Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Наконец 12 декабря в Петербурге становится известно: переприсяга Николаю Павловичу назначена на 14-е. В субботу будущий российский император пишет начальнику Главного штаба И. Дибичу: «Послезавтра, поутру, я или государь, или – без дыхания…»

Утром в понедельник 14 декабря гулом толпы и четким ритмом солдатских сапог заявила о себе Сенатская площадь. Вздрогнул Петербург будто от подземного толчка, и покачнулась на несколько часов пирамида императорской власти. Горстка отважных дворян и три тысячи солдат попытались изменить течение российской истории.

У Гром-камня – подножия «Медного всадника» – пролегла граница эпох. Только к исходу этого дня грянул на площади гром пушечный.

Картечь секла по солдатскому каре вокруг памятника Петру, по самому памятнику основателю города. В тот день на заснеженную площадь, на невский лед полилась кровь…

Через несколько дней поползли по Петербургу слухи о числе убитых. Называли тысячу человек только мирных обывателей. Для города, где 425 тысяч жителей, эта цифра страшна и огромна. Но, как выяснили потом историки, она не соответствует истине. Погибло намного меньше. Однако само появление подобного слуха свидетельствует о потрясении умов и воображения.

Пушечный гром, прозвучавший на Сенатской площади, прокатился по всей России и через многие десятилетия отозвался грозным эхом для императорской фамилии.

Тревожный декабрьский день Карл Иванович Росси провел, скорее всего, дома. Продолжал усердно трудиться над чертежами и рисунками. Сохранилось двадцать три листа эскизов и проектов для «Печальной комиссии». Пять из них датированы самим архитектором. На одном – «3 декабря 1825» – видимо, начало работы. На другом – «21 декабря 1825» – возможно, день окончания всех чертежей. И вдруг на проекте траурного убранства зала в Зимнем дворце и на двух чертежах катафалка даты. «15 декабря 1825». Что это – случайность или намеренная запись? Ведь именно 15 декабря в «Прибавлениях к Санкт-Петербургским ведомостям» было опубликовано лживое правительственное сообщение: «Вчерашний день будет без сомнений эпохой в истории России… Но провидению было угодно сей столь вожделенный день ознаменовать и печальным происшествием, которое внезапно, но лишь на несколько часов возмутило спокойствие в некоторых частях города… Начальствовали семь или восемь обер-офицеров, к коим присоединились несколько человек гнусного вида во фраках. Небольшие толпы черни окружали их и кричали “ура!”… Пробыв четыре часа на площади, в большую часть сего времени открытой, не нашли себе других пособников, кроме немногих пьяных солдат и немногих же людей из черни, также пьяных».

Это известие правительственное. Для российской провинции, где всегда свято верят печатному слову. Петербург знает истину другую. Всю ночь с 14 на 15-е полиция убирает трупы, засыпает кровавые пятна чистым снегом. Вокруг дворца – пикеты, кордонные цепи, пушки, нацеленные на ближайшие улицы. Ко дворцу все время подъезжают сани. Как в полицейский участок, свозят сюда арестованных дворян. Город затаился в тревожном ожидании.

Узнать подробности события для Карла Ивановича труда не составляет. О случившемся говорят в каждом доме. Многое могут поведать и помощники архитектора, и знакомые подрядчики, нанимающие работных людей для строений на Дворцовой и Исаакиевской площадях. Но главным и, пожалуй, самым осведомленным источником должен быть Григории Иванович Вилламов.

Секретарь вдовствующей императрицы знает очень много. А сейчас волею случая он в самой гуще событий. Его сын Артемий служил подпоручиком в лейб-гвардии конной артиллерии. В день 14 декабря вместе с прапорщиком Андреем Малиновским, младшим братом лицейского друга Пушкина, и прапорщиком Иваном Коновницыным он пытался возмутить солдат-артиллеристов и вывести их на Сенатскую площадь. Однако не хватило молодым людям настойчивости и решительности. Старшие офицеры обезоружили смутьянов и посадили их под арест. Теперь Артемий Вилламов вместе с единомышленниками находится в Петропавловской крепости.

