Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Самолюбивый зодчий не мог прибыть в Берлин в роли просителя. Только в ореоле славы своих успехов, своего таланта. Предстояло сначала внушить Фридриху, с каким великим архитектором он будет иметь дело. Во имя этой цели Франческо Бартоломео Растрелли сел за составление самого подробного списка всех строений, которые он возводил, украшал, переделывал. Так родилось известное теперь «Общее описание всех зданий, дворцов и садов, которые я, граф де Растрелли, обер-архитектор двора, построил в течение всего времени, когда я имел честь состоять на службе Их Императорских Величеств Всероссийских…».

…Неторопливо текут мысли, извлекая из самых дальних кладовых памяти картины прошлого. Малая случайная деталь порой способствует воссозданию всей картины. Тянется тоненькая нить, разматывая большой и плотный клубок. Случается, что рвется нить воспоминаний. Что поделаешь, годы берут свое. И тогда архитектор пытается взором окинуть припомнившееся и осознать итог прожитых трудовых лег.

Сорок восемь лет в России. Почти двадцать шесть – работы единолично. Этим можно гордиться.

Своими делами, своими строениями превратил он, Франческо Бартоломео Растрелли, Санкт-Петербург – город-крепость и город-верфь – в город великолепных дворцов и роскошных особняков.

Всплывают в памяти имена, лица учеников, подмастерьев, архитекторов. Со многими довелось ему работать. Кое-кто так и остался способным исполнителем, хорошим чертежником, а некоторые, их было меньшинство, прославили себя как талантливые зодчие. Но теперь, когда время стерло в памяти многие события, он всех их, без разбора, числит своими учениками. И Михаила Земцова, у которого сам учился; и Александра Кокоринова, кончившего московскую архитектурную школу Ухтомского. Самостоятельного, опытного Савву Чевакинского и талантливого Юрия Фельтена. Их и многих других внес Растрелли в свой «Список всех учеников, которых я наставлял в архитектуре…».

Если вдуматься, то смелостью своих архитектурных решений, масштабами строений, размахом замыслов – абсолютно всем оказал он воздействие, и немалое, на современников и последующие поколения архитекторов. Правда, поставленный в особое положение – «обер-архитектора», он заслонял других талантливых мастеров. Но в то же время те, которых Бог обделил талантом, всячески подражали ему, копировали, как умели, его творения, его проекты. В Туле, Калуге, Твери, Казани, Вологде, в Москве и на Украине поднялись дома и храмы «в стиле Растрелли»…

«Общее описание всех зданий…» подходит к концу. Число упомянутых работ уже перевалило на восьмой десяток. Бегло перечисляет бывший обер-архитектор возведенные им особняки вельмож: от Кантемира, сподвижника Петра Великого, до Чоглокова, гофмейстера двора Петра III.

Всем, чем может гордиться русская архитектура середины XVIII столетия, все нашло свое воплощение в его творениях. В историю российской художественной культуры он вписал яркую и запоминающуюся страницу.

…Перебелены «Общее описание…» и «Список всех учеников…», отобраны и уложены в специальные папки лучшие чертежи и рисунки. Можно собираться в путь. Но кто-то влиятельный должен представить его королю.

Сохранилось письмо Растрелли неизвестному адресату.

«Сударь, я был самым чувствительным образом огорчен, узнав от г. Грота о Вашем неожиданном отъезде, и не успел попросить Вас передать мои приветы г. Денгейль. Рукопись, которую я имел честь Вам переслать, это черновик, не приведенный мною в порядок за неимением времени. Я поручаю его Вашим заботам и прошу исправить ошибки, которые Вы там найдете. Вы хорошо заметите, сударь, что в этом Описании я говорю о самом себе, и это для меня неудобно. Прошу Вас об одолжении – исправить это Описание так, чтобы оно излагалось не от моего лица, а анонимно.

Мой дорогой сударь, если Вы дружески ко мне относитесь, прошу Вас прибавить туда такое примечание: “Весьма удивительно, что человек столь способный и создавший столько памятников, отличавшийся отменным прилежанием, человек достойный и не заслуживший ни малейшего упрека за свое поведение находится со своей семьей в положении столь мало завидном и бедственном”».

