Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

По аллеям, протянувшимся вглубь площади от библиотеки и дворцового павильона, прогуливается несколько пар. Кто они? Влюбленные, нашедшие место для свидания, приезжие, укрывшиеся в тени от летнего зноя, служители театра, устроившие себе короткий моцион?.. Благодаря уцелевшим чертежам и планам мы знаем, что на месте этих аллей должны были подняться трехэтажные строения, составляющие единое целое с двумя корпусами позади театра. Но, увы, они так и не были построены, и площадь многое потеряла в композиционном единстве.

Торцевые стены будущих зданий должны были смотреть на Невский шестиколонными дорическими портиками. Как бы перекликаясь с ними, встали по бокам театра на мощных аркадах портики восьмиколонные. Ажурные на просвет, они облегчают могучий куб театрального здания, лишая его сухой графичности. Ежедневно к шести часам вечера под аркады портиков вкатываются кареты и коляски тех, кто абонирует ложи. Одна из них, во втором ярусе, предоставлена в безденежное пожизненное пользование строителю театра господину архитектору Росси…

Площадь перед театром напоминает огромную дворцовую залу, где стены окрашены в светло-серый тон. На таком фоне особенно нарядно выглядят белые колонны и скульптуры. Подобная раскраска не случайна. Припомним, что так же окрашено здание Генерального штаба. Еще 13 декабря 1817 года император Александр (возможно, по предложению Карла Росси) издал указ: «…дозволять красить дома нижеследующими только цветами: белым, палевым, бледно-желтым, светло-серым, диким, бледно-розовым… и желто-серым». Под белесым петербургским небом каменные громады пастельных тонов с яркой и вместе с тем строгой декоративной отделкой должны смотреться особенно торжественно…

У тыльной стороны театра другое «убранство», другая жизнь, другие прохожие. Нарядные колонны фасада уступили здесь место скромным пилястрам. Нет аркад, позволяющих каретам подкатить к подъезду. Здесь входы служебные.

Еще сонная тишина царит в особняках и дворцах города, а уже плетутся к дверям храма муз его низшие служители и работники. «В это время, – как заметил Гоголь, – обыкновенно неприлично ходить дамам, потому что русский народ любит изъясняться такими резкими выражениями, каких они, вероятно, не услышат даже в театре». После двенадцати, когда оживает Невский, на площади появляются рядовые жрецы муз, имена которых обычно не указывают в афишах. Своей осанкой и гордо вскинутой головой они всячески стараются показать, что занимают на иерархической лестнице ступень гораздо выше, чем на самом деле. Ближе к пяти раздается громыхание больших обшарпанных карет: привезли молодых воспитанниц театральной школы. Строгие наставники блюдут нравственность девиц и всячески мешают их возможным встречам с назойливыми поклонниками. Последними прибывают в роскошных колясках или каретах своих покровителей знаменитые сегодня примы. Теперь недолго ждать съезда зрителей…

Два трехэтажных здания, стоящих параллельно Невскому, своими галереями на первом этаже и дорическими колоннами аккомпанируют зданию театра и подготавливают путника к движению по новой улице. У этих строений своя, особая жизнь. Здесь царство спешащих чиновников в зеленых мундирах, здесь движение карет, запряженных четверней, а то и шестерней. В корпусе справа, если смотреть от Невского, разместилась квартира министра внутренних дел. В левом – квартира директора императорских театров.

В 1833 году на должность назначен А. М. Гедеонов, знакомый Карлу Ивановичу еще по Твери. Мать Гедеонова тогда была женой предводителя тверского дворянства Шишкина. И Карл Росси встречался с этим семейством, когда перестраивал дворец. Но что проку в таком знакомстве? Даже энциклопедия Брокгауза и Ефрона вынуждена сообщить о Гедеонове: «…к интересам искусства… относился холодно, заботливостью и даже простою вежливостью к артистам не отличался: говорил всем, даже артисткам, “ты” и постоянно делал наоборот тому, о чем они ходатайствовали». И может быть, именно за это пользовался особым благоволением императора…

По традиции дворцовых интерьеров вслед за антикамерой следует просторная светлая галерея. Театральная улица, соединившая по замыслу Росси площади Александринскую и Чернышеву, исполнила эту роль.

