужен один на двоих звучный, короткий, легко запоминающийся псевдоним, понятно, чисто русский.

– Пусть работают под типично русской фамилией, например братья Федотовы.

Вопрос был решен, Збандуто и Сидоров стали Федотовыми, и еще братьями, что не понравилось Сашке Збандуто: не признаваясь никому, он мечтал прославить свой род. Дима Сидоров попытался остудить закипающего друга, но Сашка отмахнулся, пригрозил, что если станет лезть с нравоучениями, не поддержит во флик-фляке[4]4
  Флик-фляк – вид акробатического прыжка.


[Закрыть].

– И загремишь всеми костями, получишь инвалидность, а я возьму в номер нового партнера, и номер станет зваться «Братья Збандуто».

Сашка на себя наговаривал, на него можно было смело во всем положиться: во время выступления сам сломает себе шею или руку, но не даст покалечиться партнеру.

Обиду Збандуто хранил долго. Когда стали выступать – сначала на периферии, затем в столицах республик, в газетах появились рецензии на номер, вновь упал духом:

«Теперь не послать газету родителям: не поверят, что пишут про их родного сына, кому напророчили страшное будущее, вплоть до тюрьмы».

Отец с матерью в Урюпинске считали, что их Сашка-Александр скатился по наклонной дорожке, стал чуть ли не уголовником, кукует за колючей проволокой. Когда в редких письмах Збандуто рассказывал, что проходит учебу у лучших в прошлом, известных в стране и за рубежом акробатов, скоро станет артистом, родители не верили, считали, что сын бессовестным образом врет, если даже не арестован, то скрывается от правосудия. Так могло бы быть, не повстречай Збандуто Диму Сидорова.

Судьба столкнула будущих партнеров-акробатов хмурой ночью на окраине Волгограда, куда Збандуто приехал устраиваться на работу после службы в армии, а Дима трудился в ателье по ремонту телевизоров. В то позднее время Дима проводил смазливую пэтэушницу и не свернул, когда на пути встали двое в надвинутых по брови фуражках.

– Дай закурить! – потребовал тот, что был выше, другой добавил:

– Не чешись, гони сигареты!

– Не курю и вам не советую портить легкие, – ответил Дима.

– Тогда раскошеливайся на пол-литра! – сказал первый в безрукавке и с устрашающей наколкой на плече – тигр держал в когтях девушку.

– И пить вредно, особенно без закуски, – сказал Дима.

– Не тебе учить!

Имеющий наколку занес руку, но не успел опустить ее на Сидорова, как Дима перехватил, ловко вывернул, и парень взвыл от боли. Навстречу бросился приземистый Збандуто, но и он приземлился на асфальте, лег рядом со сбитым с ног дружком, на время отключился, когда пришел в себя, поднялся и стал пятиться от Сашки, отдавая должное его ловкости. Дружок тряс головой, не понимая, где он, что случилось.

Дима продолжил свой путь. Збандуто двинулся следом: «Откуда такой взялся? Впервые вижу. Не из нашего района, видать, приезжий. Вот бы научиться его приемчикам…»

Дима насвистывал, был спокоен, словно не он расшвырял грозу района Фигуру и его правую руку Збандуто. У кинотеатра обернулся:

– Хватит играть в сыщика. Подойди, коль не трусишь.

Збандуто вышел из-за угла, чтобы взять реванш за позорное поражение, но лишь размахнулся, как Дима ловко отпрянул. Сашка собрался повторить маневр, но Дима снова не оплошал, схватил нападающего за пояс, поднял, от чего Збандуто задергал ногами.

– Сорок с гаком весишь, – определил Дима и вернул Сашку на асфальт.

Збандуто выдохнул что-то несвязное, попытался стукнуть Диму головой в живот, но тот увернулся, отчего Сашка чуть не врезался в дерево.

