Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Но чаще спешил на Выборгскую сторону. Там вдоль берега Большой Невки квартировал батальон Канцелярии. Его специально создали в 1709 году. Пятьсот с лишним солдат следили за подвозом материалов, охраняли стоящие рядом склады-магазины, несли караул в местах, указанных начальством.

Под вечер порой успевал еще завернуть на какую-нибудь стройку. Посмотреть, как движется дело.

Случалось, работа вынуждала уезжать из города. На день, неделю, а то и на месяц. В архиве Канцелярии сохранились рапорты: «По утру рано поеду в Шлиссельбург… а сего числа приехал из Кроншлота». «Ныне надлежит ехать в Стрельну, в Питергоф, в Шлиссельбург, на казенные (в данном случае кирпичные. – Ю. О.) заводы…» И хотя там работали другие архитекторы, ответственность все равно лежала на нем…

По возвращении все начиналось сначала. Крепость, Городовой остров, Васильевский, Выборгская сторона. А вечерами то ассамблея с курением трубок, игрой в шахматы, то званое пиршество…

Пиршества бывали часто. То чей-то день рождения, то именины, то царь одержал очередную победу, то годовщина сражения.

Свидетельствует датчанин Юст Юль: «День Петра и Павла. У Меншикова много ели, много пили и много стреляли. И разгула, и шума было здесь столько же, сколько на любом крестьянском пиру. Среди обеда внесли целого жареного быка; жарили его в течение двух дней. Попойку и кутеж мы выносили до 4-х утра… На всех пирах… лишь только соберутся гости, прежде чем они примутся пить или отведать вина, царь по своему обыкновению велит поставить у дверей стражу, чтобы не выпускать никого. При этом царь сам редко выпивает более одной или, в крайнем случае, двух бутылок вина…»

Наутро даже после самой большой попойки вновь начинался обычный трудовой день…

VI

Весна 1704 года. Еще не закончено строение Кроншлота, не заложено Адмиралтейство. Реальна угроза нападения шведов с моря и с севера от Выборга. А гонец мчит в Москву государево письмо боярину Стрешневу:

«Min Herr

Как Вы сие письмо получите, изволь, не пропустя времени, всяких цветов из Измайлова не помалу, а больше тех, кои пахнут, прислать с садовники в Петербург».

Петр Алексеевич твердо верит в счастливую судьбу своего города и всякими путями спешит превратить его в рай – парадиз. Он уже выбрал место для своей постоянной летней резиденции: кусок земли, поросшей ельником, на правом берегу Фонтанки, где вытекает она из Невы. На месте развалин бывшего поместья шведского барона Конау. Прямо против крепости с видом на Городовой и Васильевский острова. Здесь решает он устроить красивый сад.

Любовь к садам и цветникам утвердилась с детских лет. На окраинах Москвы в садах Преображенского играл с «потешными» – будущими лейб-гвардейцами Преображенского и Семеновского полков; на прудах Измайловских садов плавал в маленьком отцовском ботике. Теперь хотел иметь свой сад. Такой, какие видел в Зандаме, Делфте, Амстердаме.

Строительство летнего деревянного дома поручил, как считает большинство историков, Ивану Матвеевичу Угрюмову, с которым Трезини работал в Нарве. Известно, что числился Иван Матвеевич чертежником в артиллерийском приказе. Был смышлен. Имел, как говорят, золотые руки. Скончался Угрюмов в 1707 году. Судя по письмам царя, повелели Ивану Матвеевичу помимо строения Летнего дворца разбить цветники и соорудить фонтаны. А вот что успел сделать – неведомо. Каким был деревянный Летний дворец, пока не знаем.

