Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

За угловым павильоном Аничкова дворца – простор Александринской площади. Огромный прямоугольник ограничен с востока решеткой сада – чередой копий с позолоченными остриями, над которыми орлы несут в когтях лавровые венки победителям. Вдоль западной кромки площади протянулось здание Публичной библиотеки, украшенное чудесной лоджией. Точно такой же, как на парковом фасаде Михайловского дворца. А в глубине – величественный театр. Над его шестиколонным портиком замерла в стремительном лёте квадрига Аполлона.

Еще при жизни архитектора, в 1845 году, Виссарион Белинский напишет: кто хочет увидеть Петербург «как великолепный и прекрасный город, столицу России… тому, разумеется, достаточно только взглянуть на Александринский театр, который, с его прелестным сквером впереди, садом и арсеналом (павильонами. – Ю. О.) Аничкина дворца с одной стороны и Императорскою Публичною библиотекою с другой, составляет одно из замечательнейших украшений Невского проспекта».

Создавая площадь, Карл Иванович рассчитал так, что прямо против нее – по другую сторону Невского – открылась Малая Садовая, в глубине которой замыкает общую панораму перестроенный им торец конюшни Инженерного замка. На углу Малой Садовой и Невского в начале XX столетия отстроили пышный магазин Елисеева, а во времена архитектора в подвальном этаже дома находилась винная торговля, а в бельэтаже – продажа китайского чая.

Если двигаться дальше по этой солнечной стороне проспекта, то на углу Садовой, там, где теперь книжный магазин и Театр кукол-марионеток, помещались мебельная фабрика и мебельный магазин семейства Туров. Росси бывал здесь и хорошо знал владельцев. На фабрике по его рисункам готовили мебель для Елагина и Михайловского дворцов.

Наискосок – Гостиный двор, который он нередко посещал: когда был маленьким, вместе с матерью, а позже, вероятно, с женой.

На месте теперешнего кафе «Север» стоял когда-то дом архитектора Франческо Бартоломео Растрелли, строителя Зимнего дворца. Дворец – центр города. Императорский указ, запретивший строить обывательские дома выше Зимнего, на многие десятилетия вперед определил архетектонику Петербурга. Но вряд ли интересовало Карла Ивановича место, где жил его дальний предшественник. Опыт прошлых поколений редко служит нам наукой.

За бывшим домом Растрелли, за Армянской церковью вливается в Невский Михайловская улица, проложенная Карлом Росси. Отсюда с проспекта открывается чудный вид на творение зодчего – Михайловский дворец. Как заметил современник архитектора, один из авторов «Отечественных записок», «…по величию наружного вида дворец сей послужит украшением Петербурга». Справа по Михайловской – Дворянское собрание, зал которого много позже переделали для Филармонии. Слева – гостиница. Перестроенная в конце прошлого столетия она дожила до наших дней под названием «Европа».

За Михайловской улицей, чуть отступив в глубину, – костел Святой Екатерины. Здесь Росси венчался, здесь крестили его детей.

Наискосок от костела, на противоположной стороне, в трехэтажном доме на берегу Екатерининского канала жил А. Воронихин. У него бывал Росси. И немало часов провели они в увлекательных дружеских беседах…

Но Невский зовет, манит, приглашает следовать дальше и обещает новые встречи.

Вот на углу проспекта и Мойки, у самого Полицейского моста (теперь Народный мост), – пышный и величественный дворец Строгановых, построенный в стиле барокко. Им восторгались современники, им восхищаются в XX столетии, но вряд ли привлекал он внимание Росси, прославленного мастера позднего классицизма. Для него барокко – образец аляповатой безвкусицы. Ну что ж, у каждой эпохи свои определения прекрасного, и спорить с ними не следует.