– А ты упрямый, злость вполне спортивная, – похвалил Дима. – Чем у прохожих карманы чистить, шел бы к нам в секцию.

– Это куда? – не понял Збандуто.

– В спортклуб. Приходи в пятницу к шести.

Остающиеся до назначенного срока дни Збандуто перепродавал у кинотеатра билеты. В пятницу переступил порог зала, где тренировались на турнике, спортивных снарядах ровесники, среди них Дима, который отрабатывал «мостик». Дима подмигнул Сашке, послал в раздевалку надеть спортивную форму. В тот день Збандуто занимался до седьмого пота. Новый знакомый учил становиться на голову, крутить «колесо», поднимал на вытянутых руках. После тренировки пригласил к себе в рабочее общежитие, где на стенах висели грамоты, вымпелы, медали, полученные на различных соревнованиях.

– Не надоело черт знает чем заниматься: «подвиги» приведут в тюрьму, завязывай с криминалом, – посоветовал Дима и отвел Збандуто на завод. Не имеющего профессии оформили учеником, потом подручным. Со временем новый рабочий получил вкус к слесарному делу и с нетерпением ожидал занятий в секции.

Однажды, когда шла шлифовка кульбита, к парням подошел импозантный человек, представился режиссером цирка, предложил сменить профессию:

– После доработки, шлифовки может получиться классный номер, украшение программы.

Началась работа по утрам в манеже, вечерами номер показывали на концертах в клубах, дворцах культуры. Юношей аттестовали, приняли в штат цирка, отправили в первые гастроли. О будущем, когда сдадут мышцы, мускулы, неизбежная старость и придется уйти из циркового искусства, «братья» не думали. Цирк с его огнями, музыкой, овациями публики захлестнул. Сашка с Димой уже не представляли себе иную жизнь. Казалось, в блистательном мире риска, храбрости, ловкости они живут давным-давно. А то, что рядом с волшебством уживается невидимая посторонним адская шлифовка каждого трюка, было даже интересно. «Братья Федотовы» полюбили утренний класс-разминку, когда укрепляли лонжу[5]5
  Лонжа – приспособление, обеспечивающее безопасность артиста, страхующее при исполнении опасного трюка.


[Закрыть], выдавали «арабское колесо» в таком бешеном темпе, что у товарищей за манежем рябило в глазах…

…Дима разминался – подпрыгивал, массировал икры ног, то же стал делать Сашка.

– У Люськи снова глаза на мокром месте, – пожаловался Дима.

Збандуто мрачно изрек:

– Давно пора набить Али морду, чтобы не мучил жену ревностью.

Дима хотел предложить иной способ утихомирить ревнивца, поговорить с ним по-мужски, потребовать не играть на нервах у жены перед работой, но не успел: за форгангом раздался хорошо поставленный голос инспектора манежа, объявлявший выступление парных акробатов.

– Пошли! – приказал Дима.

Бархатный занавес пополз в стороны. Оркестр заиграл русскую плясовую, и «Братья Федотовы» выбежали навстречу ослепительным лучам прожекторов.

Заслуженный артист России, КабардиНО-Балкарии

Виталий Малышев

Стоило акробатам отработать финальную композицию, раскланяться, отступить к форгангу, как в манеж, срывая на ходу с головы клетчатую фуражку с громадным козырьком, выбежал коверный.

– А вот и я, всем здрасьте! – выкрикнул Виталий Сергеевич и стал работать антре[6]6
  Антре – выход клоуна с самостоятельным номером, разговорной или пантомимической сценкой, вид цирковой драматургии.


[Закрыть], старое, «с бородой» классическое, во все времена отлично принимаемое публикой, вызывающее дружный смех и тот настрой, с каким артистам легче работать.

Первый выход длился три минуты – клоун веселил публику, пока униформисты готовили манеж для следующего номера. За считанные минуты Малышев показывал погоню за инспектором, ставил подножку униформисту, выдавал струи «слез», жонглировал фуражкой и башмаками и, ставя точку в антре, терял штаны, вдевал ноги в одну штанину, бегал за гусем, который уносил в клюве фуражку.

