Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Проходит несколько беспокойных дней. Русское посольство в Париже настоятельно просит Бренну о помощи. Наконец 18 марта он отправляет новое письмо в Петербург:

«Я ломал голову, размышляя, каким образом я мог бы удовлетворить требование Е. И. В., поскольку выехать из Парижа я не имею возможности из-за опасной болезни жены. Чтобы эту болезнь засвидетельствовать, я посылаю аттест двух хорошо известных в Париже докторов, которые ее лечат… К счастью, здесь со мной находится мой помощник месье Росси, сын мадам Лепик, который находится на службе при Кабинете императора. Он имеет разрешение, которое я выхлопотал у Е. И. В. Императора на двухгодичное путешествие. Здесь, в Париже, я свел его с лучшими удожниками, чтобы он мог совершенствоваться. Я решил отправить его в Штеттин. Ему не будет трудно собрать чертежи, поскольку я дам ему указание, как их разыскать, и вручу ему ключ от моих ящиков. Он также, к счастью, был в Павловске, чтобы учиться под моим руководством, когда шло сооружение этого здания и украшение этих комнат, так что он не только сумеет как следует отыскать и собрать чертежи в Штеттине и с возможной быстротой доставить их в Петербург Е. И. В. Императрице, но и будет в состоянии разъяснить сомнения относительно раскраски чертежей и о некоторых практических изменениях, которые нужно будет сделать.

Эту свою идею я сообщил графу Моркову (посол России во Франции. – Ю. О.), который полагает, что ее надо немедленно осуществить, с завтрашнего дня он будет искать способы отправить месье Росси как можно быстрее, но для этого потребуются немалые расходы, поскольку нельзя найти никого, кто мог бы взять его с собой. Отсюда туда нет никакой оказии. Поэтому я должен начать с покупки маленькой коляски, самой легкой, которую мне удастся найти, и нанять ему слугу. Я предложил графу Моркову взять на себя эти расходы, но он сказал мне, чтобы я платил и что Е. И. В. Императрица мне выплатит все. Но поскольку я здесь не имею возможности расстаться со значительной суммой, при том что моя жена больна и я должен ехать на ванны, я разыскал банкира, который обеспечит его всем необходимым, а он деньги получит от придворного банкира в Петербурге, которому Е. И. В. Императрица соизволит приказать заплатить со своего счета. Я не могу еще назвать точную сумму расходов, которые будут сделаны со всей возможной экономией.

Вот единственное средство, к которому я могу прибегнуть в моих обстоятельствах, чтобы не быть заподозренным в намерении под тем или иным предлогом или по какой-то причине противоречить желаниям Е. И. В. Императрицы.

Я должен подчеркнуть ту жертву, которую приносит этот молодой человек, месье Росси. Он имеет разрешение Е. И. В. Императора путешествовать два года для совершенствования в качестве моего ученика. С его детства я принимал его судьбу близко к сердцу, желая сделать из него превосходного художника, привез его сюда на свой счет, свел в Париже с славными художниками, в настоящее время прошло лишь семь месяцев, как он выехал со мной из России. Ему оставалось еще семнадцать с лишним месяцев учиться в Париже. Остается пожелать, чтобы Е. И. В. Императрица соблаговолила вернуть его в Париж, продлив его пребывание здесь на срок, который потребует его поездка…»

Граф Морков осуществил план Бренны. И вот уже Карл Росси трясется в легкой коляске по дорогам Европы. Летят навстречу знакомые города, почтовые станции, постоялые дворы. Помощник архитектора спешит исполнить желание вдовствующей императрицы.

Майским днем коляска прокатилась по Невскому, пересекла Дворцовую площадь и остановилась у дома на углу Миллионной улицы и Мошкова переулка. Месье Лепик купил его незадолго до отъезда пасынка. Надстроенный и перестроенный, дом этот и по сей день стоит на Миллионной под номером 21.