Перейдя на другую сторону Невского, зодчий мог посетить (в нынешнем доме 20 – западном крыле дома Голландской церкви) выставку от «Общества поощрения художников», где в середине 30-х годов продавалась литографированная панорама проспекта, исполненная по рисункам художника В. Садовникова. О ней, судя по газетному сообщению, «…известные своими дарованиями архитекторы Росси и Монферран с похвалой отозвались…», ибо «Панорама сия есть самый похожий портрет нашего красавца Невского проспекта».

Район Полицейского моста – царство гурманов. Если от упомянутой выставки свернуть направо, на набережную Мойки, то можно зайти в ресторацию Сен-Жоржа, или, как ее стали называть в конце 20-х годов, – Донона. Напротив нее, на другом берегу Мойки, – ресторан Александра.

Возвращаясь от него к Невскому, следует заглянуть в маленькую лавку Диаманта, в которой продают страсбургские пироги, ветчину и разные деликатесы. На углу проспекта и набережной – прославленная кондитерская Вольфа и Беранже (ныне дом 18). Здесь собираются поэты, артисты, художники… Именно отсюда уехал Пушкин на Черную речку… Дом, некогда принадлежавший петровскому адмиралу К. Крюйсу, перестроил архитектор В. Стасов. Случилось это как раз в тот год, когда Карл Росси перебрался из Твери в Петербург. (Теперь в доме кафе «Литературное» и магазин «Старая книга».)

Прямо против него, на другой стороне проспекта, в теперешнем доме 15 во времена Карла Ивановича помещались известная типография и книжная лавка Плюшара и редакция журнала «Отечественные записки», издатель которых П. Свиньин не раз воздавал должное высокому таланту зодчего. До 1826 года в этом же доме находился ресторан Талон, упомянутый Пушкиным в «Онегине»:

 
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин.
 

Бытописатель петербургских нравов М. Пыляев опубликовал отрывки из дневника за 1829 год некоего посетителя большинства столичных рестораций: «2-го июня. Обедал в немецкой ресторации Клея, на Невском проспекте. Старое и закопченное заведение. Больше всего немцы, вина пьют мало, зато много пива. Обед дешев… 3-го июня обед у Дюме. По качеству обед этот самый дешевый и самый лучший из всех обедов в петербургских ресторациях, Дюме имеет исключительную привилегию – наполнять желудки петербургских львов и денди…»

Заметим, что эту привилегию Дюме получил после закрытия ресторана Талон. Из писем Пушкина к жене весной 1834 года: «…явился я к Дюме, где появление мое произвело общее веселие: холостой Пушкин!»; «Обедаю у Дюме часа в 2, чтоб не встретиться с холостою шайкою».

Однако вернемся к дневнику гурмана: «4-го июня. Обед в итальянском вкусе у Александра… по Мойке у Полицейского моста. Здесь немцев не бывает, а более итальянцы и французы. Впрочем, вообще посетителей немного. Он принимает только хорошо знакомых ему людей… Макароны и стофато превосходны!.. (Не сюда ли заходил порой Карл Иванович, чтобы за бутылкой доброго вина отдохнуть в кругу друзей и знакомых? – Ю. О.) 5-го. Обед у Леграна, бывший Фельета, в Большой Морской… В нынешнем году обед за три рубля ассигнациями здесь прекрасный и разнообразный. Сервизы и все принадлежности – прелесть… 6-го июня. Превосходный обед у Сен-Жоржа, по Мойке (теперь Донон)… Домик на дворе деревянный, просто, но со вкусом убранный, Каждый посетитель занимает особую комнату… на балконе обедать прелесть; сервизы превосходные, вино отличное. Обед в три и пять рублей ассигнациями…»

Пора покинуть этот обольстительный перекресток и двинуться дальше по Невскому. Уже видна замыкающая его зеленая стена бульвара, а над ней массивный куб и колоннада центральной башни Адмиралтейства. Сияет на солнце, вонзившись в белесое небо, золотая игла, увенчанная гордым парусником. Много десятилетий бытовала легенда, что трюм его набит золотыми червонцами петровской чеканки. Увы, и она, подобно многим другим легендам, не получила подтверждения.

