Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

В результате главный вход вдруг очутился на углу Невского и Мойки. Тронный зал, замысленный в центре, сместился к западу. Сзади него еще вырос какой-то отросток на восемь или девять покоев. Личные покои перекочевали на угол Мойки и теперешнего Кирпичного переулка. Исчезли парадный и внутренние дворы. Не стало логичности и четкости. Дворец растворился в нагромождении случайных, разнохарактерных и разновеликих строений.

Глядя на сей архитектурный сумбур, зодчий утешал себя, что неуклюжий дом недолговечен, со временем он не оставит и следа в памяти людей, а судить о его, Растрелли, мастерстве будут по тому грандиозному каменному дворцу, что поднимется на берегу Невы, рядом с Адмиралтейством. Потомки станут оценивать эпоху по сохранившимся памятникам, в создание которых и он, Растрелли, внес свою лепту.

Из случайно уцелевших чертежей и отдельных распоряжений можно узнать, что высота Светлой галереи вдоль Невского была 5 сажен, то есть 10,65 метра. В ней висели двадцать «живописных картин в посеребренных рамах». Высота жилых покоев в корпусе вдоль Мойки равнялась 5,5 метра. Полы в Тронном зале, Светлой галерее, аудиенц-камере, опочивальне были «штучные, набранные дубом, орехом и кленом».

Еще сохранились воспоминания придворного ювелира Позье о маскарадах в деревянном Зимнем дворце: «Маскарады… были роскошны… по этому случаю раскрывались все парадные покои, ведущие в большую залу, представляющую двойной куб в сто футов. Вся столярная работа выкрашена зеленым цветом, а панели на обоях позолочены. С одной стороны находится 12 больших окон, соответствующих такому же числу зеркал из самых огромных, какия только можно иметь; потолок написан эмблематическими фигурами… Есть несколько комнат для танцев, для игры, и общий эффект самый роскошный и величественный».

Судя по Камер-фурьерским журналам, балы и маскарады происходили два раза в неделю. В такие вечера ко дворцу съезжались сотни карет, громыхали колеса по булыжной мостовой, прыгали на лошадях и кричали форейторы. Размахивали коптящими факелами верховые. И весь Невский становился сплошным огнем и громом.

Любуясь красочным зрелищем из окна своего кабинета, обер-архитектор императорского двора граф Франческо Бартоломео Растрелли с нетерпением ждет, когда у подъезда затанцуют серые в яблоках лошади. Сегодня он тоже едет на придворный маскарад.

III

Отъехавшая в Москву Елизавета Петровна жаждет срочно видеть своего обер-архитектора. Канцелярский чиновник не торопясь отправляет в Петербург повеление; «По указу Ея Императорского Величества обер-архитектору Растрелли велено быть сюда на время немедленно, которому дать подорожные на сколько подвод потребно будет и на те подводы выдать прогонные деньги от кабинетного расхода».

Проходит восемь дней. Обер-архитектор доносит: «Понеже… получал я из Кабинета Ея Императорского Величества именной указ, чтоб мне ехать в Москву и для оной моей поездки в Москву надлежит лошадей почтовых четыре да для поклажы инструментов и прочего лошадей тоже пару, которые уже наняты за шесть рублей, то того ради Кабинет Ея Императорского Величества прошу, чтоб повелено было для предписанной моей в Москву поездки почтовых и наемных вышеописанных лошадей для прогонов денег дать».

Еще через три дня обер-архитектора вызывают в Кабинет:

«Оные деньги на почтовые лошади осьмнадцать рублей 40 копеек да наемные шесть рублей, итого двадцать четыре рубля сорок копеек принял.

Де Растрелли».

Две недели гуляют бумаги по канцелярским столам. Четыре дня тратит архитектор на дорогу. 6 февраля 1753 года Франческо Бартоломео Растрелли прибыл в Москву. Он привез чертежи, «какие надлежит быть Ея Величества Зимнем доме перестройки».

