Текст книги "В шаге"

Глава 10

На какое-то время я впал в состояние грогги, как боксёр, получивший особо сильный удар в голову, когда всё плывёт и колышется, а глюки реальнее реала.

Туман заполнил комнату, потом из него начали проступать очертания комнаты, стены двигаются из стороны в сторону, наконец зрение обрёло такую резкость, что больше встревожился, чем обрадовался, различив мельчайший шрифт на экране компа Фауста, а это на другом конце лаборатории.

Фраерман зашёл сбоку, внимательно всмотрелся в застывшее лицо.

– Шеф, вы как?.. Своё имя можете вспомнить? И дорогу к дому?

Смотрит, как на безнадёжного инсультника, я ответил сиплым голосом:

– Скажи ещё, что пролежал в коме тысячу лет и вообще мы на другой планете.

Анатолий подхватил довольно:

– Ну а как же!.. Мы в бункере. После ядерной войны на Земле погибли даже тараканы. Шеф, вам нужно полежать, ни о чём особенном не думайте, а то мозг может загематомиться, хотя антикоугулянтов вам вкатили две лошадиные дозы…

Я пробормотал:

– Зачем?

Страйдер сказал с другой стороны кресла:

– У Фауста рука дрогнула, срезал половину мозга, пришлось выбросить, но вы же администратор, кто заметит?.. Да всё в порядке, шеф, просто перестраховываемся. Всё под контролем. Минут через двадцать ваши нейроны начнут нащупывать искусственные синапсы, интересоваться, откуда такие умные взялись в их квартире и что умеют делать… Вы как?

– Осваиваюсь, – ответил я сиплым голосом, – мысли пока читать не могу, не дёргайся.

Анатолий вздохнул с облегчением.

– Слава богу! А то уже струсил, что дознаетесь, как я вчера ваш кофе спёр прямо с вашего стола. Правда, не директорского, на такое не рискнул бы, за это расстрел, но вы же по совместительству и глава проекта?

– Сейчас не читаю, – сообщил я, – но через пару месяцев, когда подоспеет прототип четвёртого…

Он сказал с бледной улыбкой:

– В этики уйти, что ли, пока не расстреляли?

– Поздно, – сказал я роковым голосом, – а с этиками разберёмся по законам революционной бдительности.

Он начал отстёгивать зажимы, сперва те, что стальными обручами обхватывают корпус и руки, а в конце отщёлкнул половинки сферы, что зажимают голову с двух сторон так, что не мог даже облизать пересохшие губы.

– Если вертится-кружится шар голубой, посидите, побуддиствуйте.

– В порядке, – сообщил я. – Даже лучше, чем в прошлый раз.

– Стараемся, – сказал он довольно. – Да и вы уже закалённый ветеран. Что-нибудь чувствуете?..

– Не сразу же, – возразил я.

– Да знаю, сперва должны связи установиться, но а вдруг?.. Вы же директор! У директора и физиология директорская. Есть же особая докторская колбаса?

– Директорской нет, – сказал я с некоторым сомнением. – Ну-ка пора вставать.

Я поднялся на ноги, чуть шатнуло, Анатолий и Фауст тут же подхватили под руки.

– Всё-всё, – сказал я. – В порядке… Странно только…

– Что, шеф?

– Насквозь вас вижу, – сказал я со злорадством. – Ага, струхнули?.. А со следующим чипом в самом деле будете двумя жуками на моей императорской ладони.

Мелькнула мысль, что хоть и знаем по мышам, чего ждать, но это в самом деле шеломит, когда могу видеть с такой чёткостью… и вроде бы цветовая гамма расширилась… А эти новые странные цвета, видимо, инфракрасный и ультрафиолет…

– Шеф?

– Возвращайтесь к работе, – велел я. – К концу дня сообщу, есть ли побочки.

– Долговременные, – подсказал Фауст очень серьёзным голосом.

– Долговременных ждать некогда, – возразил я. – Вон даже лекарства выбрасывают на рынок без минимальных сроков испытания. Не мы, так нас. Всё, по местам!

– Подготовиться всей первой группе? – спросил Фауст.

– Погоди, – сказал я. – Проверим, всё ли со мной… как ожидалось.