Единожды что замыслив, Петр стремился довести до конца. Бесконечные сражения со шведами, предательство польского короля Августа, ожидание генерального наступления Карла XII на Россию – ничто не отвлекало мыслей царя от Петербурга, от полезных мелочей. То он просит корабельного мастера Федосея Скляева изготовить несколько станин на колесах – роспусков для перевозки старых деревьев с комлями. То указывает Кикину, чтобы возил из лесу дубы и сажал их в Летнем саду. И уж конечно – обязательные частые отчеты о строении санкт-петербургской фортеции. В 1708 году государь даже требует от Ульяна Синявина чертеж крепости с отметками, что сделано и что предстоит сделать в первую очередь. И Синявин с поспешностью сей чертеж высылает.

После Полтавы Петр Алексеевич наконец-то 23 ноября прибыл в Петербург. Триумф праздновали в Москве, а здесь пора заняться гражданскими делами. Один из первых указов – о поспешании в строении городских и увеселительных государевых домов. Канцелярия начинает спешную заготовку надобных материалов – леса, камня, извести. А кирпич и черепицу, для прочности, следует обжигать только летом. 18 августа 1710 года Доминико Трезини приступил к строению каменного Летнего дома, дабы исполнить его «доброю архитектурною работою».

Многие исследователи считали, что тессинец только перестроил деревянный дворец Угрюмова. Но даже под самую большую избу не бьют сваи. Трезини возводил совсем новое здание. Причем строил его так, чтобы отличалось оно от всех прочих.

К этому времени каменные дома в Петербурге уже строили Головкин и Меншиков. Двухэтажные, нарядные, с ризалитами по краям. На голландский манер. Как нравилось государю. Хотя мерой вкуса и представительности еще недавно считалась архитектура итальянская. Так уж велось на Руси чуть ли не со времен великого князя Ивана III. И вовсе не случайно, отправляясь в путешествия по Европе, ближние к Петру люди – П. Толстой, Б. Куракин – в своих дневниках обычно отмечают «много изрядных домов с манеру итальянскова». Высшая оценка красоты.

Государю Петру Алексеевичу побывать в Италии не довелось. Может, окажись он в Венеции, изменились бы его вкусы и воззрения на строительное искусство. Но с юношеских лет практичный Петр знал и любил Амстердам. Он сразу покорил его своим морским обличьем, деловитостью и, конечно, портом. Любезный сердцу Петербург должен походить на этот город. Вот почему, отправляя молодого Ивана Коробова учиться в Европу, царь наставлял его: «Строения здешней (то есть петербургской. – Ю. О.) ситуации… сходнее голландския. Того ради надобно тебе в Голландии жить…»

Летний дом царя Петра внешне напоминает знаменитый дворец Маурицхейс в Гааге, построенный архитекторами Яном ван Кампеном и Питером Постом в 1633 году. Маурицхейсу подражали и в Голландии, и в Дании. Трезини мог видеть эти повторения и взять их за образец.

Четырехугольный в плане дом резко выделялся изысканной строгостью и тонким вкусом среди прочих строений Петербурга. Это даже не дворец, а дом сановитого горожанина или очень богатого купца. А может, сам Петр, не любивший тратить на себя лишние деньги, пожелал иметь скромное жилище? Существует предание, что годы спустя, посетив Францию, царь возмутился роскошью Парижа и Версаля при ужасающей нищете французских деревень. Якобы сказал он тогда: «Если я замечу подобное за моим Петербургом, то первый зажгу его с четырех углов». И хотя незадолго до смерти стал замечать подобное, город все же не зажег.

А. Меншиков – Петру:

«О здешнем поведении доношу, что за помощью Божей во всем здесь благополучно. И в делах здешних исправляемся по возможности.

На дворе Вашем летнем людские покои строятся, а под Ваши палаты из фундамента воду непрестанно выливают, для чего нарочно с Москвы свою машину я привезти велел. Однако по се время вылить не могут, ибо без четверти четыре аршина фундамент под водой…

Из Санкт Питер Бурха июля 31 дня 1711 г.».

Рядом с особняками Меншикова и Головкина Летний дворец выглядит маленьким, простоватым. Правда, современники вынуждены признать: «Дворец хотя и небольшой, но сделан хорошо».