Нет, наверное, в мире второй такой улицы, где даже в пасмурную погоду светло и радостно. Всего два здания величавой простоты – одно справа, другое слева – рождают это удивительное ощущение. Возможно, виновата чудесная магия масштаба: длина каждого строения 220 метров, высота – 22 метра, ширина улицы тоже 22 метра. Но мало найти цифровые соотношения, следует еще определить единственно возможный художественный образ зданий. И Карл Росси нашел его.

Нижние этажи – мощные аркады, где в глубине расположены многочисленные помещения магазинов, кафе, кондитерских. Вторые этажи выше первых, и на всем их протяжении выстроились парами дорические колонны. В промежутках между ними – огромные окна с полукруглыми завершениями. Правда, завершения эти отделены от прямоугольника окна рельефным поясом из факелов и гирлянд. На концах зданий едва намеченные ризалиты. Они определяют начала и концы протяженных галерей.

Сперва, когда только началось строительство, левое здание предназначали для Департамента, магазинов, гостиницы. Уже 1 июля 1832 года газета «Северная пчела» известила читателей, что «находящиеся позади нового театра в двух зданиях, идущих до Чернышева моста, лавки и квартиры сдаются в наем». Известно, что в левом корпусе, глядящем издали на Невский (там сейчас Театральный музей), помещалась ресторация купца Иванова. Вдоль улицы располагались магазины купцов Дейтера, Колпакова, Низовского, фарфоровых и стеклянных изделий Императорских заводов, Петербургской бумажной фабрики, куда ради хорошей писчей бумаги мог заглядывать Александр Пушкин… Но уже в конце 1835 года государь повелел все строение отдать балетному училищу, торговцев из дома выселить, аркаду заделать, превратив ее в закрытые помещения. Точно так же заложили галерею на правой стороне. Исчезли проходы, удобные во время дождя и снега. Пропала возможность любоваться театром и улицей, когда из-под каждой арки открывался новый вид.

Позже историки искусства выскажут предположение, что родилась Театральная улица под впечатлением от улицы Руайяль в Париже. Но сходство только внешнее. В столице Франции вдоль улицы стоит несколько домов, и потому там нет поражающего воображения единства, достигнутого Карлом Росси…

Прежде чем уйти с Театральной улицы, еще раз внимательно оглядимся вокруг. Два одинаковых здания по сторонам, несмотря на колонны, все же глядятся плоскими, как стены огромного дворцового помещения. Правда, большими окнами с арочными завершениями архитектор как бы старается разрушить это впечатление, желая придать улице сходство с протяженной галереей, что устроил Ф. Растрелли в Зимнем дворце перед Иорданской лестницей. Роль такого парадного входа, открывающего доступ в ансамбль, исполняет круглая Чернышева площадь. Сюда, в это почти замкнутое пространство, сходятся дороги с левого берега Фонтанки – из Московской части города, с набережной правого берега, с оживленной Садовой и даже от вечно гудящего Апраксина двора.

Трехэтажные здания Министерства просвещения и Министерства внутренних дел, повторяя в убранстве элементы всех других строений ансамбля, как бы предваряют встречу с улицей-галереей и простором нарядной площади-залы перед театром и библиотекой.

На память нежданно приходят вестибюль и лестница Михайловского дворца. Размерами, гладью высоких стен, четким ритмом графичных линий колонн и лестничных маршей он напоминает небольшой парадный двор внутри здания. А стеклянный потолок только усиливает это впечатление. Вестибюль не исключение. Многие покои во дворцах, сооруженных Росси, – столовые, танцевальные залы, большие гостиные – своей композицией и декоративным убранством напоминают уменьшенные в размерах площади для торжественных церемоний. В то же время ансамбли городских площадей архитектор решает по законам дворцовых интерьеров. Так построены площади Александринская и Чернышева. Так задумана удивительная Театральная улица.

