Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Главная площадь столицы – дело государственное. И создавать ее следует, сообразуясь со всеми административными начинаниями. Таково требование государя. Именно теперь, когда военные действия не отвлекают внимания, Петр Алексеевич всерьез решил заняться преобразованием России. Если за первые десять лет войны он издал 500 указов, а за вторые – 1238, то почти столько же обнародовано за последующие пять лет, вплоть до дня смерти 28 января 1725 года. Вероятно, торопила болезнь. Хотел оставить после себя разумный порядок.

По замыслу Петра, на главной площади приморской столицы обязаны размещаться высшие государственные учреждения и торговый порт. Трезини следовало найти удачное решение этих пожеланий царя.

Еще 12 декабря 1718 года очередным указом старые российские приказы преобразованы в коллегии – по шведскому образцу. Сначала объявили о девяти коллегиях. Позже, после очередных реформ, образовали десятую. В 1721 году Петр учредил Синод – высший орган управления делами Церкви. Теперь в стране одиннадцать равноправных главных учреждений.

Помимо здания Коллегий, на Стрелке предстояло возвести Таможню, Мытный двор – склады и амбары для товаров. Государь настойчиво добивается, чтобы вся торговля с Европой, столь надобная России, шла через Петербург. Более удобным и дешевым путем. Его указы достигают успеха. Если в 1720 году в Архангельск пришло 142 корабля, а в Петербург – 75, то уже в 1722-м Архангельск принял только 50 иностранных судов, а Петербург – 119.

Поднимавшееся на южном берегу здание Кунсткамеры превращало Стрелку в триединый центр столицы – административный, торговый, научный.

Основная идея архитектору ясна, и уже в мае 1720 года Трезини приступил к изготовлению деревянной модели главной городской площади. Поначалу трудятся всего два столяра. Но на следующий год работают четыре. Наконец все готово, и в декабре 1721-го Канцелярия выплачивает мастерам жалованье: по рублю на человека.

Но еще 26 июня архитектор требует материалы для огораживания будущей площади на Васильевском острове. Забор помешает любопытствующим разгуливать по стройке и, конечно, поможет лучше охранять кирпич и доски. Они в Петербурге почти на вес золота.

Помимо деревянной модели, следует приготовить чертежи. Много чертежей. И зодчий не жалеет своих помощников. Наконец все исполнено. В середине февраля 1722 года Доминико Трезини собирается в путь. Надобно ехать к государю, который вновь поправляет свое здоровье на Олонце, на «Марциальных водах».

Поездка не простая. Каждого, кто прибывает к нему, государь обязательно заставляет тоже лечиться и сам наблюдает за соблюдением лекарских требований. И не дай Бог как-нибудь увильнуть.

Одевшись потеплее, увернувшись в огромный тулуп и бережно уложив чертежи, Трезини отправляется в путь.

«Марциальные воды» лежат в 50 верстах от Петровского завода. (В 1777 году его назовут городом Петрозаводском.) Случилось так, что летом 1714-го крестьянин Иван Ребров, «болевший сердечной болезнью и едва волочивший ноги», обнаружил источник, воды которого после трехдневного пользования принесли ему облегчение. Прознав о том, Петр тут же повелел всем ездить туда лечить «жестокия болезни, а именно: цынготную, ипохондрию, желчь, безсильство желудка, рвоту, понос, почечную, каменную, ежели песок или малые камни… от эпилепсии, выгоняют глисты… и… прочих болезней… И для того Его Царское Величество, милосердуя к своим подданным, яко отец, надлежащие регулы о употреблении оных вод докторам… написать всемилостивейше указал…». Можно только смутно представить, какие муки принял архитектор по настоянию царственного лекаря.