Так должно было быть и, видимо, так и было. Однако объявления в газетах свидетельствуют, что свой короткий наезд в Петербург Карл провел в доме обер-шталмейстера графа Ивана Павловича Кутайсова (теперь Адмиралтейский проспект, дом 8). Самого камергера, любимца покойного императора, в городе не было, и в особняке проживал его сын Александр Иванович, талантливый артиллерист, полковник гвардии в свои пятнадцать лет. Что побудило Карла переехать к нему? Нелады с отчимом? Желание весело провести время в кругу друзей блистательного аристократа? Когда-то дачи графа и балетмейстера стояли в Павловске рядом и мальчики провели немало времени в общих играх и шалостях. Позже, как ни странно, их еще больше сблизила общая любовь к архитектуре, которую так тонко чувствовал молодой Кутайсов.

Помощника архитектора, прибывшего со свежими новостями из Парижа, кружок молодых бесшабашных гвардейцев наверняка принял охотно. Франция была в моде.

Два месяца пролетят быстро, и останутся только приятные сердцу воспоминания, похожие скорее на радужный сон. Так будет. А пока, лишь приведя себя в порядок, Росси спешит во дворец. Слуга покорно тащит объемистый тюк с чертежами и рисунками Бренны, а сам Карл – бережно увернутый средних размеров альбом в красном сафьяне и с золотым тиснением на переплете. Альбом его личных работ: рисунки и чертежи подсвечников, ваз, настольных украшений, каминных экранов. Короче, всех тех мелочей, что придадут ощущение уюта и жилья восстановленным комнатам и залам. Альбом обязан подтвердить императрице, что помощник архитектора не терял в Париже времени даром, что он не просто посыльный, но тоже артист, художник. И конечно, тайная надежда – вдруг Марии Федоровне что-то понравится и она повелит изготовить вазы или настольные украшения по его рисункам. Тогда – первая, небольшая, но столь нужная известность. Это – начало пути, сулящего успех.

В рисунках, правда, еще сильно влияние учителя и некоторые предметы перегружены различными украшениями и завитушками, что не отвечает новым вкусам. Но разве может молодой человек, уверовавший в свои способности и мечтающий о славе, заметить собственные просчеты?

Альбом приняли милостиво. Он и сейчас бережно хранится в Павловском дворце-музее. Чертежи и рисунки Бренны велено передать с подробными разъяснениями академику, архитектору Андрею Никифоровичу Воронихину. Именно ему после долгих раздумий доверила Мария Федоровна восстановление любимого Павловска. Так Карл встретился еще с одним талантливым зодчим и инженером. О долгих часах, проведенных вместе, о поучительных беседах Росси вспомнит еще не раз в трудные дни своей жизни.

Возможно, прояви Карл желание, Андрей Никифорович взял бы его помощником для работы в Павловске, но жажда учебы и верность первому учителю оказались сильнее. 21 июля 1803 года газета «Санкт-Петербургские ведомости» рядом с известиями о начале военных действий французских войск против королевства Обеих Сицилий, о прибытии Наполеона в Кале и о продаже новой книжки стихотворений его превосходительства Гавриила Романовича Державина, в перечне отъезжающих сообщила, что из столицы убывает «Шарль Росси, титулярный советник, живет насупротив Адмиралтейства в Кутайсовском доме под № 98». Итак, в последних числах июля молодой помощник архитектора вновь отбыл во Францию.

Исследователи творчества Росси, повторяя друг друга, утверждают: «…был в Париже, успешно занимался в Италии, во Флорентийской академии…» Прежде чем принять на веру это утверждение, попытаемся сопоставить даты и факты.