Северной, протяженной стороной в девять окон смотрит на Неву. Шесть оконниц восточного фасада глядят на Фонтанку. Парадный подъезд со стороны сада, на южной стороне. В 1714 году Летний дворец обрел свой окончательный, теперешний вид. Узкий лепной фриз из дубовых ветвей опоясал его. Между окнами первого и второго этажа заняли свое место барельефы. Они повествуют о борьбе России за выход к Балтийскому морю. А над дверью – фигура римской богини мудрости, войны и городов Минервы в окружении победных знамен и военных трофеев.

Коричнево-красные прямоугольники барельефов на фоне светлой стены и золоченые оконные рамы с частыми переплетами придавали зданию изысканно-нарядный вид. Изготовили и установили рельефы по рисункам и чертежам прославленного немецкого зодчего Андреаса Шлютера.

Строитель королевского дворца и арсенала в Берлине был известен в Европе. 1 мая 1713 года Андреас Шлютер подписал договор с Яковом Брюсом, и Петр, счастливый, что заполучил такую знаменитость, тут же присвоил ему звание генерал-архитектора. А когда второй после Трезини иноземный архитектор прибыл в Петербург, царь немедля поселил его у себя в Летнем дворце.

Как сложились отношения между Шлютером и Трезини? Да, видимо, никак. Каждый занимался своим делом и не мешал другому. Тессинец трудился над перестройкой крепости, сооружением Петропавловского собора, следил за укреплениями Кронштадта и Шлиссельбурга, готовил чертежи и модель будущего Александро-Невского монастыря, помогал в строении частных домов. Немец занимался Петергофом и рисовал эскизы будущих важных строений новой русской столицы. Пути их не пересекались. И все же не исключено, что Трезини чуть завидовал Шлютеру, получавшему 5000 рублей жалованья в год. Возможно, обижался в душе и на Петра, так и не прибавившего ему за десять лет службы ни рубля. Но вида не показывал. Да и обижаться без толку. Государь – человек увлекающийся. Сегодня в милости Шлютер, завтра, глядишь, – другой.

Немец прожил в России чуть больше года. Умер он 4 июля 1714 года. А в конце месяца в Коллегию иностранных дел уже пришло из Берлина прошение. Вдова Шлютера нижайше просила о пособии. После смерти мужа осталась без средств. Было над чем задуматься и Доминико Трезини, не имевшему ничего, кроме долгов.

Еще многие годы Летний дом и сад доставляли Трезини немало хлопот. То надобно построить галерею в Еловой рощице, то перекинуть мостки через вновь прорытый канал, то сделать чертежи для погребов, которые будет строить мастер Фан Болес, то наладить фонтан. (В 1719 году в саду начали строить мазанковую башню, «в которой будут машиною лошадьми поднимать воду по чертежу архитектора Трезини». Можно только восхищаться, как хорошо и многосторонне обучали в Италии зодчих. Вспомним, к примеру, Растрелли-отца, архитектора и скульптора, умевшего создавать искусственные мраморы разных цветов и машины для театров. На их школе еще лежит последний отблеск великой культуры Возрождения.)

Сохранилась записочка в Канцелярию:

«По получении сего в Летнем доме Его Царского Величества промеж оного дома и почтового двора лежит многое число кирпича. Того для немедленно командами арестантов оной кирпич перенести…

31 марта 1721 г. Dominico Trezzinij».

Дела все мелкие, незначительные. Славы не приносят, а времени, внимания и сил требуют.

И вдруг совсем неожиданное:

«Государь мой Иван Сергеевич, на отопление оранжереи при Летнем доме Е. И. В. дрова припасены ли или нет. Понеже время ныне те оранжереи топить.

1728 г. Сентября 19. Trezzinij».

Казалось бы, совсем не архитекторское дело, а скорее губернатора или полицмейстера города. В крайнем случае начальника Канцелярии. Но в это время двор во главе с юным императором Петром II в Москве, и Трезини спешит исполнить обязанности всех.