Григория Вилламова и Карла Росси связывает старое знакомство, а может, и дружба. Ведь все пожелания Марии Федоровны о новых постройках или переделках в Павловске, Гатчине, на Елагином острове, в Зимнем дворце поступают к архитектору через секретаря. Он же следит за расходами и сроками исполнения работ. Теперь, растерянный и подавленный, Григорий Иванович мог, вероятно, искать сочувствия и утешения у старого приятеля. Наверное, старался всячески обелить заблудшего сына, так и не попавшего на площадь. Мог даже для сравнения поведать историю о «гнусного вида» штатском во фраке – Вильгельме Кюхельбекере, сыне покойного управляющего Павловском. Именно этот Вильгельм вместе с другими бунтовщиками бегал по Сенатской, размахивая палашом и пистолетом, и, представьте себе, даже целился в великого князя Михаила Павловича…

Заметим, что Марии Федоровне все же удалось спасти сына своего любимого секретаря. Николай Павлович в конце концов повелел освободить молодых артиллерийских офицеров, вычеркнул их из списка заговорщиков и даже начертал резолюцию: «Не желаю знать имен сих шалунов».

Знание подробностей события вовсе не означает понимания его цели и сути. Слишком далеко отстоит Карл Росси от политической жизни государства. И все же события, подобные 14 декабря, не проходят бесследно для порядочного человека. Навсегда оставляют в памяти и на сердце какой-то след, какую-то отметинку.

Хочется верить, что в часы раздумий вспоминал архитектор свои молодые годы, поездку во Францию, иные мечты и идеалы. И рождалась тогда надежда, что новая власть опомнится, сумеет понять устремления молодых бунтовщиков, примет разумные решения и придут новые, более счастливые времена. Но чем больше дней проходило, тем несбыточней представлялись эти мечты. И оставалось лишь одно утешение: осознание себя Артистом – человеком, отличным от простых смертных часами творческого озарения, мгновениями божественных откровений. Это возвышало над всем земным и суетным, освобождало для высокого искусства, которое переживет правителей и века…

Архитектор и царь

I

«1826, Январь 1. Сегодня я проснулся в скверном расположении духа. Ужасы прошедших дней давили меня, как черная туча. Будущее представляется мне в самом мрачном виде». Это – из дневника А. Никитенко, литературного критика, публициста, сорок лет прослужившего по цензурному ведомству. Для людей просвещенных и думающих время распалось на «до событий» и «после». Карл Росси должен был быть в их числе.

Петербург живет известиями и слухами о первых решениях нового государя. Уволены Аракчеев, Магницкий, Рунич – одиозные фигуры прошлого царствования… Создана Комиссия по изданию законов Российской империи… С одобрением принята записка М. Сперанского о запрете продавать крепостных без земли… Может, все это – свидетельство грядущих перемен к лучшему? Но следствие над восставшими в декабре продолжается, и царь лично руководит им.

Николай Павлович – третий император, которому будет служить архитектор. Первый его жаловал и вывел в люди. Второй – не любил, но признавал талант и поощрял за работу. Каково-то придется при третьем?

Неожиданно Карла Ивановича приглашают в Собственную Его Императорского Величества канцелярию. Первое повеление нового монарха: срочно подготовить проект устройства в Зимнем дворце Военной галереи.

Идея не нова. Замысел принадлежит еще Александру I. Осенью 1818 года на конгрессе Священного союза в Ахене он узнал, что англичане создали в Виндзорском замке «Зал памяти Ватерлоо» с портретами победителей Наполеона – военачальников и дипломатов. Для Александра – удар по самолюбию. Англичане выиграли только одну битву. Он – всю войну и вступил в Париж. У англичан есть мемориал, у него – нет. Так рождается идея создать памятную галерею портретов в Зимнем дворце. Английский художник Джордж Доу приглашен в Россию. Главному штабу поручено составить список лиц, чьи портреты следует написать для будущей галереи.

Повеление отдано, работа началась. Для Доу выделяют помещение в Зимнем дворце. В помощь ему приданы два молодых художника – Александр Поляков и Василий Голике. Предстоит написать более 300 портретов. Европа восхищена грандиозным замыслом русского царя, но сам император уже утратил интерес к галерее…

Александр не любил вспоминать войну – время его постыдной слабости. Даже торжество победителя, вступившего в Париж, не могло заглушить печальных раздумий о лете и осени 1812 года, когда со всех сторон, даже в родной семье, звучали обидные критические голоса, когда возникла реальная угроза смещения его с престола. А. Михайловский-Данилевский, флигель-адъютант царя, позже запишет в дневнике: «Император не посетил ни одного классического места войны 1812 года: Бородина, Тарутина, Малого Ярославца и других, хотя из Вены ездил на Ваграмские и Аспернские поля, а из Брюсселя – в Ватерлоо. Достойно примечания, что государь не любит воспоминать об Отечественной войне и говорить о ней».

