Текст книги "Ушли, чтобы остаться"

Заложники времени
Исторические очерки
Повесть

Единственное дело историка – рассказывать, как оно было. Тот, кто собирается писать историю, должен служить только истине, а на все остальное не обращать внимания.

Лукиан

Убийство демона поэзии

Неоднократно и безуспешно он пытался снять с себя тяжкий груз непрощенной вины, смыть позор. Но все было тщетно – никто не верил ни единому слову, оправдания пропускали мимо ушей. А он, с завидным упорством и настойчивостью, продолжал где только возможно обвинять соперника в дуэли, себя представлять безвинно пострадавшим агнцем.

«Не пиит стал жертвой, а я! Не будь поручик крайне желчным как на язык, так и в сочинении всяких эпиграмм, не задевай меня, не обсмеивай при дамах, размолвка и последующий за ней поединок не случились бы! Он искал смерти и нашел ее, я лишь помог исполнить желаемое. Незадолго до гибели пожелал себе: «Настанет день – и, миром осужденный, чужой в родном краю, я кончу жизнь свою». Так и произошло. Знал, где окончит жизнь, написал «на месте казни». Все долгие тридцать четыре года после роковой дуэли стоило в обществе вспомнить погибшего, убийца принимался горячиться, захлебываться словами, слюной, с большой долей фантазии расписывал злосчастный поединок, слезно жаловался на собственную горькую судьбу. Лгал без зазрения совести (да и была ли совесть?), ложь уводила далеко, и со временем начал сам верить, что был именно жертвой, провел на гарнизонной гауптвахте тяжкие дни и ночи (а не часы, как было на самом деле) по соседству с убийцами (хотя соседом был лишь беглый солдат). Как заведенный твердил, что при аресте простился с жизнью, зная, что военно-полевой суд суров, умалчивал, что отставной майор не подлежит военному суду.

До последнего своего часа и вздоха не уставал рассказывать, как стойко и долго терпел всякие унижения от поручика Тенгинского полка, оправдывал свой меткий выстрел, прозвучавший в середине лета 1841 года под Пятигорском.

Обиженный на весь белый свет звался Мартыновым Николаем Соломоновичем…

 
Мчись же быстрее, летучее время!
Душно под новой бронею мне стало!
Смерть, как приедем, подержит мне стремя;
 

Слезу и сдерну с лица я забрало. М. Лермонтов. Пленный рыцарь. 1841 г.

1. ДО ПОЕДИНКА

Все произошло из-за невинной (на первый взгляд) шутки, впрочем, Мишель частенько обсмеивал в своем кругу, сочинял порой злые экспромты, как например, на давнишнего знакомого, отставного майора Мартынова:

 
Скинь бешмет свой, друг Мартыш,
Распояшься, сбрось кинжалы,
Вздень броню, возьми бердыш
И блюди нас, как хожалый!
 

О кинжалах и бешмете было сказано не напрасно: Мартынов щеголял в нелепой в жару длиннополой черкеске с газырями, бряцал громадным кинжалом с серебряной насечкой. Мартынов смертельно обиделся на стихи, сквозь сжатые зубы потребовал от корнета не читать больше эпиграммы, особенно при дамах, но Лермонтов не придал словам значения, отмахнулся от просьбы.

Окончательная размолвка произошла 13 июля 1841 года в Пятигорске у Верзилиных, когда Мартынов явился в любимой черкеске при кинжале, чего Лермонтов не мог не отметить, а Мартынов с трудом сдержал гнев.

