Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Радость из Петербурга омрачена сообщением о трагедии Москвы. Известие о вступлении французов и пожаре прозвучало как гром среди ясного неба. Оно отразилось на психике государя (здесь начало его мистической религиозности), на взглядах дворянства, обвинявшего Александра в этом несчастье, на умонастроениях всего народа.

Через две недели после вступления Наполеона в древнюю русскую столицу в Петербурге в Казанском соборе состоялся торжественный молебен в честь очередной годовщины коронации Александра. Царскую карету встретила мрачно молчащая толпа. «Никогда в жизни не забуду тех минут, – вспоминает фрейлина императрицы графиня Эдлинг, – когда мы поднимались по ступеням в собор, следуя среди толпы; не раздалось ни одного приветствия. Можно было слышать наши шаги, и я нисколько не сомневалась, что достаточно было малейшей искры, чтобы все вокруг воспламенилось».

Всеобщее горе сменилось всеобщим ликованием, когда стало известно, что 7 октября Наполеон был вынужден наконец покинуть Москву, а 11 октября из города ушли последние группы захватчиков. В городах устраивают торжественные молебны и праздничные балы. 18 ноября принц и великая княгиня возвращаются в Тверь. А 14 декабря жалкие остатки некогда «великой армии» окончательно выкинуты с русской земли.

Курьеры не успели сообщить эту радость Тверскому, Новгородскому и Ярославскому генерал-губернатору: принц Ольденбургский скончался 15 декабря. Трудолюбивый, мечтательный, но слабый здоровьем, он не выдержал моральных и физических испытаний, принесенных войной, и грянувших сорокаградусных морозов.

Его смерть – тяжелый удар для Росси. Впереди снова неизвестность. Ведь следующий губернатор не будет принцем или мужем любимой сестры царя. Не будет так рьяно заниматься строительством, и зодчий наверняка останется не у дел.

Готовится переехать в Петербург к матери Екатерина Павловна, но, прощаясь, все же оказывает последнюю услугу своему любимому архитектору. В письме к брату напоминает ему о Росси: «Он и его два помощника могут быть Вам очень полезны при восстановлении сгоревших зданий в разных городах, я ручаюсь за их трудолюбие и, могу сказать, даже за их честность, потому что я имела много дела с ними и видела также, как они исполняли другие работы: нельзя было не одобрить всего, что они делали».

Может быть, это письмо поможет архитектору…

V

Из Твери в Петербург потянулись обозы: увозили имущество покойного принца и его вдовы. Пустел некогда уютный дворец.

Каждая повозка будто забирала с собой частицу хорошего настроения Росси. Будущее снова представало туманным и непонятным. Не стало покровителей, не стало любимого дела. Правда, напоследок успела Екатерина Павловна посодействовать в получении нового заказа: сделать проект собора и колокольни для Ниловой пустыни – монастыря, что уже два столетия стоит на острове Столбный озера Селигер. Монастырь богатый, прославленный и может заплатить пристойно.

Знакомство с памятниками русской архитектуры XVIII и начала XIX века рождает впечатление о какой-то странной цепи удивительных совпадений: будто каждое победное завершение большой войны или утверждало новый стиль, или порождало на свет здания, резко отличные от стиля существующего. Разгром шведов под Полтавой вызвал к жизни петровское барокко – пилястровую архитектуру на голландско-датский манер. После окончания Русско-турецкой войны 1735–1739 годов, когда Россия вернула себе Азов, вошло в моду пышное растреллиевское барокко. Победы над Пруссией в Семилетней войне (1756–1763) как бы послужили сигналом для утверждения классицизма. После Русско-турецкой войны 1768–1774 годов, когда российский флот одержал блистательные победы в Средиземном море, родились на свет целые ансамбли в так называемом готическом и даже в «китайском» стиле: Петровский путевой дворец на окраине Москвы, ансамбль Царицыно под Москвой, Чесменская церковь близ Петербурга и Китайская деревня в Царском Селе. Карл Росси не нарушил этой «традиции». Замысленная им колокольня – свободная импровизация на темы строгой немецкой готики, а Богоявленский собор в Ниловой пустыни – странное и непонятное смешение классицизма, древнерусского стиля и элементов средневекового западноевропейского зодчества.