Эта особенность творчества архитектора Росси, скорее всего, результат влияния первых учителей: темпераментного декоратора Бренны, театрального художника Гонзага, мечтавшего стать зодчим, и, безусловно, Пиранези – архитектора-романтика, мастера офорта. Бренна умел своим искусством придать любому интерьеру общественное звучание. Гонзага и Пиранези с успехом строили свои грандиозные ведуты в замкнутых пространствах сцены или бумажного листа. Карл Иванович не просто усвоил уроки наставников. Осмыслив их, он двинулся дальше: стал рассматривать город с его площадями и улицами как единое гигантское «помещение» под открытым небом. И тогда площади стали для зодчего огромными залами, а улицы – галереями и коридорами. Таким путем решая градостроительные задачи, Карл Росси достиг блистательных результатов. Не случайно последующие поколения столь высоко оценили ансамбль Александринского театра.

Успех неизбежно рождает недоброжелателей. Нашлись любители порассуждать: мол, Росси следовал ансамблю площади Согласия в Париже. И действительно, сходство есть: и тут и там одинаковые системы улиц и площадей, открытых городу, но таковы градостроительные законы классицизма. Однако существуют и различия. Улица Руайяль, например, совершенно лишена единства, присущего только улице Театральной. А случилось это потому, что над созданием ансамбля площади Согласия трудилось несколько архитекторов на протяжении восьмидесяти пяти лет, и закончили они свою работу через восемь лет после создания Александринской площади. А Росси трудился в одиночестве и завершил ее в течение четырех лет.

Историк архитектуры Г. Гримм: «…в планировке окружения Александринского театра… был высший этап, вообще достигнутый в области градостроительства русского классицизма. Далее ни Росси, ни кто-либо другой из его современников уже не пошли».

Историк искусства А. Некрасов: «Несомненно – это величайшее создание Росси, принадлежащее ему целиком как в отношении планировки, так и выполнения архитектуры».

Исследователь творчества Росси, искусствовед М. Тарановская: «Созданный зодчим первый крупный общественно-культурный центр города – театральный ансамбль не утратил своего значения, а, наоборот, зазвучал в полную силу в наши дни».

Архитектор И. Фомин, автор первого исследования о зодчем – главы о нем в «Истории русского искусства» под редакцией И. Грабаря: «…настанет время, когда будут приезжать смотреть эти великолепные памятники архитектуры Росси, как ездят смотреть мастеров Ренессанса в Италию».

…Старая каменная мостовая, уложенная четкими квадратами с осветленными сторонами и диагоналями, уступила место грязно-серому асфальту. Звонкий цокот копыт сменило рычание автомобильных моторов. Новое время, новая жизнь пришли на форум муз. И даже название площадь получила новое – Александра Островского, знаменитого драматурга, прославившего Москву и навечно связавшего свое имя с Малым театром. Кстати, и памятник ему, блистательно исполненный Н. Андреевым, поставлен в древней русской столице на фоне желтой стены Малого театра. А здесь, в Петербурге, в здании на этой площади, была впервые исполнена неумирающая пьеса Гоголя «Ревизор»…

Многое изменилось за годы после создания ансамбля Александринского театра. Уже не легкие пролетки, сдерживая свой бег, останавливаются на площади, а тяжелые автобусы проезжают мимо подъезда библиотеки и здания театра. Озадаченные делами и домашними заботами горожане спешат по тротуару нахоженными путями. У каждого свои проблемы, свои интересы. Им недосуг любоваться величием окружающих зданий. До самого вечера не иссякают людские ручьи, текущие в присутственные места, в библиотеку, в театральные кассы, в расположенные неподалеку магазины. Торопятся люди. Нет у них лишней минуты, чтобы задержаться и оглянуться вокруг.

