Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Завершение строительных работ главного здания дворца подтверждает и более поздний рисунок его, хранящийся сейчас в Стокгольме. На листе немецкая надпись: «Это старый Зимний дворец, который был построен покойным императором Петром Великим, где и жило Его Императорское Величество до конца жизни в зимнее время, но который ныне занят придворными служителями».

Двор был вымощен голландским кирпичом, разбиты цветники. Вдоль Зимней канавки, Немецкой улицы и бывшей усадьбы Скляева, ограничивая пространство двора, встали покоем двухэтажные здания с открытыми внутрь галереями на первом и втором этажах, чтобы в непогоду безбоязненно переходить из одного помещения в другое. Именно эти служебные корпуса и начал строить Доминико 20 мая 1726 года.

Прием галерей, открытых внутрь двора, для Петербурга уже не нов. К началу 20-х годов подобные двухэтажные корпуса с гульбищами на первом и втором этажах обрамляли внутренний двор дворца Меншикова после пристройки к нему боковых флигелей. Только там, у генерал-губернатора, галереи были деревянные, богато украшенные резьбой и позолотой (сказалось желание князя подчеркнуть свое положение). В Зимнем доме галереи каменные, на массивных столбах. В треугольных пространствах между арками круглые филенки в рамах, будто специально оставленные места для будущих керамических барельефов. Сей декоративный прием еще неведом Петербургу.

Интересно, что Трезини, возводя новые здания вокруг двора, не посчитался с проектом Маттарнови и вывел свои строения на 1 метр 10 сантиметров выше дворца. Может, мечтал, что со временем поручат ему перестроить дворец и тогда все будет одной высоты?

Благодаря исследованиям архитекторов-реставраторов стало ясно: Кваренги только разобрал бо́льшую часть набережного корпуса, а сени и многие жилые покои западной (жилой) части дворца. Большие сени и служебные помещения на первом этаже центральной части использовал для своего здания. Исследователям не только удалось расшифровать стародавнюю загадку, но и подарить городу частично сохранившийся памятник архитектуры первой трети XVIII столетия.

А о каком же разобранном старом строении все-таки идет речь в донесении? Да о первом каменном доме Петра, возведенном самим Трезини! С 1723 года по 1726-й в нем заседал Сенат, но для него уже возвели здание на Васильевском острове, а старый дворец затеснял двор, мешал, портил вид, и его без сожаления разрушили. Однако на этом работы Доминико в императорском Зимнем доме не закончились.

Анна Иоанновна, став императрицей, немедленно повелела отремонтировать и расширить дом Петра. И вновь Трезини возвращается на берег Зимней канавки. Теперь он пристраивает новые покои с тыльной стороны дворца в его юго-западной части. Благодаря этому «толщина» расширенного здания вырастает до 20 метров. И далеко выступавший дворовый ризалит оказывается после достройки внутри Зимнего дома. (Все это теперь можно увидеть воочию благодаря самозабвенному труду Г. Михайлова и В. Галочкина.) Но Анна Иоанновна так и не поселилась в приготовленном для нее доме. Гордыня и честолюбие самовлюбленной императрицы оказались сильнее разума. Она захотела жить в новом дворце, сооруженном специально для нее отцом и сыном Растрелли.

Воссоздав всю историю поэтапного сооружения второго каменного Зимнего дома, архитекторы неожиданно для себя обнаружили, что со стороны Зимней канавки под слоями позднейшей штукатурки сохранилась значительная часть фасада петровского дворца. Около 20 метров! Фундамент из плиточного камня, цокольный этаж с небольшим окошком, забранным решеткой, окна первого и второго этажей, украшенные фигурными наличниками. Хорошо различимы стесанные Кваренги двести лет назад выступающие архитектурные детали – основания и завершения. Освободились от толстого слоя извести прямоугольные филенки над окнами первого этажа. И если призвать на помощь чуть-чуть фантазии, то можно представить себе внешний облик дворца целиком.