Вообще он часто ходил мрачным, никто не ведал причину плохого настроения. Тужил ли по оставленной службе в армии, где не сумел отличиться в боях с горцами в Чечне, получить долгожданный чин ротмистра Гребенского казачьего полка? Или в скверном настроении были виноваты неудачи в любовных делах, где Мартынову фатально не везло? Что бы ни было, но на званом вечере у гостеприимных Верзилиных – отца семейства Петра Семеновича, генерал-майора, соратника А. Ермолова, первого атамана Кавказских линейных войск, его милейшей супруги Марии Ивановны да двух дочерей Аграфены и Наденьки – Лермонтов со смехом заметил, что Мартынов играет тоску, притом дурно, накинул на себя мантию байронизма, что ему совершенно не к лицу. И тут же бросился к ломберному столику, схватил мел и нарисовал на сукне забавную фигуру, в которой без труда угадывался отставной майор.

– Полноте, Мишель, – тихо улыбнулась хозяйка дома, где собиралось так называемое «водяное общество». – Перестаньте, не то господин Мартынов рассердится.

Имя Мартынова прозвучало излишне громко во время паузы в танцах, отчего все обернулись на Верзилину и Лермонтова, перевели взгляды на Мартынова, и тот побледнел, закусил нижнюю губу, быстрыми шагами направился к поручику.

– Уже не раз изволил делать вам замечание о непозволительных в мой адрес шуточках и репликах! Когда изволите прекратить казарменные пошлости?

– Разве мы на «вы»? – вопросом на вопрос ответил Лермонтов и приготовился произнести очередную остроту.

Левушка Пушкин попросил уняться, но Мишель разошелся:

– Время не меняет нашего Мартышку! В военной школе хорохорился, точно индюк, воображал себя поэтом. Посоветовал не портить бумагу, так как ему противопоказано сочинять, а он чуть не полез с кулаками!

– Непризнанные гении крайне опасны, говаривал мой старший братец, – заметил Лев Сергеевич Пушкин. – Чрезмерное тщеславие, желание встать вровень с истинным талантом рождает, как известно, черную зависть.

– Вначале озлобили неудачи по службе, затем в любви, – добавил Столыпин, что также достигло ушей Мартынова, посчитавшего, что это произнес Мишель. И когда ближе к полуночи гости начали расходиться, выплыл перед Лермонтовым на улице из мрака, взял за руку, сбивчиво заговорил:

– Любому терпению приходит конец! Не желаю впредь выслушивать ваши неуместные шуточки! Неоднократно просил прекратить их, но вы…

– Обиделся? – перебил Мишель. – Полноте… Послушаешь тебя и решишь, будто требуешь удовлетворения.

– Отчего бы и нет?

Лермонтов вновь не дал договорить:

– Желаешь драться? Изволь, я к твоим услугам, присылай секундантов.

На том расстались.

2. ПОЕДИНОК

Ссоре бывших однокашников не придали значения – нынче поссорились, завтра в духане за стаканом вина помирятся, но Мартынов напомнил о вызове, не желал слышать о примирении, к увещеваниям был глух.

Первым сдался князь Трубецкой:

– Черт с ними, пусть сходятся. Дело не зайдет слишком далеко, все завершится застольем.

Пятнадцатого (по старому стилю) ехать в горы собрались, как на очередной пикник. Первым к условленному месту прикатил Мартынов, следом прибыли Лермонтов с секундантами.

– Не кажется ли вам, что шутка изрядно затянулась? – спросил Столыпин. – Пора мириться.

Мартынов резко перебил:

– Я жду удовлетворения!

– Уже имел честь говорить, что всегда к вашим услугам, – с легкой, но ироничной улыбкой проговорил Лермонтов.

Принесли ящик с пистолетами: к дуэли не готовились, в последний момент раздобыли два «кухенройтера». По крутой тропинке поднялись чуть в гору. Отыскали поросшую низким кустарником поляну близ крутого обрыва возле Перкальской скалы, названной так в честь ссыльного на Кавказ поляка. В чистом, будто процеженном сквозь сито воздухе высился Бештау, сияла снеговая вершина Шатгоры – как местные звали Эльбрус.

– На всякий случай следовало захватить доктора, – вслух подумал князь Васильчиков, но остальные промолчали, подумав, к чему беспокоить постороннего, коль все вскоре завершится отправлением в ближайший аул к столу с кавказскими яствами, молодым вином?