Идут годы. Александр время от времени просматривает перечень портретируемых и вносит исправления. Внимательно изучает и выправляет список всесильный Аракчеев. Уже в середине столетия военный историк А. Висковатов перечислит 79 фамилий, чьи портреты не включены в перечень, но имеют неоспоримое право быть выставлены в галерее. Доу, не торопясь, пишет портреты героев, уделяя основное время изображениям членов императорской семьи и высших сановников. Место будущей галереи еще не определено. Никто об этом не думает, никто не спешит.

И вдруг через месяц-полтора после смерти старшего брата новый император решает срочно открыть галерею. Заметим, что сам Николай в войне не участвовал. Ему – юному великому князю – разрешено было прибыть в действующую армию, когда русские войска уже приближались к Парижу. Но он опоздал и приехал, когда столица Франции была взята. Для Николая Павловича будущая галерея не просто память о великой войне, а важное государственное действо. Она должна стать символом могущества императорской власти и верности русского народа царю. Этот истинный смысл решений Николая раскроет Фаддей Булгарин в год празднования двадцатипятилетия изгнания французов из России. «Земные спасители России суть: император Александр Благословенный и верный ему народ русский (курсив мой. – Ю. О.). Кутузов и Барклай-де-Толли велики величием царя и русского народа; они первые сыны России, знаменитые полководцы, но не спасители России! Россия спасла сама себя упованием на Бога, верностью и доверенностью к своему царю…»

Итак, Росси обязан подготовить помещение для будущей галереи. Для этого предстоит перестроить рядом с Большой дворцовой церковью несколько маленьких кабинетов между Белым залом и Большим тронным (будущим Георгиевским). И в этом случае символически сближаются самодержавие и православие.

Работа над проектом Военной галереи совпала с утомительными днями похорон Александра I. Гроб привезен в Петербург 6 марта. Хоронят по церемониалу, установленному еще Петром I и заимствованному им в Германии. За гробом шествуют в широких черных плащах и в черных шляпах с большими полями новый император, члены императорской семьи, иностранные послы, сановники, чиновники министерств и ведомств. Карл Росси участвует в этой процессии. 13 марта новая траурная процессия отправляется из Казанского собора в Петропавловскую крепость. Сильная вьюга мешает движению. Придерживая шляпы и треуголки, шествие медленно продвигается по Невскому, по новой Садовой улице, проложенной недавно Росси, через Царицын луг и Неву. Наконец, в два часа пополудни пушечный салют извещает, что все кончено. Но семь дней, которые отданы прощанию с покойным, потребовали от архитектора немалого напряжения. Ведь он отвечал за все траурное убранство колесниц, зала во дворце и соборов.

Не успели утихнуть пересуды, рожденные смертью и похоронами Александра I, как 4 мая в Белёве, по дороге из Таганрога в Петербург, умерла болезненная императрица Елизавета Алексеевна – вдова почившего монарха. И на плечи зодчего свалились новые печальные хлопоты. Императрицу похоронили рядом с мужем 21 июня. И только через четыре месяца последует высочайшее повеление: «За труды в Печальной Комиссии, учрежденной по случаю кончины блаженныя памяти государя императора Александра I и императрицы Елизаветы Алексеевны всемилостивейше наградить коллежского советника, архитектора господина Росси подарком в 2000 рублей».

Вынужденных отвлечений зодчего новый император признавать не желает. Проект Военной галереи нужен как можно быстрей. Наконец чертежи готовы и представлены на высочайшее рассмотрение. Они сохранились до наших дней с резолюцией: «Высочайше утверждено 12 маия 1826 года. Князь Александр Голицын». Тот самый Голицын, министр духовных дел и народного просвещения, который пользовался полным доверием Александра и не утратил его у Николая.