Это уже не скромный дом именитого горожанина, а настоящая резиденция правителя молодого, но могущественного государства. И поспорить с ней по красоте и величию может разве только дворец генерал-адмирала русского флота Ф. Апраксина около Адмиралтейства (не случайно Анна Иоанновна повелела Растрелли пристроить свой дворец именно к дому адмирала). Резко выделяясь среди прочих окружающих строений золотистой окраской и побеленными архитектурными деталями, нарядный Зимний дом императора Петра стал несомненным центром левого берега Невы. Здесь было средоточие государственной власти: жил император и заседал Сенат.

А по обеим сторонам дворца – к Летнему саду и к Адмиралтейству выстроились нарядные особняки и дворцы ближайших сподвижников и знатных вельмож: построенные Маттарнови дома Скляева, вице-адмирала Крюйса, генерал-прокурора Ягужинского, дворец генерал-адмирала Апраксина, возведенный Леблоном. Мощеная Первая набережная улица (теперь Дворцовая набережная), отгороженная от Невы балюстрадой, стала излюбленным местом вечерних гуляний горожан. Как рассказывает Берхгольц, здесь собирались «с музыкой не только все наличные петербургские литаврщики, трубачи и гобоисты, но и все барабанщики и флейтисты здешних полков, производя немалый шум в наших ушах». Днем по мостовой громыхали многочисленные кареты, скакали гонцы, маршировали солдаты гвардейских полков. И, как во все времена во всех государствах, любопытные мальчишки сбегались смотреть на смену дворцового караула. Раскрашенные, раззолоченные галеры причаливали к невской пристани. Придерживая шляпу, чтобы сердитый морской ветер не сорвал ее с головы, и бьющую по икрам шпагу, именитые гости торопились во дворец. По Зимней канавке сновали многочисленные лодки с хозяйственными грузами. А в гаванце покачивалась на ленивой волне государева яхта, всегда готовая отправиться в путь.

Зимой под самый праздник Крещения, когда ударяли особо лютые морозы, перед дворцом на Неве рубили широкую прорубь – иордань. Над прорубью устанавливали резанный из дерева, раззолоченный вычурный шатер-иордань, сделанный по рисунку Трезини. Его загодя привозили с Петербургской стороны, где он хранился в специальном сарае неподалеку от входа в крепость. С утра вокруг иордани выстраивались полки. Преображенский полк в зеленых шинелях. Семеновский – в синих. Гренадеры в кожаных, похожих на древние шлемы шапках с большим металлическим гербом спереди. Перед каждым батальоном свои музыканты – гобоисты и флейтисты. У иордани стояли в праздничных, шитых серебром и золотом одеждах многочисленные служители Церкви. Наконец появлялся Петр с Екатериной в окружении свиты. И начиналась торжественная церемония водосвятия…

Любимые гвардейские полки – главная опора и сила государя. Они – его глаза, уши и твердая рука. Бравым преображенцам и семеновцам доверяет Петр расследование важнейших антиправительственных дел, ревизию переписи мужского населения, взимание налогов, даже наблюдение за действиями сенаторов.

Свидетельствует французский посланник в России: «…царь неоднократно выражал гвардейским офицерам исключительное доверие и поручал комиссии из них важнейшие государственные дела. Удивительно видеть, что члены Сената встают со своих мест перед поручиком и относятся к нему с подобострастием».

Гвардейские полки, приведенные Меншиковым и генералом Бутурлиным ко дворцу в ночь на 28 января 1725 года, возвели на русский престол первую женщину-императрицу – Екатерину I.

Новая правительница, «походная жена-солдатка» Петра Великого, как назвал ее В. Ключевский, до конца своих дней осталась благодарна верным преображенцам и семеновцам.

Не единожды газета сообщала читателям, что государыня «немалое имеет попечение о воинских делах, и в прочем, что принадлежит к удовольствию полков».