В каменистую землю воткнули шашку, обозначая своеобразный барьер. Столыпин отсчитал от шашки по пятнадцать шагов. Противников развели, передали пистолеты.

– Может, хватит дурачиться и пора пожать руки? – спросил Глебов, но ни Мартынов, ни Лермонтов ничего не ответили, словно предложение относилось не к ним или слова лейб-гвардии корнета унес ветер.

– Чего они, право? – Глебов обернулся к ближайшему родственнику одного из дуэлянтов, чтобы тот помог примирению, но Монго (как звали Столыпина друзья) сам ждал, что Мартынов с Мишелем отбросят пистолеты.

По правилам следовало обговорить условия поединка;

1. Противники становятся по разные стороны барьера, ждут команды. При счете «раз» целятся, при «три» стреляют, иначе лишаются права на выстрел.

2. Дуэль с приближением. Противники занимают позицию в 10 шагов от барьера, держа пистолеты вверх. По команде сходятся и стреляют, не доходя до барьера. Выстреливший первым обязан остановиться. Его сопернику дается 30 секунд на ответный выстрел.

3. Независимо от движения противника, при команде «раз» должны разрядить пистолеты. В распоряжении одна

минута. Если один ранен и упал, ему разрешается стрелять в течение двух минут.

4. Очередность решается жребием. Выстрел должен быть произведен не позже чем через 30 секунд после команды. Соперники при этом стоят неподвижно.

Условия были хорошо известны как Лермонтову, так и Мартынову. Первый дрался полтора года назад с сыном французского посла де Барантом сначала на шпагах, затем на пистолетах, был легко ранен и выстрелил в сторону. вторично счастливо завершившийся поединок привел Лермонтова на Кавказ. Военный суд приговорил «в уважении молодых лет, вменить в наказание содержание под арестом», царь уточнил «поручика Лермонтова перевести в Тенгинский пехотный полк тем же чином».

Лермонтов смотрел на Бештау. Мартынов стоял лицом к Машуку и исподлобья глядел на обидчика.

О чем думал Мишель? О падчерице генерала Верзилина или о горце-чеченце, который, как никто в округе, готовил вкуснейший шашлык? Вспомнил ли о незавершенном стихотворении, где следовало исправить некоторые строки, заменить рифму? Стихи получились печальными:

 
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит…
<…>
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
<…>
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь…
 

– Сходитесь!

Лермонтов не шелохнулся. Мартынов сделал первый шаг.

Глебов начал громко отсчитывать:

– Раз! Два!..

Мартынов ускорил шаг – почти побежал к барьеру, на ходу целясь в поэта.

Лермонтов продолжал стоять, прикрыв грудь согнутой в локте рукой, затем поднял оружие вверх дулом. Мишель не верил, что Мартынов выстрелит: ведь было ясно сказано, что не желал обидеть, все сказанное – шутка, сердиться не стоило, тем более доводить дело до поединка… Он ждал сигнала «три», чтобы разрядить пистолет в опустившееся к горам насупленное небо, но не успел…

– Три!

Мартынов спустил курок.

Пуля сильно ударила Лермонтова в правый бок, заставила пошатнуться.

«Что это? – Лермонтов недоуменно взглянул на Мартынова. – Иль позабыл, что первый выстрел за мной? А может, припомнил свое прозвище Homme Feroce (кровожадный человек. – Ю. М.), каким наградили в училище, и ныне решил подтвердить его?..»