В августе 1803 года Карл Росси возвратился в Париж к Бренне. Ученик обязан дать подробный отчет учителю. Значит, отправиться в Италию он мог не раньше начала сентября. Но уже в июле 1804 года Карл Росси окончательно вернулся в Россию, в Петербург. Таким образом, на всю учебу во Флоренции ему оставалось максимум девять месяцев. Срок, прямо скажем, очень небольшой для серьезного постижения искусства архитектуры. Кстати, каких-либо документальных свидетельств о занятиях Росси во Флоренции тоже пока не обнаружено. Скорее следует говорить о поездке будущего зодчего по древним городам Италии.

Помощник архитектора, мечтающий стать знаменитым, обязан совершить этот вояж. Этого требует рожденный временем новый стиль – ампир, строгий, монументальный и вместе с тем торжественно-нарядный, прославляющий своими масштабами и декоративным убранством силу власти и мощь империи. Истоки его лежат в искусстве воинственного императорского Рима. В нем черпают свое вдохновение признанные мастера ампира Шарль Персье и Пьер Франсуа Фонтен. Решив следовать их примеру, Карл должен сам увидеть грандиозные развалины, разобраться и понять законы древней архитектоники, почувствовать связи отдельных сооружений с окружающим пространством. На поездке настаивает и учитель. Бренна сам когда-то начинал свой путь в архитектуре с дотошного изучения античных построек. Теперь ученик обязан повторить его опыт.

Дорога из Парижа в Рим идет через Милан, Парму, Болонью и Флоренцию. Наверняка Росси останавливался в этих городах, бродил по их улицам и площадям, но вряд ли задерживался надолго.

Существует два Рима. Один – современный, суетный, живущий сегодняшними треволнениями. Другой – к юго-западу от площади Венеции – величественный город руин, терпеливо хранящий память о прошлом. Именно он захватил молодого человека, погрузил в свою особую атмосферу, поселился в его душе и навсегда остался в памяти видениями неторопливого ритма арок Колизея, уцелевших колонн храмов Диоскуров и Сатурна, ансамбля императорских дворцов – Палатина, рожденного титанами. И эти видения, эта память останутся с Карлом Росси навсегда. Вот почему мы вправе считать месяцы, проведенные будущим архитектором в Риме, главными и завершающими в учении…

И снова Париж. Прощание с учителем, тщетно ожидающим нового приглашения в Россию. И опять пыльная дорога, когда остаются за спиной Страсбург, Франкфурт, Лейпциг, Берлин. Его ждет Петербург. А ждет ли?..

Пробками шампанского в потолок встретили путешественника старые знакомцы по кружку Кутайсова. Такой прием немаловажен. Обаятельный молодой человек, только вернувшийся из Франции, быстро становится известен в салонах и гостиных Петербурга. Он всегда в окружении любопытствующих: какие моды сейчас в Париже? что говорят о злодейском убийстве несчастного герцога Энгиенского? как отозвалась Франция, когда Буонапарте – этот антихрист по убеждению одних или великий человек по уверению других – объявил себя императором?

Лишь Кабинет двора не проявляет никакого интереса к вернувшемуся помощнику архитектора. Столь странное отношение беспокоит Карла. И 25 июля 1804 года он подает прошение о присвоении ему, наконец, звания архитектора.

Быстрого ответа ждать не следует. Бумага, прежде чем начать движение от стола к столу, должна вылежать свой срок. Потом, скорее всего, создадут комиссию для апробации его знаний и способностей. Интересно, кого включат в эту комиссию? Наверняка завистливого Луиджи Руска, осторожного Ивана Старова и – хорошо бы – Андрея Воронихина… Комиссия потребует представить, помимо обмеров римских памятников, какой-либо собственный проект. А что у него есть? Что может он показать? Лежит, правда, в шкафу еще ученическая работа «Памятник великим людям»: огромное цилиндрическое строение, увенчанное куполом. В обе стороны от него протянулись галереи, ограниченные квадратными павильонами. Грандиозная тяжелая композиция, перегруженная многочисленными скульптурами. Он рисовал ее лет восемь назад, когда учитель предложил ему попробовать свои силы. Такой же проект готовил тогда другой ученик Бренны – архитектор И. Лапен и получил за него звание академика. Представлять на апробацию эту детскую работу нельзя. Надо готовить что-то новое. Такое, чтобы потрясло своими масштабами, величием и красотой…