Осознав свою силу, бравые гвардейцы через шестнадцать лет сделают новый переворот – в пользу Елизаветы, дочери Петра. А в июне 1762 года отдадут русский трон немецкой принцессе, будущей Екатерине II. Наконец, в мартовскую ночь 1801 года гвардейские офицеры убьют императора Павла Петровича…

Впрочем, судя по уцелевшим документам, Доминико Трезини политикой не интересовался. Его никогда не привлекали заговоры людей, мечтавших достичь вершин могущества. Ему были безразличны хитросплетения интриг тех, кто мечтал удержаться на этих вершинах. Интерес представляло только дело: архитекторская работа.

Трезини был свидетелем, как перед фахверковым зданием Юстиц-коллегии на Троицкой площади еще в июле 1721 года повесили сибирского губернатора Матвея Гагарина. Первым обвинил его в казнокрадстве в 1714 году главный государственный доноситель – обер-фискал Алексей Нестеров. А в декабре 1722 года казнили самого Нестерова. Тогда же лишили всего состояния и сослали в Сибирь вице-президента Коллегии иностранных дел барона Петра Шафирова. Неоднократно ходил в синяках после царской дубинки сам светлейший князь Александр Меншиков. И тогда особенно ясно становилось, что богатство, чины, положение – достоинство временное, неустойчивое. А вот строения, которые он, Трезини, возводит, – вечны. И далекие потомки будут чаще вспоминать о тех десятилетиях не по действиям вельмож и власть имущих, а благодаря уцелевшим величественным памятникам, по чудо-городу, поднявшемуся на топких берегах Невы. И он, Трезини, отдал свои силы и почти всю свою жизнь, чтобы это чудо свершилось.

Сейчас архитектор был радостен и горд. Новый Зимний дворец стал не только частью Петербурга, а его украшением. Причем одним из лучших. С его появлением четче определилось лицо города. Его главная площадь – Стрелка, обращенная на восток, на невский простор. Справа – горизонталь Зимнего дворца. Слева такая же горизонталь крепости. А на востоке, у изгиба реки, вытянутый прямоугольник Госпиталя. Он как бы замыкает панораму. Вокруг этих главенствующих строений – дворцы, дома, различные здания, Город Санкт-Петербург.

Не будем скрывать, что появилась и чисто житейская причина для радости. Задабривая верных слуг покойного мужа, Екатерина не забыла и царского кума – архитектора Трезини. Поводом для императорского благодеяния послужило доношение Ульяна Синявина:

«Высокоучрежденному Правительствующему Сенату Канцелярия от строений доносит, а о чем тому следуют пункты.

1. В оной Канцелярии иноземцы архитекты и мастера требуют прибавочного жалованья и об отпуске в отечество их; також и русские архитекты и подмастерья по удостоинствам архитектов иноземцев об определении им жалованья, а Канцелярия от строений оного без повелительного указа из Высокоправительствующего Сената учинить не может, а кто оные имяны и которых иноземцев мастеров по рассмотрению Канцелярии от строений надлежит отпустить от службы… при сем доношении сообщен реестр со мнением Канцелярии…

Сентября 29 дня 1725 года У. Синявин».

РЕЕСТР

…Андрей Трезин которому дается жалованья в год по 1000 рублев. Бьет челом, что служит он с 1703 года у строения Санкт-Питербургской фортификации и протчих многих работ, несколько учеников русских обучил, кои у строения обретаются действительно и иные произошли архитектами, и вновь еще обучает, а жалованьем определенным ему, пробавление с домашними своими в пищах и одеждах имеет с нуждою, к тому же необходимая нужда лошадей содержать для дальних положенных на него работ… И просит о награждение прибавочного жалованья, дабы получа Ея Императорского Величества высокую милость, врученное дело мог исполнять со всякою ревностью и прилежанием беспечально.

А по мнению Канцелярии от строений.

Оному архитектору Трезину за долговременную службу и за многие труды при строении Санкт-Питербургской фортификации, и на Васильевском острову, и в протчих местах, и за обучение учеников надлежит определить жалованья с прежним его окладом по тысяче по семисот рублев на год».