Известно, что, завершая свой век, классицизм пытался продлить время существования обращением к экзотике: мавританскому стилю, готическому и даже к чисто геометрическим формам и конструкциям – дом-шар в Мопертюи архитектора К. Н. Леду и шарообразный кенотаф Исаака Ньютона, предложенный Э. Л. Булле. Быть может, Росси отдавал дань этим веяниям? А может, собор Ниловой пустыни – результат влияния романтизма, уже проявившего себя в Европе?

Не будем забывать, что несколько лет рядом с Росси жил в Твери один из зачинателей романтизма в русском искусстве – замечательный художник О. А. Кипренский. И вовсе не следует сбрасывать со счетов его возможное влияние на зодчего.

Колокольню и собор в Ниловой пустыни по его проекту строить не стали. Но вознаграждение – 1610 рублей – Росси получил, что было для него очень кстати.

Заметим, что романтизм, найдя в России достаточно сильное воплощение в литературе и чуть меньше в изобразительном искусстве, почти не повлиял на архитектуру. Не потому ли, что дворянская культура рассматривала поэзию и прозу, живопись и графику как искусства высокие, достойные раскрыть духовный мир человека и общества, а зодчество – дело, в общем, коллективное и даже техническое, не способное передать все тонкие, романтические движения души…

Пока Росси пребывает в тягостных раздумьях – как жить дальше, как строить свою будущую карьеру? – в Петербурге уже решают его судьбу. «Его Высокопревосходительство господин управляющий Кабинетом словесно изволили предложить, чтобы на место умершего архитектора Томона, который, как известно, был употребляем при Императорских стеклянном и фарфоровом заводах для изобретения рисунков на разные вещи – отныне употреблять к тому архитектора господина коллежского советника Росси. Для того определить его в ведение Кабинета, причислить к означенным заводам с тем же жалованьем, которое получал Томон, то есть по 1200 рублей в год из сумм стеклянного завода».

Будто и не было прошедших шести лет, награждений чинами, орденом. Возврат на старое место, с которого начинал. Что это? Очередные происки Луиджи Руска, не желавшего видеть рядом с собой талантливого соревнователя? А может, нелюбовь Александра, хорошо известная чиновникам Кабинета? Как бы там ни было – опасность нависла большая. Но ведь кроме врагов у зодчего есть и покровители: любезная Екатерина Павловна и вдовствующая императрица Мария Федоровна, готовая порой даже в мелочах пойти наперекор желаниям сына. Именно она неожиданно предлагает Карлу Росси срочно заняться работами в ее Павловске. Владелица дворца хочет по-новому украсить свою любимую угловую гостиную (бывшую спальню мужа), возвести несколько павильонов в парке, построить маленькую деревню в близлежащем местечке Глазово.

Первым делом Росси принялся за пристройку большого зала к Розовому павильону в Павловском парке. Мария Федоровна пожелала отпраздновать возвращение из Европы сына-победителя – императора Александра. Бал назначен на 27 июля 1814 года. Дней для работы слишком мало, и архитектор пребывает в нервном напряжении. 21 июля он доносит милейшему и обязательному Григорию Вилламову, находящемуся «у исправления дел» при Марии Федоровне:

«Работы идут более или менее хорошо в целом, но если к завтрашнему утру мы не получим обойщиков и маляров, будет совершенно невозможно завершить работы к намеченному дню. Господин Митенляйтер получил все торшеры и потому успокоился. Он усиленно работает, и только я один очень огорчен, видя, что моя работа идет с опозданием.

Архитектор Росси».

Однако к сроку все готово. По свидетельству современника, «вид этой залы, при освещении во время бала тысячами свечей, которыми были унизаны весь карниз вокруг потолка, фронтоны над дверьми и пять громадных люстр… был в полном смысле очарователен». Перед павильоном и по бокам были созданы лужайки-сцены, окруженные боскетами. «Против заднего фасада, на широкой поляне поставлена декорация, изображавшая в натуральную величину усадьбу с господским домом в глубине и крестьянскими избами по сторонам». Писал декорацию П. Гонзага. Так снова они встретились через много лет. Только теперь старый декоратор вынужден был исполнять пожелания своего некогда восторженного ученика.