Господин Грот – скорее всего, тот самый живописец, что работал вместе с архитектором в Царском Селе. Значит, связь с Петербургом еще продолжается. Может, Грот и рекомендовал Франческо Растрелли кому-то из посланцев берлинского двора. Не исключено, что со временем найдутся новые документы и таинственный доброжелатель зодчего «обнаружит» свое имя и звание. А пока письмо и списки отправлены к этому таинственному NN и Франческо Бартоломео Растрелли ждет санного пути, чтобы отправиться в Берлин знакомой дорогой – через Кенигсберг, Данциг, Штеттин.

В Берлине Растрелли встретил Рождество. Была оттепель, и народ до позднего вечера веселился на улицах и площадях. Но все окружающее не затрагивало архитектора. Веселье не шло на ум. Он ждал. Терпеливо, с надеждой на успех, когда его примет Фридрих. День проходил за днем, не принося известий.

Наконец утром 16 января 1766 года у маленького гастхофа, где поселился Растрелли, остановилась карета. Сдержанно поклонившись, придворный вручил архитектору послание короля:

«Господин граф де Растрелли.

Весьма чувствителен к вниманию, которое Вы мне оказали представлением планов главных зданий, выполненных Вами при русском дворе. Я их нашел столь прекрасными, что это будет потерей для публики, если от нее скрыть памятники, столь отмеченные Вашим гением и Вашим талантом в архитектуре. И Вы доставите ей прекраснейший подарок, если Вы дадите их гравировать. Они принесут Вам рукоплескания всех тех, кто понимает в изящных искусствах и науках.

После сего я молю Бога, дабы он принял Вас, г. граф де Растрелли, под святую защиту.

Берлин, 16 января 1766

Фредерик

Графу Растрелли, в Берлине».

Вежливый и решительный отказ.

Молчаливый лакей в придворной ливрее внес папку с чертежами и рисунками. Король не принял подарка. Не пожелал увидеть архитектора. Программа действий Фридриха проста и конкретна: «…финансы, политика и военное дело должны стремиться к одной и той же цели, которая заключается в укреплении государства и в увеличении его могущества». Барочные дворцы Растрелли в эту систему не вписывались…

В Митаве Франческо Бартоломео поджидало еще одно огорчение. По настоянию сына, герцог Эрнст Иоганн Бирон нанял на службу молодого датского архитектора Северина Иензена.

Еще продолжал Растрелли заниматься украшением интерьеров Руенталя, Митавы, любимых загородных резиденций Бирона – Свэтхоф и Грюнхоф. Еще что-то чертил, рисовал. Но во всем этом уже не было одухотворенности. Точно вынули из художника душу, и двигался, работал, командовал людьми холодный, безучастный человек в мундире обер-интенданта строений герцога Курляндского.

2 февраля 1767 года скончалась от простуды графиня Растрелли, урожденная Walles. И было ей пятьдесят шесть лет и десять месяцев от роду. Похоронили ее на кладбище реформатской церкви 7 февраля в шесть часов вечера «при многих факелах и стечении народа».

Хорошо или плохо, но прожили они свыше тридцати лет вместе. Теперь он остался один. Холодно и неуютно стало в доме. Каждый уходивший день уносил тепло – из дома, из тела. Все вокруг становилось бессмысленным – дворцы, работа, вечера у герцога.

2 марта, ровно через месяц, он поместил в газете «Митавские новости» объявление: «В доме Его Сиятельства господина графа фон Растрелли продаются: хорошая двуспальная железная кровать, карминно-красные итальянские гардины, никогда не бывшие в употреблении, новые ковры на целую комнату. Кроме того, итальянские щиты, каждый из которых произведение искусства, ювелирные и серебряные изделия и дорожная карета на две персоны. Желающих просят обращаться в дом Его Светлости господина графа». По традиции еще дважды – 9 и 12 марта – публикует газета объявление.