Сенат заседает в новопостроенном Зимнем дворце. И решающий голос у светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова, «патрона и благодетеля» архитектора. Поэтому уже через пять дней следует решение: «По указу Ея Императорского Величества Правительствующий Сенат приказали по доношению и мнению Канцелярии от строений жалованья с прежним их оклады давать в год, а именно архитектам Андрею Трезину, Гайтану Киавери по тысяче по пяти сот рублев…»

Наконец-то долгожданная и столь надобная прибавка. Чтобы получить ее, понадобилась смерть человека, которому служил не за страх, а за совесть двадцать с лишним лет.

Говорят, что беда никогда не приходит одна. Но порой такое случается и с радостью. Прошло три месяца, и вдруг новая милость императрицы (а может, Александра Даниловича Меншикова): зодчему присвоено высокое воинское звание. Точно стремятся умилостивить перед новым заказом. Правда, канцелярские служители не любят утруждать себя спешкой. О решении государыни его извещают только 28 февраля 1726 года: «Генваря 1 дня пожаловала архитекта цивилии и милитарии Андрея Трезина за его труд и прилежность в полковники фортификации в ранге инженер-полковника…» По табели о рангах, установленной Петром, это соответствовало VI классу и давало право на титул «ваше высокоблагородие» и российское потомственное дворянство.

Теперь наконец-то Трезини получает мундир. Красный кафтан без лацканов, с красным воротником и такого же цвета высокими обшлагами. Красные штаны. Черная пуховая шляпа с золотым галуном. Белые шелковые чулки и черные тупоносые башмаки. Или высокие сапоги с раструбами и шпорами. И обязательно шпага. Трезини горд. Мундир – желанное для многих свидетельство принадлежности к правящему классу. Признание заслуг, которого с надеждой ожидал долгие годы. Великая радость, но все окрашено горечью тайного разочарования. Трезини имеет полное право сказать о себе слова, которые через сорок лет запишет другой итальянский зодчий – Ф. Б. Растрелли, проработавший в России всю жизнь: «Архитектор на службе не имеет ничего, кроме своего жалованья, без какого-либо другого вознаграждения, всегда допустимого в других странах; но пуще того, архитектора здесь ценят только тогда, когда в нем нуждаются».

Через год – новая милость. Марта в 21-й день 1727-го повелено «полковнику фортификации и архитекту господину Трезину жалованья с прежним его окладом по 1700 рублев на год». Указ подписан императрицей. Но скорее всего, это всесильный Александр Данилович Меншиков оплачивает за счет государственной казны работу зодчего в своем дворце. А государыня не может ни в чем отказать старому и верному любимцу.

Екатерина скончалась 6 мая 1727 года в девятом часу пополудни. Правителем России на следующий день стал двенадцатилетний Петр II. А еще через две недели властолюбивый Александр Меншиков перевез юного императора к себе во дворец на Васильевский остров.

В честь такого события остров тут же переименован в Преображенский. А еще через несколько дней решено возвести новый императорский дом вдоль берега Невы между зданиями Двенадцати коллегий и дворцом светлейшего князя.

Строение поручили все тому же Доминико Трезини.

Осиротел старый Зимний дворец. А дом как живое существо: отняли у него хозяина – и слабеет сопротивляемость невзгодам, начинает быстро дряхлеть и ветшать. Но заботливого хозяина со смертью Петра потеряла вся «недостроенная храмина», как назвал тогда Меншиков всю Россию.