Кшися уставилась испуганными глазами, будто возвращаюсь в образе страшного динозавра, а я автоматически отметил, что ещё с порога обширной приёмной заметил мелкую сеточку едва-едва намечающихся морщинок у глаз, ярче вчерашнего прочерченные носогубные складки.

– Сиди-сиди, – сказал я отечески. – Всё в порядке. Это так, мелочь… Просто апгрейд. Из обезьяны в человека.

Она вздохнула с облегчением, но всё ещё трусливо, а в глазах невысказанное желание простого человека, что хорошо бы и остановиться, посидеть на травке на обочине дороги, пока другие проносятся на большой скорости на работу и обратно, но отдыхать тоже надо.

Надо, подумал я с сочувствием. Но те, кто пронёсся мимо, могут и закрыть перед нами дверь в завтрашний мир, как только отыщут ключ.

Так что останавливаться нельзя, нельзя, хотя иногда и хочется до свинячьего писка.

В кабинете сел в своё директорское, закрыл глаза. Сквозь опущенные веки сперва увидел радугу, плотную и мохнатую, по краям за красным и фиолетовым ещё цвета, вот как, оказывается, видят инфракрасный и ультрафиолет всякие там пчёлы и тараканы.

Ежевика, стараясь двигаться неслышно, вошла в кабинет и остановилась у двери, но я увидел её в момент, когда она ещё только взялась за ручку с той стороны двери.

– Спасибо, – произнёс я, прислушиваясь к чуть изменившемуся голосу, вроде бы добавилось обертонов, – что не торчала там и не держала меня за руку.

– Потому и пряталась, шеф. Но сейчас вы…

Я ответил честно:

– Справляюсь. Зрение всё ещё улучшается. Даже страшно, на каком пределе остановится. Цветопередача… гм… пусть бы осталась такой хотя бы для бытовых нужд. Не так уж и необходимо человеку различать оттенки ультрафиолета.

Она спросила тихо:

– А звуки?

– Пока на том же уровне, – ответил я. – Фауст уверяет, к слуховым каналам нейроны прорастут не раньше, чем через неделю.

– Значит, будете слышать шёпот даже из соседней комнаты?

Я двинул плечами.

– Не знаю. Не так уж и нужно всё это. Аппаратура справляется лучше, а зачем хозяину перехватывать работу слуг?.. Задача нейролинка установить связь с другими людьми! Даже, если те на другой стороне планеты.

Она сказала серьёзно:

– Меня включат в первую группу?

– Будешь одной из первых, – пообещал я и пояснил неуклюже: – Женщины легче переносят вторжение в мозг.

Она ответила вежливо:

– Вы правы, у женщин мозг примитивнее, почти как у пресмыкающихся… Шеф, не дёргайтесь, а то подумаю, что вам повредили чувство юмора!.. Природа готовила нас к трудным родам, потому операции переносим легче мужчин. Вечером увидимся?

– Надеюсь, – ответил я. – Свари борщ к моему приходу.

Она вскинула брови.

– А что это? Ладно, погуглю.

Мои нейроны оказались достаточно любопытными и дружелюбными, сравнительно быстро установили связи с искусственными.

Анатолий с самым серьёзным видом уверяет, что скорость и полнота общения зависят ещё и от характера человека. Если дружелюбен, то так вплоть до составляющих его атомов, а если обозлён, то и кровяные тельца тоже злые и недружелюбные. Преподносит всё настолько весомо и аргументированно, что уже и я готов поверить в его ретроказуальность.

Вообще-то проблема установки имплантата была решена ещё лет пять назад, сейчас энтузиасты охотно устанавливают добавочные, что несколько расширяют возможности самого мозга, а также позволяют мысленно отдавать приказы кофемолке и другим, менее важным приборам дома, вроде обогревательного котла, солнечным панелям на крыше или электромобилю в гараже.

Есть, правда, и минусы. Некоторые, как вот я сейчас, тоже через опущенные верхние веки видят окружающий мир, в ультрафиолете весьма причудливый и пугающий, словно в фильме ужасов, но хоть и бурчат, но от чипов не отказываются. Привыкну и я.

Минусы могут отыскаться ещё, но всё же, как во всём нашем техническом прогрессе, плюсов уже больше, а то ли ещё будет ой-ой-ой.