Забыты на время друзья, заброшены удовольствия. Натянуты на доски листы плотной бумаги с ясно видимой филигранью 1804. Хорошо, что он привез с собой запас для будущих работ. Листы притягивают к себе нетронутой белизной, манят, ждут. А он пока отрешенно бродит по городу, присматривает, примеривает, размышляет…

Петербург, точно стремясь вознаградить себя за строгости павловских лет, спешит обновить наряд площадей и проспектов. По воспоминаниям известного мемуариста Ф. Ф. Вигеля, «…тогда в одно время начинались конногвардейский манеж и все, по разным частям города разбросанные казармы, и огромная биржевая зала, одетая в колонны, с пристанями и набережными вокруг нее, и быстро повышался Казанский собор со своею рощей из колонн… Обывательские же трех– и четырехэтажные каменные домы на всех улицах росли не по дням, а по часам…». Приближался черед обновления и одряхлевшего Адмиралтейства. Поговаривали, что Андреян Захаров уже готовит чертежи и расчеты.

Наконец Росси решился: он создаст величественную набережную от Зимнего дворца до Исаакиевского наплавного моста, что ежегодно наводят весной через Неву прямо против памятника императору Петру. Впрочем, даже не набережную, а широкий проспект, поднятый на мощных и высоких арках. Их всего десять. По числу стапелей на Адмиралтейской верфи. Высота каждой арки – 35 метров, а ширина – 25. Сквозь эти огромные проемы новые корабли будут сходить на невскую волну.

Длина всего сооружения – 590 метров. С двух сторон для въезда на проспект протянутся пологие пандусы длиной метров по 100 каждый. Три огромные ростральные колонны из мрамора украсят новую набережную. Одна из них будет посвящена закладке Адмиралтейства, другая – началу нынешнего строительства, а третья – самая большая – победам российского флота. Сорок восемь малых ростральных колонн, украшенных арматурой из бронзированного чугуна, будут поддерживать фонари для освещения по вечером и ночью. Все сооружение должно быть сложено из огромных гранитных глыб, чуть околотых для арочных устоев и тщательно обработанных для парапетов.

Проект требует объяснительной записки и точной сметы. Росси прикидывает, считает, перечеркивает и снова считает. Пятнадцатиметровые сваи, гранит, свинец для прокладки между камнями, мрамор, железо, чугун, сама работа – итого 2 391 857 рублей 50 копеек. Теперь можно приниматься за описание.

«Размеры предполагаемого мною проекта превосходят принятые римлянами для их сооружений.

Неужели побоимся мы сравниться с ними в великолепии? Под этим словом следует понимать не легковесность украшений, а величие форм, благородство пропорции и прочность материала.

Это сооружение должно быть вечным.

…Все прекрасные здания, существующие на Дворцовой и Галерной набережных, как бы требуют того, чтобы этот проект был осуществлен; из-за изрезанности берега Адмиралтейства прерывается сообщение между обеими набережными – достойными памятниками Русской империи.

Пусть сооружение этой набережной ознаменует эпоху, в которую мы воспринимаем систему древних, поскольку памятник в целом должен превзойти своим величием все, что создано европейцами нашей эры…»

«Пусть сооружение… ознаменует эпоху, в которую мы воспринимаем систему древних…» Какую эпоху, какую систему? Что означает эта фраза? Попробуем познать ее скрытый смысл.