В перерывах меж принятием вод решали дела. Обычно во время прогулок. Ибо правила лекарские требовали: «В ту пору, когда те воды кто пьет… надобно, сколько можно ходить, чтоб движением хождения действу вод вспомогать…» Нагулявшись и обсудив дела, отправлялись обедать. «А перед обедом, – как записано в лекарских правилах, – чарку водки тем, которые обвыкли, или которым смутится, выпить позволяется, а особливо анисовой, а за обедом рюмки три вина бургунского, или рейнвейну, или легкого вина французского…»

План строений на Стрелке, видимо, обсуждали долго и тщательно. О том свидетельствует доношение Трезини князю Меншикову: «…бывши у марциальных вод февраля 28 дня, Его Императорскому Величеству докладывал о строении на Васильевском острову Мытного двора и кладовых амбаров и коллегиев, на которое изволил Его Императорское Величество указать взять у меня Алексею Васильевичу Макарову к Москве план большому плацу, где и означено строение, и меморию, по которой Его Императорское Величество хотел посоветоваться… с Вашею Великокняжескою Светлостью, и от туда из Москвы прислать мне резолюцию…»

Говорили, видимо, еще о крепости. Как там идут работы, что следует в ближайшее время сделать. В будущем, 1723 году исполнится двадцать лет как заложили фортецию. И семнадцать из них безотлучно находится при крепости Доминико Трезини. Архитектор поднес государю рисунок памятной медали в честь юбилея. На одной стороне санкт-петербургская фортеция, на другой – портрет государя. Петру Алексеевичу рисунок понравился. За обедом велел секретарю Алексею Макарову взять сей чертежик с собой в Москву. Там показать Якову Брюсу, и ежели тот никаких ошибок в рисунке фортеции не увидит, то послать чертеж в Нюрнберг. Пусть изготовят две пробные медали…

Обласканный царем, Доминико Трезини вернулся в Петербург, где ждали кипы разных бумаг и дела. Дела на стройках.

Апреля 12-го дня 1722 года план главной городской площади утвержден государем. Можно приступить к большому строительству. Деревянная модель не дожила до наших дней, но обнаруженные в Центральном государственном архиве древних актов (Москва) несколько чертежей позволяют восстановить облик замысленного ансамбля.

Широкий судоходный канал, протянувшийся с юга на север, соединяет Большую и Малую Неву и отделяет Стрелку от всего острова. Лицом на восток, спиной к острову протянулись вдоль канала здания государственных учреждений. С севера площадь обрамляют каменные здания Гостиного и Мытного дворов. С юга – Кунсткамера, дворец Прасковьи Федоровны, где после 1725 года разместится Академия наук и глядящие на площадь дома профессоров.

Через весь остров с запада на восток от Галерной гавани, сооружение которой началось в 1722 году по чертежу Д. Трезини в устье Черной речки (ныне Шкиперская протока), протянется по линии теперешнего Большого проспекта длинный судоходный канал. Он пересечет другой «пограничный» канал позади Коллегий и образует прямоугольный водоем. Потом ограничит с севера линию Коллегий и завершится небольшой гаванью, на восточной стороне которой – величественная церковь. Ее высокая, стройная колокольня, видимая еще с моря, отражается в зеркале водоема.

Здания Коллегий – трехэтажные. Строения, огибающие площадь с севера и юга, – двухэтажные. Во имя единства все здания украшены одинаковыми архитектурными элементами: белыми наличниками окон, белыми пилястрами. Первые этажи превращены в просторные галереи на массивных рустованных пилонах. Там, где возможно, под их сводами следует разместить торговые лавки. А там, где это покажется неприличным, например в домах ученых, оставить место для променада в плохую погоду. Вся площадь должна смотреться как единое величественное и нарядное красно-белое строение. Радостное и в пасмурную, и в солнечную погоду.