Даже в нейролинке четвёртого поколения, который планируется финальным, наворотов должно быть неизмеримо больше. Правда, как подумаю о минусах, бросает в дрожь. Как бы эти минусы не обрушили всё здание, которое человечество выстроило, начиная с пещерного века и до нынешних дней. Человек всё ещё свинья, живёт не умом, а чувствами, испугаться может и своей тени. Да и просто в погоне за желудями может всякое.

В институте никакого ажиотажа, все знали насчёт ускоренной разработки нейролинка третьего ранга, знали, когда и кто, потому лишь с облегчением вздохнули, что всё по плану, без грёбаного человеческого фактора, и продолжали работу.

Мощно включился в наш темп Фраерман, оборудовал свою лабораторию не только по последнему слову техники, но и набрал сотрудников, которых директор в моём державном лице утвердил, не задав ни единого вопроса, на что он только саркастически улыбнулся.

Вообще-то у меня должны быть вопросы, он набрал откровенных фриков, в научных кругах их знают и вежливо, а кто и невежливо, игнорируют, но в наше сумасшедшее время велика вероятность, что именно эти фрики и создадут что-то прорывное.

Ещё у него, как нашего главного железячника, своя секретарша, самая типичная, даже имя Алиса подходит как нельзя больше к её должности. Попробуй любого спросить, как, по его мнению, её зовут, тот назовёт её имя без колебаний и попадёт в точку.

Кто-то даже нарочито путает с именем популярного голосового помощника, простенький такой юмор, когда видят, как по команде «Алиса, подай!», «Алиса, сделай!», Алиса испуганно дёргается за своим столом, а то и вскакивает, готовая куда-то бежать и что-то делать.

Всё-таки переезд в новое здание оказался не раз-два, пришлось трижды съездить в Академию наук лично, подписывал бумаги, принимал дела, расписывался, отбояривался от племянников и племянниц вельможных чинов, которых пытались всучить на новые места за туманные обещания всяческой помощи и покровительство.

В последний раз при визите в старое здание Академии наук взял с собой Фауста, тот ладит со всеми, даже у чиновников на хорошем счёту, редкое качество, словно не разработчик софта, а глава пиарагентства в дипломатическом корпусе.

Увязался и Марат, нужно кое-что захватить из того, что оставил, а оказалось нужным позарез, так бывает, да и неплохо что-то перетереть со старыми коллегами, кого-то из смежников попробовать сманить на новую старую работу.

Бронник за последний месяц похудел, хотя и раньше был сухощавым и жилистым, выглядит так, словно заново перековали в горне, скулы заострились, нижняя челюсть выступает вперёд заметнее, только взгляд такой же острый и внимательный.

– Как, – сказал он, пожимая руку, – как уживаетесь?

– С сотрудниками?

Он скупо улыбнулся.

– С новым нейролинком. Слышал, просто невероятные способности?

Я покачал головой.

– Ничего подобного. Всего лишь прелюдия к завершающему шагу. Расширение коммуникаций, готовность к подключению к Большому Адаму. Конечно, практически знаю всё, что создало человечество, только вот как применить?

– Всё придёт, – сказал он успокаивающе. – Всё равно шаг огромный. Какая-то помощь нужна?

– По мелочи, – заверил я. – Всего лишь подобрать хвосты, но для нас существенные. Спасибо за помощь, мы постараемся не докучать.

Все же на меня смотрят с любопытством. Как же, первый в мире человек, у которого нейролинк третьего уровня, пусть даже пока что работающий на треть мощности прототип. И хотя всё вроде бы буднично, никаких фанфар, но здесь не люди с улицы. Профи понимают, теперь всего шажок до Великолепного и Жуткого Перехода, за которым неизвестность, что пугает даже нас.

Процесс полного сращивания моих нейронов с теми, что торчат из чипа, ещё долгий, но уже сейчас не просто быстрый и мгновенный доступ в инет, у многих подобный чип за ухом, а то и под черепной коробкой, но у меня уже, на этом первом этапе внедрения, полная и практически усвоенная информация, уже как бы рассованная по полочкам в моём черепе. Хотя вообще-то в облаке, но при нынешней скоростной связи и мгновенном поиске впечатление такое, что всё уже аккуратно разложено по ячейкам в моих извилинах.

Я вижу все научные разработки, выложенные в инет, и понимаю почему многие перестали выкладывать в сеть, а пересылают друг другу по защищённым каналам.