Не в силах устоять, тем более произнести хотя бы слово, Лермонтов с улыбкой на чуть припухших губах рухнул навзничь на тропу, где рядом горел закаленный непогодой гордый цветок ясенец, – казалось, его красный цвет вобрал в себя пролитую тут кровь…

Тотчас с гор, неудержимо застилая свет, надвинулась черная туча. Небо затянуло хмарью. Полил сильный дождь, образовав густую пелену. Ухнул гром, будто пистолетный выстрел потряс горную гряду и она отозвалась долго рокотавшим вдали эхом, прокатившимся от вершины к вершине. Ничто не предвещало грозы, но траурные тучи столкнулись, небо пронзили молнии, гром с перекатами заглушил все иные звуки…

– Я за доктором! – крикнул Васильчиков.

Первым к поэту бросился Михаил Глебов, кому Лермонтов посвятил веселый экспромт-предостережение от ухаживания за Наденькой Верзилиной:

 
Милый Глебов,
Сродник Фебов,
Улыбнись,
Но на Наде,
Христа ради,
Не женись!
 

Тогда на горной тропе молодой корнет не ведал, что неласковая судьба также уготовила ему гибель: в бою у аула Салты горцы стреляли метко, попали в лоб, и подаренные Лермонтовым кавказская шашка с вензелем «Л» и портрет со стихами остались без хозяина…

– Мишель, очнись! – попросил Глебов, но не дождался ответа.

К упавшему подбежали и Монго с Сергеем Трубецким – последнего не хотели брать на поединок, оберегая от возможных репрессий начальства и, главное, царя, который бы не простил опальному князю участие в запрещенной дуэли.

Не шелохнулся лишь Мартынов: судорожно сжимал пистолет, боялся взглянуть на убитого. От оцепенения очнулся, когда прибыл экипаж и Лермонтова понесли по раскисшей под дождем тропе.

– Миша, прости, если сможешь! – прошептал Мартынов.

Дождь становился хлеще, сгущалась тьма.

– Оплошали мы, братцы, – сказал Глебов. – Не подумали, чем все может обернуться.

– Кабы знать, – согласился Трубецкой.

– Следовало предвидеть худшее, нам нет прощения: Будь с нами доктор, Мишеля удалось бы спасти…

Никто на тропе еще не знал, что поэт умер в одночасье, не приходя в сознание.

– Не отыскал доктора, – повинился выплывший из мрака Васильчиков. – Впрочем, вряд ли согласился ехать в ненастье на ночь глядя. – Зябко поежился и добавил: – Следует договориться о показаниях. Предлагаю сказать на следствии, будто секундантами были я да Глебов: мы рискуем меньше других, Глебов после освобождения из плена ходит у начальников в героях, я же, благодаря высокому посту отца, имею покровителя.

Васильчиков ждал согласия, но все промолчали. О чем было говорить? Не грешно ли болтать о земном, когда у ног со свинцом в груди лежит тот, кто утром звонко смеялся, шутил, разыгрывал, сыпал каламбурами, был беззаботен, чья душа покинула тело, вознеслась к небесам обетованным?

Поэта положили на шинель, подняли. Каждый шаг скорбной процессии давался с трудом, в темноте было легко оступиться, скатиться в пропасть.

Пока добирались до экипажа и коней под седлами, в памяти всплыло, как некая гадалка напророчила Мишелю скорую отставку – «после нее уж ни о чем не станешь грустить», а задолго до 15 июля 1841 года погибший написал:

 
Я знаю: удар судьбы меня не обойдет…
 

В ранней юности родились строки:

 
Кровавая меня могила ждет,
Могила без молитв и без креста…
 

Задумываясь о грядущей судьбе, предрек себе:

 
Настанет день – и миром осужденный,
Чужой в родном краю,
На месте казни – гордый, хоть презренный, —
Я кончу жизнь мою…
 

Он оказался пророком: ни заупокойного отпевания, ни креста над могилой в Пятигорске не было: протоиерей Александровский изрек, что убиенный на поединке – самоубийца, а посему отпеванию не быть.

3. ПОСЛЕ ПОЕДИНКА

Ординарный врач Пятигорского военного госпиталя Барклай-де-Толли (дальний родственник генерал-фельдмаршала, героя войны 1812 года) записал в свидетельстве о смерти:

Тело может быть предано земле по христианскому обряду.