Зачем нужны вещи, когда нет больше близкого человека? А вот деньги, вырученные от продажи, нужны. Будущее не сулит достатка. В том же марте зодчий решает еще раз обратиться за милостью к императрице. Благо для прошения есть пристойный повод: строение каменного здания православной церкви в Митаве.

Долгую и сложную историю строения этой церкви подробно изучила и опубликовала латышская исследовательница В. Е. Вилите. Первый проект церкви готовит в конце 1764 года Ф. Б. Растрелли. Потом новые чертежи и смету императрица велит исполнить архитектору А. Ринальди. В конце концов возведение недорогого храма вновь доверено Растрелли. Это последнее творение зодчего. Небольшая одноглавая церквушка не приумножит его славы, но позволяет обратиться с прошением в Петербург. В начале апреля 1767 года курьер увозит из Митавы объемистый пакет с чертежами, сметами и двумя письмами зодчего графу Никите Ивановичу Панину.

Одно строгое, деловое: «Ваше Сиятельство, великая, вижу я, делается мне честь по случаю созидания российской церкви в Митаве, строение которой поручается мне по драгоценному Вашего Сиятельства приказанию. Будьте, милостивый государь, уверены, что я не премину прилагать все возможные от себя старания, чтобы оказать Ее Императорскому Величеству верную мою услугу, будучи от Ее Величества достоен сею Комиссиею.

Принимаю за смелость представить при сем Вашему Сиятельству расписание моих примечаний, два проекта с показанием цены на каждом и Генеральный план всего местоположения, тут должно также быть строения дьячкам и дьякону. Надеюсь я, милостивый государь, что Ее Императорское Величество апробует план под литерой А, на который потребно от 14 до 15 тысяч альбертских рейхсталеров, потому что план под литерой Б потребует больше 25 тысяч рейхсталеров…»

Судя по письму, судьба этого проекта не очень волнует Растрелли. Для него гораздо важнее ответ на второе послание Панину:

«Вашему Сиятельству

весьма известно о понесенных моих трудах через сорок восемь лет, в продолжение которых имел я честь служить от времени Петра Великого всем Монархам, кои после Его в наследие получали Империю Российскую, и как всегда меня удостаивали оказанием своего удовольствия в верной и непорочной моей службе. Получаю я и ныне великие знаки высочайшего Ее Императорского Величества ко мне милосердия, ибо исправно мне производится пожалованная по смерть мою тысячерублевая мне пенсия. Сею пенсию на мою собственную персону весьма доволен, но по смерти моей дети мои останутся в самой крайней нищете; и так пользуюсь отправлением рисунков к Вашему Сиятельству, принимаю я смелость просить Вас, милостивый государь, чтобы благоволили Вы употребить свое предстательство о моей бедной фамилии и упросили бы, чтобы Ея Императорское Величество, отказав мне ежегодную пенсию, соблаговолила милосердием своим мне пожаловать в один раз вдруг двенадцать тысяч рублей, дабы я мог из оной суммы оставить по смерти что ни есть детям моим, кои бы памятовали то благодеяние Империи Российской, которое отец им исходатайствовал.

Ея просил о сем перед отъездом моим, но оное мне тогда отказано, потому что я не имел никого, кто бы постарался о мне, ныне я прошу Вас, милостивый государь, удостойте меня своим покровительством в пользу детей моих, дабы они могли получить сию Ея Императорского Величества милость. Я отнюдь не сомневаюсь, что сия просьба, будучи Вашим Сиятельством подкрепляема, приведет Ея Императорское Величество в жалость о моей бедной фамилии, которая не перестает просить Бога о продолжении лет Ея и дражайшем здравии Августейшего Ея наследника.

Благоволите, милостивый государь, принять сие мое прошение. Бог наградит благополучием дни Ваши за милостивое Ваше предстательство о моей бедной фамилии, которая купно со мной будет вечно благодарна Вам за такое к ней Вашего Сиятельства благодеяние.

С совершенной преданностью и с нижайшим почтением до конца жизни моей Вашего Сиятельства покорнейший и обязаннейший слуга

граф де Растрелли».

Судя по всему, и это прошение осталось без ответа. Неизвестно, ходатайствовал ли Панин вообще. Что ему, опытному и хитроумному политику, занятому своими интригами, какой-то постаревший и устаревший архитектор!