В северо-восточной части дворца, той, что смотрит на Малый Эрмитаж, выбрали анфиладу из шести комнат. Сломали меж ними стены, заложили окна вдоль одной стороны, и получился не очень широкий зал длиной свыше пятидесяти метров. Чтобы скрыть такую протяженность, архитектор разделил его двумя парами небольших портиков с колоннами коринфского ордера. А между портиками перекинул мощные арки. Членение зала подчеркивают и три застекленных фонаря, пропускающих рассеянный дневной свет, и три люстры в виде гигантских лавровых венков.

Цилиндрический свод потолка Росси отделил от стен резко выступающим карнизом. Он как бы уменьшает высоту зала, делает его соразмерным человеку и подчеркивает особую значимость стен, на которых будут развешаны в пять рядов портреты одинаковой величины.

Доступ в галерею откроют три двери. Две из них ведут в Белый зал (теперь Гербовый) и в Большой Тронный (теперь Георгиевский). Третья дверь в южной торцовой стене. Прямо против нее должен висеть портрет Александра I. Слева от него – портрет австрийского императора Франца I. Справа – прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Такие же большие портреты Кутузова и Барклая-де-Толли будут расположены по обеим сторонам двери, открытой в Тронный зал. На противоположной стене – портреты Константина Павловича и английского полководца герцога Веллингтона – победителя в битве при Ватерлоо. Желтый искусственный мрамор колонн, теплый красный свет фона, золото строгих рам и нарядных светильников создадут атмосферу величавой торжественности. Зодчий как бы подчеркивает особую историческую значимость созданного им памятника…

Пока ломают стены между старыми кабинетами и готовят помещение для будущей галереи, архитектор рисует чертежи и планы переделок в прилегающих помещениях. Все время Карл Росси живет в каком-то невероятном темпе: надо внимательно наблюдать за строительством зданий Главного штаба и Министерства иностранных дел; надо следить за работами в галерее: надо готовить рисунки переделок в других помещениях; надо перестраивать по велению императора Грот, что в Летнем саду, в Кофейный домик; надо продумать траурное убранство к похоронам Елизаветы Алексеевны… Нельзя отказать министру двора князю П. Волконскому, который просил сделать проект библиотеки для его имения в Суханове под Москвой. Надо… Надо… Надо… И всё следует исполнить в срок, надежно и… не слишком дорого. Вот почему для каждого строения зодчий составляет точные сметы, а потом сам заключает подряды, проверяет подаваемые счета и ведет строгий учет. Честность его, наверное, скоро войдет в поговорку. Он единственный, кому государственные казначеи выдают без всякого страха любые суммы. Знают, что если даже рубль останется, то и его Росси сдаст обратно. Ему доверяют, и никому в голову не придет наслать дотошную ревизию, как поступили, например, с Огюстом Монферраном. Впрочем, такая метода расчета, такой напряженный темп доставляют зодчему особое удовлетворение. Темп будоражит, подгоняет, рождает неповторимое чувство творческого нетерпения, которое сулит обычно удачу…

11 июня император утверждает проект перестройки зала перед галереей. Ровно через месяц он подпишет жестокий приговор декабристам…

За неделю до страшного события, когда вся Россия «исполнилась ужаса и печали», зодчий, как обычно, подаст бумагу о получении потребных средств:

«В Кабинет Его Императорского Величества.

Вследствие высочайшего повеления, объявленного мне г. действительным тайным советником, князем Голицыным, в отношении от 12 минувшего июня, что отчисленные в распоряжение мое из сумм Гоф-интендантской конторы на устройство Военной галереи в Зимнем дворце 100 тысяч рублей и на перестройку в Летнем саду Грота в Кофейный домик 23 671 рубль 80 коп., итого 123 671 рубль 80 коп., отпущены будут под расписку казначея для производства денежных выдач по моим назначениям. О чем имею честь довести до сведения… прося покорнейше, дабы по приеме помянутой суммы, дозволено было хранить оную в кладовой Кабинета. Июля 6 дня 1826, Архитектор, коллежский советник К. Росси».

Деньги выданы на устройство Военной галереи. Императору нужен сейчас сам факт ее открытия. Для Николая это акт государственного значения, и он торопит зодчего. А что касается перестройки залов вокруг, то с этим можно – пока – подождать…

Наконец 25 декабря, в четырнадцатую годовщину изгнания французов из России, галерея объявлена открытой. На стенах всего 236 (только многие годы спустя их станет 332) портретов. Остальные рамы пока затянуты зеленым репсом, и лишь таблички оповещают, чьи изображения будут здесь помещены. Портрет Александра во весь рост заменят позже другим – конным. Но все эти «неисправности» не могут омрачить радостного настроения государя. Цель достигнута: прославлено величие императорской власти, подчеркнуты «верность и доверенность» армии к царю. Историк отмечает, что живописец Доу был в свите императора на этом торжестве и чувствовал себя «героем дня». Наверняка присутствовал и Карл Росси. Но, судя по воспоминаниям современников, весь запас государевых любезностей и поздравлений излился только на живописца.