В свидетельстве № 35 17 июля 1841 года об осмотре убитого говорится о двух ранениях: первом – грудной клетки и втором – левого плеча. Но выстрел был один! Значит, это сквозное ранение: дуэльные пистолеты второй четверти XIX века при небольшой дистанции в 15–20 метров обладали вполне сильной пробивной способностью.

«Пуля… прорезала мягкие части левого плеча», – сказано в свидетельстве. Слуга погибшего Саникидзе добавил, что повреждение плеча находилось повыше локтя. Значит, произошло касательное ранение нижней части средней части плеча. Врач утверждал, что в правом боку входное пулевое отверстие, на левой стороне грудной клетки – выходное. Отчего не указаны форма, размер, характер краев раны?

Лермонтов держал пистолет в правой руке, развернул туловище, стоял к противнику правым боком, и ординатор записал:

Пуля попала в правый бок ниже последнего ребра при срастании ребра с хрящом. Пуля… вышла между пятым и шестым ребром левой стороны.

Не следует исключать рикошет пули от ребра или предмета в кармане поэта, например овального портрета некоей Е. Бызовец. Эти подробности исключают долго ходившую легенду, будто Лермонтова убил некто спрятавшийся за скалу и якобы подосланный жандармерией. Этой версией воспользовался К. Паустовский в пьесе «Разливы рек». Была и другая легенда. По ней один умирающий в 1896 году признался на смертном одре, что был ссыльным казаком, и, чтобы заслужить свободу, по требованию жандармов убил армейского офицера, спустя ряд лет узнал, что поднял руку на Лермонтова.

Врач не вскрыл тело, посему невозможно установить, какие именно внутренние органы и кровеносные сосуды повредила пуля. Можно лишь предположить, что кроме левого и правого легкого были повреждены правая диафрагма, правая доля печени, аорта, даже сердце. Пулевое ранение двух легких могло вызвать быструю смерть. Пуля была крупного калибра, имела высокую скорость. Все это спустя сто лет отметила комиссия, куда вошли криминалист, судебный медик, специалист по оружию XIX века, научный сотрудник Государственного Эрмитажа. Исследование было тщательным.

Мы осмотрели в Пятигорске место дуэли Лермонтова с Мартыновым и считаем, что акт от 16 июля 1841 г. об осмотре следственной комиссией места поединка указывает на площадку с небольшим уклоном (в пределах 5–8°) от юга к северу, ограниченную на юге Машуком, а на северо-западе Прокальской скалой. Через площадку проходит дорога от Машука в бывш. Николаевскую колонию (ныне Иноземцево).

Расстояние между противниками в момент выстрела Мартынова определяется по разным источникам от 10 до 25 шагов (от 8 до 20 метров).

В материалах следствия сохранилась опись пистолетов: «одноствольные с фестонами, с серебряными скобами и серебряной насечкой на стволах, из коих один без шомпола и без серебряной трубочки». В мемуарах уточнялось, что Мартынов «насыпал на полку пороху, стреляя, повернул пистолет курком в сторону – выстрел был произведен из дальнобойного пистолета мастера Кухенройтера». Калибр в пределах 12–15 миллиметров. Ствол был со спиральной нарезкой.

К расследованию поединка и гибели одного дуэлянта приступили довольно скоро. Обвиняемыми посчитали майора Мартынова, князя Васильчикова, корнета Глебова, хотя на дуэли секундантами были князь С. Трубецкой и Столыпин-Монго, но их даже не допросили[12]12
  Из привлеченных к суду первым погиб Глебов (1847 г.), в 1858 г. во Флоренции преставился Столыпин, год спустя умер С. Трубецкой.


[Закрыть].

Следственная комиссия пыталась ответить на главный вопрос: «пал ли Лермонтов от руки убийцы или же был убит на правильном поединке?». 150 лет назад правосудие не докопалось до сути.