Указ о перестройке Елизавета отдала еще 1 января этого года: «…каким образом в Зимнем доме, присовокупя бывшие Рагузинского и Ягузинского дома для приезда послов сделать… парадную лестницу к нынешнему антрею в большом зале…» Зимний дом в Петербурге, построенный еще для Анны Иоанновны, потом достраиваемый и переделываемый, представлял вид пестрый, грязный и недостойный своего назначения. А будущая парадная лестница для встречи иноземцев обязана быть нарядной и роскошной.

Растрелли ехал в Москву утверждать проект новой перестройки, а убедил императрицу в необходимости сооружения нового дворца. Вновь начиналась «работа Пенелопы, завтра ломали то, что сделано было сегодня…».

Люди по характерам различны. Одни всегда подчиняются обстоятельствам и случаю, а достигнув некоей цели, убеждают окружающих, что именно в этом видели свою задачу. Другие, наметив цель, стремятся к ней, преодолевают трудности, не чураясь сложностей. Растрелли принадлежал к последним. Замыслив создать величественные строения – памятники своему таланту, своему времени, он неуклонно двигался к цели. Когда нужно, умел ждать, Безропотно исполнял частые и не всегда разумные желания правительницы. Отвлекался на мелкие, случайные работы. Но всегда достигал своего, убедив императрицу, что это ее замысел, ее желание.

16 февраля 1753 года Елизавета Петровна отдает приказание разломать дома Рагузинского и Ягужинского, что на набережной, и разные малые строения со стороны Дворцового луга для возведения нового Зимнего дома. Начало положено.

Девяносто девять дней понадобилось обер-архитектору, чтобы разработать вариант этого дома с открытым парадным двором. В него войдут уже существующий дворец Анны Иоанновны и старый дом Апраксина. Но этот проект только первый шаг к достижению окончательной цели.

Попутно, исполняя пожелания императрицы, он готовит проект расширения головинского дворца в Лефортове, перестраивает Путевой дворец по дороге в Царское Село, следит за отделочными работами в самом Царском. И неизвестно когда, может ночами, рисует, чертит план еще одного, совсем нового Зимнего дворца. Титаническая работоспособность.

12 июля 1753 года Вилим Фермор, начальник Канцелярии от строений, наконец отправляет новый проект в Москву на высочайшее рассмотрение. Дворец и строения на Дворцовом лугу для создания пристойного окружения главному Дому государства. По этому плану площадь окружит галерея с широким разрывом против дворца. А в центре (на месте современной Александровской колонны) – конный памятник Петру I, исполненный Растрелли-старшим.

Решение напоминает творение великого Бернини – площадь перед собором Святого Петра в Риме с древнеегипетским обелиском в центре. Великое уважение может вызвать эта верность традициям и урокам, воспринятым в детстве. Но вместе с тем проект по сравнению с тогдашней архитектурой Франции – свидетельство некоей консервативности художественного мышления. Ровно за пять лет до этого лучшие архитекторы Франции участвовали в конкурсе на решение примерно такой же задачи – создание площади Людовика XV в Париже (теперь площадь Согласия). Зодчие представили немало совершенных проектов. Растрелли, скорее всего, знал о них, но оставил без внимания.

Отправленный в Москву проект – попытка создать не просто дворец или великолепный дом, а величественный городской ансамбль. Центр столицы. Растрели надеется, что рассматривать его чертежи и рисунки будет дочь мудрого Петра I. Запамятовал, что Елизавета всего-навсего первая помещица России, хозяйка неоглядных угодий. Строение дворца – факт для нее бытовой, привычный. Создание ансамбля – факт общественный и не совсем понятный. Ведь общество как таковое в России еще не народилось. Идеи прав и обязанностей человека, чести, свободы только витают в воздухе, но еще не объединяют людей. «Манифест о вольности дворянской» появится ровно через девять дет. Растрелли опередил время. Предвосхитил решения, которые воплотились лишь через два десятилетия – в годы правления Екатерины II.