Возможно, это и огорчило зодчего. Но хочется думать, что создавал он галерею не только по наказу царя, но и по велению своего сердца. Во втором ряду между изображением Веллингтона и выходом из галереи был помещен портрет друга его юности – бесстрашного и порывистого Александра Ивановича Кутайсова. Росси должен был знать рассказы о безрассудной смелости молодого генерала в Бородинском сражении. Назначенный начальником русской артиллерии, он отдал перед боем приказ: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтобы они с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки…» А сам, не прислушавшись к замечаниям Кутузова, поскакал на левый фланг, прослышав, что князь Багратион тяжко ранен. Там в схватке и погиб. И во имя его памяти трудился здесь Карл Росси…

1 января нового, 1827 года царский двор отметил балом-маскарадом в Таврическом дворце. Присутствовать обязаны были особы первых шести классов – до коллежского советника включительно. Маскарад «отличался великолепием, столько же и разнообразием костюмов. Но преимущественнее всех встречаемы были русские величественные и живописные греческие». Императрица Александра Федоровна изволила выйти в парадном сарафане и кокошнике. В таком же костюме присутствовала великая княгиня Елена Павловна. Не случайны и греческие костюмы в маскараде. Еще недавно дворянство осуждало Александра за нежелание помочь единоверцам в борьбе за независимость. Николай демонстративно подчеркивает свой интерес к событиям на Пелопоннесе. По окончании бала императорская семья вместе с особами первых трех классов изволила ужинать. Остальные приглашенные отправились по домам…

Теперь, после открытия галереи, можно приступить к перестройке помещений вокруг нее, к созданию торжественного мемориала в самом центре дворца. Все хорошо продумано и просчитано.

…Поднявшись по бело-золотой парадной лестнице, посетители попадают в Аванзал. Его фриз из лавровых и дубовых венков как бы предвещает встречу с памятником воинской славы. Следующий зал – Гербовый. Его размеры, его белая с позолотой колоннада и гербы 52 русских губерний, принимавших участие в войне 1812 года, должны поразить воображение пришедших. А уже из этого зала открывается проход в галерею…

Планам, увы, не суждено было претвориться в жизнь. Сначала, как всегда, начинаются какие-то мелкие задержки и проволочки. Это длится вплоть до апреля 1833 года, когда архитектору Монферрану дано указание перестроить помещение, расположенное между парадной лестницей и галереей. Так возникают существующие поныне Фельдмаршальский зал, Петровский и, наконец, Гербовый.

В последнем, по замыслу Росси, должны были встать четыре скульптурные группы русских воинов, символизирующих победу. Чтобы фигуры были абсолютно достоверны, президенту Академии художеств А. Оленину, занимавшемуся древнерусской историей, поручено исполнить предварительные эскизы. Оленин тщательно готовит изображения доспехов и пересылает их Карлу Росси. Архитектор компонует скульптурные группы. Исполненные в красках рисунки препровождаются вновь в Академию. А. Оленин отдает приказание «лучшим профессорам сделать из глины по приложенному рисунку модели». Пробные модели представлены только в ноябре 1828 года. Комиссия утверждает эскиз В. Демут-Малиновского. Вероятно, решение не случайное: ведь скульптор уже много лет работает с архитектором, и они понимают друг друга с полуслова. Наконец, к августу 1830 года группы высотой в 3,5 метра готовы. К этому моменту Карл Росси отправлен на другие стройки, и установка скульптурных групп доверена архитектору Л. Шарлеманю. Кстати, из 52 губернских гербов в пластических композициях осталось только 32. Первоначальный замысел Росси изрядно нарушен…