В начале января 1728 года юный император вместе с приближенными и государственными учреждениями выехал в Москву, чтобы больше никогда не возвратиться в Петербург. Тяжко и неуютно стало жить в новой столице. Царили неустроенность и безлюдье. Не было слышно грохота карет на мостовых. Улицы поросли травой. Затихли шумные стройки. И чудилось, что погрузился город в тяжкий беспробудный сон. Летними ночами хозяйничали в нем одичавшие собаки, а зимними – оголодавшие волки. Сенат вынужден приказать новому петербургскому генерал-губернатору Б.-Х. Миниху «иметь смотрение, дабы как на Васильевском, так и на протчих островах до раззорения домов и растаскивать строения не допускать». Точно сбывалось страшное пророчество: «Петербургу быть пусту!» Но все же пророчество не сбылось. Искусством других зодчих – Растрелли, Ринальди, Кваренги, Росси – Санкт-Петербург превратился в «полночных стран красу и диво».

А Зимний дворец, творение Трезини, не дожил в целости до наших дней. Сначала Анна Иоанновна поселила в нем своих служителей, итальянских певцов, часовщика. Затем Елизавета Петровна отдала отцовский дом лейб-компанцам. Так стали называть гренадерскую роту Преображенского полка. Ту самую, что в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года посадила на российский трон дочь Петра. Со смертью Елизаветы следующий правитель распустил лейб-компанию. Во дворце вновь поселились музыканты и служители.

И вот, в начале 80-х годов Джакомо Кваренги возводит прямо на одряхлевшем дворце великолепный театр. Следы деятельности Доминико Трезини основательно укрыты от потомков.

У Истории нет любимцев и пасынков. Она бесстрастна. И как бы ни пытались люди укрыть некоторые свои или чужие деяния. История все равно готова поведать настойчивым и терпеливым любые секреты и тайны. Сейчас уже не существует загадок строения петровского Зимнего дворца. Известен и автор проекта, и мастер, воплотивший его в жизнь.

Одно из самых заветных желаний Петра – величественный и нарядный город на берегу Балтийского моря, – утвердившееся и навечно воплощенное в камне, сегодня нежданно вновь открылось нам еще новой гранью. А одна из значительных работ Доминико Трезини, пусть фрагментарно, но уже навсегда вошла в нашу жизнь.

II

Город только родился, быт еще не устоялся, а отсутствие мостов через широкую Неву и многочисленные речушки затрудняют общение людей, поселившихся на разных островах. Тем более любопытно узнать, где проживал архитектор со своими домочадцами. Мало того что уточнение этого места представляет для нас исторический интерес. Оно позволяет уяснить и его социальные и соседские связи.

Мы уже знаем, что первоначально Доминико Трезини поселился в доме на левом берегу Мойки. Однако с ростом семьи, с появлением многочисленных учеников, вероятно, тесно стало первоначальное жилище.

Известно, что осенью 1717 года, едва вернувшись из Европы, Петр Алексеевич повелел Трезини построить на берегу Большой Невы, на Васильевском острове, «образцовый» дом для зажиточных. И самому поселиться в нем для всеобщего примера, сколь удобно и красиво такое жилье. Место для дома царь указал на углу 12-й линии.

Дом Трезини построил, но, видимо, так и не поселился в нем. В 1725 году архитектор доносил в Канцелярию: «В прошлом 1721 году сентября 19 дня, по именному Его благословенной и вечнодостойной памяти Императорского Величества указу, велено мне на Васильевском острове построить каменные палаты вместо взятого от меня образцового дому, который отдан барону Остерману…» Значит, в 1721 году царь Петр, желая наградить Остермана за верную службу при заключении Ништадтского мира, подарил ему «образцовый» дом, построенный архитектором для себя. Вряд ли Петр I стал бы жаловать барону уже обжитой дом…

Однако государь милостив. Отобрав готовые хоромы, он приказывает: «Построить ему Трезину из казны… каменный дом галанским манером… в 2 кирпича, и для того к оному строению в заблаговременье приготовить кирпича, извести и прочих материалов, а летним временем 722 года определить каменщиков и прочих мастеровых людей… дабы ни за чем тому строению остановки не было». Наблюдение за всеми работами поручено фан Свитену. Но, как говорится, милует царь, да не жалует псарь. Чиновники без личной заинтересованности не спешат исполнить порученное дело.