Теперь у зодчего нет никаких надежд. Рассчитывать можно только на самого себя. Вдобавок ко всему Франческо Бартоломео начинает замечать, что некоторые дворяне перестали здороваться с ним. При его приближении замолкали еще только что оживленные разговоры. Недовольство герцогом, его грубостью и эгоизмом бросало тень на Растрелли. Он был ближайшим приближенным ненавистного правителя. Жизнь еще больше осложнялась.

Не ожидая дальнейшего развития событий, 24 февраля 1769 года Франческо Бартоломео Растрелли вновь отправляется в Италию. На сей раз с коммерческими целями. Бывший обер-архитектор решает закупить в Венеции, Флоренции и Милане картины итальянских живописцев, а потом перепродать их в Петербурге. Коммерческое предприятие позволит просуществовать какое-то время без заботы о куске хлеба.

В Митаву он возвращается 25 ноября того же года, когда старый, утомленный Эрнст Иоганн Бирон уже публично отказался от власти, передав ее старшему сыну, генерал-майору Петру Бирону. Оставаться при курляндском дворе Растрелли больше не мог. Молодой герцог заниматься благотворительностью не желал.

В архиве Российской Академии наук хранится документ о том, что в 1770 году граф де Растрелли привез в столицу Российской империи для продажи картины художников Гвидо Рени, Джакомо Джордано, Карло Лотти, Пьетро Цанки, Фредерико Червелли, Себастьяно Риччи, Пьетро делла Векио и других. А всего тридцать три полотна.

Одновременно бывший обер-архитектор, хотя это и не сулит никаких материальных благ, обратился с прошением в Академию художеств:

«Господа!

Я беру на себя смелость умолять вас с глубочайшим почтением, не соблаговолите ли вы оказать мне ваше милостивейшее расположение, касательно моего величайшего желания, которое я хотел бы осуществить, рассчитывая на вашу доброту, – иметь честь быть избранным в число наиболее именитых членов Императорской Академии художеств в качестве почетного вольного общника.

Посему я покорнейше прошу, господа, вашего соизволения почтить меня избранием. Заверяю вас, что я на всю жизнь сохраню величайшую признательность.

Имею честь оставаться вашим покорным слугой.

СПб

Октябрь 1770

Граф де Растрелли

обер-архитектор и кавалер ордена Св. Анны».

Люди честолюбивые и самовлюбленные в преклонные годы особенно неравнодушны к почестям, титулам, наградам. Критерием прожитых дней служат для них не сотворенная доброта или проявленная честность, а обретенные почет и слава. Письмо в Академию художеств – в характере Растрелли.

9 января 1771 года Франческо Бартоломео Растрелли наконец получает последнее радостное известие. Первое за последние горестные годы. «По полученному от г. обер-архитектора и ордена Святой Анны кавалера графа де Растрелли желательному письму, о принятии его в академию вольным общником. По общего собрания согласию в сие достоинство оный и принят». Избран Растрелли девятнадцатью голосами против трех.

Сообщение о событии публикуют «Санкт-Петербургские ведомости». Для зодчего – свидетельство его заслуг перед государством.

Но никакие звания и награды не способны уберечь человека от смерти. Проходит всего семьдесят девять дней радости и мечтаний. 29 апреля 1771 года следует указ о выплате пенсии Франческо Бартолиати, зятю умершего обер-архитектора, кавалера ордена Святой Анны графа Франческо Бартоломео Растрелли. Почти десятилетнее желание наконец-то исполнилось: его дети обеспечены. Для этого понадобилось только умереть.

Он прожил семьдесят один год, из них сорок восемь в России. Прибыв в молодую северную столицу юношей, учеником своего отца, Растрелли достиг всех возможных для архитектора почестей и скончался в императорском Петербурге от удара, отставленный от дел, в скромном достатке. «Архитектора здесь ценят только тогда, когда в нем нуждаются…»

Время сровняло могилу Франческо Бартоломео Растрелли. Дата смерти и место захоронения остаются неизвестными.