…Проект обер-архитектора, возможно, был известен потомкам. В 1772 году зодчий И. Старов представил вариант обрамления Дворцовой площали полуциркульной колонадой по южной оконечности. А еще через полстолетия, в 20-е годы XIX века, Карл Росси на месте предполагавшихся галерей Растрелли возвел строгое и монументальное здание Генерального штаба, Министерств финансов и иностранных дел. Там, где Растрелли намечал широкий разрыв в галерее, массивные стены прорезала грандиозная арка, увенчанная триумфальной колесницей…

По убеждению императрицы, отвергнутый проект создания торжественной площади не должен мешать строению самого дома правительницы Русской земли. В сентябре 1753 года с южной, луговой стороны начали класть фундамент будущего дворца. Как обычно, все делается с поспешанием. И вдруг 22 января 1754 года распоряжение Фермора – работы приостановить: у обер-архитектора родился еще один очередной проект – снести все старые здания, увеличить площадь, а Зимний дом поставить на свободном месте, ближе к Канавке.

В феврале строение возобновилось. Императрица отвергла и это предложение зодчего. Напугали расходы. Обер-архтектору предписано вернуться к прежнему варианту с оставлением в неприкосновенности дома Апраксина и дворца Анны Иоанновны.

Обязать вовсе не означает заставить делать безотлагательно. Растрелли настойчив в своих устремлениях. Весной он рисует и чертит еще один, четвертый по счету вариант Зимнего дворца, используя для него только фундамент существующих строений. Терпение и труд обер-архитектора оказываются сильнее прихотей императрицы. 16 июля 1754 года Елизавета Петровна дает милостивое одобрение последнему варианту.

День исторический. От него ведет свое летосчисление существующий Зимний дворец.

Трудно сегодня сказать, кто более счастлив – императрица или Растрелли. Думается – обер-архитектор. Он достиг своей цели, несмотря на все препоны. Люди и время бессильны помешать рождению великих творений искусства и великих открытий.

Вновь тысячи людей начинают трудиться на Дворцовом лугу. Однако требуются деньги и строительные материалы. Много денег и много припасов. Растрелли теряет счет дням. Он срочно готовит смету. Наконец, в июле 1754 года следует именной указ Елизаветы Петровны Сенату:

«Понеже в Санкт-Петербурге наш Зимний Дворец не токмо для приему иностранных министров и отправления при Дворе в уреченные дни праздничных обедов, по великости нашего императорского достоинства, но и для умещения нам с потребными служительми и вещьми доволен быть не может, для чего вознамерились оный наш Зимний дворец с большим пространством в длине, ширине и вышине перестроить на которую постройку по смете потребно до 900 000 рублей, какой суммы, расположа оную на два года из наших соляных денег взять невозможно. Того для повелеваем нашему Сенату сыскать и нам представить из каких доходов такую сумму по 430 или 450 тысяч рублев в год взять к этому делу возможно, считая с начала сей 1754 и будущий 1755 годы, чтобы сие учинено было немедленно, дабы не упустить нынешнего зимнего пути для приготовления припасов к тому строению».

С деньгами в государстве плохо. Бесчисленные наряды императрицы, сооружение дворцов в Петергофе, Царском Селе и Москве истощили казну. Но деньги нужны. И Сенат находит. Правда, всего 859 555 рублей 81 копейку из прибыльных кабацких денег. Из тех самых полушек и копеек, что платит за белое крепкое вино трудовой люд.

Со строительным припасом для дворца проще. 9 марта 1755 года Сенат отдает распоряжение:

«Для заготовления камня на известь и на плиту в фундаменты и на обжиг кирпича и извести дров також и лесов… реки, впадающие в Волхов и Ладожский канал також и в Неву реку, Тосну, Мью и другие реки, по которым что можно достать, отдать в ведомство Канцелярии от строений на три года… А ежели самых больших лесов… не сыщется, то оные рубить по Волхову и по Мсте, по Свире и Сясе.

