Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

В архивах хранятся свидетельства, что еще десять лет после возведения Летнего дворца Растрелли ежегодно что-то в нем переделывает, достраивает. Готовя чертежи очередных доделок, он вовсе не заботится, как своим внешним видом соотнесутся они с первоначальным обличьем дворца и убранством его покоев. Каждый раз он создает новое творение, превосходящее своим решением предыдущие.

В 1748 году Растрелли перекидывает акведук через Фонтанку. Изящная балюстрада, кариатиды на опорах акведука, декоративные гирлянды и венки превращали массивное инженерное сооружение для подачи воды фонтанам Летнего сада в нарядную дворцовую постройку. В 1752 году Растрелли пристроил к северо-восточному углу дворца «новый большой галерейный зал», убранство которого своей изысканной пышностью превосходило наряд личных апартаментов императрицы.

Все это не случайно. Архитектор в эти годы уже живет как бы в ином измерении. Столы в его кабинете и мастерской завалены эскизами и чертежами Смольного монастыря, Петергофского дворца и нового царскосельского ансамбля, то есть именно тех строений, где ярче всего и чище всего проявился стиль «растреллиевского барокко».

Разноманерность пристроек и доделок в Летнем дворце мало волновала владелицу. «Великолепность житья и уборов» была единственным критерием. Беззаботно и весело текла жизнь в дворцовых покоях и павильонах Третьего Летнего сада. Даже протекавшая крыша «новой галереи» не могла помешать веселью интимных императорских обедов.

Начиная с 30 апреля, когда многокаретный и многолюдный царский поезд под звуки духовых оркестров и артиллерийской пальбы отправлялся из Зимнего дворца в Летний, и вплоть до 30 сентября, когда Елизавета тем же порядком возвращалась в Зимний, заботы, дела, печали, все, что хоть немного могло усложнить жизнь, оставалось за узорчатой дворцовой оградой. В эти месяцы в государственных делах наступало затишье. Вид бумаги, пера и чернильницы вызывал у императрицы приступы раздражительности. Посему даже утверждение чертежей и проектов новых строений приходилось, как правило, на осенние, зимние или весенние дни. Строили только летом, отчаянно переругиваясь с Канцелярией от строений, вносившей своим бюрократизмом в работу архитектора бесконечные помехи. Уйдя в отставку, Растрелли напишет: «Климат этой страны служит большим препятствием для хорошего выполнения прекрасного архитектурного произведения, и так как весна и лето длятся всего три месяца, очень трудно добиться совершенства в работах по фасаду, ибо едва они заканчиваются, как холод и сырость их захватывают и от этого трескается все, что по фасаду сделано. Это влечет за собой много труда по ремонту, который приходится делать каждое лето».

Еще возникали сложности с Канцелярией от строений из-за непонимания системы и методов его работы, его новшеств.

Так уж велось на Руси, что зодчий набирал подростков двенадцати – тринадцати лет, воспитывал, обучал их, а потом долгие годы трудился с подготовленной командой. Итальянец, с его темпераментом, не мог смириться с подобной неторопливой методой. Каждый раз, для каждого проекта ему нужны были только опытные профессионалы в своей области – чертежники, копиисты, резчики по дереву, по камню, десятники, канцеляристы. Это была единственная возможность ускорить дело. А по миновании надобности человек опять отсылался в Канцелярию, и отпадала необходимость заботиться о нем. Как пишет Ю. М. Денисов, исследователь творчества Растрелли, «чисто деловые отношения сменили патриархальность прежних, почти “семейных” отношений».

Особой жалости к людям у Растрелли, видимо, не было. Условия жизни и семейные обстоятельства подручных мало волновали обер-архитектора. Единственный критерий – быстрота, четкость и качество исполнения порученного дела. Так, в 1751 году к Растрелли в помощь присылают прошедшего курс обучения архитектурному делу с 1735 года Якова Алексеева, «имеющего к рисованию чертежей понятие». Через несколько дней, понаблюдав за Алексеевым, обер-архитектор дает свое заключение: «…у показания работ и у смотрения над работными людьми имеет искусство, а в рисовании чертежей… учинил себя недостаточным», посему следует перевести его на работу в чертежный архив Канцелярии. Жалованье там поменьше, а судя по всему, Алексеев человек немолодой и, вероятно, семейный.