– Классно работает, любо-дорого смотреть! – восторгались артисты. – Одно слово – мастер высшей пробы, дважды заслуженный!

Первое почетное звание клоун получил на свое пятидесятилетие, второе, к неописуемому удивлению, свалилось как снег на голову во время гастролей в столице автономной республики. На одно представление в директорской ложе появилось весьма важное лицо: глава местного правительства с заместителями. Гастроли приурочивались к годовщине вхождения республики в Россию, представление так понравилось гостям, что на следующий день первый человек предложил удостоить клоуна почетным званием:

– Смеялся так, как никогда прежде, это большой мастер, замечательный артист. Все мы получили громадное удовольствие. Пусть носит звание нашей республики, что укрепит ее авторитет.

Сказано – сделано, Малышев получил второе звание на радость друзьям, назло завистникам, которых с избытком в любом творческом коллективе. Главным завистником оказался дрессировщик группы экзотических животных, чьи страусы, павлины, пеликаны работали из рук вон скверно, часто выходили из повиновения во время выступления – вытворяли в манеже что им вздумается; приходилось исключать номер из программы, ставить его на репетиционный период, к концу которого упрямые страусы, пеликаны, павлины работали не лучше. Тем не менее дрессировщик не забывал в каждом новом городе рассылать приглашения в цирк влиятельным личностям. Начальники разных рангов вместо себя, как правило, посылали на представление родственников или секретаршу, которые на следующий день больше хвалили экзотических животных, нежели артиста. Дрессировщик взял за правило приглашать в ресторан журналистов, щедро угощал, и газетчики расплачивались рецензиями, превозносили талант повелителя птиц, зверей из африканских и азиатских стран. Когда статей собралось достаточно, дрессировщик отнес их в главк начальнику, и тот сдался, представил артиста к званию…

Как первое, так и второе звание Малышев отметил в служебном буфете. Выпито и наговорено было достаточно много. Разошлись поздно и утром явились на репетицию вялыми, сонными, директор принял соломоново решение – закрыл глаза на нарушение режима.

Малышев работал все первое отделение, заполняя паузы. Вначале давал антре, затем репризы, показывал буффонаду. В совершенстве владея комедийной техникой, гротесковым гримом, используя различные аксессуары – громадную булавку, стреляющий конфетти башмак, извергающий струю воды фотоаппарат, работал с полной отдачей.

Приезжая в новый в цирковом конвейере город, просил администратора поселять его рядом с Будушевской.

– Вам номер на двоих? – уточнял администратор, но в ответ слышал:

– Нет.

Ни Ирина Казимировна, ни Виталий Сергеевич не делали тайны из своей дружбы, не обращая внимания на смешки за спиной: некоторых артистов удивляло ухаживание клоуна за «собачницей». Со стороны два немолодых человека выглядели трогательно и чуть-чуть смешно, особенно, когда при посторонних называли друг друга Ирочкой и Виталиком.

– Чего, спрашивается, тянут волынку? – удивлялись вокруг. – Давно бы поженились и дело с концом. Свадьбу бы им закатили такую, что цирк закачался, а они ведут себя, как дети, которые боятся мамы.

Чтобы прекратить разговоры о старых артистах, руководитель номера жонглеров на свободной проволоке Илияс Мамедович Арзуманов переводил разговор на другую тему, например, сердился, что никто не контролирует работу городских касс:

– Иду мимо сквера, где одна из касс цирка, а в окошке листок «Буду через 20 минут». Для интереса стал ждать, спустя полчаса терпение иссякло и ушел. А потом жалуемся, что люди охладели к нашему искусству!

Арзуманов, знакомый с Будушевской и Малышевым еще с довоенных лет, был в курсе их отношений, уважал бывшую акробатку и клоуна.