<…>

2. Добрых каменщиков, плотников, кузнецов, слесарей, столяров, к медным работам, мастеров литейных и чеканщиков, тещиков, золотарей по дереву, живописцев, квадраторов и штукатуров, гончаров какие где есть казенные… тех всех отдать по реестрам оной Канцелярии от строений… которые волныя из найму работали, тех чьи б они ни были, собрав нарядом… выслать отсюды где б они ни были, а особливо каменщики из Ярославля и Костромы: потребны…

3. Для работ при оном строении командировать три тысячи человек солдат из наполных полков… Обер-офицеров десять. Ундер-офицеров десять же…

В науку разным мастерам солдатских детей из гарнизонных школ обученных грамоте читать и писать и арифметике выбрать сто человек и отдать в оную Канцелярию строений».

Строение дворца становится государственным, общенародным делом. Десять лет спустя, вспоминая прошедшие годы, зодчий с благодарностью напишет:

«Штукатурка… несравненно лучше той, которая употребляется во Франции.

Что касается плотничьих работ, то они здесь превосходны…

Столярные работы выполняются в совершенстве…

Что касается лепщиков, то в этой стране имеются достаточно искусных…

По слесарному делу в этой стране бесконечное количество рабочих…»

Императрица убеждена, что все работы можно завершить в два года. Господа сенаторы судят разумнее – три года. Вероятно, только обер-архитектор реально представляет размах замысленного им творения – пять лет.

Тянутся по всем дорогам в Петербург тысячи российских мужиков. Кто сам, кто под надзором солдат и унтер-офицеров. Город уже заполнен ими. Немногим выпадает счастье найти нужное жилье в слободах на окраине. Большинство разбивает шалаши на Дворцовом лугу вплоть до Мойки и Невской першпективы. С приходом новых людей возрастают цены на рынке. Канцелярия от строений пытается наладить кормление. Под открытым небом разводят костры. В огромных котлах с утра ло позднего вечера кипит похдебка. Деньги за нее и хлеб вычитают из жалованья.

«При расчетах, за вычетом израсходованных на харчи денег получать не приходилось ничего, а нередко еще и за рабочими оставались кормовые передержки». Это цитата из статьи Нестора Кукольника «Сооружение Зимнего дворца», опубликованной в журнале «Северный вестник» за 1841 год.

Тянулись и тянулись в Петербург все новые и новые партии работных людей. Стройка, как ужасное чудище, требовала свежих сил. «Вскоре от перемены климата, недостатка в здоровой пище и от дурной одежды появились разнородные болезни… Затруднения возобновлялись, а иногда и в худшем виде от того, что в 1756 году многие каменьщики за неуплатой заработанных денег ходили по миру и даже, как тогда рассказывали, умирали с голода». Это рассказывает человек, написавший за семь лет до этих строк одну из самых верноподданических пьес – «Рука Всевышнего Отечество спасла»…

Растрелли пребывает в отчаянии. Даже специально созданная «Особая контора строения Ея Императорского Величества Зимнего дома» во главе с бригадиром Данненбергом не в состоянии навести порядок. Традиционные «сей минут» и «тотчас» доводят обер-архитектора до бешенства. Вдобавок ко всему началась нелегкая и продолжительная война с Пруссией. Деньги, еще только вчера поступавшие на строительство дворца, потекли на содержание армии.

Безалаберность и бесхозяйственность чиновников имеют катастрофические масштабы. Дважды, 15 и 26 января 1758 года, Сенат принимает необычные решения: снять со строительства Зимнего дворца и Смольного Новодевичьего монастыря кузнецов, ибо некому оковывать колеса для телег и пушек, отправляемых в армию. В который раз Россия не готова к войне.