Силовики и так с ног сбиваются, отыскивая умельцев, что в домашних лабораториях мастерят вирусы. Большинство просто для потехи, интересно же менять живое, но есть такие, что не прочь стереть с лица земли всё человечество только за то, что Люська не хочет трахаться с ними, а предпочитает их приятелей.

Угроз с каждым днём всё больше, нейролинк уже не просто помощь в освоении мира, а вопрос выживания человечества. Хошь не хошь, свобода это или насилие и тоталитаризм, но нейролинку быть, и людям быть подключёнными, иначе гибель всем. Прогресс не остановить, даже если приносит неудобства. Большой Адам развивается по своим законам, а мы только исполняем его волю.

Даже заповедников для отсталых и несогласных не останется, это сказочка для тех, кто хотел бы остаться в прежнем уютном мирке, где за ним никто не наблюдает.

Не будет таких мирков.

Когда уходили, Марат толкнул Фауста и шепнул:

– А вон прибыл и новый глава комитета по этике!.. Да не там, вон из машины выходят. Важные, как гуси.

Глава 11

Я видел, как у подъезда остановился роскошный «Бентли», мне даже показалось, что за рулём сидит живой человек, но нет, там только массивная баранка с рулём, старая модель, теперь всё управление авто упрятано от человека подальше.

Вышли и беседуют с встречающими из Академии трое. Главу по этике сопровождают чиновники среднего ранга, страстно озабоченные как бы подняться ещё выше, это читается издали по телодвижениям и заглядыванию в глаза главе.

Сам Константинопольский на их фоне выглядит настоящим интеллигентом, высокий, стройный, с хорошей сухощавой фигурой, прекрасно и чуточку старомодно одет, в шляпе.

Я почти увидел в его руке тросточку из модного во времена Чехова ясеня.

Марат тихонько ржанул, я спросил тихо:

– Почему комитета? Ты ж говорил, совета?

– Переименовали в комитет, – ответил он шёпотом. – Не совсем законно, а что у нас законно? Только бесполезное! А вот если назваться комитетом, то влияния и полномочий больше. За такими орлами нужен глаз да глаз. Только и смотрят где бы что урвать… Прошу любить и жаловать, это сам Адриан Константинопольский, доктор по проблемам этического характера. У него только в этом году уже десяток публикаций в философско-религиозных журналах.

Я спросил с недоверием:

– И это знаешь?.. Тебя бы в разведку!

– Всё в открытых источниках, – ответил он недовольно, – надо знать, где читать.

– Константинопольский, – пробормотал я. – Какое-то… слишком уж вычурное имечко. Наверняка ещё и гордится.

– В Штатах бы сократили до Кона, – педантично заметил Фауст. – Или до Конса. Там физически не могут произносить длинные слова. Хотя вообще-то штатовцы испорченные немцы, должны бы обожать длинноты.

– А имя? – сказал Марат. – Знаю только одного Адриана, что выкопал Адриановы Валы.

Фауст уточнил скромненько:

– Насыпал.

– Комитет по этике, – пояснил Фауст, – это в сокращении. Там название такое длинное и вычурное, начало забудешь, пока до конца доползёшь. Зато звучит настолько важно, что хочется шапку снять.

– У него шляпа, – напомнил Марат, – а ты что, в детстве шапки воровал?

Фауст воззрился в недоумении, словно Марат предложил что-то совсем уж непристойное.

– Ты чего?

– А я снимал с прохожих, – признался Марат. – Признаюсь сейчас, всё равно с нейролинком ничего не скроешь. Вообще-то мы дверь такого ада открываем… Да какие двери, ворота! Вообще стены убираем, если между нами, девочками.

Фауст сказал раздражённо:

– Ничего не понимаю. Комитет вроде бы общественный, но почему финансируется Академией наук? Шеф?

Я ответил с неохотой:

– Теперь перед мировой общественностью даже Академия наук отчитывается. А общественность, состоящая в большинстве из кухарок, указывает, чем академикам заниматься. Что делать, теперь и у нас демократия, за торжество природы над людьми боремся! К голосу простого народа в лице её лучших представителей из очень простого народа, как видите, ещё как прислушиваемся.

– С каких это пор болтологи, – буркнул Фауст, – стали лучшими представителями? Шеф, вы ещё актёров и шоуменов назовите!