В архивах хранится немало требований Растрелли прислать ему канцеляристов, чертежников, солдат для охраны дома. Требования неоднократные, настойчивые, даже раздраженные. Только разве официальная бумага в состоянии изменить привычный порядок и дать ход? Посыльный унтер-офицер относит во дворец барону Ивану Антоновичу Черкасову послание зодчего:

«Я нахожусь в отчаянии, что принужден о сем жаловаться, Ваше Превосходительство, что я очень много претерпел от бывших мне других досад, которые молчанию предаю, но понеже в крайности нахожусь, то более молчать уже не могу, и для того прилежнейше прошу Ваше Превосходительство пожаловать представить Ея Императорскому Величеству, дабы повелено было Канцелярии от строений, так и господину Мордвинову, чтоб ему не иметь никакой команды над моими рисовальщиками…

Я с нетерпением ожидаю, что мне дана была сатисфакция за обиду мне учиненную, понеже больше терпеть не хочу, я надеюсь на великодушие Вашего Превосходительства, что защитить изволите мою справедливость, дабы я мог служить Ея Императорскому Величеству с лучшим удовольствием, в рассуждении безчисленного множества строений, которыя мне должно исправить…

Вашего Превосходительства покорнейший и послушнейший слуга

де Растрелли».

Послание серьезно. Затрагивает интересы самой государыни, и отложить его в долгий ящик нельзя. Приходится распорядиться: людей, надобных обер-архитектору, вернуть, чтоб были при нем «неотъемлемо», и все пожелания зодчего, связанные с работой, исполнять неукоснительно. Снова в двух комнатах мастерской Растрелли кипит работа. Трудится порой до восьми человек сразу, не считая помощников, работающих прямо на стройках. Только благодаря такой методе успевает архитектор исполнить бесчисленное множество заказов.

Вот перечень созданного Растрелли за один 1748 год:

проект и чертежи убранства помещений Петергофского дворца, где все «апартаменты внутри были украшены золоченой лепкой и живописью на плафонах в зале, галерее и парадной лестнице»;

разработка проекта Смольного монастыря;

строительство дворца в подмосковном селе Перово;

проект сооружения Андреевского собора в Киеве;

завершение строительства Аничкова дворца, проект убранства его покоев и мебели специально для этого дворца;

проект иконостаса Преображенского собора в Петербурге;

украшения для банкетных столов праздничных императорских обедов:

вероятно, в этот же год разработан проект путевого дворца в Киеве и построен «большой дворец для гофмаршала Шереметева… это здание было сооружено на Большой Миллионной улице, недалеко от Зимнего дома».

В протоколах Канцелярии от строений сохранились беглые свидетельства о стиле работы обер-архитектора.

Проектируя иконостас Андреевского собора в Киеве, Растрелли за месяц, с 5 февраля по 5 марта 1752 года, на огромном дощатом шите высотой в 21, 5 метра полностью нарисовал весь иконостас. С необычно большого чертежа сняли лекала, и столярный мастер Иоганн Грот повез их на Украину.

Через два с небольшим года «августа 8 дня обер-архитектор граф де Растрелли сделал мелом и карандашом на лосках чертеж… столярной и резной работе для дверей среднего апартамента и панелей Стрельнинского дворца (того самого, чью первоначальную модель он точил и клеил еще юношей).

Настоящий архитектор в России, размышлял уже в преклонных годах Растрелли, «должен сдедать чертежи деталей здания, будь то для столярной работы, для лепки и проч., и даже вычертить в большом масштабе, иначе придется всегда что-либо переделывать, что повлечет за собой потерю времени и большие издержки».

При таких темпах, при такой методе требовались надежные талантливые помощники. Растрелли искал и находил их, придирчиво наблюдая за работой, поощрял способных и отсылал нерадивых.

Талантливый архитектор С. И. Чевакинский работал под началом Растрелли в Царском Селе, а построив свой знаменитый Никольский собор, снова пришел в подчинение к обер-архитектору и отвечал за изготовление паркетных полов в новом Зимнем дворце.

Много лет сотрудничал с Растрелли знаменитый московский зодчий И. Ф. Мичурин. В разное время помощниками у архитектора были и А. П. Евлашев, наблюдавший за всеми строениями в Кремле, Анненгофе и Перове, и К. И. Бланк, ставший впоследствии одним из модных строителей Москвы. В 1760 году был утвержден «архитектории помощником в ранге прапорщика» русский зодчий В. И. Баженов и определен к Растрелли.

С честолюбивым, эгоистичным и вспыльчивым обер-архитектором, вероятно, было не так легко и просто работать. Можно было ожидать скандалов, взаимных обид, но привлекала и подкупала бесконечная игра фантазии, талантливость, жизнелюбие итальянца. До сего дня в архивах не обнаружено ни одной жалобы архитекторов на Растрелли, ни одного расследования склоки или ссоры. Значит, работали согласно, увлеченно, помогая и даже творчески обогащая друг друга.