Императрица гневается. Завершение дворца уже не ее личное дело, а престиж государства. Роскошь дворца – свидетельство мощи России, ее причастности к европейским делам. С плохо скрываемым раздражением шлет она послание Сенату:

«Строение того каменного дворца строитца для одной славы Всероссийской империи и по обстоятельству – для оного следует Правительствующему Сенату во всех случаях неотменно стараться, чтоб оное безостановочно приведено было ко окончанию».

Даже самый страшный гнев хозяйки не в состоянии наполнить опустошенную казну. И Сенат в конце концов вынужден совсем прекратить отпуск средств на строительство Зимнего дворца. Не получая жалованья, мужики бросают работу. «Положение работников… в 1759 году представляло поистине печальную картину. Беспорядки продолжались во все время построения и начали уменьшаться тогда только, когда прекратились некоторые главнейшие работы и несколько тысяч народа разбрелись восвояси» – рассказ верноподданного Кукольника. Можно представить себе весь ужас подлинной картины.

Осень 1759 года. Пять лет со дня начала работ. Здание дворца подвели наконец под крышу. Началась наружная отделка. Ю. М. Денисов подметил любопытную особенность: эскизы простых украшений готовили помощники обер-архитектора – П. Патон, Р. Аш и другие. Эскизы наиболее сложных – сам Ф.-Б. Растрелли. Что это? Нехватка времени? А может, это возрастная усталость или недомогание? Кукольник, который, возможно, пользовался чьими-то воспоминаниями или рассказами, сообщает. «Труды и огорчения от остановок были причиной довольно продолжительной болезни Растрелли в ноябре 1760 года; больной, он не переставал действовать; предписания и рапорты подписывал за него его помощник Фельтен».

Именно в конце 1760 года обер-архитектора настигают неудачи. Прекращают начатое два года назад строительство Гостиного двора. Он замыслен как огромная, трапециевидная в плане, двухэтажная галерея, способная своим декором соперничать с любым дворцом. Скорее, это пристанище для мудрецов и философов, где можно, укрывшись от непогоды, в такт размеренной прогулке, размышлять о сущности бытия, но вовсе не торжище, не скопище купеческих лавок. И все же императрица проект утвердила. Указ 28 марта 1758 года предписал: «…купечеству каменный гостиный двор строить по плану и показанию обер-архитектора графа де Растрелли».

Строительство началось. Правда, не хватало рабочих рук. Все способные были заняты на подмостях Зимнего и Смольного монастыря. Впрочем, обер-архитектора все это не волновало. Он твердо знал: как только завершится строение дворца, опытные каменщики перейдут сюда, на Невский.

Однако осенью 1760 года возведение Гостиного двора совсем приостановилось. Поползли по городу раздуваемые слухи. Мол, не надобно купцам такое роскошество. Им бы нечто попроще да подешевле. По старой поговорке: на грош – пятаков. А ежели такое простое строение окажется не очень прочным, то и ремонт сделать можно. Только до того ремонта еще дожить надо. Посему выгоднее первый взнос сделать скромнее, экономнее.

Неприятие купцами проекта обер-архитектора и связанные с этим треволнения обострили болезнь Растрелли. Вдобавок ко всему поклонник новой французской моды И. И. Шувалов добился, что 25 мая 1761 года последовал указ: строить Гостиный двор «таким манером, как на сочиненном архитектором Деламотом плане назначено». Сигнал к завершению карьеры обер-архитектора!

Франческо Бартоломео Растрелли не мог представить, не желал помыслить, что может наступить время, когда моду и вкусы в России станет определять не императрица единолично, а общество с его интересами и притязаниями. За многочисленными делами проглядел, как постепенно формировать общественное мнение стали новые люди. Из числа тех, кто многие годы провел за границей, особенно во Франции; кто, прочитав только что вышедшие первые тома «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел…», увлекся идеями Дидро и Д’Аламбера. Составляя круг приближенных великой княгини Екатерины Алексеевны, будущей императрицы Екатерины II, эти люди с усмешкой и осуждением взирали на грубые нравы и вкусы, царившие при дворе Елизаветы.