Однако не будем доходить до Адмиралтейства, а сразу за кондитерской Вольфа и Беранже свернем направо, на Малую Миллионную, и перед нами неожиданно возникнет огромная арка и два трубящих гения Славы, застывшие над ее пролетом.

Арка необычна. Фактически это три арки, стоящие друг за другом. Причем две из них поставлены чуть под углом по отношению к первой. Они как бы маскируют поворот улицы. Стоит пройти под ними, и взору открывается простор огромной площади, гранитная колонна, стоящая посредине, а за ней Зимний дворец. Здесь центр города. Здесь история собрала воедино власть, величие и силу империи…

Темпераментный Растрелли, создавая дворец для императрицы Елизаветы, хотел очертить границы огромного пустынного луга изогнутой по дуге колоннадой, а в центре ее поставить конный памятник Петру, исполненный Растрелли-старшим. Императрица не дождалась завершения работ, а новый хозяин дворца – император Петр III удержался на троне всего 184 дня.

В 1772 году архитектор И. Старов вновь предложил завершить площадь с южной стороны полуциркульной колоннадой – укороченный и удешевленный вариант Растрелли. Императрица Екатерина II этот проект не приняла. Однако негожий вид, открывавшийся из окон дворца, заставил ее сначала объявить конкурс, а потом, в конце 70-х, повелеть: построить от угла Невского вдоль южной границы луга выгнутый по дуге дворец из трех соединенных зданий: угловое – для столичного губернатора Я. Брюса, а два других – для очередного фаворита, флигель-адъютанта А. Ланского. Этим, собственно, и ограничилась регулярная застройка, предложенная Ю. Фельтеном. Площадь по-прежнему осталась непрезентабельной. Не украсил ее и экзерциргауз – манеж для воинских учений, сооруженный в конце XVIII века В. Бренной на восточной стороне. А при императоре Павле центр города решено было переместить к Михайловскому замку, а посему до площади перед Зимним дворцом вообще никому не было дела.

Александр нашел время и желание взглянуть на главную площадь империи только после полутора десятилетий своего царствования.

От Невского до Малой Миллионной стояли особняки Брюса и Ланского, где с 1811 года теснился Главный штаб. По Миллионной-Луговой скопились в беспорядке дома обывателей. Ни ранжира, ни порядка. Пыль, грязь. Площади следовало придать правильный вид, разместив здесь два важнейших учреждения – Главный штаб и Министерство иностранных дел. Весной 1819 года коллежскому советнику архитектору Карлу Росси велено готовить чертежи и рисунки будущих строений…

Росси приступает к работе. Но странное дело – он меньше всего думает о перестройке здании для Главного штаба. Его помыслы направлены на решение иной задачи: как связать воедино будущую Дворцовую площадь с прилегающими ансамблями, проспектами, улицами. Он мысленно видит центр Петербурга, достойный своим размахом и величием древних римлян. Правда, неизвестно, как отнесется к подобному замыслу император, но зодчий старается не думать об этом. Как истинный художник он несет в себе ощущение своего времени со всеми его тяготами и потребностями. Именно в этом убедительная сила подлинного искусства.

Замысел архитектора пришелся императору по душе, архитектурная стройность соответствует стройности административной. И 15 марта 1820 года создан специальный комитет «По устроению против Зимнего дворца правильной площади и каменным, кирпичным, гончарным и известковым заводам».

Председателем комитета назначен Гурьев, но вершить всеми делами доверено, конечно, Карлу Росси. В помощь ему определены архитекторы Ф. Руска, И. Гальберг, П. Жако, Н. Войлоков, И. Колпачников и, естественно, любимый Ткачев.