Только 19 июля 1723 года Канцелярия заключила договор с подрядчиком. Сохранился протокол «О битье свай под палаты архитекта Трезина крестьянину Лукьяну Максимову и зажжении в том подряде свечи». Помимо даты начала строительства протокол раскрывает еще одну забавную подробность: как заключали подряд. Сначала в газете и на городских площадях объявляли о сдаче какой-нибудь работы подрядчику и назначали день заключения договора. В этот день с утра в контору Канцелярии стекались желающие принять на себя обязательства и заключить соглашение. В определенный час начинался торг. Как только первый подрядчик объявлял публично свои условия, служители Канцелярии зажигали большую свечу. Гореть она должна была ровно сутки. За это время каждый мог назвать свои условия, свою сумму. Когда свеча гасла, торг прекращался. А бумаги подписывали с тем, кто просил сумму поменьше.

Итак, только через два года после повеления царя начали бить сваи под фундамент. Томительно долго тянется дело. Трезини, вероятно, просит своего бывшего ученика Михаила Земцова взять строение дома в свои руки.

2 сентября 1725 года Земцов доносит в Канцелярию:

«В минувшем июне месяце прислан ис Канцелярии от строений с указом каменного дела подрядчик Никита Ситной, который договорился в оной Канцелярии строить каменные палаты… архитектору Трезину…

Подрядчик Ситной, нанятыми своими вольными каменщиками… минувшего августа с 1 и по сего сентября по 1 число утребовал в строение вышеозначенных палат сверх погребов от второго апартамента в наличные стены и внутренние простенки 190 тысяч кирпича…»

В 1726 году тому же Ситному платят за кладку еще 94 тысячи кирпичей. В июне этого же года Земцов просит отпустить не хватающие для строения материалы. Дело постепенно движется. Наконец 19 августа 1727 года в Канцелярии по донесению Земцова составляют смету: стоимость плотничьих и квадраторных работ. А еще через неделю следует строгое решение о достройке дома архитекта Трезина. Прошло уже как-никак шесть лет. Но наступает сырая осень, зима, и работы опять приостановлены. В это время года штукатурку на здание не кладут. «Понеже… от мокроты и мороза… строению делается трата».

В Центральном государственном военно-историческом архиве хранится огромный рисованный план Санкт-Петербурга, исполненный в 1738 году. Указаны участки всех строений. А сбоку и внизу – легенды: перечни номеров и фамилии владельцев. На углу 5-й линии и набережной Большой Невы показано строение под № 38. Принадлежит оно полковнице Трезини. Место почетное. На участке № 36 стоит дом князя Долгорукова. Под № 37 значится Морская аптека. Далее за домом полковницы в сторону устья Невы 39-й участок отдан барону Черкасскому, а на 41-м поставил свои хоромы князь Алексей Голицын. Значит, архитектор поселился в теперешнем доме 21 по Университетской набережной? Так считали почти два столетия, и никто не подвергал это сомнению.

Но вот в газете «Санкт-Петербургские ведомости» от 4 июня 1733 года, то есть еще при жизни архитектора, напечатано очень примечательное сообщение о продаже двора генерала Бона «во 2 линее близ господина полковника Трезина». Двор приобрела Академия наук для своих служителей. Там была «определена казенная квартира» и Михайле Ломоносову по возвращении его из Германии в 1741 году (ныне дом 43 по 2-й линии Васильевского острова). Получается, что полковник Трезини жил на 2-й линии ближе к Малой Неве, неподалеку от острога, который разместился на самом берегу реки? А как же дом на 5-й линии? Не могла же газета, публикуя объявление о продаже, так грубо ошибиться?

На плане 1738 года дом на 2-й линии помечен как владение «архитекта Осипа Трезина». Второй Трезини в Петербурге?