Но приходят на площадь и другие, те, кто стремился сюда, как на долгожднное свидание. Приходят в одиночку, чаще группами, ведомыми экскурсоводами. Это, главным образом, приезжие, давно мечтавшие увидеть прославленную рукотворную красоту. Их сразу можно отличить по тому, как старательно они выбирают удобную точку обзора.

Старый цветочный ковер давно превратился в сквер с большими пышными деревьями. В центре его поднялся тяжелый, разлапистый памятник Екатерине II и закрыл фасад театра со стороны Невского.

Некогда сиявший бронзой на солнце Аполлон укрыт сейчас тусклой вуалью черного лака, а само здание, наоборот, перекрасили в желтый цвет. Тем самым нарушили тональное единство площади, и театр «выпал» из общего ансамбля.

Рядом с библиотечным корпусом Росси в конце XIX столетия пристроили еще одно здание книгохранилища, «задавившее» творение великого зодчего. Случайные, несогласованные меж собой эклектичные дома поднялись по обеим сторонам театра. В желтый цвет перекрасили Театральную улицу. Осталось без скульптурного убранства здание с арками в начале улицы Ломоносова. Так и не поднялся задуманный архитектором корпус на северном углу площади Чернышева и набережной Фонтанки. Многое утратило великолепное творение Карла Росси, но по-прежнему потрясает величием замысла и воплощения.

Налюбовавшись вдоволь небольшими и вместе с тем монументальными павильонами, сурово-величественным зданием библиотеки, торжественным объемом театра, поклонники красоты спешат на Театральную улицу, чтобы замереть в восторженном удивлении от совершенства форм и благородства пропорций. Здесь слились воедино неповторимый талант зодчего и мастерство исполнителей…

Замыслив ансамбль улицы, который своей красотой и величавостью должен был превзойти созданное его современниками, Карл Иванович даже не предполагал, что прокладывает себе путь в будущее. В октябре 1923 года ясную и радостную улицу назвали именем зодчего Росси. Оставили навечно жить в памяти потомков имя того, кто придал Петербургу «строгий, стройный вид…».

В отставке

I

Свобода-несвобода, несвободная свобода. Бывают такие словосочетания. Это когда человек объявлен свободным, независимым, но каждая его поездка или каждое предпринятое им дело можно совершить только с чьего-то разрешения или ведома.

Даже уволенный в отставку, Карл Росси равно лишен возможности жить по собственному усмотрению. Папка его формулярного списка пухнет от постоянных прошений на поездки к жене в Ревель.

7 апреля 1833 года вице-президент Кабинета Н. Селявин докладывает министру двора П. Волконскому: «Архитектор Росси сего числа показывал лично мне письмо, полученное им из Ревеля от жены его, которая с прошедшей весны там находится с детьми своими в ожидании его определить их в тамошнюю гимназию. Нынче бывши в болезненном положении просит его со слезами прибыть к ней для сказанного предмета хотя на самое короткое время».

Причины столь долгого отсутствия Софьи Андреевны в Петербурге сегодня неизвестны. Можно только высказывать предположения. Например, решено было вывезти детей на лето из Петербурга, а потом госпожа Росси задержалась в связи с предстоящими родами (27 декабря 1832 года на свет появилась Екатерина Росси). Может быть, что-то случилось с родителями Софьи Андреевны и она поспешила на родину, забрав детей. Не исключено, что причина в постоянном отсутствии денег в семье, а жизнь в Ревеле, где два собственных домика, намного дешевле, чем в столице. Во всяком случае, поводом для отъезда могли стать и все предположения, вместе взятые и каждое в отдельности.