Они встретились будучи молодыми, полными сил, желания удивить мастерством мир. Как все дебютанты, пугались зрителей, пьянели от бродивших за кулисами стойких запахов конюшни. Стесняющийся высказать свои чувства, Малышев робко оказывал внимание элегантной, безукоризненно сложенной акробатке, та принимала все как само собой разумеющееся, привыкнув быть в центре внимания, иметь поклонников. Ухаживал Малышев довольно странно, не признавался в любви (впрочем, Будушевская знала это без слов), не водил в ресторан, не засыпал цветами, но в отличие от других влюбленных делал куда более важное. Клоун придумал репризу, в результате которой воздушная гимнастка получала необходимый короткий отдых после головокружительных трюков под куполом, лез по веревочной лестнице, путался ногами, повисал вниз головой, что приводило в восторг зрителей.

Так прошли лето, осень, и Малышев наконец-то набрался храбрости, чтобы сделать предложение, но неожиданно для всех актриса без памяти влюбилась в вальяжного куплетиста областной филармонии. Куплетист был неотразим, не ходил, а нес себя, разбивал сердца обожающих его особ женского пола, не говорил, а вещал, поучал, расточал комплименты, имея на то все основания, хвастался, что ему раз плюнуть перевести в ранг любовницы любую девушку, не говоря о женщинах в годах. С Будушевской куплетист применил проверенную тактику: плел вокруг Ирины кружева, в конце ее выступления бросал ей букеты роскошных цветов, которые сам получал на концертах.

На скоропалительной свадьбе – по цирковой традиции ее провели после представления в манеже – Малышев впервые в своей жизни напился. Клоуна отнесли в гостиницу, раздели, уложили. В себя Малышев приходил почти сутки и поэтому с опозданием узнал, что Ирина уволилась (по настоянию мужа), чтобы готовить новый номер, который станет оттачивать на сцене в концертной программе.

Встретились они спустя два года, уже во время войны, когда отдел комплектования Комиссариата искусств включил Будушевскую и Малышева в одну фронтовую бригаду.

– Безмерно рада нашей встрече! – не наигранно заявила актриса. – Не забывала, как помогал в манеже, давал дельные советы. Станем работать вместе, как когда-то. Хочешь спросить, как стану выступать без трапеции? О ней придется забыть, стану показывать довольно зрелищный акробатический этюд.

Клоун перебил:

– Почему ты одна?

– Имеешь в виду мужа? Он погиб, к сожалению, погиб на второй месяц войны, – печально сказала Будушевская. – Посмертно наградили орденом.

– Никогда бы не подумал, что твой избранник может взять в руки оружие, тем более воевать, считал его, прости, обычным хлыщом.

Будушевская невесело улыбнулась:

– Мы говорим о разных людях. Ты имеешь в виду артиста филармонии, а я полкового комиссара. Чтец, он же конферансье и куплетист, остался в прошлом, мы расстались довольно быстро, без скандалов. А с комиссаром расписалась в мае сорок первого, познакомились в его гарнизоне, где давали шефский концерт…

Почти год клоун и гимнастка выступали на передовой в перерывах между боями на открытой площадке, в кузове грузовика с откинутыми бортами, в сохранившемся клубе или лазаретах. Для Малышева тот год был самым счастливым, если можно таковым стать на фронте, рядом со страшной войной, постоянными артналетами.

Однажды в трескучий мороз Будушевская слегла с воспалением легких, больную срочно отправили на санитарном самолете в тыл. Спустя месяц до Малышева дошла весть, что актриса, к счастью, выздоровела и работает в Свердловском цирке и, что самое главное, в третий раз вышла замуж.