А с чиновниками, с придворными служителями – ругался. Исступленно, зло, обидно. Не мог терпеть канцелярских бездельников. Сохранилась кляуза гоф-интенданта Ивана Шаргородского обер-гофмейстеру на графа де Растрелли. «Лаялся» обер-архитектор «непотребно», доносит гоф-интендант, а «никто ему такой воли не давал». И просит Шаргородский у высшего начальства «обороны» от итальянского графа. Растрелли отвечает в своем объяснении, что гоф-интендантская контора плохо ремонтирует лепнину в Зимнем доме государыни. По таковым причинам он и впредь «изрядно лаяться» будет.

Скорее всего, помощники и сотоварищи Растрелли по работе вносили нечто свое в общие замыслы обер-архитектора. Но выделить их «личное» сегодня не представляется возможным. Ведь все они работали в едином стиле, созданном их руководителем, порожденном велением времени и требованиями заказчика.

Взаимоотношения художника и заказчика – одна из интереснейших тем в истории искусства, порой приукрашенная многочисленными легендами, преданиями, анекдотами.

Эти отношения, как правило, никогда не напоминали братской идиллической любви. Достаточно вспомнить великого Фидия, по легенде отравленного в тюрьме своими завистливыми согражданами; Аристотеля Фиораванти, строителя Успенского собора в Кремле, заточенного в темницу Иваном III; легенду об ослеплении строителей храма Василия Блаженного; трагическую гибель Караваджо, немалую роль в которой сыграли заказчики-монахи; смерть в забвении великого Рембрандта, опередившего свое время. Подобных историй множество.

Отношения художника и заказчика обычно были связью трудовых рук с денежным мешком. Ты исполнил мое желание, прославил меня – получай свою мзду. Создал произведение, представляющее материальную ценность, снова можешь получить звонкую монету. Художник при русских правителях всегда оставался только мастером, обязанным творить в образах и формах, доступных пониманию заказчика, способных радовать его самолюбие. Такова судьба замечательных архитекторов: Еропкина, Земцова, Баженова. Растрелли не был исключением.

Ко времени описываемых событий относится торжественная закладка Смольного монастыря, церемония которой была расписана в Камер-фурьерском журнале.

На берегу Невы, где во времена Петра I располагался корабельный смоляной двор, а позднее деревянный дом Елизаветы, заранее был сколочен помост, обнесенный точеными балясинами и украшенный зелеными гирляндами и цветными полотнищами. В воскресенье 30 октября 1748 года, прослушав литургию в церкви Зимнего дворца, императрица Елизавета в одиннадцать утра, в окружении обер-камергеров, камергеров и камер-юнкеров, под охраной конной гвардии, отправилась к месту предстоящих торжеств. Следом, во главе со священниками и дьяконами, несшими хоругви, двинулись многочисленные генералы, придворные дамы и кавалеры.

После торжественного молебна в основание будущего фундамента опустили закладной камень и разом тяжко ударили двадцать пушек. Сто один раз проревели над рекой бронзовые орудия, окутывая все вокруг сизым пороховым дымом.

Счастливая, улыбающаяся Елизавета спустилась с помоста и проследовала в свой старый дом, расположенный неподалеку. Там уже ждали столы, накрытые к праздничному обеду. На пир были званы дамы и кавалеры только первых трех классов. Всего пятьдесят шесть человек. Дважды рокотали пушки после торжественных тостов в честь славного царствования и будущего великолепного монастыря. А виновник торжества – архитектор граф де Растрелли приглашен не был. Он был всего-навсего мастер, исполнитель. Правило царя Петра сажать за праздничный стол не по знатности и родовитости, а по уму и таланту давно предали забвению. Как заметил историк, «сурового Марса сменила ветреная Диана».

Современник царствования Елизаветы, желчный князь Михаил Щербатов, писал: «Двор подражал или, лучше сказать, угождал императрице, в златотканые одежды облекался, вельможи изыскивали в одеянии – все, что есть богатее, в столе – все, что есть драгоценнее, в шитье – все, что есть реже, в услуге – возобновя древнюю многочисленность служителей, приложили к оной пышность в одеянии их… Дома стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах, дорогими мебелями, зеркалами и другими. Все сие доставляло удовольствие самим хозяевам, вкус умножался, подражание роскошнейшим нарядам возрастало, и человек становился почтителен по мере великолепности его жилья и уборов».