Впрочем, и сама галерея через одиннадцать лет после открытия утрачивает свой первоначальный облик. Воссоздать ее после дворцового пожара 1837 года Николай Павлович доверяет В. П. Стасову. Якобы во имя противопожарных мер Стасов довольно сильно изменяет творение Росси: увеличивает протяженность галереи, уничтожает мощные арки, подчеркивающие ее трехчастное деление, устанавливает вдоль по карнизу тяжелую металлическую решетку. Нарушены точно найденные пропорции и стройность зала. Но эти искажения уже никого не волнуют…

Через несколько дней после новогоднего бала в Таврическом Карл Иванович получил очередное задание: перестроить и украсить апартаменты Марии Федоровны в Зимнем дворце. Причем исполнить его следует тоже срочно. Архитектору предстоит основательно подумать над тем, как будут заново смотреться спальня, кабинеты, гостиные, столовая, библиотека – всего шестнадцать покоев. В помощь Росси выделено семь человек – два архитектора, два архитекторских помощника, письмоводитель, смотритель за материалами и кабинетный регистратор, то есть секретарь.

К первым числам марта 1827 года проекты готовы. И вдруг зодчий почувствовал страшную слабость, тяжкие головные боли, полную невозможность заниматься делом. Видимо, сказалась усталость прошлого года. А болеть сейчас ему никак нельзя: Софья Елена ждет ребенка. Здоровье ее тоже не ахти какое. Она нервничает, боится и хочет уехать рожать к родителям в Ревель. Вдобавок ко всему близится его пятидесятилетие, и из этого полувека тридцать лет он верно служит русскому императорскому двору. Срочно нужны деньги, много денег.

Еще в конце февраля Росси скрепя сердце подает прошение: выдать ему из сумм Кабинета заимообразно на четыре года 12 000 рублей с последующим погашением из жалованья. 6 марта разрешение дано. И тут же Росси, как человек, имеющий право на отдых, просит шесть недель отпуска для поездки на воды. Шесть недель, полтора месяца – не так уж это много. В начале мая он начнет переделку покоев вдовствующей императрицы.

Поездка на лечение дозволена. Карл Иванович провожает жену в Ревель, а сам отправляется в Тверскую губернию. Там, в 50 верстах от Торопца, существует Андреапольская водолечебница, где пользуют от малокровия. Росси уезжает со спокойной душой, твердо веруя в свой талант, в свою необходимость царскому двору, в покровительство Марии Федоровны. Не ведает, что новый государь не любит ждать исполнения своих желаний. Разрешая отпуск Росси, император заранее знает свое окончательное решение. За две недели до возвращения зодчего в Петербург Николай Павлович поручает перестройку покоев во дворце архитектору Монферрану. Своеобразный реприманд самоуверенному Росси.

Странное дело. Коллежский советник не желает понять или делает вид, что не понимает намека. Как только приходит известие, что Софья Елена родила дочь Марию, он тут же просит новый отпуск на шесть недель для поездки в Ревель. А 9 июня, забрав старшего сына Александра, уже мчится по той же дороге, по которой двадцать пять лет назад уезжал в Европу со своим учителем. Как человек, муж и отец он не может поступить иначе…

Старый Ревель, опоясанный древними стенами и башнями, полюбился еще царю Петру. По его желанию архитекторы Н. Микетти и М. Земцов возвели в парке за городом изящный нарядный дворец для Екатерины Алексеевны – Екатериненталь, или Кадриорг, как прозывают его местные жители. Теперь здесь прославленные морские купания, привлекающие петербургский свет. Летний отдых тут охотно проводят Петр Андреевич Вяземский, Ольга Пушкина – сестра великого поэта, Бенкендорфы и многие, многие другие – знакомые и незнакомые придворному архитектору.

У жены Карла Ивановича два небольших домика в Нижнем городе, и он с радостью проводит здесь свой отпуск. Морские ванны благотворно влияют на его самочувствие. Жаль только, что слишком быстротечны эти недели отдохновения…

Год 1827 завершался двумя торжествами. Сначала праздновали юбилей Академии наук. В присутствии императорской семьи, высших сановников и военачальников президент С. Уваров прочел доклад, потом выступали профессора, гости осматривали музей. В тот день избрали новых почетных академиков: статс-секретаря Д. Блудова – автора обвинительного доклада по делу декабристов, князя А. Голицына, начальника Главного штаба генерала И. Дибича. Только на сей раз не нашлось нового прямодушного А. Лабзина…

В день пятнадцатой годовщины изгнания французов из России, 25 декабря 1827 года, во дворце состоялось торжественное освящение Военной галереи.