С Карлом Ивановичем остался старший сын Александр. В декабре 1833 года ему предстояло сдавать в Академию художеств экзамен по архитектуре профессору К. Тону. А пока он заканчивал отчетные чертежи по театру и окружающим его строениям. Отец учит его по той же методе, по какой некогда сам постигал архитектурную науку у требовательного Бренны. И мальчик успешно справляется с уроками. Не должны прерывать учебу и дети, отъехавшие с матерью. Вот почему их следует срочно определить в тамошнюю гимназию.

Для свободного человека подобные заботы не требуют больших усилий, но для уволенного в отставку Росси они сопряжены с хлопотами и перепиской. Наконец 10 августа министр двора милостиво разрешает отлучку на двадцать восемь дней. Архитектор получает свидетельство с красной сургучной печатью.

25 сентября недомогающий Росси просит из Ревеля продлить ему отпуск еще на двадцать дней. Однако разрешение дано только на неделю. Приходится неизвестно для чего возвращаться в Петербург. Через месяц он снова подает прошение об отъезде к семье. 2 ноября разрешение дано. Нескончаемая переписка, волнения, разъезды не способствуют «излечению расстроенного здоровья», на чем так заботливо настаивал император.

18 апреля 1834 года на стол министра двора ложится очередная просьба архитектора об отпуске на пять месяцев в Ревель. В этот год в семье Росси родился мальчик Николай.

5 февраля 1835 года разрешен отъезд в Ревель до 1 мая с условием, что зодчий подготовит там чертежи и планы переделки левого корпуса Театральной улицы под нужды театральной школы.

24 июля 1835 года архитектор подает очередной рапорт: «…проживая здесь в столице врозь от семейства моего, находящегося в Ревеле, я должен был нести двойные расходы содержания моего и сим расстроил состояние мое. Для приведения в порядок домашних дел моих я осмеливаюсь покорнейше просить… уволить меня в отпуск в город Ревель на все зимнее время до весны будущего 1836 года». Странное положение: человек, отошедший от дел, пребывающий в отставке, бесцельно проживает в Петербурге и каждый раз просит милостивого разрешения на свидание с семьей. Даже князь С. Гагарин, временно заменивший умершего Селявина, осознает необычность ситуации. Князь обращается к министру двора: «Архитектор, коллежский советник Росси просит об увольнении его в Ревель… Испрашивая на сие разрешение, Вашего Сиятельства, имею честь присовокупить, что архитектор Росси по высочайшему повелению… уволен от всех занятий по строениям». Князь Волконский, недолго раздумывая, накладывает резолюцию: «Уволен, ибо он в должности больше не состоит, а притом спросить у него, где проект плана для театральной школы, им деланный…» Ну как тут не вспомнить мудрую мысль некоего начальника из «Повести о капитане Копейкине»: «…не было еще примера, чтобы у нас в России человек, приносивший, относительно, так сказать, услуги отечеству был оставлен без призрения». А касательно того, что «расстроил состояние свое», то, как говорил все тот же мудрый начальник, «ищите сами себе средства, старайтесь сами себе помочь…».

Шестидесятилетний без года Росси ищет настойчиво и постоянно. Поиски доводят до того, что приходится отложить отъезд. 26 августа 1836 года прусский купец Карл Штрайх подает иск на архитектора Росси, не вернувшего 3023 рубля долгу. Архитектор молит высчитывать этот долг по частям из получаемых окладов – 15 500 рублей ассигнациями в год. Но еще 28 апреля 1834 года он взял в казначействе 3 тысячи в долг под эти же оклады. Прославленный зодчий, чьи творения вызывали неподдельный восторг жителей столицы, оказался между двумя кредиторами, как мореплаватель между Сциллой и Харибдой, когда нет спасения. Купец все же смилостивился, и окончательный расчет завершился только 10 мая 1838 года.

Растет семья. Дорожает жизнь. И конечно, «средств для прокормления» не хватает. Приходится идти на самые невероятные ухищрения, которые в другое время себе бы не позволил.