В Париже или в Риме архитектор наверняка прочел – не мог не прочесть – труд И. Винкельмана «История искусства древности». Просветитель, историк, археолог утверждал, что античные мастера достигли вершин своего творчества только благодаря наличию политических свобод и независимости художника от произвола правителей. Вывод первого европейского искусствоведа навсегда стал твердым убеждением Карла Росси. А вольный дух Франции и Италии мог окончательно утвердить его воззрения на ход истории и права человека.

Петербург встретил помощника архитектора тоже совсем новой, необычной для Росси атмосферой. По воспоминаниям того же Ф. Ф. Вигеля, «… все чувствовали какой-то нравственный простор, взгляды сделались у всех благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее…». Благородные и справедливые указы и постановления публиковались чуть ли не еженедельно: амнистия всем томившимся в казематах Тайной канцелярии; разрешение на ввоз книг из-за рубежа и на открытие частных типографий; запрещение полиции чинить кому-либо обиды и притеснения; необходимость создания Свода законов, «кои одни могут сделать в государстве счастливые времена», и, наконец, запрещение продажи крестьян без земельных наделов – первый осторожный шаг к отмене крепостного права. Все это вселяет радужные надежды даже у самых завзятых скептиков. Поэтому через тридцать с небольшим лет декабрист Николай Тургенев, которого не заподозришь в симпатиях к царю, напишет: «Александр в эту пору своей жизни представлял вообще явление необычайное в русской истории и обнаружил столько искреннего желания добра и справедливости, что именно поэтому возбудил к себе сочувствие и уважение всех честных людей не только в России, но и в Европе». Казалось, что Россия стремится к духовному сближению с вольнодумным Западом. И восторженный, романтический помощник архитектора уверовал в подобную возможность. Вот почему свою грандиозную набережную он мысленно видел как памятник новой эпохе, наступающему в России «золотому веку». Не знал, не мог знать, что всего через пять лет газета «Санкт-Петербургские ведомости» в ответ на усилившиеся слухи об отмене крепостного права напечатает сообщение: «Некоторые злоумышленники распространяют ложные слухи о том, будто бы правительство намерено прервать тесную связь крестьян с дворянством, но слухи эти не имеют ровно никакого основания…»

Если в «Объяснительной записке» Росси утверждал свои гражданские воззрения, то в чертежах и рисунках нашли воплощение его художественные взгляды. Что вдохновляет Карла, что направляет его руку и полет фантазии? Видения древнеримских развалин? Частично, но главным образом исполненные титанической мощи и романтической таинственности архитектурные видения итальянского графика и архитектора Джованни Пиранези. Примечательно, что именно своими циклами офортов «Фантазии на тему темниц» и «Виды Рима» Пиранези оказал немалое влияние на утверждение стиля ампир. Того самого стиля, отцом которого в России полтора десятилетия спустя станет Карл.

Молодость эгоистична. Увлеченный своей идеей, Росси и думать не желал, что его гигантская аркада, высотой почти равная Зимнему дворцу, своей мощью задушит творение великого Растрелли. Маленьким и невзрачным окажется рядом с ней и «Медный всадник» Фальконе. Все же хорошо что грандиозный проект помощника архитектора остался неосуществленным. Росси еще не понял, не прочувствовал особенностей планировки и застройки Петербурга.

Не исключено, что предложение о столь необычном строении могло вызвать удивление и даже испуг членов Кабинета и подчиненных ему зодчих. Звание архитектора Карл Росси не получил, но дабы в бездеятельности не пребывал, поручено ему «делать разные рисунки для работ стеклянного завода и других мануфактур, в ведении Кабинета состоящих». Возможно, в принятии такого решения сыграл свою роль и альбом рисунков, поднесенный еще в мае 1803 года императрице Марии Федоровне. Поистине не ведаем, когда и как нам отзовется.