Зимний дворец рождался в ту пору, когда Россия, недавно признанная равноправной европейской державой, стремилась всячески подчеркнуть свое величие и богатство. Пышно изукрашенная резиденция правителей Российской империи свидетельствовала о беспредельных возможностях государства. Правильная площадь перед дворцом создается в эпоху, когда России уже не надо утверждать себя на европейской сцене. Возглавив Священный союз, она теперь сама определяет политическую жизнь континента. А новые строго-торжественные строения российской столицы должны превознести непоколебимую мощь империи – создательницы этого союза.

Полярные времена – полярные архитектуры. Зодчему Росси надлежит слить их в логическом единстве. Дворец, сияющий на солнце белизной колонн, походит на огромную драгоценность. Будущее строение Карла Росси обязано стать для нее достойной оправой.

Казна выкупает дворцы у потомков Брюса и Ланского за 1 032 500 рублей. Примерно такую же сумму получают владельцы домов по Миллионной-Луговой. Теперь Росси может начинать свои строения.

Дом Брюса стоит параллельно Адмиралтейству. Если продолжить его до Мойки, то новое строение отрежет от площади значительный кусок и она утратит свои величавые размеры. Дом Ланского изогнут по дуге. И Карл Росси принимает решение: повторить эту композицию с восточной стороны. Тогда оба крыла огромного здания встанут на одной прямой, а средняя часть, словно под напором площади, прогнется дугой в сторону Малой Миллионной. Улица не даст соединиться крыльям здания. Улица нужна зодчему для связи площади с Невским и дальше – с пространством перед дворцом Чернышева (будущим Мариинским). Однако новое строение Росси внешне должно представлять единое целое, и зодчий решает прикрыть этот прорыв в фасаде двойной колоннадой. Но подобное решение слишком просто и потому неинтересно. Тогда на место колоннады встает широкая арка с проездом в центре и двумя проходами по бокам. Получается чуть тяжеловесно, и слишком назойливо лезет в глаза угол поворота Малой Миллионной. Росси сужает арку до ширины центрального проезда, а в затылок ей ставит вторую. Это уже лучше. Наконец рождается окончательный вариант: три арки – одна за другой. Причем те две, что обращены в сторону Малой Миллионной и Невского, развернуты на повороте как бы веером. Так они окончательно «укрывают» изгиб Малой Миллионной, и с площади его не видно. Как заметил один историк искусства, «здесь… Росси показал себя тем гением архитектуры, которому нужно строить не дома, а улицы и города».

Арка не только объединяет два крыла здания, но служит одновременно зрительным центром строения, протянувшегося более чем на полкилометра. Во имя определения этого центра приходится чуть укоротить крыло Министерства иностранных дел, берущее начало от набережной Мойки. Если здание Главного штаба разбито на тридцать одну ось (то есть один этаж протянулся на тридцать одно окно), то Министерство – только на двадцать пять. Стремясь утаить от зрителя эту асимметрию, Росси устраивает на крыльях здания, на уровне второго и третьего этажей, разновеликие портики: на Главном штабе – из четырнадцати коринфских колонн, а на корпусе Министерства – только из двенадцати. Такие же портики, но десятиколонные, примыкают непосредстаенно к арке. Они подготавливают зрительный переход от строгой глади стен здания к величественному и нарядному сооружению.

Своими размерами и скульптурным убранством арка превосходит все подобные триумфальные памятники античности. Сохранились проекты Росси, раскрывающие поиск наиболее совершенного декоративного убранства. Еще при жизни Александра архитектор задумал строгую, простую композицию: на аттике, венчающем арку, две женские фигуры (вероятно, Справедливость и Власть) поддерживают щит с гербом государства. Внизу, по обеим сторонам проезда, – неглубокие ниши, и в них каменные вазы. Над ними, на уровне второго этажа, фигуры древних воинов. Проживи Александр дольше, все было бы сделано по этому проекту. Николай остался недоволен скромностью убранства. Он пожелал увидеть монументальное сооружение, прославляющее доблесть и славу русского воинства. И тогда появился новый проект. На мощных гранитных пьедесталах у основания арки высятся хорошо пролепленные композиции из древнеруского оружия и доспехов – арматура. Над ними – старый и молодой витязи, а еще выше опять арматура, но только в виде рельефа. На аттике – колесница Славы.