Военный суд продлился четыре дня, был формальным. 3 января 1842 года августейший монарх Николай I п о в е – леть соизволил:

Майора Мартынова посадить в крепость на гауптвахту (так в документе. – Ю. М.) на три месяца и предать церковному покаянию; титулярного советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, второго по уважению полученной им в сражении тяжелой раны.

Современник поэта Н. Забелло отметил: «..гнев общественности обрушился на Мартынова, никакие оправдания, ни время не могли его смягчить, в глазах большинства Мартынов был прокаженным…»

К поединку и гибели на горной тропе обращали взоры многие, пытаясь разобраться в хитросплетениях, приведших к дуэли. В книге А. Лобовского «Русские уголовные процессы» в 1887 г. впервые изложили дело «О предании военному суду отставного майора Мартынова, корнета Глебова и титулярного советника князя Васильчикова за произведенную первым с поручиком Лермонтовым дуэль, от чего Лермонтов помер». Автор привел ответы Мартынова и Васильчикова, последний утверждал:

Дуэль была назначена на расстоянии 15 шагов, но от барьера в каждую сторону было отмерено еще 10 шагов, где противники должны были первоначально стоять. Особого права на первый выстрел каждому дано не было, каждый мог стрелять или стоя на месте, или подойти к барьеру… Один из секундантов подал сигнал рукой, они, по сему знаку сойдясь к барьеру, остановились…

Мартынов показал иное:

…Первым подошел к барьеру, ждал некоторое время выстрела Лермонтова, потом спустил курок. Каждый имел право стрелять, когда ему вздумается…

Значит, не дождался сигнала секунданта? Остался ли поэт на месте после сигнала или пошел к барьеру? Ответов нет.

За год до гибели Лермонтова император прочитал сочинения молодого поэта, о чем оповестил супругу:

Нахожу второй том менее удачным, чем первый… нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде.

Это то же самое изображение презренных и неверных характеров, какие встречаются в нынешних романах иностранных.

И хотя эти кошачьи вздохи читаешь с отвращением, все-таки они производят болезненное действие, потому что в конце концов привыкаешь верить, что весь мир состоит из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду поступки совершаются не иначе, как по гнусным и грязным побуждени-

ям… это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора.

Так царь оценил «Героя нашего времени» и, когда автор ехал на Кавказ, пожелал корнету:

Счастливого пути, господин Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит тебе голову в среде, где сумеет завершить характер своего капитана, если вообще он способен его постичь и обрисовать.

Завершить характер своего героя Лермонтов не успел, продолжения не последовало, его не дождалась и Великая княгиня, которая, в отличие от брата, дала роману иную оценку:

…Роман отмечен талантом и даже мастерством.

Когда императору доложили о дуэли и ее результате, Николай (по воспоминаниям царедворцев) изрек: «Собаке – собачья смерть».

Места на старом кладбище Пятигорска добились с трудом – пришлось дать взятку кладбищенскому служке. Среди провожающих мелькали голубые мундиры – жандармы бдили, дабы пресечь всякое изъявление скорби, а также недозволенные речи. Рыдал Лев Пушкин (служил на Кавказе в чине штабс-капитана) – после гибели старшего брата это была вторая дуэль, унесшая дорогого человека. Старшая из сестер Верзилиных Эмилия (в замужестве Клингсберг) записала:

Гроб несли товарищи, народу было много, и все шли за гробом в каком-то благоговейном молчании. Это меня поражало: ведь не все знали его, не все любили! Так было тихо, что только слышен был шорох сухой травы под ногами.

На могильный холм положили плиту с фамилией покойного, его воинским званием – и снова исполнилось пророчество, на этот раз цыганки, сказавшей поэту, что тот получит вечную отставку. Спустя год плита пропала.