Итог возвращения в Россию пока неутешителен. Проект отвергнут, звание не присвоено. Есть способности, есть хотение, но нет желанной работы, нет серьезного дела. Правда, есть постоянное жалованье, есть молодость и друзья. Скорее всего, кружок Кутайсова. Самоуверенные гвардейские офицеры, чьи отцы и деды в ушедшем столетии сноровисто меняли правителей на российском престоле, чьи младшие братья составят основу «первой фаланги русского освобождения» и выйдут 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь, эти гвардейские офицеры умели жить легко и весело. Они с улыбкой влюблялись и с улыбкой делали шаг к дуэльному барьеру. Проведя шумную ночь за жженкой, утром бодро красовались на плацпараде. Днем чинно прогуливались по Невскому и по Дворцовой набережной, а вечером мчались за семь верст по Петергофской дороге в «Красный кабачок», где полстолетия назад бахвалились своей силои буйный кутила Александр Шванвич и братья Орловы. Зимой частенько скакали всей компанией в маскарад к Фельету, где, сбросив оковы этикета и укрывшись маской, шалили и резвились. А весной когла сходил лед, могли вдруг поутру отправиться на Стрелку встречать первые иноземные корабли. Набережная в эти дни превращалась в пальмовую, лимонную, вишневую рощу. Владельцы лавок выносили на улицу накрытые столы, и пресыщенные гурманы тешили себя свежими устрицами, паштетами, сырами и привезенными винами. Здесь же обменивались свежими новостями, заводили необязательные знакомства, любовались смазливыми личиками только что прибывших будущих гувернанток и бонн. Короче, здесь отдыхали и развлекались. Однако все эти удовольствия, увы, не могут заместить той высокой радости, что приносит успешно выполненное любимое дело.

2 сентября 1805 года Карл Росси вновь подает прошение о пожаловании ему звания архитектора.

Время для прошения не самое удачное. Накануне объявлен дополнительный рекрутский набор. Война с Францией стала явью. А через неделю, в сумрачный холодный день, император Александр выезжает к армии. До разгрома русских и австрийских войск под Аустерлицем оставалось семьдесят два дня.

Страшное поражение, когда русская армия потеряла 21 тысячу убитыми, 133 орудия и 30 знамен, потрясло болезненное самолюбие императора. Как свидетельствует в своих воспоминаниях генерал-майор Л. Энгельгардт, «Аустерлицкая баталия сделала великое влияние над характером Александра, и ее можно назвать эпохою в его правлении. До того он был кроток, доверчив, ласков, а тогда сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто говорил ему правду, к одному графу Аракчееву имел полную доверенность…».

9 декабря 1805 года раздраженный Александр наконец возвращается в Петербург. Естественно, что сейчас ему не до прошения какого-то помощника архитектора, и Карлу Росси вновь приходится ждать наступления лучших времен. Нежданная помощь приходит от начальника Кабинета графа Д. Гурьева, решившего оказать милость молодому человеку. Возможно, были у графа свои какие-то причины порадеть Карлу. Во всяком случае в начале марта 1806 года начальник Кабинета и гофмейстер двора подает императору всеподданнейшее прошение архитекторского помощника, X класса, Карла Росси о награждении его за десять лет беспорочной службы званием архитектора. При подаче прошения граф Гурьев присовокупляет, что оный Росси

«…действительно имеет знания по архитекторской части, но и искусен в рисовании, а потому может быть весьма полезным… Посему осмеливаюсь всеподданнейше представить… не благо угодно ли будет… повелеть его Россия под начальством Кабинета в звании архитектора и с произведением жалованья вместо получаемого ныне 600 рублей по тысяче по двести рублей на год».

На поданной бумаге император милостиво пишет карандашом: «Быть по сему. В СП-Бурге 6 марта 1806».

Наконец после десяти лет службы, Карл Росси удостоен звания российского архитектора.