Уцелели рисунки зодчего, демонстрирующие различные варианты колесницы. На первом листе – квадрига. Потом крайних коней стали держать под уздцы воины. Следом возник рисунок с шестью конями без воинов. В конце концов по бокам шестерки скакунов снова встали конюшие в латах. Именно этот проект и был утвержден 18 марта 1827 года. А 30 марта Росси представил «Реестр чугунным, а также из битого (то есть кованого. – Ю. О.) железа украшениям, которые по высочайше конфирмованному плану должны быть сделаны…»:

«1. На аттике над большой аркой со стороны площади Зимнего дворца Слава в большой колеснице с 6 лошадьми, из коих две крайних поддерживают два воина из чугуна. Вышина колесницы 5 аршин 4 вершка (3 м 73 см. – Ю. О.)… Высота воина 5 аршин 4 вершка.

2. В аттике во впадине арматура чугунная или из битого железа длиной 30 аршин (21 м 30 см. – Ю. О.).

3. По бокам арки две летящих Славы.

4. Две чугунные фигуры высотою 6 аршин 10 вершков (4 м 70 см. – Ю. О.). Под этими фигурами две арматуры, да еще ряд арматур и розеток в кессонах на Миллионной улице…

Все оные украшения должно отдать сделать сперва модели лучшим скульпторам и потом доставить их на литейный чугунный завод, которые после их отливки и самой лучшей чистой отделки их должно привести на место строения, ставить и укреплять…»

Строение Главного штаба и Министерства иностранных дел требует огромных средств и многих тысяч работников, которых следует где-то разместить, обеспечить продуктами, уберечь от болезней. Но именно этими вопросами российское правительство утруждать себя не любит. Главное – желание государя увидеть площадь перед дворцом «правильной». И этому желанию подчинены действия всех остальных людей. По сведениям историка А. Башуцкого, сына коменданта города, каждый год в Петербург прибывает пятьдесят тысяч сезонных рабочих. Из их числа набирают строителей, а на смену умершим от голода и эпидемий всегда находятся новые.

Через несколько лет французский путешественник маркиз Астольф де Кюстин заметит: «И сейчас, как и в XVI веке, можно услышать и в Париже, и в России, с каким восторгом говорят русские о всемогуществе царского слова. Оно творит чудеса, и все гордятся ими, забывая, каких жертв эти чудеса стоят. Да, слово царя оживляет камни, но убивает при этом людей!.. И этот триумф, стоивший жизни нескольким тысячам несчастных рабочих, павших жертвой царского нетерпения и царской прихоти, кажется этим жалким людям совсем не дорого оплаченным…»

С утра над площадью повисает облако розовой пыли. От Мойки до Малой Миллионной ломают обывательские дома. Во дворцах Ланского и Брюса рушат перегородки и перекрытия, оставляя наружные стены. Правда, Карл Иванович поручил Ткачеву проследить, чтобы не повредили вестибюли и некоторые залы, украшенные в свое время по рисункам Кваренги. Старик умер два года назад, в 1817-м, и теперь Росси всячески старается сохранить малейшую память о своем наставнике, советчике, друге.

Бывают на свете люди, которые одним своим присутствием заставляют других быть лучше, честнее, талантливее. Таким человеком был Кваренги. Своими знаниями, безупречным вкусом и высоким мастерством он не только влиял на своих современников-зодчих, но и на весь облик александровского Петербурга. Желание Росси уберечь творение предшественника, даже в ущерб собственным замыслам, – явление не такое уж частое среди артистов. Оно свидетельствует о благородстве души Карла Ивановича.