Не случайно первый российский историк искусства князь Дмитрий Алексеевич Голицын несколькими годами позже напишет о стиле барокко: «Барок. Странное, что не по правилам пропорции, а по самолюбию сочинено. Вкус барок значит невысокий, не хороший вкус». А может, история с Гостиным двором приключилась еще и потому, что разгневалась императрица на своего обер-архитектора за промедление со строительством дворца? Государыня не желала знать, что в казне нет денег. Новый дворец нужен был срочно. Посему и приказ последовал категоричный закончить Зимний дворец в 1761 году.

Растрелли нервничал. Писал рапорты, донесения. Ругался. Требовал денег. Все бесполезно. Предстояло еще окончить штукатурные работы, настелить полы в трех этажах, установить изразцовые печи, изготовить и навесить 358 дверей (каждая стоимостью по 300 рублей) и 869 застекленных оконных рам (по 112 рублей за каждую). Надо было завершить квадраторные работы (художественная резьба по гипсу), обить стены панелями и натянуть штофные обои.

Все, вместе взятое, превышало человеческие возможности. Превышало это и разумение императрицы.

Летом и осенью 1761 года она была особенно раздражительна и нетерпелива. Лишь беспокойство о собственном будущем заставляло обер-архитектора с почтительной улыбкой выслушивать несправедливые упреки и выговоры. Склоняясь в церемониальном поклоне, Растрелли заверял, убеждал, обещал…

Еще с весны ощущая недомогание, Елизавета Петровна твердила о своем желании поселиться в новом дворце. Но 12 декабря начались у нее жестокие рвоты, а 25-го в четвертом часу пополудни она скончалась в деревянном Зимнем доме на Невском. Дворец так и не принял своей хозяйки…

Новый владелец – император Петр III приказал по-военному: отделать к Пасхе, то есть к 6 апреля 1762 года, личные покои – около ста комнат, театр, церковь и галерею.

Свидетельствует современник, Андрей Тимофеевич Болотов:

«Спешили денно и нощно его окончить и все оставшее доделать. Во все последние дни перед праздником кипели в оном целые тысячи народа, и как оставался наконец один луг перед дворцом неочищенным и так загроможденным, что не могло быть ко дворцу и приезду, но не знали, что с ним делать и как успеть очистить его в столь короткое, оставшееся уже до праздника время.

Луг сей был превеликий и обширный, лежавший перед дворцом и Адмиралтейством и простиравшийся поперек почти до самой Мойки, а вдоль от Миллиопной до Исаакиевской площади. Все сие обширное место… загромощено было сплошь премножеством хибарок, избушек, шалашей и сарайчиков, в которых жили все те мастеровые, которые строили Зимний дворец, и где заготовляемы и обрабатываемы были материалы. Кроме сего во многих местах лежали целые горы и бугры щеп, мусора, половинок кирпича, щебня, камня и прочего всякого вздора.

Как к очищению всего такого дрязга потребно было очень много и времени и кошта, а особливо, если производить оное, по обыкновению, наемными людьми, и успеть тем никак было не можно, то доложено было о том государю… Генерал мой надоумил его и доложил: не пожертвовать ли всем сим дрязгам всем петербургским жителям, и не угодно ли будет ему повелеть через полицию свою публиковать, чтоб всякий, кто только хочет, шел и брал себе безданно, беспошлинно все, что тут есть: доски, обрубки, щепы, каменья, кирпичья и все прочее… Вмиг тогда рассеиваются полицейские по всему Петербургу, бегают по всем дворам и повещают, чтоб шли на площадь перед дворцом, очищали бы оную и брали б себе, что хотели…