IV

Звание есть, а настоящей работы нет. И когда будет, неведомо. Конечно, можно сетовать на каверзы других архитекторов, и в первую очередь – жадного, завистливого Луиджи Руска. Об этих кознях знала еще внучка Росси, умершая в Ленинграде перед Второй мировой войной. Но, может, честнее всерьез подумать о том, кто доверит большую работу архитектору, пока не построившему ни одного дома? Надо уметь надеяться и ждать. А что касается Руска, главного архитектора Кабинета, то известно, что человек он осторожный и боится соперников, а строит много и добротно. Только за последние годы возвел портик Перинной линии, что одиноко смотрит сейчас на Невский проспект, потом дом иезуитов на углу Итальянской улицы и Екатерининского канала, особняк Кочневой на Фонтанке и продолжает вести перестройку казарм Кавалергардского полка. Последний заказ – почетный, ибо многочисленные здания казарм во многом определяют лик Петербурга. А сейчас государь поручил Луиджи Руска составить проекты «образцовых» строений для жителей империи. Дело многотрудное, требующее времени, сил, усидчивости

К этой работе Руска нежданно привлек Росси. Знал меру его способностей и трудолюбия. Конечно, для Карла не самая большая радость готовить эти проекты, но польза все же немалая. От радужных видений гигантской набережной, равной мощным античным акведукам, от романтических парений в небесах опуститься на землю к повседневным архитектурным заботам – тоже школа, и полезная. Росси отдался ей с присущим ему увлечением и вложил немалый труд. Чуть позже эти проекты были собраны в пять отдельных альбомов, и первый из них в 1823 году Карл поднес Академии художеств с просьбой «принять сей скромный труд». Безупречно правдивый, строгий в делах чести, он не стал бы дарить чужую работу.

Готовя вместе с Руска «Собрание фасадов Его Императорским Величеством высочайше апробированных для частных строений в городах Российской империи», Карл не терял уверенности, что рано или поздно сам получит настоящий заказ.

К уверенности добавилась необходимость. На семью обрушилось несчастье: умер отчим. И сразу же возникло немало всяких сложностей… Первая и главная – денежная. Мать, не умевшая себе ни в чем отказывать, не привыкшая экономить деньги, вряд ли могла существовать только на свою пенсию. И Карлу Росси придется пережить по этой причине еще немало тяжких дней и недель.

Счастливцы утверждают, что Фортуна обязательно приходит к тем, кто умеет терпеливо ждать. Удача сопутствует жизнелюбцам. Так случилось и с Карлом. Когда иссякло терпение и, казалось, рухнули все надежды, вдруг стало известно, что государь решил учредить в Москве императорский театр и построить для него новое здание взамен сгоревшего частного театра Мэддокса. Того самого, что еще недавно стоял в самом начале улицы Петровки. И этот заказ доверили молодому архитектору. Может, помогла совместная работа с Руска, а может – желание Александра отправить вон из Петербурга любимца своего покойного отца? Кто знает… Важно, что император утвердил проект Карла.

Теперь, чтобы заручиться поддержкой москвичей, следовало найти влиятельного покровителя. Скорее всего, за советом и помощью Росси обратился к Джакомо Кваренги. Этого толстого и доброжелательного человека с лиловой луковицей вместо носа на широком лице знал почти весь Петербург. Карл знаком с ним еще со времени строения Михайловского замка. Да и учитель у них был общий – Винченцо Бренна. Старый зодчий охотно отозвался на просьбу молодого. Есть такой влиятельный человек – граф Николай Петрович Шереметев, заядлый театрал, внук знаменитого петровского фельдмаршала. Кваренги дружен с графом. Сейчас по просьбе Николая Петровича он строит в Москве огромный Странноприимный дом (теперь Институт скорой помощи имени Н. Склифосовского) – памятник умершей графине, бывшей графской крепостной, замечательной актрисе Прасковье Жемчуговой. Кваренги, конечно, замолвит слово графу.

4 января 1807 года Росси просит у Шереметева аудиенции. Через два дня Николай Петрович Шереметев в кабинете своего дворца на набережной Фонтанки вручил ему рекомендательное письмо в Москву:

«Милостивый государь мой Дмитрий Адамович!