Проект удачен. Площадь как бы сама открывает объятия широкой реке, многопушечным фрегатам на волнах Невы, четкой и суровой горизонтали крепостных стен, устремленному ввысь золоченому шпилю. А замыкает всю панораму протяженное двухэтажное здание госпиталя на Выборгской стороне. Его боковые ризалиты увенчаны невысокими куполами с круглыми окнами в узорчатых рамах. В центре еще должен подняться мощный купол больничной церкви. Все строго, скромно и вместе с тем величественно. Достойно столичного города…

Первую больницу для увечных солдат и матросов государь повелел еще в 1706 году построить в Москве, в Лефортове. Два длинных деревянных дома, а между ними церковь. Вскоре после Полтавы такой же госпиталь начали сооружать и на берегу Невы. В «Описании Санктпетербурга и Кроншлота в 1710 и 1711 годах» говорится: «На Финляндской стороне… там, где от реки отходит правый ея рукав, построено тоже немало домов… два длинных госпиталя для солдат». Композиция, видимо, повторяет московскую: одноэтажные флигеля и церковь посередке. Но уже в 1715 году, как записано в «Журнале, или Поденной записке… Петра Великого», велено «строить госпиталь каменный на Выборгской стороне». А строение оного поручено Доминико Трезини. В придачу ко всем прочим многочисленным делам: крепость, Александро-Невский монастырь, Котлин, Васильевский остров, фахверковые здания Коллегий и Гостиного двора.

В августе 1718 года: «В одной половине наружные стены кирпичем заклали, в другой половине фундамент подвели, начинают стены наружные из кирпича закладывать».

В июле 1722 года, по донесению архитектора Трезини, «велено к строению каменной госпитали, которая на Выборгской стороне, на помазку внутри потолков и стен, также и снаружи отпустить припасов».

К весне 1724 года дело близится к окончательному завершению: «В нижнем и верхнем жильях в палатах и сенях полы намощены и выстраганы гладко и чисто…»

Но вот что примечательно: в 1722 году в Москве на месте деревянного госпиталя начинают строить новый, каменный, в два этажа. В Стокгольме хранятся его чертежи и планы. Разглядывая их, поражаешься, как совпадают размеры и компоновка объемов петербургского и московского строений. Два крыла. Каждое на сорок пять осей. Одно – для матросов. Другое – для солдат. Чуть выступающие флигеля на концах. И церковь в середине. Е. Мозговая, изучая архивные дела, пришла к твердому выводу, что госпиталь в Лефортове проектировал Николай Бидлоо, приглашенный в Россию придворным врачом к Петру I. Этот удивительный человек сочинял музыку, чертил проекты домов, садов, триумфальных арок и фонтанов, устраивал театральные представления, хорошо рисовал и писал медицинские трактаты. Его жизнь заслуживает подробного описания. А может, Бидлоо воспользовался готовым проектом Трезини? Достаточно было только повеления государя, и на берегах Яузы вырос близнец здания, поднявшегося вдоль Большой Невки…

Летом 1723 года Стрелка походила на огромный муравейник. Рыли траншеи, били сваи, везли камень, кирпич, известь, ровняли площадь. Государь ликовал. Возвращалась молодость – так было на Заячьем в первые месяцы строения фортеции.

Одновременно начали сооружение Коллегий и Мытного двора. Его огромная трапеция должна была улечься между каналом, протянувшимся сзади зданий Коллегий, и дворцом К. Нарышкина, стоявшим на северовосточном берегу Стрелки. В Мытном дворе Трезини собирался устроить склады товаров. А купеческим лавкам, как мы уже рассказывали, предстояло разместиться в галереях по трем сторонам площади.

Еще в январе 1723 года архитектор доносит царю через кабинет-секретаря:

«Из… вышеупомянутых Коллегий зачато строить на 4 нумере Военная, фундамент выбучен ровно с землею, и 7 нумер Камор-коллегия, сваи под фундамент набиты и припасы плитный камень, кирпич и известь приготовлены.

…И по моему разсуждению лучше зачинать строить Коллегии три или четыре или сколько Его Величество изволит, и строить вдруг, рядом, а не через места, понеже меньше материалу и кошту станет».