«Государь мой Иван Сергеевич.

Понеже приближается ныне день рождения Его Императорского Величества Петра Второго, то есть октября 12 дня, к которому надлежит послать из Санктпитербурха и садов Его Императорского Величества разные фрукты, фиги, ананасы, виноград и прочие…

Сентябрь 24. D. Trezzinij».

А может, именно эта добросовестная исполнительность и хозяйственная рачительность позволили ему удержаться на своем месте, когда вокруг уже работали архитекторы, наделенные бо́льшим талантом. Ведь должен кто-то насыпать гору, чтобы потом ее увенчали вершиной.

Когда в 1721 году Петр стал раздавать своим соратникам земли по берегам Фонтанки для строения загородных домов, то проекты их он поручил выполнить Доминико Трезини. Ценил его за разумную практичность и строгость в замыслах. Еще не приспело время, когда могущество государства или положение на социальной лестнице утверждали нарочитой пышностью и богатством дворцов.

В Центральном государственном военно-историческом архиве (Москва) хранится 10 гравированных чертежей «образцовых» загородных домов. Одноэтажные строения с мезонином и без него, с ризалитами и простые стоят на берегах фигурных прудов. Перед фасадом и по бокам – цветники. На полях гравюр для выбора различные беседки-«чердочки», нарядные ворота-«порталы», декоративные вазы для украшения сада и балюстрад. На одном из листов надпись:

«Кто изберет по сему чертежу загородный дом строить, может переменить порталы и чердоки аки по литерам при сем же чертеже назначенным по сторонам. А у кого позади двора лес натуральный хорош, тот может его расчистить, а всего не рубить.

Invenit D. Trezzinij

St. P. Burg».

Года через полтора-два после появления гравированных проектов царь Петр сочинил наставление о загородных домах:

«1. Чтоб от рек были отделены фашинами или иным чем прочным так, чтоб в мелких судах мочно было пристать.

2. Чтоб у пристани был дом, а по углам чердочки, между домом и чердочками чтоб были деревья сажены… Позади строения огороды… или пруды, а за прудом огород.

3. Буде же кто не похочет строения на реке строить… то надлежит строить по конец сухова места, а перед строением пруд.

–

5. Конюшни и людские покои делать в боках у огородов и особливо отгораживать… дабы дров, щепок, навозу, грязи и прочей нечистоты не было видеть прохожим.

–

6. Чердочкам, воротам, пристаням и протчему украшению… есть продажные листы также и модели для лутчего выразумения».

Наставление точно пересказывает нарисованные Трезини проекты. Мало того, царь требует, чтобы обязательно покупали или гравюры с этими проектами, или небольшие модели, изготовленные в доме архитектора. Значит, Петр и Трезини подробно оговорили, каким должен быть загородный дом. И вероятно, не единожды встречались для этого. Только навсегда останется неизвестным, кто кому что подсказал. Впрочем, это и не столь важно. История появления чертежей свидетельствует, что архитектор ладил с царем, хорошо понимал его характер. Петр Алексеевич особенно привечал тех, кто умел угадывать его желания и быстро исполнять их. За это, например, многое прощал Александру Меншикову. Создается впечатление, что и Трезини умел предугадывать желания царя. А если уж не получалось, то стремился выполнить все поручения с великой поспешностью и аккуратностью.

Судя по уцелевшим описаниям, по чертежам архитектора усадьбы на берегах Фонтанки построили кабинет-секретарь царя Алексей Макаров, секретарь князя Меншикова Алексей Волков (на месте их усадеб десятилетия спустя Ф. Б. Растрелли построит дворец Воронцова), Антон Девиер, сначала денщик царя, а потом генерал-полицмейстер города (на месте его дома стоит ныне Аничков дворец), Андрей Ушаков, будущий начальник Тайной канцелярии, и другие.