Не в силах оставаться в одиночестве, клоун в опустевшей столовой военторга залпом выпил стакан разбавленного водой медицинского спирта и уставился ничего не видящим взглядом в тарелку с соленым огурцом. Таким «незрячим» Малышева отыскал Арзуманов. Виталий Сергеевич поднял на товарища помутневшие глаза:

– Выпьем! Армянского коньяка, к сожалению, нет.

Арзуманов взял бутылку, натренированным жестом манипулятора спрятал неизвестно где, поднял клоуна, привел в снимаемую квартиру, где с женой – она же ассистентка, – и двумя дочерьми-погодками занимал комнату.

– Имею право выпить или нет? – вопрошал Малышев заплетающимся языком. – Другим прощают выступления под градусом, а мне непозволительно разок хлебнуть горячительное?

Фокусник с женой раздели клоуна, уложили на узкий диван.

– Ты забыл, что завтра очередной концерт в госпитале, пьяному или не протрезвившемуся с больной головой на концерте нечего делать, – наставлял Арзуманов. – Не желаю, чтобы моего друга увидели в образе свиньи. Спи, не думай, что мои девочки останутся без места – возьмем их к себе в кровать. Пожалуйста, не ворочайся, иначе заскрипят пружины и дочери не выспятся.

Трудно оказать, как бы впредь выступал клоун, наверное, вымученно, как приготовишка, насильно вытолкнутый в манеж, все бы удивлялись, куда подевалось отточенное мастерство, где брызжущий через край юмор, импровизация?

Утром, умывшись, выпив пару чашек желудевого кофе (где в войну было найти натуральный?), Малышев пришел в выглядевший не праздничным цирк. Напялил парик, облачился в широкие штаны, туфли с удлиненными носами и вышел в манеж. «Сейчас или никогда!» – приказал себе Малышев, чувствуя, как в теле напряглась каждая клетка.

В ранний час в цирке шла очередная, плановая репетиция. Не горели софиты. У барьера крутили «колесо» две девушки. Поодаль разминались эквилибристы[7]7
  Эквилибристика – вид циркового искусства, акробатические упражнения при неустойчивом положении тела с сохранением равновесия (напр. на канате, шаре, руках).


[Закрыть], им ассистировал отец, бывший руководитель номера «Икарийские игры»[8]8
  Икарийские игры – подбрасывание партнера ступнями поднятых ног. Элемент состязаний, проводившихся в Древней Греции.


[Закрыть]. За форгангом лаяли собачки, протяжно кричал осел, били копытами кони, в клетках урчали медведи.

Те артисты, кому не хватило в манеже места, не пришло время репетиции, сидели в первом ряду, массировали икры ног, переговаривались.

– Извините, Виктор Сергеевич, – робко сказал инспектор манежа, увидя переодевшегося клоуна, – но вас нет в расписании репетиций.

Про себя инспектор подумал: «Если непревзойденный Малышев желает шлифовать свои номера, то сколько же часов ежедневно надо репетировать молодежи?..»

– Маэстро, дайте верхнее ля! – попросил клоун скучающего в оркестровой ложе трубача и, когда труба пропела, добавил: – Премного благодарю!

Малышев сделал кульбит, задний «бланш», затем «флажок» на одной руке, прошелся колесом и с возгласом «ап!» встал на ноги.

Вокруг манежа прокатился восторженный вздох.

Не позволяя себе остынуть, оставляя товарищей в ожидании небывалого, настраиваясь на необходимую волну, Виталий Сергеевич стал показывать работу, которую в цирках всех стран называют экстраклассом.

– Оп ля!

И артисты за манежем, кто не напрасно ест свой нелегкий хлеб, подались вперед.

– Оп ля!

Парик у Малышева встал дыбом, из ушей полились струйки.

– Оп ля!

Окружившие манеж дружно и искренне захлопали, кричали «браво».