Весь Петербург власно как взбеленился в один миг от того. Со всех сторон и изо всех улиц бежали и ехали целые тысячи народа. Всякий спешил и желал захватить что-нибудь получше, бежал без ума, без памяти и, добежав, кромсал, рвал и тащил, что ни попадалось ему прежде всего в руки… Шум, крик, вопль, всеобщая радость и восклицания наполняли тогда весь воздух… Сам государь не мог довольно нахохотаться, смотря на оное… И что же? Не успело истинно пройтить несколько часов, как от всего несметного множества хижин, лачужек, хибарок и шалашей не осталось ни одного бревна, ни одного обрубочка, ни единой дощечки а к вечеру как не бывало и всех щеп, мусора и другого дрязга, и не осталось ни единого камешка и половинки кирпичной…

Не успели помянутую площадь очистить, как государь и переехал в Зимний дворец».

Как это ни удивительно, но именно пьяница, необразованный самодур, признающий только фрунтовую науку, Петр III оказался первым и единственным государем, пожелавшим по достоинству наградить архигектора за его труды.

Долго не мог он прийти к решению: как и чем наградить? Даже посоветовался с Якобом Штелиным: «Я должен подарить что-нибудь Растрелли, но деньги мне самому нужны. Я знаю, что сделаю, и это будет для него приятнее денег. Я дам ему свой голштинский орден, он не беден и с амбицией и примет это за особую милость, и я разделаюсь с ним честно, не тратя денег».

Через сорок шесть лет после приезда в Россию и через двадцать шесть лет после официального вступления в государственную службу Франческо Бартоломео Растрелли получил первую государственную награду. Император пожаловал его званием генерал-майора и орденом Святой Анны. А наградив, оставил при себе на ужин.

«Когда граф с орденом возвратился домой, жена его, заплакав от радости, едва не лишилась чувств».

Не знала, не могла знать, что вместе с радостью орден принесет в дом немалые горести. Светло-красная, с тонкой желтой каймой орденская лента приблизила архитектора к лицам, окружавшим нового императора, и навсегда отгородила от тех, кто в скором времени начнет законодательствовать при дворе следующей русской императрицы – Екатерины II.

IV

Дворец поражал размерами и великолепием. Изумлял внешним видом. «Не успел я, приблизившись к Петербургу, усмотреть впервые золотые спицы высоких его башен, колоколен, также видимый издалека и превозвышающийся все кровли верхний этаж, установленный множеством статуй нового дворца Зимнего… и коего я никогда еще не видывал, как вид всего того так для меня был поразителен, что вострепетало сердце мое, волновалась вся во мне кровь и в голове моей возобновясь помышления обо всем вышеупомянутом, в такое движение привели всю душу мою, что я, вздохнув сам в себе, мысленно возопил:

О град! град пышный и великолепный!.. Паки вижу я тебя! Паки наслаждаюсь зрением на красоты твои!..»

Окрашенный «песчаною краскою с самой тонкой прожелтью, а орнаменты белой известью», дворец светился на фоне северного неба и северной реки. Вознесшись над двухэтажными домами и земляными валами Адмиралтейства, стал праздничным, золотым центром города.

Вокруг крестообразного в плане двора поднялись четыре мощных куба, соединенные широкими галереями. У каждого куба свое предназначение. В северо-западном, том, что смотрит на Неву и Адмиралтейство, – тронный зал. В северо-восточном – парадная лестница. В юго-западном – театр, а в юго-восточном, что глядит на Миллионную улицу и Дворцовый луг, – церковь. В галереях – аванзалы, жилые покои, столовые, кабинеты. Многочисленные ступенчатые углы (двадцать девять – стороны которых выступают вперед, и столько же «внутренних») на наружных фасадах многообъемного дворца порождают ощущение могучей силы, как бы распирающей каменную громаду изнутри. Чтобы сдержать этот напор, Растрелли стянул дворец тремя массивными каменными «поясами». Самый главный – верхний. Мощный, выступающий вперед карниз. Ему вторит средний, отделяющий первый этаж с хозяйственными помещениями от второго – парадного. Третий – цоколь дворца из пудожского камня. Безжалостное время «съело» высоту дома, и сегодня на поверхности мы видим только верхнюю часть каменного основания.