Когда все разошлись, лишь немой свидетель убийства, седоглавый Машук, остался взирать на последний кавказский приют Мишеля – Михаила Юрьевича, прожившего неполные двадцать семь лет…

По ходатайству бабушки поэта Елизаветы Алексеевны Арсеньевой было дано высочайшее соизволение на перенос тела в Тарханы в фамильный склеп рядом с матерью, дедом. На родину останки сопровождал верный слуга Андрей Иванович Соколов, кто был приставлен к барину еще в его детстве, впоследствии отпущен на волю, но Тарханы не покинул. В «Пензенских губернских ведомостях» (1867 г.) говорилось:

На дворе, в ста метрах от дома построен маленький флигель, где давно уже проводит свои грустные дни бывший слуга М. Ю. Лермонтова, дряхлый слепой старик, когда-то всей душой преданный поэту, о котором одно воспоминание до сих пор приводит в волнение все его престарелое существование.

Старый слуга преставился в 1875 году в возрасте восьмидесяти лет.

Вторую сотню лет шумит у склепа немало повидавший комлистый дуб.

 
Надо мной чтоб, вечно зеленея, Темный дуб склонился и шумел.
 

4. «ПОКОЯ СЕРДЦЕ ПРОСИТ…»

Сразу после поединка назначенный вести следствие полковник Унтилов с квартальным надзирателем Мерушевским, стряпчим Ольшанским и секундантами дуэли выехали на осмотр места, где погиб корнет, о чем составили рапорт:

…Майор Мартынов, выстрелив из рокового пистолета, убил поручика Лермонтова, не успевшего выстрелить из своего пистолета. На месте, где Лермонтов упал и лежал мертвый, приметна кровь, из него истекшая. Тело его по распоряжению секундантов привезено того же вечера в 10 часов на квартиру Лермонтова.

Ординатор, титулярный советник Барклай-де-Толли Иоганн Егорович подписал медицинское свидетельство, завершающееся фразой: «Лермонтов мгновенно на месте поединка помер».

Одновременно с осмотром трупа шла опись оставленного погибшим имущества: образ святого Михаила в серебряной ризе, образ святого Иоанна Воина, образ святого Николая Чудотворца, крест серебряный, а также рукописи, письма разных лиц, две тысячи шестьсот десять рублей, две лошади, крепостные Иван Вертюков, Иван Соколов…

Следователь допросил Н. С. Мартынова, и тот показал, что сошелся с корнетом к шести с половиной часов пополудни; до места добирались верхом, стрелялись с левой стороны горы, был отмерен барьер в 15 шагов и в каждую сторону еще по 10; каждый имел право стрелять, когда вздумается, стоя на месте или подходя к барьеру; первым пришел к барьеру и ждал выстрела Лермонтова, потом спустил курок.

И далее:

Лермонтов не допускал ни одного случая, где бы мог сказать мне что-нибудь неприятное… вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решил положить этому конец… Сказал, чтобы прекратил эти несносные для меня шутки, если вздумает еще выбрать меня предметом для остроты, то я заставлю его перестать. Он повторил несколько раз кряду, что ему тон моей проповеди не нравится, что я не могу запретить ему говорить про меня то, что он хочет и добавил: «Вместо пустых угроз ты гораздо лучше сделал бы, если бы действовал. Ты знаешь, что я никогда не отказываюсь от дуэли…»

Лермонтов имел в виду дуэль 16 февраля 1840 года на Черной речке (быть может, на месте поединка Пушкина) с Э. де Барантом и назвал причину ссоры – задетую национальную честь, по другой версии де Барант и Лермонтов ухаживали одновременно за княжной М. Щербатовой.