Проекты Трезини гравировали Алексей Зубов и Алексей Ростовцев. Видимо, между архитектором и художниками уже давно установились добрые отношения. Именно благодаря Алексею Зубову и его гравюре мы можем увидеть Летний сад, летнюю государеву резиденцию, какой она была в конце 10-х – начале 20-х годов XVIII столетия, когда там работал Трезини. А примечательные детали о Летнем саде раскрывают записки очевидцев.

Если смотреть на сад от крепости, то в левом углу – Летний дворец. Перед входом в него небольшая гавань – царь приезжал сюда по реке. (Несколько лет назад археологи при раскопках обнаружили стенки «гаванца» и большие металлические кольца для причаливания.) Далее по берегу Фонтанки большой двухэтажный дом для слуг, видимо, тоже построенный Трезини (после смерти Петра в нем одно время жил его внук Петр). Еще дальше – водовзводная башня с полукруглой крышей, увенчанная вызолоченным двуглавым орлом.

В правом углу сада (на берегу теперешней Лебяжьей канавки, которую прорыли только в 1716 году) – одноэтажный деревянный Второй Летний дворец. Может, тот самый, что строил когда-то Угрюмов. А за ним маленький домик царской бани.

В дальней от Невы половине сада, выходившей к Мойке, размещались оранжереи и птичники с фазанами и павлинами. По мосткам через Мойку можно было перейти в Третий Летний сад, где поставили деревянный дворец Екатерины и домики ее слуг. Потом на этом месте, прихватив еще и тот участок, где ныне стоит Михайловский замок, Растрелли возведет огромный, пышный Летний дворец Елизаветы Петровны.

Невский берег перед садом укрепили «паженными» (шпунтовыми) сваями. На месте теперешней прославленной ограды приехавший в 1714 году архитектор Георг Иоганн Маттарнови поставил три легкие открытые галереи – «люстгаузы». В средней под охраной двух бравых солдат сияла белизной мраморного тела античная богиня любви Венус.

История ее приобретения породила красивую, но абсолютно фантастическую легенду. И лишь недавно, в начале 80-х годов XX столетия, совместные усилия И. Шарковой, А. Каминской и С. Андросова позволили окончательно прояснить истинное течение событий.

В 1718 году в Италию прибыл Юрий Кологривов, в недавнем прошлом денщик царя, а ныне агент Петра I по художественным делам. В его обязанности входило наблюдение за русскими учениками, постигавшими архитектурное мастерство, и одновременно приобретение статуй и картин для государя. Для этого ему выделили около 30 тысяч рублей. 17 марта 1719 года агент донес Петру: «…на сих днях купил я статую марморову венуса старинная и найдена с месяц… и ради того заплатил за нее 196 ефимков…» (цена необычайно низкая: около 200 ефимков стоила в ту пору фигура в рост, высеченная из мрамора по заказу современника).

Но уже через несколько дней после покупки над статуей нависла угроза: римский губернатор Фалкониери запретил ее вывозить из города. Кологривов обратился за помощью к кардиналу Пьетро Оттобони, занимавшему в Ватикане пост вице-канцлера. Кардинал, не без искания своей выгоды, оказывал помощь русскому правительству. В том числе по его рекомендации и совету в Петербург уехал служивший при Оттобони архитектор Никколо Микетти. Тот самый Микетти, что начал строить дворец для Екатерины под Ревелем, проектировал башню-маяк на Котлине, работал в Петергофе. К своему старому приятелю вице-канцлеру папского двора обращается и Савва Лукич Владиславич (Рагузинский), советник Петра, выполнявший его торговые и политические поручения.

В этот самый момент исчезает Юрий Кологривов. Судя по всему, он был замешан как-то в деле царевича Алексея и поэтому решил скрыться от гнева Петра. Кологривов объявится лишь в 1728 году, когда станет просить разрешения вернуться на родину. Поэтому все дальнейшие переговоры о судьбе «марморова венуса» ведет теперь Савва Рагузинский. Наконец папа Климент XI разрешает подарить статую России. 13 ноября 1720 года в специальной карете с особыми пружинами языческая богиня любви и красоты отправляется из Рима через Аугсбург, Берлин, Данциг, Кенигсберг и Ригу в далекий северный Петербург. 13 марта 1721 года кабинет-секретарь А. Макаров извещает Рагузинского: «Иосиф Франки сюды приехал и статую Венуса счастливо довез, которая Его Царскому Величеству зело угодна».