Вместо послесловия

Генерал-майор, кавалер ордена Святой Анны, вольный общник Российской Академии художеств граф Франческо Бартоломео де Растрелли оставил сей бренный мир.

В мытарствах последних лет пережил Растрелли своих старых друзей и заказчиков. А если кто еще и остался, то их как бы и не было, ибо стали они ныне людьми забытыми, а не государственными. И некому было после смерти обер-архитектора рассказать о нем примечательную историю, поведать о его нраве, об умении азартно и увлекательно работать. Даже старые его письма и патенты утонули среди новых бумаг то ли дочери, то ли последнего покровителя – Эрнста Иоганна Бирона.

Осталась, правда, огромная папка с чертежами, планами, рисунками великолепных дворцов и храмов, возведенных им в Петербурге, его окрестностях, Москве, Киеве, Митаве и вокруг нее. Затерять их было довольно трудно. Но в 1776 году приехавший в Петербург граф Игнатий Потоцкий купил (неужто у дочки и зятя архитектора?) эти тридцать семь картонов с чертежами, перечнями работ и прочими деловыми записями. Купил и увез в свое имение Виланов. И полтора столетия лежали они без движения в массивных шкафах польских библиотек.

Вкусы, нравы и обычаи веселого царствования Елизаветы Петровны, когда Франческо Бартоломео Растрелли создавал свои лучшие творения, были преданы забвению. Дворцы, о которых после смерти зодчего стали говорить: «Дурной вкус!» – срочно переделывали, перекраивали, меняя внутренний, а порой и внешний облик. Язык барокко стал чужд и непонятен детям и внукам ушедшего поколения.

Но никому не дано знать, что заинтересует и взволнует правнуков и праправнуков. В жизни каждого народа всегда возникают периоды обостренного интереса к своему прошлому. Подобное усиленное внимание можно объяснить многими причинами. В том числе желанием понять, каким духовным и культурным наследием мы владеем.

Через сто с лишним лет после смерти Растрелли в журнале «Зодчий» № 5 за 1876 год наконец появилась первая статья о нем. Завершился период умалчивания. С того года каждое десятилетие увеличивало количество сведений о талантливом, многостороннем художнике. Наконец, в 1939 году З. Батовский опубликовал бумаги и чертежи, увезенные некогда Потоцким из Петербурга. Ученые получили списки произведений Ф. Б. Растрелли, составленные им самим, его высказывания о строительном деле в России, перечень помощников и учеников.

Подробный перечень работ Растрелли породил ряд обстоятельных исследований, где тщательные архитектурные анализы заслонили, отодвинули на дальний план образ Растрелли-человека со всеми достоинствами и недостатками, радостями и треволнениями.

Между тем познание личности художника, условий его существования, помыслов и побудительных причин к созданию того или иного произведения помогает рельефнее и глубже понять все его творчество. Во имя этого мне захотелось, чтобы на страницах этой книги ожил Растрелли-человек – горячий, нетерпеливый, вечно куда-то спешащий. А рядом с ним – те, кто окружал зодчего в жизни, – надменная Анна Иоанновна, порядочный и доброжелательный Михаил Земцов, жестокий и самовлюбленный Эрнст Бирон, беззаботная и взбалмошная Елизавета Петровна, спокойный и рассудительный Иван Мичурин и многие, многие другие. Ведь главные особенности времени – его характер, нравы, вкусы – находят отражение в судьбах и деяниях людей.

Во имя этой цели пришлось заново, а подчас и впервые прочитать многие архивные документы, не привлекавшие внимания историков архитектуры. И тогда с пожелтевших страниц зазвучали живые голоса современников Франческо Бартоломео Растрелли. Понятны и объяснимы стали многие события и поступки. И чуть иначе порой воспринимается история некоторых творений великого русского зодчего.

Сооруженные им дворцы и храмы – и те, что уцелели, и те, что были подняты из руин, опаленных войной, – вызывают сегодня у нас неподдельное восхищение. Мы уже не мыслим свое существование без них. Ибо они часть полученной нами в наследие духовной и художественной культуры. Высокое, настоящее искусство.