Последняя фраза предназначена непосредственно рачительному государю, знающему счет деньгам.

Кажется, все идет по плану и настоящим летом работы будут не просто продолжены, а значительно расширены. Правда, сам архитектор молит с отчаянием: «Определен я… на строение санкт-питербурхской фортификации и протчего строения… на которых мне везде у строения быть невозможно, а ученики которые я обучал, и можно им было помогать в строениях, от меня взяты и посланы на другие строения…»

Но и государь, и Ульян Акимович Синявин хорошо знают, что Трезини, несмотря на все проблемы, с работой справится.

И вдруг неожиданно, когда наступила самая горячая пора для работ, царь Петр Алексеевич трижды – в июне, июле и потом в ноябре – объявляет между архитекторами соискательство на лучшее здание для Коллегий. Участвуют Г. Киавери, Н. Гербель, фан Звиттен, сам Трезини и Б. Растрелли. Царь ставит условия: «Все равные арнаменты как лучше убрать мочно, а каморов прибавить или убавить по величине всегда мочно… только бы снаружи все были равною долготою». Другими словами: все здания должны быть одинаковы, украшения на них самые лучшие, а комнаты внутри Коллегий размещать так, чтобы было больше пользы для дела. Условия разумного хозяина, не желающего выделять кого-либо из президентов Коллегий, дабы не разжигать обид и ссор. И все же, зачем понадобилось царю устраивать это «соревновательство» среди зодчих – понять нельзя. В конце концов Петр все равно дважды признал план Трезини лучшим. Он дешевле всех прочих и не уступает в строгости и величии.

Рисунок храма для Стрелки, по мнению государя, никому не удался. И Петр решил обратиться за помощью к шведскому королевскому архитектору Н. Тессину-младшему. (К этому моменту прошло уже почти два года со дня заключения мира.) В декабре 1723-го пришел ответ: пространное объяснение на двадцати шести листах и чертежи. В послании обстоятельно, со знанием дела рассказано, какие храмы были в древности, какие великие соборы существуют в Европе сейчас и каким должен быть главный храм русской столицы. А чертежи оказались повторением планов Стокгольмского собора, построенного Тессином в 1708 году. Конечно, такое строение не годилось для Петербурга. Оно всегда казалось бы случайным чужеземцем. К счастью, предложение шведа осталось неосуществленным и храм на Стрелке так никогда и не был построен.

Позже, в годы правления императрицы Елизаветы, возникла мысль поставить на этом месте памятник Петру Великому, созданный Бартоломео Растрелли. Но тем дело и кончилось. Еще полстолетия статуя хранилась в сарае, пока император Павел I не установил ее перед своим новым замком. О замысле Елизаветы напоминает лишь план Петербурга, вычерченный адъюнктом Академии наук Трускотом. В левом нижнем углу плана изображено здание Двенадцати коллегий и перед ним на барочном пьедестале высится конная фигура Петра…

«Соревновательство» архитекторов и переписка с Тессином не остановили работ на площади. Мытный двор на берегу Малой Невы и Кунсткамеру на южном берегу Стрелки сооружала Канцелярия от строений. А дома Коллегий каждая из них возводила своими силами и на свой кошт.

Архивные документы позволяют нам заглянуть на строительную «кухню» и познать некоторые специальные «тайны». Например, какие применялись инструменты и материалы и сколько их требовалось для начала работы.

Донесение архитекта Доминико Трезини в Коллегию иностранных дел:

«Минувшего ноября 28 дня 1723 года прислан ко мне нижеподписавшемуся по оной коллегии Его Императорского Величества указ, по которому велено прислать известие, что к пребудущему лету нынешним зимним путем надлежит заготовить каких материалов и припасов по рознь на строение фундамента и погреба со сводами первого апартамента (то есть первого этажа. – Ю. О.).