– Какой народ, – отпарировал Марат, – такие и представители. Мы ж не народ, мы какие-то непонятники, потому в меньшинстве, забыл?.. Так что, сопи в тряпочку. Смотри, как общается, как общается!

Константинопольский в самом деле обменивается рукопожатиями с руководством института с вальяжным видом и сдержанной улыбкой превосходства вельможи, посетившего крепостных крестьян, занятых изготовлением какого-то непонятного паровоза, что – ха-ха! – обещают заменить телеги и даже благородные кареты.

– Хорош, – сказал Фауст с непонятной ноткой в голосе. – Умеет.

– Актёр, – согласился Марат. – Профессионал!.. Президента, правда, не сыграет, морда не того калибра, да и репутация шоумена не для нашей страны, но самочки от таких кипятком на ноги брызгают. Даже себе.

– Не хочешь пообщаться?

– Тьфу-тьфу, – сказал Марат и чуть было не перекрестился. – Комитет по этике это же что-то средневековое! Только тогда назывался инквизицией.

Наш авто лихо подрулил к бордюру, где мы терпеливо ждём, ювелирно точно притёрся и приглашающе распахнул все четыре дверцы.

Фауст, усаживаясь, пробормотал:

– Кто способен извлекать корысть из общественных дел, способен и на обкрадывание могил.

Марат уточнил:

– То есть на археологию?..

– Ну да, – ответил Фауст с недоумением, – а я как сказал?

Марат подумал, сказал без уверенности:

– В комитете по этике вроде бы нет археологов. То ли потому, что ввести в состав комитета по этике обкрадывателей могил слишком уж… Шеф?

Я только хмыкнул, Фауст сказал брезгливо:

– То ли, наоборот, археология показалась чересчур похожей на науку. А в их нынешнем комитете нужны специалисты особо вычурно и величаво пудрить мозги. С самыми серьёзными лицами.

– Болтологи? – уточнил Марат.

– Гуманитарного склада!

Автомобиль понёсся стремительно по своей полосе, время от времени обгонял другие так лихо, что я заподозрил, что и среди автопилотов есть лихачи, но вспомнил, что сам же велел доставить обратно побыстрее.

Следующую неделю проходил всевозможные тесты, хотя всё и так фиксируется приборами, но пока что вербальность тоже что-то даёт.

Я объяснял подробно, как ведёт себя расшаренный мозг, хотя расшарили едва ли на десятую часть того, что даст нейролинк четвёртого поколения, но всё же, всё же…

Зашёл Анатолий, предупредил с порога:

– Завтра конфа в бывшем Доме искусств!.. Видите, не всё в стране отдано под казино и бордели. Как хотите, шеф, но такое пропускать низзя. Выступят Батин, Турчин, Медведев, Колесников, Кононов… ещё целая обойма трансгуманистов с разными подходами. Будет баттл!

Монитор, уловив моё непроизвольное желание, отъехал по столу в сторону, чтобы я видел Анатолия целиком.

Он вытянулся под моим испытующим взглядом и бодро выпятил грудь, как суворовский солдат во время инспекции императора Павла.

– С чего бы? – усомнился я. – Вроде бы на одной стороне…

– Ага, щас! – ответил он с весёлым сарказмом. – Закину новость, что нейроинтерфейс четвёртого поколения войдёт в мир вот-вот, раньше, чем они думали. К концу года точно… Что начнётся, что начнётся…

Я поморщился, раньше за такие новости гонцов казнили, и хотя мир другой, но всё те же.

– Не стану и представлять, а то снова ночь не спать. Хочешь сказать, в задумке полдня отлынивать от работы?..

Он сказал с великим укором:

– Шеф!.. С таких встреч всегда ворох новых идей и подходов к дальним подходам. Когда люди такого ранга схлёстываются, искры могут поджечь мир!

– А ты там, чтобы подбросить дровишек насчёт своей ретроказуальности?

– Ну да, гори-гори ясно, чтобы не погасло!.. Мировой пожар раздуем мы на горе всем буржуям. А что? Старый мир всё равно сгорит.

– А мы? – ответил я и сам ощутил, как тревожно засосало под ложечкой. – Когда горит весь мир, выскочить некуда. А Маск ещё не обустроился на своей новой родине. Ладно, иди, но чтоб работа не замедлялась в твоё отсутствие ни на секунду!