Обнаженное женское тело, пусть даже и каменное, выставленное на всеобщее обозрение, – тоже одна из реформ Петра. Еще при деде его, царе Михаиле Федоровиче, когда англичанин Христофор Галловей возвел на Фроловской (Спасской) башне Московского Кремля ныне существующий шпиль и поставил четыре обнаженные мифологические фигуры – символы четырех сторон света, патриарх потребовал срочно одеть их. «Сделано на четыре болвана однорядки суконные, – сообщает летописец. – Сукна пошло английского разного цвета 12 аршин, а быть тем болванам на Фроловских воротах». А теперь сам царь подводит гостей к нагой Венус и заставляет любоваться.

Но и эта реформа, как и многие другие, не была понята. Вскоре после смерти Петра Алексеевича богиню упрятали в грот. Потом перенесли в Таврический дворец, откуда она получила свое название «Венера Таврическая», а затем уже – в Эрмитаж. Еще много десятилетий спустя находились яростные «ревнители нравственности», требовавшие обязательно «одеть» обнаженные фигуры.

По замыслу царя, Летний сад не просто место отдохновения и проведения веселых ассамблей. Это школа, академия, где следует изучать европейскую мифологию и эмблематику, столь необходимые для нового российского мышления. У Якоба Штелина, приехавшего в Петербург в 1735 году, записано такое предание:

«Шведский садовник Шредер, отделывая прекрасный сад при Летнем дворце, между прочим, сделал две куртины или небольшие парки, окруженные высокими шпалерами, с местами для сидения. Государь часто приходил смотреть его работу и, увидевши сии парки, тотчас вздумал сделать в сем увеселительном месте что-нибудь поучительное. Он приказал позвать садовника и сказал ему: “Я очень доволен твоею работою и изрядными украшениями. Однако не прогневайся, что я прикажу тебе боковые куртины переделать. Я желал бы, чтобы люди, которые будут гулять здесь в саду, находили в нем что-нибудь поучительное. Как же бы нам это сделать?” – “Я не знаю, как это иначе сделать, – отвечал садовник, – разве ваше величество прикажете разложить по местам книги, прикрывши их от дождя, чтобы гуляющие, садясь, могли их читать”. Государь смеялся сему предложению и сказал: “Ты почти угадал; однако читать книги в публичном саду неловко. Моя выдумка лучше. Я думаю поместить здесь изображения Езоповых басен”… В каждом углу сделан был фонтан, представляющий какую-нибудь Езопову басню… Все изображенные животные сделаны были по большей части в натуральной величине из свинца и позолочены… Таких фонтанов сделано было более шестидесяти; при входе же поставлена свинцовая вызолоченная статуя горбатого Езопа… Государь, думая, что весьма немногие из прогуливающихся в саду будут знать содержание сих изображений, а еще менее разуметь их значение, приказал подле каждого фонтана поставить столб с белой жестью, на которой четким русским письмом написана была каждая баснь с толкованием».

Помимо Эзоповых героев в аллеях сада белели мрамором десятки других мифологических и аллегорических скульптур, закупленных в основном у венецианских мастеров.

Пока многочисленные гости, собравшиеся к Петру Алексеевичу на очередное празднество, бродя по дорожкам, читали названия скульптур – «Ирония», «Страдание», «Вода», «Слава», «Изобилие», «Великодушие»… – и пытались уразуметь их смысл, у всех ворот вставали дюжие гвардейцы. Никто не имел теперь права покинуть сад без ведома царя. Даже если начинался страшный проливной дождь. А по дорожкам уже двигался сержант, за которым два солдата тащили огромную деревянную бадью с вином. Каждый, без разбору женского или мужского полу, обязан был выпить большой черпак. Чтобы не прогневить царя. И так не единожды.