Слышен по всей округе нудный скрип тележных колес. Нескончаемой вереницей тянутся возы, груженные строительным мусором. А ведь еще предстоит ломать дома по берегу Мойки в сторону Невского, копать рвы под фундаменты, возводить корпус Министерства финансов…

Строительство в самом начале, а к зодчему уже напрашиваются в гости: жаждут увидеть чертежи и рисунки будущего архитектурного чуда. И Росси никому не отказывает. Он не из тех, кто боится, что похитят его идеи. Идей достаточно, хватило бы только сил и жизни… Так, прослышав о новом строительстве на площади, приехал к Карлу Ивановичу театральный художник Анжело Тозелли, уроженец Болоньи. Он готовит панораму Петербурга: круговой вид с башни Кунсткамеры, что на Васильевском острове. Подобные склеенные в кольцо изображения городов сейчас в моде. Достаточно газетам оповестить, что открыт показ панорамы Парижа или Вены, как вокруг балагана тут же вытягивается очередь. Тозелли прожил в Петербурге три года и теперь собирается на родину, посему жаждет заработать побольше денег. У него скромная просьба: он хочет увидеть рисунки будущей Дворцовой площади. И Росси ему тоже не отказывает.

Панорама, исполненная итальянцем, дожила до наших дней и хранится в Эрмитаже. Ее даже опубликовали в 1978 году. На втором листе видно здание Главного штаба и арка в строительных лесах. Но в 1820 году, когда панорама была завершена, вместо Главного штаба стояли только стены с пустыми глазницами окон, а к сооружению арки еще не приступали. Тозелли просто перерисовал проект архитектора, а для оживления изобразил подмости вокруг арки. Здание Главного штаба и других военных ведомств завершили лишь в 1823 году. И несколько лет еще продолжали внутреннюю отделку.

В январе 1832 года в Главный штаб неожиданно пришел Пушкин. В конце прошлого года поэт получил высочайшее разрешение работать в архиве для написания истории царствования Петра I. Как отмечает первый биограф Пушкина, «с сокровищами Государственного архива он познакомился под руководством и наблюдением… графа Д. Блудова». Здесь сохранились «акты и бумаги, относящиеся до особенных внутренних дел и важнейших происшествий в империи».

Николай I вскоре после восшествия на престол приказал привести старые архивы в порядок: «…сии сокровища, – замечает поэт, – вынесены были из подвалов, где несколько наводнений навестило их и едва не уничтожило». К ним прибавили хранившиеся отдельно бумаги царя Петра из «Кабинета Его Величества», Собранные вместе документы образовали архив, названный в 1834 году Государственным. Принадлежал он Министерству иностранных дел, а размещался в Главном штабе, в верхнем этаже, в специальном помещении, созданном Росси на месте бывшего театра.

Архивы боятся огня. Поэтому архитектор использовал для строения необычный материал – чугун. Свод зала поддерживают восемь больших металлических дуг. Они опираются на двадцать две чугунные колонны, по форме напоминающие готические. Сам материал во многом определил их внешний вид.

По стенам зала протянулись чугунные галереи с подъемными чугунными полками и железными шкафами. Первый в России, да и не только в России, металлический зал вызвал всеобщее удивление. Даже сам зодчий назвал его «не относящимся к числу обыкновенных». Но великий поэт, увлеченный открытыми ему тайнами империи, даже не обратил внимания на техническое чудо.

В расчетах чугунных устройств архитектору, безусловно, помогал талантливый инженер Александровского казенного чугунолитейного завода (ныне «Пролетарский завод» на улице Дудко) англичанин М. Кларк. Возможно, видел он в Лондоне сооруженную в 1811 году Томасом Хоппером первую в мире огромную оранжерею из чугунных конструкций. Англичане тогда очень гордились своим техническим гением и демонстрировали архитектурное чудо всем желающим. Вот об этой протяженной зале с металлическими колоннами и сводами инженер мог рассказать Карлу Росси. А зодчий захотел повторить этот интересный опыт.