Он ухмыльнулся, лихо козырнул, и скрылся за дверью.

Раньше считалось, что человек, который говорит то, что думает, – конченый; а человек, который думает то, что говорит, – законченный идиот. Всё верно, в нашей цивилизации, что держится на обмане, как это ни назови, нейроинтерфейс не просто тряхнёт мир, как успокаивающе говорим друг другу, а вообще разрушит всю основу, фундамент.

А здание без фундамента обязательно рушится.

Конечно, любой прогресс улучшает мир, нейролинк тоже улучшит, резко улучшит, но как бы нас всех не придавило обломками рухнувшего мироздания.

Анатолий зашёл в кабинет, остановился, я так старательно всматриваюсь в бегущие по дисплею строчки кода, что не заметил, как отворилась дверь. Что-то Фраерман намудрил, уверяет, что при новой конфигурации размеры можно сократить вдвое. С одной стороны, конечно, здорово, если верно, но это же задержка, а кто успеет с нейролинком первым, тот станет властелином мира, это хоть и расхожая фраза журналистов, но всё же очень близка к правде.

– Шеф, – проронил Анатолий после короткой паузы, – переключите обзор на камеру стоянки нашего института. Того, старого!..

Я молча отдал команду, комп моментально высветил два десятка окошек, увеличил то, на которое я обратил внимание.

На стоянке три десятка авто, в основном старые, есть даже советской эпохи, но у самого входа припаркован роскошный «Бентли».

Сердце моё дёрнулось в недобром предчувствии, Анатолий спросил шёпотом:

– Узнаёте?

– Нет, – ответил я, – но вроде бы на таком приезжал в институт этот… как его, председатель совета по этике?

– Комитета, – поправил он. – ЧК сперва тоже создавали как совет, а потом Феликс Эдмундович предложил назвать комитетом. И сразу пошло круче.

Он сказал быстро:

– Можно большой зал?

Я отдал мысленную команду, картинка стоянки сменилась академической строгостью большого зала конференций, в дальнем углу у выхода группа людей.

Анатолий произнёс победно:

– Ага, вон этот самый глава этики, которым нас стращают… Что-то он зачастил к директору. Копает?

Я промолчал, и так понятно, почему глава совета по этике зачастил в НИИ, а не к металлургам, хотя те всё ещё больше всех загрязняют небо и способствуют не то глобальному потеплению, не то приходу ледникового периода.

Сейчас вся ненависть неоконов, будь эти религиозники или простые луддиты, сконцентрировались не на атомниках, разрабатывающих ядерное оружие, а на биотехнологах. Тех, и нас в том числе, занесло, обещаем не только излечение от всех болезней, но даже бессмертие, а это пугает простого человека до икотки, хотя не могу понять, почему такое может страшить. Не захочешь жить вечно, пойди и убейся о стену. И вообще покончить с жизнью способов больше, чем её продлить.

В нашей системе камеры видеорегистрации только в залах и коридорах, да и доступ к ним не у каждого.

Анатолий вытянул руку, указывая на троих, важно шествующих по коридору второго этажа нашей Академии наук.

Главу по этике учтиво сопровождают до приёмной директора, там остановились, Агнесса привстала из-за стола, приветствуя важных гостей, но ничего не спросила, всё явно решено заранее.

В кабинет Бронника даже у меня нет доступа по своему желанию, а только по воле самого директора, тот чётко соблюдает субординацию, никаких вольностей, а эти прут так, словно они здесь хозяева, а эти всякие там академики лишь обслуживающий персонал.

И сопровождают даже не учтиво, а с неким подобострастием. Куда денешься, в нашем странном мире популярность вдруг начала цениться выше компетентности. Всем правят актёры, шоумены и блогеры, навязывая даже учёным, сливкам и элите любого общества, свои шелудивые ценности.

Агнесса с заискивающей улыбочкой поспешно распахнула перед высокими гостями дверь в кабинет директора.

Я со вздохом отвернулся от экрана, Анатолий тут же сказал буднично деловым тоном:

– Шеф, Фраерман уверяет, что наткнулся на новый способ склеивания нуклеоидных нитей. Гораздо более перспективный…

Я прервал властным взмахом директорской длани.