Осип – он же Карло Джузеппе Трезини – родился в 1697 году в селении Ла Коста в четверти часа езды от Астано. 14 марта 1719 года он обвенчался с Марией Трезини, второй дочерью Доминико. Видимо, в той же церкви, где венчался отец Марии с ее матерью Джованной ди Вейтис. Вероятно, очень скоро Карло Джузеппе вместе с молодой женой отправляется к тестю в далекий и таинственный Петербург. Джузеппе очень надеется на помощь родственника.

Документы свидетельствуют, что с 17 июня по 13 октября 1722 года Карло Джузеппе уже состоит при своем тесте «для надзирания при достройке бывшего князя Гагарина палат». Дальше провал. Неизвестность. Но в 1727 году Джузеппе Трезини уже числится архитектором при Коллегии иностранных дел. Скорее всего, не без помощи тестя, который строил здание этой Коллегии. Такое родство сулило определенные выгоды. Опытный Доминико мог вовремя подсказать, посоветовать, поддержать. И будущее подтвердило расчет Джузеппе при выборе жены и тестя.

Карло Джузеппе Трезини назовут владельцем участка только в 1738 году, через четыре года после смерти Доминико. А где же жила семья Трезини до этого?

Припомним записи о посещении в 1718 году дома Трезини государем Петром Алексеевичем: «Его Царское Величество… купно с Его Светлостью [А. Меншиковым] отъехал к скотному Его Светлости двору, где смотря места прибыл к архитектору Трезину…» В это время даже разговоров о покоях на 5-й линии не велось. Еще продолжали строить для архитектора «образцовый» дом на 12-й линии, позднее отданный Остерману. А вот участок на 2-й линии как раз находится неподалеку от скотных дворов светлейшего князя. И Петру Алексеевичу заглянуть к архитектору было по пути. Получается, что уже в 1718 году Доминико Трезини со всем семейством жил на Васильевском острове.

Уникальное место архивы. Их по праву можно называть хранилищем памяти народной. За толстыми стенами, за тяжелыми дверями хранят они многие сотни и сотни бумажных листов. Официальные донесения и личные письма, чертежи и сметы, случайные записки и подробные отчеты, свидетельства очевидцев и казенные справки. Для человека стороннего, непосвященного – никчемный бумажный хлам. Для специалиста-исследователя – неоценимые сокровища. В коробках, папках укрытые ветхими переплетами бумажные листы терпеливо ожидают своего часа. Но вот ложатся они на стол ученого в светлом и уютном читальном зале. И происходит чудо. Бумаги начинают говорить. Они торопятся, дополняют и перебивают друг друга. То случайное упоминание, то намек или косвенное свидетельство, а то и очень подробный рассказ. И перед исследователем постепенно вырисовывается отчетливая картина случайно или преднамеренно забытого события. Так палеонтологи по отдельной косточке восстанавливают облик чудовища, жившего миллионы лет назад. Пока существуют архивы, живет надежда, что со временем все тайны истории будут раскрыты.

Просматривая страницу за страницей распухшие канцелярские книги первой половины XVIII столетия, К. Малиновский обнаружил два важных для нас документа.

Первый написан через пять лет после смерти Доминико Трезини. «Сего 739 году майя 3 дня доношением архитектора Осипа Трезина представил, в прошлом 724 году бывший от фортификации полковник и архитект Андрей Трезин перевез 2 каморы с сенми… и поставил подле своего двора состоящем на Васильевском острове во 2 линии для делания чертежей и моделям казенным работам… А справкой из Комиссии о Санктпетербургском строении показано… на Васильевском острову в 2 линии при дворе полковницы Марии Трезиной казенные покои…»

Сколько любопытных подробностей! Значит, Доминико Трезини действительно проживал на 2-й линии. А после его смерти дом числился за вдовой. Осип Трезини с женой Марией, скорее всего, поселился у тестя сразу же по приезде в Петербург. Видимо, к 1738 году, к моменту составления подробного плана города, он был единственным работающим мужчиной в семье. Потому и усадьбу записали на его имя.