Свидетельствует Юст Юль: «Гостей заставляют напиваться до того, что они ничего не видят и не слышат, и тут царь принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого на уме. Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу царю: так как из взаимных укоров и упреков ему открывается их воровство, мошенничество и хитрости, и он пользуется случаем, чтобы наказать виновных».

По утрам солдаты отыскивали в кустах измученных, упившихся придворных. Вряд ли в их памяти оставались морали Эзоповых басен и смысл мифологических фигур. Но все знали: через неделю-другую «урок» повторится. Вершки европейской культуры царь насаждал не убеждением и добром, а жестокостью и насилием, считая этот метод более действенным. Карамзин, завершая описание царствования Ивана Грозного, вынужден был заметить: «Страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования…»

По своему положению признанный царем строитель Летнего дворца – Доминико Трезини – обязан был присутствовать на подобных увеселениях. Это подтверждают и некоторые уцелевшие документы, речь о которых пойдет дальше. О впечатлениях итальянца мы так никогда и не узнаем. Дневники, записки вели иноземцы, поселившиеся в Петербурге на время, твердо знавшие, что через несколько лет они покинут Россию и больше никогда не вернутся. Для Доминико берега Невы стали второй родиной, и всякое писание заметок для себя он считал неразумным, никчемным.

VII

Крепость и дворец – два символа власти. Поначалу дворца не было. Крепость считали важнее. Ей постарались придать тяжелый, внушительный вид. Она определила центр города, которому суждено стать главным в государстве.

Потом под защиту ее пушек прямо через Неву поставили дворец – Зимний дом. Маленький, деревянный. Рядом с жильем любимого государева корабельного мастера Федосея Скляева. Мастер трудился на верфи и успевал еще присматривать за строением.

Скляев – Петру I, 1 февраля 1708 года: «Дом Ваш, что подле моего двора, так же, чаю, что в марте совершен будет».

Деревянный дворец в Летнем саду, который ставили одновременно, – одноэтажный с мезонином. Зимний дворец, по всей видимости, должен был быть больше. Двухэтажный. Конечно, не такой роскошный, как у князя Меншикова на Васильевском острове. Тот раскинулся покоем, захватив в глубину огромную площадь под сад и хозяйственные постройки. С фасада по главному корпусу и по боковым флигелям велел князь украсить его галереей на первом этаже. Для прогулок в дождь. Дом сверкал позолотой и белым немецким железом. Не жилище смертного, а обиталище бога.

Царь скуповат. И жилье его – для окружающих пример бережливости. Пусть видят и подражают: не о себе печется, о благе государства. (Много поколений спустя эта неприхотливость в быту станет нарочитой, показной. Как у Николая I, любившего с гордостью показывать свою аскетическую комнату, простую железную кровать и суконное солдатское одеяло.)

Сам Петр Алексеевич жил в маленьких низких покоях первого этажа. Любил в своих комнатах ходить чуть пригнувшись. На втором этаже в узких каморках спали бравые денщики. Когда государь гневался, то запирал их на ночь замками снаружи. Чтобы не баловали, по девкам не бегали. И уж, конечно, в таком доме не разгуляешься, не попируешь всласть.

Успехи кружат голову, заставляют глядеть на мир другими глазами. По-новому, уже как на столицу, взглянул Петр на Петербург после Полтавы. Взглянул и понял неотложную надобность в скорейшей регулярной застройке любимого города. Причем такой, чтобы гости, прибывающие из Западной Европы, почувствовали силу и богатство России. Чтобы дворцы, вставшие на берегах Невы, заслонили бы своими фасадами непролазную грязь родного бездорожья, глухую ненависть старого боярства ко всяким новациям, беспредельную нищету российского крестьянства.