Интермедия в четырех сценах открыла праздник. Затем пропели кантату Державина «Ты возвратился благодатный…». Потом последовал бал, завершенный фейерверком. Закончили торжество веселым ужином. И долго еще раздавались в шатрах, поставленных для генералов и штаб-офицеров, радостные клики…

А гвардия торжественно вошла в Петербург 30 июля. К этому событию сильно постаревший Кваренги воздвиг величественную триумфальную арку. На пути следования полков перед аркой и за ней собрался радостный столичный люд. «Наконец показался император, – вспоминал позже декабрист И. Якушкин, – на славном рыжем коне, с обнаженной шпагой… Мы им любовались. Но в эту самую минуту почти перед его лошадью перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя». Празднование завершилось трагедией крестьянина. Император-лицемер остался верен себе. Росси мог видеть этот конфуз. Навстречу войска выехал весь город. Ну а если не видел, то наверняка услышал в тот же вечер чей-нибудь подробный рассказ. И видимо, не удивился: он знал двуличного Александра и не верил ему…

Зала, где Мария Федоровна чествовала сына-победителя, не дожила до наших дней. Из семи павильонов, сооруженных зодчим в парке, сохранился один. Сгорели и девять деревянных домов деревни Глазово, построенных наподобие крестьянских изб с элементами готики. В 1970 году во дворце-музее восстановили в первоначальном виде угловую гостиную. Тогда же создали специальную комнату Росси, где собрали мебель, настольные украшения и светильники, исполненные в свое время по рисункам архитектора…

Еще продолжались работы в Павловске, но Кабинет, считая главным делом архитектора занятия на фарфоровом и стеклянном заводах, строго требовал исполнения этих прямых обязвнностей. А жалованья, увы, платили меньше, чем в Твери. Приходилось залезать в долги, и это еще больше портило настроение.

В сентябре 1815 года Росси вызвали в суд. Ростовщик потребовал возврата взятых заимообразно 6000 рублей. А где их взять? Даже имущества, которое можно описать, и того нет. И жилья собственного нет – дом, где он проживает, принадлежит матери. Суд постановил: оный долг вычесть из жалованья, «ибо другим платить нечем».

Беда не ходит одна. В начале 1816 года из Дирекции путей сообщения поступает всеподданнейший доклад на высочайшее имя: числятся у них по штату архитектор Росси с двумя помощниками и живописец Кипренский, а никаких занятий для них не имеется. Посему Дирекция платить им жалованье дальше не намерена. Значит, и этой столь важной денежной добавки, которую получал пять лет стараниями покойного ныне принца, теперь не будет. В полном отчаянии Росси просит отправить его снова в Москву на должность директора чертежной школы при Экспедиции Кремлевских строений. В Москве легче дышится. Там его любят и ценят за талант. Именно там он готов передать свои знания и опыт другим.

В этом прошении поражает благородный характер Росси: «Находящиеся при мне в помощниках архитекторы титулярные советники Дылдин и Ткачев в настоящей службе первый – с 1797, а второй – с 1801 годов, то прошу всеподданнейше о монаршем награждении за их усердную и ревностную службу следующими чинами и оставить их при мне, а получаемое ими жалованье из Экспедиции путей сообщения по 1200 рублей каждому в год перевести для получения в Кабинет Его Императорского Величества». Пребывая сам в тяжком положении, зодчий не перестает думать о друзьях и помощниках.

Ответ неожидан. 24 марта государь подписывает несколько бумаг. Первая: распоряжение «Об определении на службу ко Двору архитектора коллежского советника и его помощников титулярных советников Дылдина и Ткачева и об увольнении от службы живописца Кипренского, находившегося в Совете путей сообщения». Вторая: дозволение купить в России лошадей для короля Вюртембергского. Третья: о выплате денег тайному советнику Алопеусу за трико, присланные императору из Берлина.

Король Вюртембергский Вильгельм I – новый муж Екатерины Павловны. Свадьба состоялась в Петербурге в начале января 1816 года. И сейчас молодые готовятся к отъезду. Не есть ли милость, оказанная зодчему, результат самой последней просьбы любимой сестры, высказанной вместе с желанием купить лошадей? Уж очень трудно поверить, что злопамятный император вдруг ни с того ни с сего изменил отношение к нелюбимому архитектору.