Клоун в рыжем парике продолжал нанизывать на невидимый стержень гирлянду трюков буффонады с элементами акробатики. Казалось, Малышев импровизирует, ничего не приготовил заранее. И артисты дружно зааплодировали: чем же еще могли они наградить товарища? Ведь аплодисменты взыскательных, много умеющих, десятки лет работающих в цирке для их собрата по искусству дороже всего.

Лепя последние «крючки», Малышев неожиданно сник, замер, глаза потухли, и в цирке возникла тяжелая тишина, в которой слышался рык зверей. Никто не догадался, что просто-напросто Малышев вспомнил, что за барьером нет Ирины, дорогая женщина на Урале отмечает очередной замужество.

Сказка кончилась. В центре манежа, опустив плечи, стоял не бескорыстно и щедро даривший веселье клоун, а одинокий, обсыпанный опилками, в мешковатом одеянии, с рыжей шевелюрой грустный немолодой человек…

Минуло около семи лет, и Будушевская встретилась с Малышевым в столице кавказской автономной республики: актриса не догадывалась, что это произошло благодаря упорству клоуна – когда комплектовали программу, Виталий Сергеевич настоял включить в нее воздушную гимнастку Ирину Будушевскую.

– Она сменила жанр, – ответили клоуну, – давно не работает воздух и каучук[9]9
  Каучук – номер пластической акробатики, основанной на гибкости тела.


[Закрыть], подготовила номер дрессированных собачек.

– Запишите к нам, – упрямо повторил Малышев.

– Но в вашей программе уже есть животные – кони, львы.

– А собачек нет. Надо заботиться об утренниках: дети души не чают в собачках.

Во время встречи Виталий Сергеевич никак не мог справиться с дрожью в руках, голосе, первым бросился на вокзале к нужному вагону, протянул руку актрисе и постеснялся обнять.

За годы разлуки Ирина Казимировна, понятно, изменилась внешне, но для Малышева она оставалась прежней, какой была до войны. В гостинице Виталий Сергеевич прочел в глазах актрисы усталость, которую невозможно скрыть строгой диетой, косметическими ухищрениями, – перед клоуном сидела, чуть сутулясь, дама в годах, с морщинками под глазами, пополневшая в бедрах.

– Я очень постарела? – тихо спросила Будушевская.

Малышев затряс головой:

– Ничуть!

– Не лукавь, уж я-то знаю, что не похожа на прежнюю, безжалостные годы берут свое. Сколько не виделись? Целую вечность. – Ирина Казимировна с трудом сдерживала слезы – не забывала, что плакать значит рождать новые морщины.

О том, как жила, не рассказала, а Малышев не спрашивал, Будушевская проговорилась, когда явилось плохое настроение – причиной стала болезнь одной из солирующих в номере собачек, неповиновение других. Расстроенная актриса разрыдалась:

– Не можешь представить, какая я несчастная – второй такой нет на целом свете! Многие завидуют, что не теряю форму, полна сил, куража, без которого нельзя выходить в манеж, высокой ставке и не подозревают, как мучительно быть одной. У ровесниц давно выросли дети, появились внуки, имеется собственный дом, а у меня… – не договорив, Будушевская обвела потухшим взглядом тесную, давно требующую ремонта гардеробную.

«То, что сказала, могу о себе повторить я, – подумал клоун. – Кто виноват, что оба одиноки? Судьба-мачеха? – на ум пришла предерзкая мысль немедленно, не откладывая, выложить то, что хранится в душе, требует выхода: – Не будет ли смешно признаваться в непогасших чувствах в мои годы? Да и нужен ли я ей?»

И он промолчал. Когда актриса успокоилась, постарался отвлечь от грустного, предложил поправить макияж и рассказал довольно смешной анекдот.

С той поры дрессировщица собачек и клоун уже не расставались, для этого Малышеву приходилось идти на различные ухищрения, убеждать в главке, что номер Будушевской необходим лично ему по творческим соображениям.