Из журнала «Отечественные записки»:

«Галерея сия освящена была в присутствии императорской фамилии и всех генералов, офицеров и солдат, имеющих медали 1812 года и за взятие Парижа. Кавалеры сии пешей гвардии были собраны в Георгиевской зале, а конной гвардии в Белой… Государь Император изволил дать указания мест к хранению впредь… знамен лейб-гвардии полков. Они поставлены в обоих углах у главного входа под надписями достопамятных мест на коих некогда развевались с немерцаемою славой.

…Все нижние чины, здесь собранные, допущаемы были в галерею, где они прошли пред изображениями… Александра и генералов – водивших их неоднократно на поле чести и побед, пред изображениями доблестных военачальников своих, деливших с ними труды и опасности…

…Сей монумент отечественной славы будет час от часу драгоценнее, священнее для всякого Россиянина!»

Впервые за последние годы архитектор Карл Росси не получил никакого вознаграждения за свой труд. Император не прощает своеволия. Он злопамятен. Никакой награды не получил зодчий и к своему пятидесятилетию. Но, видимо, в тот год старый знакомый Карла Ивановича живописец Шарль Митуар написал его портрет – единственное известное нам достоверное прижизненное изображение архитектора.

…Зодчий в своем рабочем кабинете. Он недавно вернулся домой. Сняв фрак, облачился в уютный халат с атласными отворотами и присел у рабочего стола. Таким и застал его художник. Мягкая, едва заметная улыбка, пристальный взгляд очень живых глаз. Архитектор полон энергии. Он дюбит жизнь, любит свое дело…

II

Познавать город как неизведанный остров лучше всего тихим солнечным утром, когда еще безлюдны проспекты и шаги отдаются гулким эхом. Ничто не отвлекает внимание и не мешает воображению. Прямолинейность улиц, будто прочерченных по линейке, рождает ощущение покойной радости. Доступны обозрению панорамы красивых зданий, стоящих примкнув друг к другу, подобно гвардейским полкам на параде. Вызывают изумление просторы вдруг возникающих площадей. Город открывается таким, каким замысливали его зодчие, обитавшие в этих домах, гулявшие по этим площадям и проспектам.

«Душой» Петербурга всегда считался Невский проспект. Тот, что начинается у Адмиралтейства и стремится к Аничкову дворцу, к мосту через Фонтанку, за которой в дни Пушкина и Росси существовал другой Петербург, лишенный дворцовой парадности и каждодневной праздничности.

В начале 30-х годов XIX столетия один из столичных литераторов с гордостью восклицал: «Невский проспект есть без сомнения лучшая улица в мире как по правильности, длине и ширине своей, так и красоте и великолепию зданий…» Через два года Гоголь начнет свой сборник «Арабески» словами: «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет всё. Чем не блестит эта улица – красавица нашей столицы!»

Так попытаемся же познать душу Петербурга времен славы Карла Росси. Пройдем по Невскому проспекту и отыщем в его сегодняшнем обличии памятные места и следы того былого Невского, по которому гулял или ездил архитектор. И начнем познание Петербурга, как начинают исследование неведомой земли – от ее берега вглубь, к середине; от Аничкова моста – к Дворцовой площади.

…Бронзовые кони Аничкова моста – один из любимых символов города – установлены еще при жизни Росси, в начале 40-х годов. Благородные животные застыли на мгновение, но чудится порой: большим прыжком с гранитных пьедесталов начнут свой скок по Невскому, нарушая утреннюю тишину глухим цокотом копыт. Глухим потому, что в 1832 году по предложению инженера В. Гурьева проспект замостили торцами – шестиугольными дубовыми шашками. Они глушили звуки и остро пахли после дождя мокрым деревом.

Слева от моста – Аничков дворец. Строение его начинал еще при Елизавете Петровне М. Земцов, а завершал Ф. Б. Растрелли. Потом, уже внутри, его переделывал Карл Иванович. Собственно говоря, отсюда – от дворцовых покоев, от изящных и величественных садовых павильонов – началось его триумфальное шествие в архитектуре Петербурга. Справа от моста – аптека. Она существовала и при Росси. Правда, в 70-х годах XIX столетия дом надстроили и изменили облик фасада, но аптеку не тронули. Очень может быть, что здесь не отличавшийся крепким здоровьем зодчий покупал лекарства.