Итак, на службу он определен. Жалованье платят. А работы нет. И Росси продолжает пребывать в неопределенности.

3 мая 1816 года император подписал указ о создании Комитета для строений и гидравлических работ. Сей Комитет обязан заниматься прокладкой новых улиц и выравниванием старых, утверждать проекты будущих жилых и общественных зданий, следить за сооружением мостов, набережных и тротуаров, рассматривать все предложения, способные разумно оградить Петербург от наводнений. Комитет создан не случайно. Посетив Париж, Вену, Лондон, Берлин, император осознал, что его Петербург своим обликом не соответствует положению столицы великой империи. Надобно срочно навести разумный порядок. Такой, как в любезной его сердцу Пруссии. Александр всегда сам очень точен и аккуратен. Его письменный стол – в идеальном порядке. Бумаги, которые он подписывает, должны быть одного формата. Мебель в комнатах и залах расставлена строго по плану. Сделать Петербург таким же, как его собственные покои, – первейшая обязанность нового Комитета.

Идея сама по себе не новая. Еще бабушка, императрица Екатерина II, мечтала предать четкое единообразие молодой российской столице и губернским городам. Едва взойдя на престол, она первым делом учредила Комиссию о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы. Ликвидировал ее император Павел в 1796 году. Внук был и оставался послушным воспитанником лицемерной бабки. Создавая Комитет, он втайне мечтал завершить дело, начатое своей воспитательницей.

Во главе нового архитекторского совета поставлен военный инженер генерал Августин Бетанкур, перешедший на русскую службу в 1808 году. (Кстати, его жизнеописание имеется в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, а статьи о Карле Росси нет, хотя напечатаны заметки о современниках-однофамильцах Росси – итальянском криминалисте Росси, композиторе Росси, трагике Росси.)

Не исключено, что Росси попал в Комитет по рекомендации инженера де Воланта, много сделавшего для улучшения Маринской судоходной системы. Они встречались в Твери, и де Волант успешно пользовался советами и помощью архитектора. Теперь он платил добром за добро.

Итак. Комитет начинает свою деятельность. Из воспоминаний правителя его канцелярии Филиппа Вигеля: «Все прежнее поколение архитекторов, которые в конце Екатеринина века, при Павле и в начале царствования Александра украшали Петербург: Гваренги, Захаров, Старов, Воронихин, Бренна, Камерон, Томон, отошли в вечность, иные не достигнув еще старости… Возникли новые строительные знаменитости, которые, по мнению знатоков, в искусстве далеко от первых отстали. Из них четверо посажены членами в Комитет.

Старший по чину и первый по вкусу и таланту между ними был Карл Иванович Росси. Всякий знал родительницу его, некогда первую танцовщицу на Петербургском театре. В летописях хореографии прославленное ею имя Росси согласилась она променять не иначе как на столь же знаменитое имя Ле Пика…

Для Росси такой сценической знатности было мало: он пожелал быть артистом еще более благородного разряда. Следуя внутреннему призванию, он сделался архитектором… Он был приветлив, любезен, и с ним приятно было иметь дело.

Зато, после него, Василий Петрович Стасов был совершенным его контрастом… Тот же мрак, который изображали его взоры, покрывал и происхождение его. Он, кажется, был человек не злой, но всегда угрюмый, как будто недовольный. Суровость его была следствием, как мне сдается, чрезмерного и неудовлетворенного самолюбия.

Третий член, Андрей Алексеевич Михайлов, был настоящий добряк… Маленький, веселый, простой этот человек был воспитан в Академии Художеств и никогда потом с нею не расставался… Он никогда не гнался за гениальностью, ничего не умел выдумывать, следовал рабски за славными образцами…

…Антоан Модюи… Как об архитекторе об нем говорить почти нечего… Он сделался оратором нашего Комитета…

Самоважнейшее дело, коим продолжением первого лета, по высочайшей воле, занимался Комитет, было постановление о тротуарах, которых прежде не было в Петербурге. Предмет, конечно важный… но и теперь без смеху не могу я вспоминать сильные прения, которые порождал сей вопрос…»

8 мая следует очередное высочайшее повеление: «…архитектора коллежского советника Росси и двух помощников его, титулярных советников Дылдина и Ткачева, причислить к Аничковскому дворцу, назначив из удельного Департамента Дылдину и Ткачеву то самое жалованье, какое они доныне получали из сумм путей сообщения, архитектору же Росси в сравнении с прочими производить жалованья в год 3000 рублей». Нежданная милость, ощутимое денежное прибавление и долгожданная возможность работать.