На который Е. И. В. указ покорно сим доношу. На вышеупомянутое строение Иностранной Коллегии, а именно кладка фундамента первого апартамента, в котором будут спереди от площади голяреи, а позади с канальной стороны быть назначены погреба со сводами, а над теми погребами будут каморы для архивов. На которое строение сколько надобно материалов и припасу при доношении приложен реестр.

А в строении всех Коллегий мера единая длиною по пятнадцать сажен… и чертежи нарисованные присланы будут.

1723 декабря 3 дня

О чем доносит Санктпетербургской фортификации архитектор Dominico».

РЕЕСТР

Потребно для строения Коллегии Иностранных дел

Каким большим опытом надо было обладать архитекторам той поры, чтобы предусмотреть все необходимые мелочи вплоть до ушатов, шаек и канатов. Сколько часов следовало затратить на исчисление потребного количества гвоздей, досок, топоров и насосов для откачивания воды. Но вместе с тем не следует забывать, что составление такого обстоятельного реестра являлось обязательным. Расчет Трезини пригоден для зданий всех Коллегий.

Высшие учреждения страны призваны действовать согласованно, в нерушимом единстве. И дома их должны стоять плотно прижавшись друг к другу, как братья-близнецы, плечо к плечу. Сама идея такого протяженного единого строения из нескольких домов не нова. Живя в Копенгагене, Доминико Трезини хорошо изучил здание тамошней биржи. Архитекторы Лоурен Стенвинкель и Ганс Стенвинкель-младший возвели ее в 1625 году по такому же принципу: восемь совершенно одинаковых домов вытянулись в ряд под одной крышей. (Правда, в Петербурге одно из строений, которое торцом обращено к Большой Неве, чуть длиннее прочих. Это двенадцатое помещение – для Аудиенц-каморы, где принимали иноземных послов.) По такой же примерно системе были поставлены здания Приказов в Московском Кремле, где Доминико Трезини отвечал на расспросы подьячих.

Построившись в линию, двенадцать «братьев» растянули свой фронт на 383 метра, почти упираясь левым флангом в будущий Мытный двор. У каждого здания свой парадный вход. Своя крыша. Высокая, четырехскатная с переломом. Очень типичная для первой четверти XVIII столетия (такие можно и сегодня встретить в Прибалтике на старых домах). Не просто защита здания от непогоды, а украшение, придающее дому дополнительную величавость. Нужно внимательно разглядеть только одну Коллегию, чтобы все узнать про остальные.

Первый этаж здания – галерея, где вместо колонн массивные рустованные пилоны – широкие прямоугольные столбы. Крайние – чуть шире остальных, и в них ниши для статуй.

Второй и третий этажи гладкие. Лишь пилястры между окнами. По углам пилястры сдвоены. Они – как строгая рама зрительных границ архитектурного произведения. Каждое здание на одиннадцать осей – протяженностью в одиннадцать окон. Центральная часть в три окна чуть выступает вперед. Это ризалит. Будто неведомая сила, стремясь подчеркнуть парадность входа, выталкивает его.

«Движение» стены вперед или назад от главной линии фасада – один из характернейших признаков стиля барокко. В первую половину XVIII столетия архитекторы, работавшие в России, очень часто использовали этот прием. Ризалиты сооружали в центре здания. Делали их по краям домов, чтобы нарушить скучную прямолинейность фасада. В некоторых очень длинных дворцах число ризалитов доходило до пяти.

Вход в Коллегию всегда в центре здания. Над ним нависает балкон второго этажа с красивой кованой решеткой. А на крыше, над ризалитом, – нарядный фронтон криволинейных очертаний, как требовал стиль барокко. Середину фронтона – тимпан – украшает лепное изображение эмблемы Коллегии. А на скатах возлежат высеченные из белого камня мифологические фигуры.