Дом на 5-й линии, построенный по указу царя, тоже числился за Доминико. Но, видимо, он там никогда не жил. Тому есть доказательства. Все свои архитекторские работы – подготовку чертежей, моделей, занятия с учениками – Доминико проводил в двух специально поставленных во дворе покоях. Эти «каморы» с 1724 года так и стояли на 2-й линии, и никто их на берег Большой Невы во двор дома № 38 не перевозил.

Второй документ не менее интересен:

«В прошлом 1750 году в Январе месяце по прибытии моем, в силу Высочайшего Ея Императорского Величества… указа, ко присутствию в Святейшем Правительствующем Синоде из Москвы в Санктпетербург, для способнейшего моего с… находящимися при мне священнодуховными лицами и светскими служителями жительства, куплено мною… двор бывшего архитектора Трезини на Васильевском острову во второй линии с довольно пространным каменным и деревянным зданием…

июля 31 дня Платон,

Архиепископ Московский»

Видимо, к этому времени вдова Доминико Трезини умерла, а Осип решил продать участок тестя и переехать в дом поменьше, подешевле – не так уж много он зарабатывал.

Теперь мы знаем, что первый строитель Петербурга не захотел жить за Мойкой. Не стал дожидаться, когда Невская прешпектива станет местом для знатных людей. Не случайно там начали строить свои дома и Леблон, и первый русский живописец Иван Никитин. А позже на прешпективе поселились Михаил Земцов и Франческо Бартоломео Растрелли. Доминико Трезини избрал Васильевский остров.

В. О. Михневич, автор старинного путеводителя по Петербургу, сообщает, что первые линии Васильевского острова заселялись иностранцами и поэтому назывались Французской слободой. Как свидетельствуют документы, служивший в слободе пастор Бонавентура жил «в доме французского мастера Пино, да городового мастера Трезина для учения детей». Так мы узнаем еще одного соседа архитектора, с которым он поддерживал добрые отношения. Родители, чьи дети занимаются у одного наставника, как правило, меж собой дружат. Правда, в 1726 году, после смерти царя Петра, талантливый декоратор Никола Пино покинул Россию. Он вернулся в Париж, где прославился как один из создателей грациозного, прихотливого рокайльного орнамента.

Примечательно, что, хорошо зная русский язык и прожив в Петербурге многие годы, Трезини все же предпочел поселиться среди выходцев из Европы. Рядом с близкими ему по духу резчиками по дереву, декораторами, живописцами, строителями, основавшими Французскую слободу.

III

Новоиспеченные Петром князья и графы из российского дворянства не очень рвались к власти. Устав от бешеного темпа, заданного царем-реформатором, они наконец-то получили возможность в тишине и покое насладиться всеми благами обретенного богатства и положения. И охотно уступили деловые хлопоты и ежедневные монотонные служебные заботы иностранцам.

Кормило государственной власти исподволь забрал в свои руки сын пастора из Вестфалии Андрей Иванович (Генрих Иоганн Фридрих) Остерман. Посол Испании при петербургском дворе дюк Лирийский и Бервикский дал ему такую характеристику: «Он имел все нужные способности, чтобы быть хорошим министром… но был коварен в высочайшей степени, и религии в нем было мало, или, лучше, никакой; он был скуп, но не любил взяток. В величайшей степени обладал искусством притворяться…»

Генерал-губернатором Петербурга и всей Ингерманландии, главным директором всех российских крепостей, а затем и президентом Военной коллегии (должности, которые недавно занимал Меншиков) стал сын военного инженера из Ольденбурга Христофор Антонович (Бурхард Кристоф) Миних. После службы во Франции и при мелких немецких князьках он в 1721 году приехал в Россию и сразу же получил должность генерал-инженера. Тот же испанский посол сообщает о нем: «…самолюбив до чрезвычайности, весьма тщеславен, а честолюбие его выходило из пределов. Он был лжив, двоедушен, казался каждому другом, а на самом деле не был ничьим… Несносен в обращении со своими подчиненными».