Аничков дворец построила Елизавета Петровна для своего любимца и морганатического супруга Алексея Разумовского. Потом хозяином стал фаворит Екатерины II князь Потемкин. После смерти временщика дворец перешел в казну и пустовал, поджидая нового владельца. В 1804 году Джакомо Кваренги даже выстроил на углу Фонтанки и Невского проспекта флигель для торговых рядов. В 1809 году император Александр преподнес Аничков дворец любимой сестре к свадьбе. С той поры его стали называть «дворцом Ея Высочества Великой Княгини Екатерины Павловны». Сейчас, выходя вторично замуж за короля Вюртембергского, великая княгиня продала дворец в казну за 2 миллиона. И Александр решил подарить его младшему брату – Николаю к предстоящей свадьбе. Карлу Росси следовало придать дворцу надлежащий вид.

Почему именно ему выпала эта нелегкая обязанность? Сцепление случайностей или воспоминания Александра об изысканном убранстве покоев тверского дворца? Скорее всего, всё вместе. Любимец императора Луиджи Руска поговаривал о скором отъезде на родину. Василий Стасов занят был постройкой собора в Саратове и готовился к сооружению казарм лейб-гвардии Павловского полка на Марсовом поле. Оставался еще француз Антуан Модюи, но его ждало особое поручение.

Современники отмечали, что Невский проспект близ Аничкова моста выглядел уж очень неказисто. Когда-то дворцовый сад тянулся до самой Садовой улицы. В конце XVIII века его урезали, и в 1801 году архитектор Е. Соколов завершил строительство на углу Невского и Садовой большого корпуса для будущей Публичной библиотеки. В том же году В. Бренна перестроил один из парковых павильонов в театр для итальянской труппы. Со всех сторон его окружали какие-то склады, сараи, непонятные строения. Неприглядная, безалаберная площадь раздражала педанта Александра, и именно архитектору А. Модюи он поручил придать ей достойный вид.

…Итак, Росси опять предстоит заняться перестройками, переделками, украшением чужого строения. И надобно обязательно потрафить вкусам будущего хозяина дворца – великого князя Николая.

Через много лет, в 1831 году, Николай Павлович, вспоминая свое детство, напишет: «В учении видел я одно принуждение и учился без охоты. Меня часто и, я думаю, не без причины обвиняли в лености и рассеянности… Успехов я не оказывал, за что часто был наказываем… Математика, потом артиллерия и в особенности инженерная наука и тактика привлекали меня исключительно; успехи по сей части оказывал я особенные, и тогда я получил охоту служить по инженерной части». Любовь к порядку, симметрии, иерархической стройности была у него даже сильнее, чем у старшего брата. Современники свидетельствуют, что «единственным и истинным для него наслаждением была однообразная красивость хорошо дисциплинированного войска». Вместе с тем в нем сильно было чувство хозяина, который должен заботиться о добре, накапливать его, содержать свой дом в приличии, достатке и комфорте. Вот такому будущему владельцу дворца предстояло угодить Росси.

К сожалению, созданные архитектором интерьеры не сохранились, но из документов – рапортов, донесений, смет – известно, что в Танцевальном зале, Музыкальной, Диванной, Кабинете, Будуаре, Спальнях, а всего в семнадцати покоях заново расписывали плафоны, обтягивали стены атласом, штофом и даже бархатом. В других помещениях стены отделывали под мрамор и расписывали. Новые печи, камины, мебель, люстры, бра, торшеры – абсолютно всё изготавливали по рисункам Росси. В результате дворец поражал удивительным стилистическим единством. Николай был доволен. Он полюбил свой новый дом и, даже став императором, продолжал месяцами жить в нем. Дворец тогда называли «собственным Его Императорского Величества». Так зодчий оказался в милости. Случилось это в 1817 году, когда Карлу Росси исполнилось сорок лет.