Такие же каменные пояса легли на здание и со стороны двора. Возвысив дворец над городом, Растрелли постарался подчеркнуть эту его неудержимую устремленность ввысь. Почти четыре сотни трехчетвертных колонн, поставленных друг на друга в два яруса, создают желанное впечатление. Оно еще усиливается скульптурами и вазами на постаментах, как бы завершающими колонны, и подчеркивается нарастающими объемами надоконных украшений от первого к третьему этажу.

Архитектор разработал шестнадцать видов скульптурных украшений оконных проемов. Но рельефы даже одного вида не повторяют друг друга. Каждый из них создавался прямо на месте и какой-то мелкой деталью всегда отличался от собратьев. Чередуя эти рельефы в зависимости от местонахождения и размера окон, располагая их в определенном ритме, архитектор добивается впечатления увлекательного многообразия наружного лепного убранства.

Над окнами первого этажа рельефы лишь слегка выступают вперед. Парадные окна второго этажа увенчаны головами воинов, античных богинь и амуров, играющих с оружием. Украшения над небольшими, почти квадратными, окнами третьего этажа столь объемны, что, кажется, готовы начать самостоятельное существование, подобно скульптурам, венчающим балюстраду.

Почти девяносто высеченных из серо-желтого пудожского камня античных богов и богинь, четыре с лишним десятка гигантских ваз с расцветающими букетами и столько же герм с мужскими и женскими головами поднялись над городом и замерли вдоль края дворцовой крыши. Их обязанность – возвещать далеко окрест о богатстве, изобилии и воинской славе России…

К сожалению, ветры, дожди и морозы не пощадили творения российских каменотесов. В XIX веке каменная скульптура, созданная по рисункам и под наблюдением зодчего, уступила место фигурам и вазам из вальцованной меди. Многое изменилось во дворце со времен Ф. Б. Растрелли. Сначала многочисленные внутренние перестройки, затем страшный пожар 1837 года уничтожили бо́льшую часть убранства интерьеров. В неприкосновенности, правда относительной, остались только архитектурные решения фасадов.

Именно в Зимнем и, пожалуй, только здесь стареющий обер-архитектор замыслил связать каждую сторону своего последнего грандиозного творения с прилегающей к нему частью города. Не просто здание, поражающее величавой торжественностью, возводил он, а символический центр столицы великой империи. Всем своим объемом, масштабом, протяженностью дворец свидетельствует о тонком понимании зодчим окружающего городского комплекса. К дворцу, как некоему центру, стягиваются тонкие нити возможных проекций окрест лежащих важнейших строений. А последовавшее затем запрещение строить жилые дома выше Зимнего на многие десятилетия вперед определило архитектонику Петербурга.

Гордо взирает дворец на четыре стороны света. И у каждой – свой образ.

Западный фасад обращен к вечно гудящему Адмиралтейству, где созидается морская мощь державы. Эта сторона не парадная. Пользуются ей по служебной надобности. Потому в своем убранстве она строже и проще остальных. Выступающие вперед боковые ризалиты, скромный подъезд в центре, выделенный колоннами и небольшим фронтоном, и окна среднего размера. Разве что чуть выделяется правый ризалит, тот, что ближе к Неве. Там, внутри, тронный зал. И окна у него самые большие.

Западный фасад повторяет в плане очертания дворца Анны Иоанновны. По сей день в подвальном помещении можно увидеть уходящий в стену отрезок белокаменной лестницы 1735 года.