Не исключено также, что идея применить чугун в строительстве родилась у Карла Росси во время встреч с Воронихиным, в часы долгих бесед с Андреем Никифоровичем в доме на Невском. Воронихин решил тогда изготовить основу купола Казанского собора из железных ребер с разлетом в 17 метров. Такого не делали даже в Западной Европе. И естественно, что разговор должен был вертеться вокруг этого предстоящего события. Могли они тогда обсудить и будущее использование чугуна в архитектуре. А годы спустя эти еще нечеткие, неоформленные мысли нашли свое предметное воплощение в зале Государственного архива. Ни современники, ни потомки, к сожалению, не воздали должного смелому начинанию Росси. Может, потому, что архивный зал не открывал своих дверей широкой публике…

Возведение здания Министерства иностранных дел завершили в следующем, 1824 году. Довольный исполненной работой, Карл Иванович докладывал в Комитет:

«Государю Императору благоугодно было, чтобы в препорученном мне строении по правильной площади против Зимнего дворца кончил я в нынешнем году весь главный фасад вчерне, что мною выполнено… но даже сделал более предполагаемого, как то большую часть сводов, почему непременною обязанностью своею поставляю отдать полную справедливость чиновникам, мною на сие строение откомандированным, коих тщательное использование моих поручений, неустанные труды и всегдашнее усердие к службе… столь много способствовали мне в производстве оного строения, что долгом себе поставлю просить комиссию о представлении в Кабинет Е. И. В. о награждениях нижеследующим чиновникам по прилагаемому при сем списку.

Октября 23 дня 1824

Архитектор Росси».

Просит о награждении других, но ни слова, ни намека о себе. Хлопоты о собственном благополучии ставят человека в зависимое положение. Это противно, это унижает. Чувство независимости, следовательно – внутренней свободы, всегда дороже любых пожалований. Ну а если начальство изъявило желание и само наградит – ему будет приятно. Но просить, пресмыкаться… Никогда!..

Почти четыре года длится отделка кабинетов Министерства иностранных дел. Больше всего времени отняли личные апартаменты министра, которые размещаются тут же, в здании. На втором парадном этаже. Карл Нессельроде – злобный карлик в очках на длинном носу жаждет пышной роскоши в своих покоях. За украшением танцевального зала, гостиных, столовой, кабинетов пристально наблюдает сама госпожа министерша. Это особенно усложняет дело. Она – дочь графа Гурьева, председателя Комитета, и знаменита своей склонностью к интригам.

До наших дней сохранились без переделок некоторые помещения торжественной анфилады, обращенной окнами на площадь, Певческий мост и Мойку, – танцевальный зал, Розовая гостиная, столовая, домашняя церковь.

Еще создавая дворец на Елагином острове, архитектор наметил ряд приемов для украшения парадных покоев. С той поры, меняя только цветовую гамму и размещение декоративных элементов, он каждый раз создает нечто самобытное и очень красивое. Именно так поступил Росси и с убранством апартаментов Нессельроде. Здесь те же излюбленные росписи потолка и стен, пилястры, бра, зеркала в простенках. В танцевальном зале, например, стены отделаны белым искусственным мрамором, а фриз и пилястры в виде кариатид – голубым. Потолок расписан историческими фигурами и силуэтами «под лепнину». Столовая отличается сиреневыми росписями на потолке, белыми стенами, пилястрами из желтого искусственного мрамора и зеркалами в простенках. Спальня выдержана в зеленой гамме, а кабинет графини – малинового цвета с яркой росписью на потолке. Все очень изысканно, нарядно и вместе с тем достаточно уютно. Есть основания предполагать, что госпожа министерша осталась довольна…

В год смерти Александра возвели наконец здание Министерства финансов, протянувшееся вдоль Мойки на 200 метров. Правда, отделка его продолжалась вплоть до 1829 года. Однако весь ансамбль был теперь завершен. Осталось самое трудное и самое главное – арка.