Возраст немалый, когда за спиной осталась бо́льшая часть жизни и пора наконец подводить итоги, оценивать тобой содеянное. А тут по-настоящему и считать нечего. Тут только-только, наконец, замаячила возможность настоящей творческой работы, когда можно претворить в жизнь давно замысленные планы.

Ограничь себя Росси только переделками в Аничковом дворце, остался бы он в памяти потомков талантливым декоратором. А он вошел в историю мирового зодчества прославленным градостроителем. И у истории есть все основания считать его таковым. Еще не завершив работы во дворце, где сами стены, казалось, сдерживали полет архитектурной фантазии, Карл Росси начинает проектировать перестройку площади, на которой стоит театр. Самовольно? И нет, и да. Как член Комитета, он исполняет приказ государя: всегда принимать во внимание «правильность, красоту и приличие каждого здания в применении к целому городу… дабы столицу возвести по части строительства до той степени красоты и совершенства, которая бы, по всем отношениям соответствуя достоинству ея, соединяла с тем вместе общую и частную пользу…». Как архитектор, он мечтает о создании на Невском проспекте ансамбля не менее значимого, чем площадь перед Казанским собором.

Сохранилось двадцать планов будущей площади. По ним можно проследить, как на протяжении двенадцати лет – с 1816 по 1828 год – совершенствовал Росси свой замысел. Но нас сейчас интересуют только самые первые наброски, рожденные в 1816 и 1817 годах.

…Огромная площадь очищена от всяких строений и огородов. В глубине ее прямоугольное здание театра с портиками (скорее всего, повторение московского). В обе стороны от театра протянулись просторные крытые галереи. Они упираются в дома, поставленные по бокам, и ограничивают пространство площади с юга. С западной стороны Росси решает достроить библиотеку до Толмазова переулка (ныне переулок Крылова) так, чтобы новое крыло повторяло строение Соколова и соединялось с ним в центре мощным объемом главного корпуса. Так все здание библиотеки должно как бы напоминать Казанский собор, но вместо охватывающих площадь колоннад – двухэтажные корпуса. Парадный вход в Аничков дворец зодчий решает сделать со стороны площади, отказавшись от старого, традиционного – со стороны Фонтанки. А чтобы подчеркнуть торжественность нового въезда, он отгораживает дворцовый сад декоративной решеткой и ставит по углам ее нарядные павильоны. Но уже в следующем рисунке архитектор отметает этот вариант. Хотя в здании библиотеки есть перекличка с Казанским собором и два величественных строения на Невском проспекте как бы созвучны друг другу, но площадь перед театром не обрела строгой собранности. В новом проекте библиотека достраивается уже строго параллельно дворцу – без выступающих боковых корпусов. Перед ними – вытянутый овал сквера. Въезд во дворец по-прежнему с площади и те же павильоны по углам…

Павильоны есть и на плане Модюи, который Александр не утвердил. Правда, они двухэтажные. Рассматривая проект, император заметил, что большие строения закроют вид из дворца на Невский. Модюи заупрямился и отказался изменить их. «Подобное не может быть осуществлено ни мною, ни каким-либо другим архитектором», – заявил он. И тогда возвести павильоны поручили Росси. Вряд ли Модюи перенес это спокойно, и, скорее всего, Карл нажил врага. Но Александру следует отдать должное – вкус у него был.

Сегодня можно только дивиться, как столь небольшие изысканные строения смотрятся внушительно-монументальными. Без них нельзя себе представить Невский проспект и площадь перед театром. Это творение Росси – одно из маленьких чудес настоящей архитектуры.

Павильоны логично включены в общий ритм движения по проспекту. Сначала мерная череда арок Гостиного двора, потом здание библиотеки с полукруглыми завершениями окон и ионической колоннадой второго этажа, пауза сквера и павильон Росси, высотой равный первому этажу библиотеки, с арочными окнами, с ионическими колоннами между ними и по углам, а дальше – ионическая колоннада здания Кабинета, построенного некогда Кваренги для торговых рядов.