С западной стороны, со стороны дворца Меншикова, ко всем двенадцати зданиям пристроили длинную крытую двухэтажную галерею. На первом этаже, там, где удастся, решено поместить небольшие торговые лавки (а у Коллегии иностранных дел вместо торговых заведений – кладовые для архивов). Второй этаж служил удобству чиновников на случай непогоды, чтобы быстрее переходить из одной Коллегии в другую. Благодаря этой пристройке все дома с западной стороны смотрелись как одно гигантское строение, но, увы, более однообразное и потому чуть скучное.

Невиданная до тех пор длина постройки, завораживающий ритм ризалитов и фронтонов, пилястр и пилонов, насыщенное отношение красного цвета с белым – все придавало Двенадцати коллегиям внушительный, торжественный вид и порождало изумление современников.

В 1730 году к востоку от зданий Коллегий прорыли канал, чтобы прямо из Невы, не огибая Стрелки, подвозить товары к Гостиному двору. Канал облегчил жизнь многим старшим чинам Коллегий – они могли от подъезда собственного дома добираться до дверей присутственного места, не сталкиваясь с «простым» людом.

На восточном берегу нового канала, ближе к Большой Неве и симметрично церкви, которой предстояло еще подняться на краю водоема, установили высокий квадратный столб с главкой и маленьким шпилем. Здесь, у столба, глашатаи объявляли новые указы. Здесь же проводили гражданские казни: секли виновных в назидание верноподданным. И нередко в газете первой половины столетия, выходившей на русском и немецком языках, появлялись объявления: «На Васильевском острову, противу коллегий чинена будет экзекуция…»

Проходили десятилетия. Менялись правители, вкусы, привычки. Совершенствовались нравы. Для Сената подыскали другой дом – на Адмиралтейской стороне, поближе к Зимнему дворцу, к новому центру города. Здание Двенадцати коллегий перестраивали, переделывали. Особенно основательно – в 1834 году, когда отдали его Петербургскому университету. Старые фронтоны уступили место новым – простым и строгим. Заложили галереи. Из двенадцати входов оставили только один – в центре. Перед зданием подсыпали земли и разбили сад, что сразу нарушило все пропорции.

Уже в 1725 году решили переделать Мытный двор в Гостиный, а таможню и пакгаузы для товаров передвинуть подальше на запад по берегу Малой Невы. Рисунок этого длинного одноэтажного строения хранится в архиве. Кажется, это единственный дошедший до наших дней чертеж с подписью автора. Длинный и скучный фасад Трезини оживляет ризалитами и въездными воротами – суровыми, торжественными и чуть напоминающими крепостные. Но и это здание тоже не стали строить.

Через двести сорок лет историк архитектуры М. Иогансен, воздавая должное зодчему, написала: «Хотя весь замысел Трезини реализован не был, тем не менее возведенные по его проектам постройки на протяжении XVIII века не только определили облик Стрелки, но оказали явное влияние на планировку и архитектурное решение отдельных возводимых построек, Так, модулем планировки площади на Стрелке 1760-х годов, предложенной А. Квасовым, было расстояние в 15 сажен – размер “корпуса” Коллегий, а за эталон высоты была взята высота этого же здания. Несомненно, что мотив аркады… оказал влияние на облик двух построек, возведенных вдоль северной границы площади по проектам Кваренги… Все… свидетельствует о большом значении этой работы Трезини не только для петровского Петербурга, но и последующего времени… По своему значению и масштабу данная работа должна быть, несомненно, поставлена в ряд важнейших творческих замыслов не только Трезини, но и вообще русской архитектуры того времени».

Думал ли зодчий вечерами, когда при свете сальных свечей чертил планы, или днем, стоя на подмостях рядом с каменщиками, что вместе с растущими стенами высших государственных учреждений поднимается неповторимый памятник лично ему, Доминико Трезини? Вряд ли.

Днем все помыслы были о кирпиче и рабочих, об извести, песке, инструменте. А вечерами, когда, казалось, наступали желанные часы отдыха, одолевали, вероятно, горестные раздумья о тяготах жизни. Как сам он писал в эти годы: «С моей фамилией имею немалое оскудение и нужду».