Еще в 1832 году, как раз в тот день, когда Карл Иванович подал прошение об отставке, на основании императорского повеления архитектору Росси был вручен пожизненный безденежный билет в ложу № 14 второго яруса Александринского театра. Одновременно объявлено, чтобы «…билет сей при приезде кого-либо в театр в означенную ложу был каждый раз при входе предъявляем капельдинерам… которым дано приказание, не отбирая билета сего, пропускать в упомянутую ложу…». И вот в январе 1837 года билет становится причиной громкого скандала.

14 января директор императорских театров Гедеонов доносит министру двора: «…господин Росси предложил дирекции, не желает ли она отобрать от него сию ложу, а ему заплатить за нее деньгами.

По неизвестности, вправе ли еще г. Росси делать без особого дозволения подобного рода передачи ложи… я не решился принять его предложения.

Но ложа сия занимается почти на всех представлениях разными лицами из публики и как впуск в оную делается всегда по особенному на нее выданному г. Росси билету, то и открылось, что с сим билетом присылается в театр человек, который и продает в коридоре сию ложу местами по одиночке разного рода людям… Сему посылаемому было не только много раз подтверждено сего больше не делать, но даже… был он за то задержан в театре с объявлением, что если продолжит еще впредь подобныя действия, то… будет препровожден в полицию.

Несмотря однако на сие оказалось, что при спектакле бывшем 10 января впущено было таковым же образом в ложу… разного рода людей семь человек, из коих между двумя произошла ссора и драка, при разбирательстве коих полициею оказалось, что в числе сидевших в сей ложе были дворяне или чиновники, а также крепостные люди…»

Конфуз, скандал. Коллежский советник, человек известный в обществе – и вдруг торгует ложей, подаренной государем императором. Сюжет примечательный для обсуждений на вечерах и в гостиных. 17 января наконец следует высочайшее повеление: «Объявить г. Росси, чтобы во избежание неприятностей не продавать впредь никому своей ложи, в противном случае может оной лишиться». Для завзятого театрала, каким был зодчий, – предупреждение серьезное.

Билет в ложу стоит от 5 до 20 рублей, в зависимости от яруса и размещения. У Карла Росси ложа хорошая. За билет можно в среднем брать 7 рублей. Не имея теперь возможности продавать места, он теряет за вечер в среднем 50 рублей, а это очень серьезное подспорье в домашнем бюджете.

Коллежский советник Росси, отец девятерых детей, обязан иметь другие надобности. «Вы изумитесь, – писал А. Башуцкий, историк Петербурга, – убедясь, что семейство вовсе не из первоклассно богатых, состоящее из трех, четырех лиц, имеет надобность в 12 или 15 комнатах… Помещения соображены здесь вовсе не с необходимостью семейств, но с требованиями приличия…» А зодчий в эти годы вдобавок ко всему проживает в одном из самых дорогих районов города – на Итальянской улице в доме 11. Переезд сюда вызван необходимостью. С 1831 года другие архитекторы начинают застраивать площадь перед Михайловским дворцом по его проектам и планам. Для Росси вовсе не безразлично, как пойдет дело, как в конце концов будет смотреться самый первый из задуманных им ансамблей.

Еще в 1821 году архитектор собирался образовать перед дворцом некую «вхожую палату» под открытым небом. Он представлял себе, как здания с едиными фасадами, украшенными колоннами и пилястрами, с рустованными аркадами в первом этаже, окружат площадь с трех сторон. И будет она походить на огромный аванзал, предваряющий встречу с торжественной анфиладой дворцовых покоев…

Государь поначалу одобрил этот план с приложенными к нему рисунками обывательских домов, «кои должны выстроены быть на назначенных для них местах». А всего таких мест выделено одиннадцать, каждое площадью около 500 квадратных сажен. Потом, как мы знаем, император Александр изменил свое мнение и повелел строить обывательские дома скромнее и проще. Пришлось зодчему рисовать новые фасады. Они были заново высочайше апробованы и направлены к генерал-губернатору, чтобы «для соблюдения и точности общего плана места для тех домов разбиты были им же и чтобы шаблоны и прочие меры для сих строений получаемы были от него же Росси». После всех этих распоряжений участки вокруг площади еще многие годы стояли укрытые глухими заборами, за которыми буйно прорастали лебеда и огромные лопухи.