– У меня два номера сорвутся, если не будет собачек Будушевской! На подходе еще одно антре с участием четвероногих Ирины Казимировны. Ко всему актриса помогает в дрессуре моего гуся, доводить до дела кота. Без актрисы мне не обновить репертуар, не буду расти творчески!

Малышев дошел до самого министра культуры, кто не раз в докладах, статьях о цирке хвалил клоуна, но лишь заикнулся о просьбе не разводить его с Будушевской по разным программам, как высокопоставленное лицо перебил:

– Дам указание оставить все как было. Ждал, что станете просить квартиру в столице, повышения ставки, выделения финансов на обновление аппаратуры, а вы обращаетесь с такой мелочью! Вы, лауреат нескольких цирковых фестивалей, истинно заслуженный артист, достойны большего, в том числе представления на народного Союза!

О последнем министр быстро забыл – шли годы, а Малышев оставался лишь заслуженным РСФСР и небольшой автономной республики на Кавказе.

Неоценимую помощь в улучшении номеров, дрессуре комнатных животных оказывала не Будушевская клоуну, а Мальцев ей. Виталий Сергеевич придумал забавный выезд собачек, где одна была наряжена в имитирующий лошадку костюм: мини-коня запрягали в повозку, сажали на нее гуся. Появление в манеже подобной колесницы встречалось громом аплодисментов. Сделав круг, «лошадка» теряла одеяние, что рождало общий смех. Когда какая-либо из собачек пребывала в плохом настроении, Малышев настраивал вышедшую из повиновения на работу, иногда заменял Будушевскую на репетиции, сам добивался от шпица, болонки, той-терьера, таксы или пуделя точного исполнения трюков. А однажды во время выступления Будушевской незапланированно вышел в манеж, подскочил к гусаку:

– Уступи место! Хочу тоже покататься!

Гусь зашипел, «лошадка» задвигала лапами, потянула тележку, и клоун, к неописуемому удовольствию зрителей, растянулся на манеже, утопил лицо в опилки. Тут же вскочил, попытался догнать выезд, вновь упал и уже на четвереньках заспешил за гогочущим гусем и увозящей его собачкой.

– Не мешай, пожалуйста, работать, – попросила за форгангом Будушевская. – С твоим появлением публика забывает о моем номере, полностью переключается на тебя. И еще: не подглядывай за мной во время работы, знаю, что готов прийти на помощь в нужную минуту, но я смущаюсь, как это ни покажется странным.

Сама актриса любила смотреть выступления Мальцева, особенно антре. Мальцев, кажется, умел все-все, был непревзойденным в любых разновидностях клоунады, эксцентрики, владел игрой на гармошке, балалайке, ложках, скрипке, дудке, свистульках, жонглировал тремя, а то и четырьмя предметами, ходил по канату, показывал фокусы. Стоило Будушевской услышать в динамике на стене гардеробной знакомое «а вот и я, всем здрасьте!», как шла к форгангу и не отрываясь смотрела на выступление клоуна.

Воздушная гимнастка

Людмила Гостюнина

Она уже не плакала – слезы высохли. Люся сидела на узком диванчике поджав ноги, подперев кулачком голову, и смотрела в стену с оставшейся от предыдущей программы афишей дрессированных коз: под какой фамилией выступал дрессировщик, было неизвестно – край афиши кто-то оборвал.

Из динамика лился исполняемый оркестром вальс, его сменил бравурный марш, заглушаемый аплодисментами: еще пара-тройка минут, и братья Федотовы завершат свой номер, уступят манеж клоуну. Пора было поправлять прическу, выходить в коридор, идти к форгангу, но воздушная гимнастка продолжала сидеть на продавленном диванчике.