VIII

Генерал-губернатор, фельдмаршал, кавалер многих орденов, светлейший князь Меншиков пробуждался в пять утра. Одевшись, отправлялся в домашнюю молельню служить заутреню. Обязательно с певчими. Александр Данилович уважал доброе хоровое пение.

К шести утра съезжались президенты Коллегий, важные сановники. Иногда жаловал сам Петр Алексеевич. В шесть начинался фриштык. За едой решали дела на день. Все серьезное обсуждали за обедом, в полдень. Кое-что обговаривали вечерами в ассамблее, за шахматами или картами. За столом рождались будущие указы, находили окончательные решения. Так было удобно и привычно. Жизнь государства регламентировалась не законами, а людьми.

После завтрака, часов в семь – начале восьмого, генерал-губернатор выезжал в город. Если государь отъезжал из Петербурга, вся власть оставалась в руках Александра Даниловича. Когда, к примеру, Петр в 1716 году отправился в Европу, голландский резидент де Би донес своему правительству: «Здесь ходят слухи, что… прислано князю Меншикову полномочие на управление всеми государственными делами в отсутствие Его Царского Величества». Слухи не подтвердились. Полномочия присланы не были. Но послание голландского резидента – отзвук мнений, бытовавших среди иностранцев, и отражает роль Александра Даниловича в жизни Петербурга.

«Поденная записка», дневник действий и указаний генерал-губернатора, который вели по образу и подобию «Записки» царской, позволяет проследить, как много внимания уделял он строению молодой столицы. По меткому замечанию одного историка, «не забивалось ни одного гвоздя без ведома царя, а в его отсутствие – Меншикова».

«В 1717 году февраля 2-го генерал-губернатор с генерал-адмиралом графом Апраксиным прибыли к архитектору графу Растреллию…

февраля 8-го был у архитекторов Растреллия и Матарнови…

февраля 15-го ездил осматривать городское строение (то есть крепость. – Ю. О.);

февраля 17-го имел беседу с архитектором Леблоном».

В дни, когда недужилось, Меншиков слушал донесения архитекторов и руководителей работ в своем кабинете.

Через вестибюль, где вечно толпились гребцы с княжеской галеры, солдаты охраны, слуги в зеленых с красным кафтанах, по широкой лестнице следовало подняться на площадку второго этажа. Затем налево, через прихожую, отделанную до половины деревянными панелями, посетитель проходил в переднюю, где работали секретари. И уже с их ведома в предспальню. Заведенная по европейской моде комната снизу обшита деревянными панелями, а дальше стены выложены изразцовыми плитками, как принято в Голландии. По белым квадратам плывут синие корабли, гуляют синие почтенные бюргеры, машут крыльями синие ветряные мельницы. Чисто, красиво, совсем не похоже на обычные русские дома. Порой здесь губернатор обедал или ужинал с нужными людьми, играл в шахматы, а по утрам слушал доклады секретарей и чиновников. Сюда не единожды приходил Доминико Трезини.

Отношения между простолюдином, поднявшимся до вершин государственной власти, и безотказным строителем, приехавшим в Россию ради хлеба насущного, были добрыми. Каждый по-своему был полезен другому. Зодчему нужен могущественный и доброжелательный покровитель. Генерал-губернатору необходим трудолюбивый, исполнительный мастер, знающий все стройки столицы со дня их зачинания. Такой человек лучше других, с полным знанием дела может подсказать, что и как отписывать царю в очередном донесении о строении Санкт-Петербурга. А подобные донесения государь, когда отъезжает из столицы, желает получать регулярно. Лучшего помощника, чем Трезини, для такого дела желать трудно. В 1720 году, например, Доминико предписано исполнить следующие работы:

«1. Больверк Царского Величества и другие места в крепости.

2. Строение церкви Петра и Павла там же.

3. Шпиц для колокольни церкви Петра и Павла.

4. Подъемный мост при фортеции.