Первым – в 1831 году – начал строение на западном углу площади и Инженерной улицы архитектор А. Брюллов. Через два года в этом здании (ныне площадь Искусств, дом 1) открылся Михайловский театр (с 1918 года – Малый оперный, ныне Академический театр оперы и балета им. М. П. Мусоргского). Рядом с ним встал дом (ныне площадь Искусств, дом 3), где поселился знакомый Пушкина, Жуковского, Вяземского, Глинки – меценат и композитор граф Михаил Виельгорский. Позже он переедет через дорогу в дом 5 по Итальянской улице, построенный архитектором П. Жако (ныне площадь Искусств, дом 5). Дом, навсегда вошедший в историю русской культуры еще и потому, что в подвале его второго двора в 1911 году открылось знаменитое кафе «Бродячая собака» – клуб петербургских писателей, артистов, художников.

На другой стороне площади – через сквер, против Михайловского театра, в доме 2 (снесен в 1903 году) поселился создатель первого частного «Музеума» русского искусства, издатель журнала «Отечественные записки», историк и писатель Павел Свиньин. В соседнем строении (Михайловская площадь, дом 4) в 1836–1838 годах проживала Екатерина Карамзина, вдова автора «Истории государства Российского» и единокровная сестра поэта П. Вяземского. В 1844 году сюда переехал М. Виельгорский, а позже поселился известный писатель А. К. Толстой.

Карл Иванович Росси соседствовал с этими замечательными людьми, но вряд ли с ними встречался. Он был «из другого круга». Всего-навсего «строитель». Никаких документальных свидетельств о посещении зодчим музыкальных вечеров у Виельгорского или о его свидании с издателем «Отечественных записок» пока не найдено. Судя по документам, ближайшими друзьями Росси, по-прежнему, оставались только его старый помощник Николай Ткачев, ушедший еще в 1829 году в отставку, и семейство Пуаро. Именно они были восприемниками на крестинах маленькой Леонтины, родившейся в 1837 году…

Почти десять лет велось строительство вокруг площади и вдоль улицы, соединявшей ее с Невским проспектом. В конце концов по трем сторонам прямоугольного пространства поднялись дома с одинаковыми фасадами. Первые этажи их обработаны в руст. Окна вторых – украшены наличниками, а на третьих этажах – прямоугольные проемы в гладкой стене. Над зданиями нависают карнизы с большими кронштейнами.

Росси, правда, пытался украсить Михайловскую улицу по своему первоначальному замыслу – аркада вместо первого этажа, ризалиты с восемью пилястрами по углам и центральный ризалит с двенадцатью пилястрами ионического ордена. Как-никак здание справа, если смотреть от Невского, предназначено для Дворянского собрания, а слева – для гостиницы и ресторации. Но и в этом случае аркады были запрещены, как на любимой им Театральной улице. Давний замысел Росси так и не нашел воплощения…

Надобно заметить, что все, кто занят был обстройкой площали и прилегающих улиц, – А. Брюллов, П. Жако, А. Михайлов, И. Болотов, Л. Шарлемань, – чрезвычайно бережно относились к замыслам и планам стареющего зодчего. Порой они обращались к нему за советом или помощью, и тогда Росси вновь чувствовал себя нужным, способным создать новые замечательные творения. В такие дни на задний план отступали грустные раздумья о будущем, тягостные поиски вечно отсутствующих в доме денег. Так завершался год, в декабре которого Карл Иванович Росси отметил свое шестидесятилетие…

1837 год – тяжкий для России. 29 января прокатилась по Петербургу страшная весть: Пушкин умер от раны, полученной на дуэли.