Спустя много лет Мартынову пришло на ум заняться сочинительством, но не хватило терпения, не было и таланта:

…Прошло двадцать восемь лет со времени моей дуэли с Лермонтовым, более четверти века… Со смертию меня, по всей вероятности, явится в печати и не одна статья в обвинении меня в укор памяти моей. Чтоб дать возможность детям моим защитить память отца от незаслуженного укора, решаюсь оставить эти записки… молчанием достаточно доказал, как мало ищу оправдания, как мало дорожу общественным мнением…

Мартынов лукавил, писал именно затем, чтобы изменить общественное мнение о своей вине. Записки назвал «Моя исповедь». Спустя два года записал:

Сегодня (15 июля 1871 г. – Ю. М.) минуло ровно тридцать лет, как я стрелялся. Трудно поверить! Тридцать лет, это почти целая жизнь человеческая, а мне памятны малейшие подробности того дня, как будто происшествие случилось только вчера… я стою теперь на краю могилы (умер спустя 4 года. – Ю. М.), жизнь моя закончена, и остаток дней моих сочтены, я чувствую желание высказаться, потребность облегчить совесть откровенным признанием самых заветных помыслов и движений сердца по поводу этого несчастного события… Не стану говорить об его уме: эта сторона его личности вне вопроса, все одинаково сознают, он был очень умен, а многие видели в нем даже гениального человека… Я стал знать Лермонтова с юнкерской школы, куда мы поступали почти в одно время…

Забыв о цели и задачах исповеди, припомнил кутежи, праздные разговоры о женщинах и ни слова о дуэли – писать о ней не хватило духа. Рукопись в пять страниц извлекли из архива в 1893 г., опубликовали в «Русском архиве», ныне хранится в Институте русской литературы (Пушкинский Дом Санкт-Петербурга).

За убийство демона поэзии убийца принял лишь церковное покаяние – епитимью, отбил земные поклоны перед иконой, соблюдал пост, читал молитвы. «Покаяние» провел с полным комфортом в Киеве. Между делом женился, но семейная жизнь не сладилась, супруга отбыла в Польшу, затем вернулась в Москву, но с Мартыновым не жила. Частенько посещал английский клуб, играл по-крупному, выигрывал крайне редко, что не печалило. К старости стал мистиком, запирался в кабинете, вызывал духов. По замечанию князя В. Голицына, оправдывал кличку Статуя Командора – холодом веяло от его фигуры, неподвижного лица. По слухам, ежегодно 15 июля заказывал в монастыре панихиду по убиенному рабу Божьему Михаилу.

5. ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Убийца не уставал благодарить императора, который был столь великодушен, что за убийство поручика не отослал в страшную Сибирь, как в свое время поступил с офицерами, вышедшими на Сенатскую площадь, не заставил гнить в руднике. Стоило услышать за спиной шепот: «это тот самый, который…» Когда слышал, что из-за него Россия лишилась талантливого поэта, второго Пушкина», вскипал («взвивался на дыбы», как говорили кавалеристы) и покидал общество.

Принципиально не читал стихов убитого, когда в салоне исполнялись музыкальные произведения на стихи Лермонтова, мрачнел, возвращался в свой особняк, где не обитало даже привидение.

На лето уезжал в родовое имение, чтоб не слышать пересудов о собственной персоне. Не заметил, как прошла вереница лет, явилась старость. Все чаще стал подумывать приставить к виску дуло пистолета и спустить курок или повеситься на потолочной балке – это был бы ответ обществу на поклеп. Но на такой шаг не хватило ни физических, ни духовных сил, тем более смелости.

Однажды утром очнулся на полу. Захотел встать, но не смог. Собрался позвать слуг, но язык не подчинялся. Стал задыхаться. Последнее, что явилось в угасающем мозгу, была дата: «Нынче 15 июля – годовщина поединка… Сколько же минуло лет с выстрела на горной тропе?..» Попытался подсчитать, но мозг отключился, дыхание прервалось, сердце остановилось – завершилась казнь, растянувшаяся на тридцатилетие.

…Летом грозы в горах Кавказа близ Пятигорска случаются редко, тем удивительнее, что ежегодно 15 июля небо над Машуком и Бештау застилают рваные тучи, от горы к горе проносится гром с перекатами – все, как было здесь полтора века назад.