5. Установка на крепостных воротах большого двуглавого орла.

6. Строение каменного госпиталя.

7. Большой пороховой погреб на Васильевском острове.

8. Над старыми государевыми хоромами («Красные хоромцы». – Ю. О.), что на Городовом острове, сделать сарай с крышей.

9. На острове против Екатерингофа строить государевы хоромы и бить под них сваи (Подзорный дворец).

10. В казармах форта Кроншлот поставить новые печи и оконные рамы.

11. На острове Котлин ставить магазины (амбары. – Ю. О.)».

Помимо этого Трезини следит за строениями на Васильевском острове, размечает участки для будущих домов, обучает многочисленных учеников. А вечерами находит время, чтобы рисовать планы главной площади столицы на Стрелке и загородных домов по берегам Фонтанки.

Зная о многих делах Трезини, генерал-губернатор убежден, что все крупные постройки в городе ведет именно он, и только он. Так, в 1722 году Меншиков обращается к архитектору с нетерпеливым упреком, почему, мол, нет должного радения к сооружению Кунсткамеры. И Трезини вынужден с обидой ответить: «Строение каменной библиотеки и кунст каморы приказано после смерти Матерновия достраивать архитектору Гербелю, а не мне…»

Конечно, доверие губернатора, его убежденность в мастерстве и возможностях тешат сердце Трезини. Но вместе с тем затрудняют жизнь, отнимают последние крохи свободного времени.

Светлейший любит «дачу». Взятку, по теперешним понятиям. Деньгами, собственными портретами, подарками, на крайний случай – каким-либо одолжением. И возможностей не упускает. За каждую мелочь требует оплаты. В марте 1722 года архитектор обращается к Александру Даниловичу с просьбой:

«Светлейший князь.

Премилостивый государь мой и патрон.

…Будучи у Марциальных вод, без позволения Вашей Светлости о прибавлении жалованья Его Императорскому Величеству не докучал, чего ради ныне с покорностью Вашу Высококняжескую Светлость прошу, улуча благополучное время, о сем Его Величеству предложити, понеже и кроме Бога, и Государя Великого Императора, и Вашей Великокняжеской Светлости в моей нужде иного протектора себе не имею…»

Просит о прибавлении жалованья не сам, не через прямого начальника Ульяна Синявина, а через Меншикова. Надеясь, что так надежнее, что государь не захочет отказать генерал-губернатору – своему любимцу.

Меншиков, видимо, соглашается исполнить просьбу, но взамен ждет от архитектора услуги. И через шесть дней после подачи прошения Трезини вновь пишет светлейшему:

«Светлейший князь.

Премилостивый государь мой.

Вашей Высококняжеской Светлости дражайшее мне писание получил, в котором соблаговолите писать, чтобы на каменном Вашего Высококняжеской Светлости строении с мастером Готфридом надлежит делать советы.

Над которым строением должен я, Вашего Великокняжеской Светлости строением, со всякой ревностью и добрым сердцем с оным мастером Готфридом что надлежит предлагать и как оное бы лутче и регулярно было и Вашей Светлости угодно, вспомогать со всяким прилежанием всегда готов…

Марта 26, 1722 г.».

В лавине неотложных и первоочередных служебных дел Трезини должен улучить свободные минуты, чтобы исполнить просьбу князя. Причем не надеясь на вознаграждение. Ведь не случайно свои хлопоты на строении дворца Меншикова архитектор не включает в перечень работ. Кстати, и прибавки жалованья светлейший у государя тоже не исхлопотал.

Хотя исполнение княжеских поручений требует немало сил, 27 сентября того же 1722 года Трезини снова доносит губернатору: «…живописец, который приехал из Италии с господином Савою Рагузинским, в доме Вашей Высококняжеской Светлости в каморе плафон и 2 стены живопись на фрешко написал и другие две стены пишет, и в октябре месяце он обещал совсем отделать, которая работа очень изрядна».