«Ужасно, если тетя Ира слышала, как Али вновь ревновал, повышал на меня голос – наши гардеробные соседствуют, стена фанерная… Надо постараться не попасть тете Ире на глаза, иначе придется выслушать, какой изверг Али, какую я сделала ошибку, согласившись на брак с ним, как не умею поставить себя. Станет меня жалеть и одновременно ругать Али за дикость…»

Люся покосилась на дверь, которую с грохотом захлопнул муж, поспешивший к своим коням, чтобы с берейтором[10]10
  Берейтор – помощник дрессировщика; объездчик верховых лошадей.


[Закрыть] проверить подпругу, крепление седла. Али прекрасно знал закон цирка: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не нервировать артиста перед выходом в манеж, даже если этот артист собственная жена.

«Как отучить от беспочвенной ревности? Круглые сутки рядом с ним, у него на глазах, а считает, будто кручу хвостом, ищу приключений. Отчего, собранный в манеже, позже распускает себя, не сдерживается? Почему не бережет ни мои, ни свои нервы, силы? Говорят, если ревнует, значит любит, но так могут думать лишь те, кому не устраивали ужасных сцен… За год замужества успела достаточно изучить его характер, но все равно удивляюсь его необузданности, темпераменту… Сейчас, как было уже не раз, закипел. Попробовала отшутиться, а он: «Не выкручивайся, не уходи от ответа! Я видел, как улыбалась ему, заигрывала, кокетничала! Не позволю, чтобы мою жену считали вертихвосткой, забывшей о гордости, чести!». Хотела перевести разговор на не опасную для меня тему, но Али не унимался: «Это в тебе говорят материнская кровь, гены неверности, приобретенные от драгоценной мамочки!». Не было сил отшучиваться, тем более оправдываться. Взмолилась не раздувать скандал, который слышен за стеной, напомнила, что скоро мой выход, но уговоры ни к чему не привели – он не желал ничего слушать…»

Люся перевела взгляд на пол с черепками чашки, которую Али в сердцах грохнул.

«Верно советует тетя Ира, пора дать понять мужу, что я не девчонка, на которую позволено повышать голос, мучить беспочвенной ревностью к каждому столбу. В нем бурлит кавказская кровь и чуть что сразу поднимается на дыбы, как его Абрек. Веду себя паинькой, а он…»

Люсю била мелкая дрожь, виноват был не сквозняк, проникающий в щель под дверью; чтобы согреться, гимнастка закуталась в махровый халат.

«Что он сказал про маму, какими посмел назвать словами? Вновь вспомнил гуляющие не первый год среди цирковых сплетни. Необходимо рассказать причину отъезда мамы, развода родителей… Не забуду, как маленькой играла возле сундука с реквизитом, а мама перешивала с Будушевской какую-то одежду. Забыли о моем присутствии и обсуждали папу, его характер, поведение.

Я баюкала куклу, слушая в пол-уха, ничего не понимала. Мама призналась, что твердо решила уехать: «Среди вас я чужая, как та кошка, которая по ошибке забрела в соседское окно погреться». Тетя Ира отмахнулась: «Не мели чепухи! Куда уедешь, у тебя ребенок». Мама покачала головой: «Из-за Люси и уеду, дочери будет лучше с отцом в вашем мире. Всем, в первую очередь мужу, давно ясно, что актрисы из меня не получится, артисткой надо родиться, а я пугаюсь высоты, зверей, публики. Муж перепробовал со мной чуть ли не все цирковые жанры, замучил репетициями и понял, что все напрасно, рано или поздно возненавидит меня за бездарность, поэтому покидаю его и Люсю, она дитя цирка, со временем отец сделает из нее актрису, со временем поймет меня, не осудит». Тетя Ира спросила, чем мама собирается заняться, и мама напомнила, что имеет образование финансиста; честнее быть рядовым плановиком, бухгалтером, счетоводом, нежели вымаливать у зрителей жидкие аплодисменты, знать, что не способна на чудо. Что касается дочери, то она пока неосознанно чувствует отсутствие у родителей лада. «Люся родилась, как говорится, в опилках и должна остаться с отцом, который ей нужен больше матери»…