Ансамбли. Главный зодчий Петербурга Карл Росси

Пролог

Свыше тысячи кораблей ежегодно бросают якоря у причалов Санкт-Петербурга. Растет и богатеет город, основанный Петром Великим восемь десятилетий назад. Теперешняя правительница Екатерина II твердо знает: она – первейший и единственный продолжатель начинаний царя-реформатора. Ради утверждения этой мысли повелела выписать золотыми буквами на подножии «Медного всадника»: «Петру Первому Екатерина Вторая». Императрица убеждена, что вместе с городом богатеет каждый из двухсот тысяч его обитателей…

Выгрузив привезенные товары, корабли набивают нутро кожей, пенькой, воском, железом и, приняв на борт пассажиров, вновь уходят на запад, тяжело раздвигая холодные балтийские волны. В один из последних августовских дней 1783 года отплыл курьер в Лондон. Он вез российскому посланнику Симолину важную депешу. Конечно, бумагу можно было отправить почтой через всю Европу, но тогда она ехала бы недель шесть. А море сокращало путь вдвое.

Депеша была срочная. Комитет по музыкальным и зрелищным увеселениям извещал тайного советника Ивана Матвеевича Симолина о непременном желании императрицы пригласить на русскую службу славного дансёра и балетмейстера Шарля Лепика и дансёрку Гертруду Росси. А чтобы утвердилось у них желание отправиться в путь, предложить хорошее жалованье: 4000 и 3000 рублей на год соответственно.

Исполнить веление императрицы следовало неукоснительно. Оно являлось частью замысленного Екатериной плана просвещения и, следовательно, возвеличивания России. Частью столь же важной и обязательной, как закупка огромных собраний картин, рисунков, камей, как дорогостоящая переписка с просвещенными умами Европы.

Посол России во Франции князь Д. А. Голицын в свое время доносил: «…что же касается до рекомендованного мною человека для письменной корреспонденции с Императрицею Нашею Всемилостивейшею Государынею, то рекомендован мною господин Д’Аламбер и что он ученый человек и в состоянии различие делать в достойных сообщениях Ея Императорскому Величеству вещей, в том ответствовать он будет, я думаю, что 1200 ливров довольное для него награждение…» Во имя просвещенности и величия России скупиться не следовало. Политика внешняя всегда требует больших денег.

Экономить удавалось на политике внутренней. Очень часто полновесные рубли Екатерина заменяла красивыми словами, многообещающими посулами и в редких случаях впечатляющими действиями. Действия рождались особыми обстоятельствами. Например, появлением опасных разговоров и нежелательных слухов. Так случилось в году 1765-м.

Еще в июле 1764-го отчаянный поручик Василий Мирович попытался освободить из Шлиссельбургской крепости законного наследника российского престола – Иоанна Антоновича, правнука царя Иоанна Алексеевича. Попытка окончилась плачевно: узника застрелила стража, а неудачливого поручика казнили. К пересудам о таинственной смерти Петра III добавились разговоры о двух новых убийствах. В костер народных суждений подбросили сухих дров, и поползли от окраин к центру зловещие слухи о безродной немке, через кровь захватившей русский престол. Взволнованная Екатерина пишет своему ближайшему советнику Н. И. Панину: «Я опасаюсь, однако, чтобы в таком большом городе, как Петербург, глухие толки не наделали ли бы много несчастных». Личный страх упрятан за благородными и красивыми словами, предназначенными для публичного чтения и для потомков: мудрая мать-государыня радеет о счастье подданных.

Истина очень старая: ребенка можно отвлечь и утешить игрушкой, народ – зрелищами и хлебом. Екатерина эту истину знает хорошо. Вот почему весной 1765 года на пустыре у большой излучины речки Кривуши (будущий Екатерининский канал, ныне канал Грибоедова) сотни плотников, согнанных со всех концов города, начинают ставить огромный балаган для народных увеселений.

Уже много десятилетий пустырь называли Брумберговой площадью – по имени владельца «пильных мельниц», стоявших на краю. Растущий Петербург настойчиво требовал все больше и больше досок, балок, брусьев. Мануфактура процветала, а рачительный хозяин все засыпал и засыпал болотистый пустырь золотистыми опилками, чтобы облегчить дорогу ломовикам.