Для таких замыслов деревянный дом, срубленный еще корабельному мастеру Петру Алексеевичу, был недостоин победителя шведов и правителя могущественного государства. Да и семейные дела и планы требовали нового поместительного и добротного жилья. Подрастали две дочери: Анна и родившаяся в декабре 1709 года Елизавета – возможные будущие невесты иноземных европейских государей (удобный случай для заключения важных политических союзов). Но дочери родились от жены невенчанной. И чтобы узаконить детей, следовало сперва освятить брак церковным обрядом.

Согласия на второй брак при живой жене, пусть даже постриженной в монахини, Церковь, конечно, не дала бы. Но жениться на Екатерине мог не царь, а контр-адмирал русского флота Петр Михайлов. В начале марта 1711 года в доме Меншикова состоялось скромное торжество: немногим приглашенным было объявлено о помолвке Петра Алексеевича с Екатериной. Но еще за два месяца до этого тайного события государь повелел Меншикову начать строение каменного Зимнего дома. Новый дом должен был быть готов к возвращению из Прутского похода. В нем предстояло отпраздновать свадьбу.

В феврале 1711 года на том же участке, но ближе к Неве, примерно в середине двора теперешнего Эрмитажного театра, начали бить сваи под новый дом. А деревянный, раскатав по бревнам, перевезли на Петровский остров, что протянулся по Малой Неве между Васильевским и Городовым. На всякий случай. Вдруг захочет государь отдохнуть в тиши или вдали от посторонних глаз перемочь свою болезнь.

Меншиков лично следил за качеством и быстротой исполнения всех работ. На стройке трудились солдаты, пленные шведы, даже лучшие мастера Адмиралтейства. А бедный Трезини проводил здесь все дни от зари до зари. К концу ноября наконец все было готово. Оставались только какие-то мелочи внутренней отделки. К сожалению, дом не дожил до наших дней, не сохранились его чертежи и модель, исполненные Трезини. Но уцелели документы о его строении и гравюра Алексея Зубова «Зимний дворец», по которой можно судить о требованиях царя и возможностях архитектора.

Обширное, на 13 окон в ряд трехэтажное здание – длиной около 40 метров, шириной 20 и высотой 19 метров. В нижнем, высоком цокольном этаже хранились припасы и жила прислуга. Два верхних занимала семья государя. Правая и левая стороны дома (шириной в два окна каждая) резко выдвинуты вперед. Это ризалиты. Выделен и центр строения шириной в три окна. Он выступает на длину кирпича. К парадной двери с двух сторон ведут широкие лестницы. Шесть фонарей – первых в Петербурге – освещают их по ночам. По обеим сторонам дома служебные постройки, протянувшиеся в глубину двора. Между ними и домом ворота с барочными фронтонами, на которых застыли кораблики с наполненными ветром парусами.

Деревянный дом своей задней стороной выходил еще к прихотливо изгибавшейся меж бочажин и болотного кустарника Немецкой улице. А перед домом протянулись две наезженные дороги. Одна – по самому берегу, вторая отступя. Отдавая приказание строить каменный дворец, государь повелел: «Средней дороге не быть». Теперь к Зимнему дому следовало подъезжать или прямо по берегу, или по Неве на лодке.

У портового города, по убеждению царя, и улицы должны быть водными, как в Амстердаме. Посему Нева объявлена главным городским проспектом. В те недели, когда государь в городе, каждое воскресенье он проводит на реке обязательное лодочное учение. Чтобы все именитые люди умели ходить под парусами.

Из дневника Юста Юля 19 ноября 1710 года: «Дул довольно свежий ветер. Царь встретил на фарватере – и завернул назад – около тридцати шлюпок, которые, вопреки изданному им здесь когда-то положению, шли при благоприятном ветре не под парусами, а на веслах. Лодки, нарушающие это положение, платят штраф в размере пяти рублей с весла…» У большинства вельмож шлюпки шести– или восьмивесельные. Соответственна и сумма штрафа. (Для сравнения: за нанятую телегу с возчиком от Москвы до Петербурга платили четыре с полтиной.)