– Сам знаешь, у нас уже не сроки, а острый нож в горле. Не сомневаюсь, что новый способ лучше, Фраерман голова, но это затормозит работу, ибо лучшее – враг хорошего. Нам нельзя отступать от графика, раз уж приняли на общем собрании и утвердили!

Он сказал со вздохом:

– Понимаю, в таком дурном мире живём. Хорошо, шеф, будем разрабатывать по вечерам дома, а проверяющим органам скажем, что играем в тетрис.

– Почему в тетрис?

– А они других не знают. А мы тем самым покажем, что с ними одной крови.

Я кивнул, мудрое решение, мы и так работу продолжаем дома, а чтобы выглядеть нормальными людьми, говорим, что пьём и ходим по бабам, соглашаемся, что «Спартак» уступает «Динамо» и что шашлыки лучше жарить в безветренную погоду, а девок можно в любую.

Он взглянул на меня с иронией, словно уловил, что всё ещё держу в зрительной памяти облик этого доктора наук по этическим проблемам.

Константинопольский высок, статен и красив, хотя молодых любовников играть не по возрасту, но сейчас любви все возрасты покорны, особенно если солидный счёт в банке, а у него точно есть, чувствуется по всему виду преуспевающего человека.

Хотя, конечно, актёр может сыграть кого угодно, но у этого деньги точно есть. Такие люди, вскарабкиваясь по ступенькам власти, всегда умело пользуются возможностями пополнить счёт.

Я перехватил понимающий взгляд Анатолия, всё чует, сказал жёлчно:

– Да ну их к чёрту. Директор отгавкается, а в наш центр, надеюсь, эти представители демократии не заглянут.

Он сказал в лёгком недоумении:

– Почему мне так и хочется назвать его Перфузьевичем?

Я сдвинул плечами.

– Насчёт перфузии понятно, а что такое парфентия он и сам не скажет, и гуголь молчит. Но для женщин загадочность как липкая лента для мух.

– Имя тоже странное, – сказал он. – Ни разу не слышал.

Я смолчал, он кивнул и пошёл к выходу, а в распахнутую дверь влетела Ежевика, едва не сбив его с ног.

– Вы о Константинопольском? – сказала она живо. – Вы чего, тогда была мода давать придуманные имена. Даже Маск своего сына назвал таким имечком, что и не выговоришь!.. А вот моё реальное! Означает колючий кустарник.

Анатолий хмыкнул и вышел, не удостоив её ответом, я сказал отстранённо:

– Кустарник? Ну хоть не дерево.

– Но я совсем не колючая, – предупредила она поспешно. – Ну разве что в работе и дома, а ещё на улице.

– А в транспорте? – уточнил я.

– Обязательно, – ответила она. – Без этого как жить?

– Где же ты не колючая? – спросил он. – Разве что в постели?

Она в изумлении расширила глаза, и без того крупные и честные, как у куклы массового выпуска.

– Шеф, с тобой все мои колючки ссыпаются, не заметил?.. В твоём присутствии я всегда голая, хоть и не голая. И что у меня внутри ты видишь…

– Не вижу, – сообщил я и добавил: – К счастью.

Она сказала обиженно:

– Я что, зря раскрываюсь, как устрица?

– Разве женщина только сладкая плоть? – спросил я с укором. – Это лишь оболочка. А внутри ты бездна тьмы и порока! Ты тьма, волчица гадкая… дальше не помню, но, в общем, зло. Даже сосуд зла и тьмы!

– Ой, – сказала она в восторге, – правда? А то кажусь себе такой пресной и скучной… Никаких вывертов, а этот Перфузьевич скажет, что только выверты делают человека человеком!

Я посмотрел на неё очень внимательно.

– Ты и это уже услышала?

Она отмахнулась.

– Да он при чём? Это кто-то из старых сказал, дореволюционных. До войны за Фермопилы при Грюнвальде!.. Плохо знаете историю, шеф?

– А зачем её знать? – буркнул я. – Всё в утиль, всё в утиль. Зачеловекам не понадобится.

– Мы ещё не они.

– Будем, – отрубил я твёрдо. – Наше поколение войдёт!.. Хоть и на костылях.

– Только бы успеть, – согласилась она мечтательно, – пусть даже на коляске, мне без разницы.