К Николе Летнему, 9 мая, поднялись на этой площади качели, карусели и вместительный «амфитеатр» для театральных представлений. Два раза в неделю добровольцы из ремесленников, подьячих и лавочных сидельцев разыгрывали здесь действа. За содержанием пьес наблюдала полиция. Она же выплачивала актерам каждый раз по полтиннику. Так соблюдались порядок, благонамеренность и народное довольство.

Простой люд охотно кружился на каруселях, смеялся над похождениями Фомы и Ерёмы, но вовсе не забывал погибшего в Шлиссельбурге узника и убиенного императора. И в 1766-м, и в 1777-м, и даже в 1788 году Тайная экспедиция рассматривала дела о «воскресшем» Иоанне Антоновиче. А в 1773 году на берегу реки Яик объявился новый «император Петр III» – Емельян Пугачев, или, как называла его императрица, скрывая свой испуг, – «маркиз де Пугачев». Примечательно, что именно в этот год Екатерина подписала указ «Об учреждении в Санкт-Петербурге публичного Российского театра». Возводить каменное строение поручено придворному архитектору Антонио Ринальди, уроженцу Неаполя. А стоять тому театру указано на Карусельной, бывшей Брумберговой площади там, где качели и балаган.

Верить в проявление потусторонних сил – смешно и наивно, но порой цепь случайностей наводит на странные размышления. Видно, не очень хорошее место выбрала Екатерина для Каменного театра. Сначала со стены возводимого здания упал Ринальди. Расшибся так, что недомогал до самой смерти. Потом на протяжении столетия театр дважды выгорал дотла. Четырежды его перестраивали, не считая разных переделок. В 1811 году после большого пожара свалился с лесов еще один зодчий – Жан Тома де Томон. И умер через два года, так и не встав с постели. Все эти события могли породить у простого обывателя нежелательные размышления о некоторых начинаниях императрицы.

Все же, когда летом 1783 года убрали строительные леса, кирпич, щебень, корыта с известью, когда растащили все, вплоть до малых щепок, посреди площади открылось огромное строение. Массивное и тяжелое, оно возвышалось над всеми окрестными зданиями.

Выступающий с западной стороны театра прямоугольник обозначал парадный вход. По углам стояли Диана с ланью и Латона – мать ее и Аполлона. Большой треугольный фронтон венчал основной массив строения. А над ним белоснежная, из каррарского мрамора, фигура сидящей Минервы – покровительницы поэтов, художников, артистов.

Богиня ликом походила на императрицу. В ясную погоду чудилось: богиня милостиво улыбается, взирая на площадь. Здесь по утрам под дробь барабанов и визг флейт проходила смена гвардейского караула. Воинский артикул – не дамское дело, но свою гвардию императрица любила. Это она помогла Екатерине усесться на трон. В ней служило немало красивых и ловких офицеров. Гвардия укрепляла осознание власти – императорской и женской.

Три раза в неделю по вечерам площадь оживала. Она наполнялась праздничным гулом, скрипом колес, ржанием лошадей и пронзительными криками «Па-ди-и!», «Па-ди-и!». Петербург съезжался в театр.

Армия и Просвещение – два кита, на которых, по мнению императрицы, должна стоять власть. Армия свою мощь доказала в сражениях с турками. Заботу о Просвещении подтверждали Эрмитаж, Большой Каменный театр, недавно подписанный указ «Об учреждении народных училищ». Убедительные доводы разумности и справедливости благополучного царствования.

Создание Большого Каменного театра – только эпизод в грандиозном государственном спектакле, поставленном императрицей. Но, будучи созданным, театр сам невольно стал причиной многих последующих событий в истории российской художественной жизни. Одно из них начинается с появления Комитета для управления театральными зрелищами и музыкой. Комитет приглашает на российскую службу танцоров из Лондона. Знаменитые артисты отправляются в Петербург…

Однако следует прервать повествование: его герой въезжает в столицу Российской империи…