Вручитель сего господин Росси, сын покойного Лепика, по препоручению ему в рассуждении постройки театра, отъезжая в Москву, просил меня снабдить его рекомендациею по известности мне добрых правил и поведения, коими руководствуются все состоящие в службе, не мог отказать в желании господина Росси.

Покорнейше прошу Ваше Превосходительство не оставить его благосклонностию Вашею, а также при удобном случае представить и Его Сиятельству князю Александру Михайловичу и повторить, что сей молодой человек, почитаю, быть этого достоин…»

Дмитрий Адамович – граф Олсуфьев, сын бывшего статс-секретаря Екатерины II, знаменитого почитателя и собирателя живописи, – лицо очень известное в Первопрестольной. Александр Михайлович – князь Голицын, московский губернский предводитель дворянства – второй человек после губернатора.

Через две недели во дворец на Фонтанке пришел ответ из Москвы: «Сей час вручил мне господин Росси письмо Ваше от 6-го, а как в то же самое время князь Александр Михайлович у меня случился, то имел честь оного представить; господин Росси быть хорошим человеком…»

Итак, Карл Росси произвел на вельмож впечатление «хорошего человека». Иначе в Москве и быть не могло. Здесь проживали опальные, несогласные и недовольные, обедневшие наследники старинных родов и богатые провинциальные помещики, короче – все те, кому не нашлось места при дворе или в чопорном петербургском свете. Древняя русская столица противопоставляла себя новой, подчеркивала свою особливость и чудила. «Бывало, богатый чудак выстроит себе на одной из главных улиц китайский дом с зелеными драконами, с деревянными мандаринами под золочеными зонтиками. Другой выедет в Марьину рощу в карете из кованого серебра 84-й пробы. Третий на запятки четырехместных саней поставит человек пять арапов, егерей и скоморохов и цугом тащится по летней мостовой…» Через два с лишком десятилетия Пушкин с грустью заметит: «Невинные странности москвичей были признаком их независимости». Посему и любого «перебежчика» из Петербурга встречали, в пику столичным фанфаронам, нарочито радушно.

Красивый и любезный, по-европейски воспитанный, одетый по последней моде, Росси охотно принят в хлебосольных домах и усадьбах Белокаменной. Особенно там, где много девиц на выданье. Трудно преодолеть обволакивающие соблазны, но будущее в первую очередь зависит от него самого, от его успешной работы. И Росси устоял. В конце зимы на просторной Арбатской площади, примерно там, где сейчас стоит памятник Гоголю, началось строительство большого деревянного театра. Современники потом вспоминали, что здание походило на античный храм и несколько напоминало Биржу на Стрелке Васильевского острова. Острословы шутили: на Неве – храм торговли, у нас – храм муз. Были для этого основания. Ведь не случайно старый московский житель, историк Николай Михаилович Карамзин, напишет чуть позже: «Красивый великолепный Петербург действует на государство в смысле просвещения слабее Москвы, куда отцы везут детей для воспитания и люди свободные едут наслаждаться приятностями общежития. Москва непосредственно дает губерниям и товары, и моды, и образ мыслей».

В понедельник 13 апреля 1808 года театр отпраздновал свое открытие. Давали пьесу Сергея Глинки «Баян – русский песнопевец древних времен» с хорами и балетом. Архитектор вместе с автором и любимыми артистами стал героем дня.

За торжествами приходят будни. И тогда надобно снова думать, как жить дальше. Правда, предстояло еще кое-что доделать и переделать в зрительном зале. Это на месяц-другой работы. А что потом? И Росси начинает просить о покровительстве своих московских почитателей. Увы, и таланту приходится порой гнуть выю, чтобы обрести заслуженное место в жизни. Перед возвращением в Петербург архитектор уже чувствует себя уверенней – помощь обещана.