Величие и значительность маленькому павильону (высота 7 метров, длина 20 метров придают четкая прорисовка деталей, высокие окна, колонны, поднявшиеся на всю высоту строения, и скульптурные композиции. Чередующиеся фигуры старого и молодого воина, стоящие меж колонн по углам строения, определяют его особую торжественность. (К сожалению, из шестнадцати статуй сохранилось только восемь.) Исполненные скульптором В. Демут-Малиновским в классической манере, они напоминают античных богов, а сам павильон – маленький храм воинской славы. Это действительно так. Если не считать триумфальной арки, воздвигнутой Кваренги для встречи гвардейских полков, то павильоны Аничкова дворца – первый архитектурный памятник победе в Отечественной войне 1812 года.

Завершение убранства Аничкова дворца и перестройка всего ансамбля вызвали в Петербурге восхищенное удивление. В восторге Николай Павлович. С одобрением отзывается Мария Федоровна, которая мечтает видеть своего третьего сына на императорском троне. Доволен старший брат. Карл Росси превзошел все ожидания Александра.

Не давая архитектору передышки, государь тут же поручает ему отделку комнат Зимнего дворца, где остановится дочь прусского короля принцесса Каролина, невеста Николая. Едва завершив эту работу, Росси приступает к отделке десяти покоев, протянувшихся вдоль Дворцовой площади вплоть до Малого Эрмитажа. Некогда жил в них Павел I, теперь здесь поселится отец невесты – прусский король Фридрих-Вильгельм III; приезда короля с дочерью ожидают с нетерпением.

Чуть меньше пяти месяцев потребовалось Росси, чтобы создать шедевр, еще не виданный в России. Каждая комната, каждая зала имеет свое, неповторимое убранство. Шпалерная, например, обита малиновым штофом, шторы – из зеленой тафты, мебель – красного дерева. Следующая зала – Большая столовая – в светлых тонах: колонны белого искусственного мрамора, белые скульптуры и барельефы, мебель – карельской березы. Стены Гостиной затянуты штофом с оранжевыми полосами, занавеси на окнах из белого штофа с желтым бордюром, белая мебель с позолотой. Во всем бездна вкуса и удивительное чувство гармонии, когда все вещи – мебель, светильники, декоративные украшения и даже мелкие безделушки – не просто соседствуют, а дополняют друг друга, создавая единый слаженный ансамбль.

10 июля 1818 года следует указ о награждении архитектора коллежского советника Карла Росси орденом Святой Анны 2-й степени, или, как говорили, «Анной на шею». Награждение свидетельствует о признании заслуг Карла Росси, о наступившем примирении императора с архитектором. Однако положения Луиджи Руска архитектор Росси еще не достиг. Недоброжелатели, поздравляя Карла с орденом, не преминули напомнить: а вот, мол, Руска, когда закончил переделку аркады в Царскосельском саду, получил подарок в 15 000 рублей…

А деньги Росси сейчас ох как нужны. У него родился сын. Первенец Александр… Мать ребенка – Анна Больцини. Кто она? Откуда? Где и когда встретилась с Карлом Росси? До сих пор все остается неизвестным. Помимо любви, есть в этой связи архитектора какая-то загадка. Еще десять лет назад, как свидетельствует Ф. Вигель, красивый, остроумный итальянец – завидный жених для московских невест. Он всюду принят, всеми обласкан, быть может, даже чересчур. В Твери Карл Росси – любимец принцессы Ольденбургской Екатерины Павловны, успешно продвигаемый ею по служебной лестнице. И вдруг в Петербурге вокруг Росси возникает какой-то странный заговор молчания. Никто, ни в дневниках, ни в письмах, даже старый знакомец Ф. Вигель, не упоминает о встречах с Росси на вечерах и балах. Впечатление, что или сам Росси окружил свою личную жизнь некоей тайной, или говорить о нем стало по какой-то причине неудобно. Все непонятно…

Рождение сына радость, но даже ее способны омрачить грустные думы. Годы бегут, а он по-прежнему что-то перестраивает, что-то переделывает, что-то украшает. Где же та настоящая работа, которая наконец позволит воплотить давно выстраданные замыслы? Грандиозные, честолюбивые, рожденные еще в юности рисунками и набросками темпераментного Гонзага. Увы, такого дела пока нет…