Похороны назначены на 1 февраля. Пуаро прознал, что правительство, опасаясь всяких волнений, перенесло отпевание Пушкина в Конюшенную церковь на Мойке. Проход сюда только по особым билетам, но Пуаро посчитал необходимым отдать последний долг покойному. Старый балетмейстер гордился, что первым поставил в Петербурге балет «Руслан и Людмила». Теперь вот нет в живых поэта, и сам Пуаро совсем редко ставит новые танцы. Скорее всего, некогда прославленный танцор позвал с собой и родственника – Карла Росси. Когда они приехали, площадь перед церковью уже была заполнена каретами и публикой. В церковь пускали только тех, кто в мундирах, и дипломатов.

Назавтра стало известно, что было отдано повеление: в часы панихиды профессора университета не должны отлучаться от своих кафедр, а студенты обязаны присутствовать на лекциях. Передавали даже слова некоего влиятельного лица: студенты могут «пересолить». А позже стало известно, что гроб, обернутый рогожей и укрытый соломой, под охраной трех жандармов ночью, тайно увезли в Святогорский монастырь, неподалеку от имения поэта…

Карла Росси, вероятно, потрясло число желавших проститься с поэтом. Пришли чуйки и потертые чиновничьи шинели, зипуны и шубы на барсучьем меху, гвардейские шинели с бобровыми воротниками и парадные формы иноземных послов. Казалось, весь Петербург решил сказать свое последнее «Прощай!». То было всеобщее признание, всеобщая скорбь. И неизбежно должна была возникнуть мысль: припомнят ли меня после моей кончины?.. Мысль естественная для каждого Артиста, чье призвание отдавать свой дар людям…

Долго еще в салонах и гостиных обсуждали поступок Дантеса, действия Бенкендорфа, судьбу несчастной вдовы. Только появление ранее невиданной забавы – чугунной дороги до Павловска – родило новые пересуды.

Еще летом 1836 года возле церкви лейб-гвардии Семеновского полка соорудили большой деревянный сарай. Из него выползли черные нити чугунных рельсов и протянулись вплоть до Павловска. А 30 октября 1837 года состоялось торжественное открытие дороги – первой в России. С утра поглядеть необычное зрелище собрались сотни людей – старые и молодые, сановные и бесправные с любопытством ожидали начала действа. Наконец, в 12 часов 45 минут ударил колокол, в ответ раздался рев гудка, и маленький паровозик потащил за собой украшенные флагами вагоны и прицепленные к ним платформы со скотом, досками, инструментами, пробегая версту за две с половиной минуты.

Билет до Царскоо Села и обратно в первом классе стоит 5 рублей, во втором – 3 рубля 60 копеек, в третьем – 2 рубля 40 копеек. Прокатиться всей семьей – недешево, но, глядя на умильные лица детей, Карл Иванович не мог устоять. То-то было радости и восторга. А деньги? Не в них счастье. А разговоров и воспоминаний хватило надолго…

Вторая половина декабря установилась морозной и ясной. Город уже жил ожиданием Рождества: дети – елки и подарков, взрослые – обычных радостей и забот праздника. Причем характер забот менялся от окраин к центру.

В тот вечер 17 декабря, накануне своего шестидесятилетия, Карл Иванович обсуждал с женой сложную проблему: как рассадить завтра немногочисленных гостей за праздничным столом. Разговор нежданно нарушила горничная, вбежавшая с криком: «Барыня! Барыня! Зимний дворец горит!» Как горит? Почему горит? Разве мог кто ответить на эти вопросы сразу. Завернувшись потеплее, Карл Иванович заспешил на Дворцовую площадь. Двинулся вдоль канала, а потом по Мойке. Уже всюду толпился народ, а выйти на самую площадь помешала цепь солдат, передававшая друг другу кирпичи. Они лежали тут же, заготовленные для строения Штаба гвардейского корпуса…