Пока С. Пименов и В. Демут-Малиновский с невероятным «поспешанием» трудятся над моделями воинов, коней, колесницы и арматуры, архитектор проводит все дни и вечера с М. Кларком. Они рассчитывают вес конструкции металлического завершения арки и колесницы. Получается, что литая из чугуна колесница вместе с лошадьми и воинами будет весить 80 тонн. Такая тяжесть – чрезмерна. И тогда Кларк предлагает неожиданное решение: отлить только чугунные каркасы и обложить их медными листами толщиной в 13 миллиметров. В результате вес всей пятнадцатиметровой группы уменьшится ровно в пять раз. Это чудесный выход из положения. Но даже он вызвал сомнения большинства чиновников и некоторых архитекторов.

Кабинет назначил комиссию по проверке расчетов Росси и Кларка. Повторялась старая история с Воронихиным, когда весной 1805 года при строительстве колоннады Казанского собора архитектор И. Старов затеял «Дело о сумнительной прочности строения». Дело начало свое движение по департаментским столам, Воронихин нервничал, писал объяснения. Так длилось вплоть до августа, когда решили провести испытания. Проверяющие остались довольны расчетами Воронихина и разрешили продолжить строение. Но никто не посчитал нужным извиниться перед зодчим. Теперь по этой дороге мытарств предстояло пройти Росси.

Карл Иванович был столь убежден в правильности расчетов, что когда завершили сборку деталей арки и установку колесницы, он залез на самый верх и простоял там до окончания работы: «Если арка упадет я готов упасть вместе с ней». А высота арки – 28 метров…

Наконец 28 августа 1830 года Карл Росси отправляет в Кабинет донесение. «Построение здания на правильной противу Зимнего дворца площади ныне приведено к окончанию и сдано по описям Министерству иностранных дел и Министерству финансов…» Завершен ансамбль который «должен превзойти своим величием все, что создано европейцами нашей эры». Но, странное дело, образ Петербурга в истинной поэзии и прозе, как правило, определяли Нева, мосты, Невский проспект, Летний сад, Сенатская площадь – и никогда Дворцовая. В ней столько холодного величия, что даже добропорядочный обыватель, решивший вдруг полюбоваться сотворенным пространством, начинал ощущать себя мелким и ничтожным. Именно это особое свойство должно было импонировать государю Николаю Павловичу…

В том же донесении от 28 августа Росси обращается с просьбой. «Отдав полную справедливость отличному усердию всех лиц, употребленных при возведении сего строения, по части художественной и хозяйственной, и быв свидетелем по званию члена комиссии, усердию чиновников комиссии, которые успешным производством дел содействовали скорости работ, я, при представлении отчета, священной обязанностью поставляю ходатайствовать перед Вашим Превосходительством об испрошении им наград из оставшихся от постройки в экономии сумм…»

Просит даже за чиновников, которые попортили немало крови. Но как не отметить общей радостью окончание столь значительных и сложных работ. Пусть и у канцелярских служителей будет маленький праздник.

Только о себе в донесении опять ни слова. Хотя именно он своими неустанными заботами сэкономил деньги, не дал растащить их, разворовать. У Карла Росси – одно правило: «любовь и честь своего звания». Честь – это значит внутренняя свобода и независимость…

От Миллионной, от Мойки открывался теперь удивительный вид. Светло-серое здание Главного штаба с золочеными балясинами под окнами второго этажа и фигурами арки стало достойной рамой пышного объема бело-желтого Зимнего дворца. Правда, во имя цельности этой «рамы», а скорее даже во имя совершенства истинно театрального «задника» огромной площади-сцены, угол Министерства у Мойки завершен таким неудобоваримым острием, что шутники прозвали его «утюг». Но чего только не сделаешь ради утверждения идеи…