Если для придворной российской аристократии – заказчиков архитектора – увлечение чувственным восприятием бытия было на первых порах только результатом «подражания роскошнейшим нарядам», то для самого зодчего оно составляло естественную сущность всего его художественного мировосприятия. Дух барокко, как дух далекой родины – Италии, пронизывал всю атмосферу дома и был навечно воспринят сыном через уроки отца.

Талант без мировоззрения – что здание без фундамента. В основе творчества Растрелли лежало прочное и глубокое основание – художественные и социальные принципы барокко.

Если бы существовала карта Западной Европы с отмеченными на ней архитектурными памятниками барокко, то условные значки чаще всего собрались бы на землях современной Италии, Испании, Португалии, Австрии, южной Германии. То есть именно там, где господствовали землевладельческая знать и Церковь, а большинство населения страны представляло крестьянство. Декоративная насыщенность барокко лучше всего могла прославить и возвеличить власть и силу. Вот почему окончательное утверждение барокко в России стало возможным только в годы царствования Елизаветы Петровны. В годы, отмеченные все возрастающими служебными и земельными льготами русским помещикам.

По сравнению с Италией и Испанией, где архитектура барокко пронизана духом религиозного мистицизма, зодчество елизаветинской поры мирское, жизнерадостное, поражающее воображение своим размахом. По сравнению с австрийской и южнонемецкой архитектурой конца XVII – первой трети XVIII века русское барокко подчеркнуто масштабно и монументально-декоративно. Дворцы и храмы, возведенные Растрелли, Чевакинским, Ухтомским и их учениками в годы царствования Елизаветы Петровны, отличаются своей контрастной цветностью, идущей от древнерусских храмов и теремов. Пышное убранство фасадов и интерьеров всегда сочетается с рациональностью планировки и четкостью объемов. Каждый фасад здания равно украшен и равно связан с окружающей средой.

Величие Растрелли в том, что он сумел сочетать европейское барокко с традициями русского зодчества. Он же перенес на петербургскую почву и стиль рококо.

Рококо – в сущности первый безордерный стиль, стремящийся к почти безграничной свободе композиции. Рококо родилось во Франции и окончательно сформировалось в конце первой – начале второй четверти XVIII столетия. Именно в тот период, когда дворянство, не желая признавать никаких ограничений, стремилось к веселой и праздничной жизни. В этих условиях искусство обязано было стать роскошью и главная его цель – нравиться.

Рококо объявило войну конструктивности, отдав предпочтение прихотливому украшательству, маскирующему и конфигурацию интерьеров, и границы стен и потолка. Оно как бы отказалось от парадной торжественности и обратилось к созданию атмосферы удобства и изящества. Вот почему привычные со времен Возрождения декоративные элементы – раковина и акант – обрели совершенно иные, причудливые формы. Раковина, например, превращалась то в сложный завиток с какими-то странными прорезями, то в неправильной формы картуш с асимметричными отростками. Акант преобразился в некие тонкие листья неведомых морских растений. А орнамент в целом, обретя колеблющийся, то замедленный, то прихотливо-ускоренный ритм, стал игрив и праздничен.

Декоративный стиль, созданный для украшения интерьеров и произведений прикладного искусства, Франческо Бартоломео Растрелли использовал в убранстве фасадов своих строений, придав им тем самым еще бо́льшую нарядность и пышность.

Нет, не случайно именно он стал законодателем российской архитектурной моды середины XVIII столетия; моды, которая во многом способствовала репрезентативному самоутверждению российского дворянства. Именно барокко и рококо четко отразили в торжественных и нарядных архитектурных ансамблях России середины XVIII столетия национальное осознание возросшей мощи и значимости государства, утверждение новой культуры как части единой европейской. И где-нибудь в Москве или Калуге, Твери или Киеве дом в «растреллиевом стиле» стал критерием «великолепности жилья», а следовательно, и мерой «почитаемости» владельца. Нет, не случайно большинство российских мастеров 40–50-х годов XVIII века работало, во многом подражая манере Растрелли.

Через сто с лишним лет историк петербургской архитектуры П. Н. Петров напишет, что эпоха «величайшего блеска строительного дела в России совпала с творчеством графа Растрелли», числившегося в придворной иерархии лишь ревностным исполнителем воли правительницы.

II

В начале лета 1744 года Елизавета Петровна стала поговаривать о поездке в Малороссию. Не государственные дела влекли туда императрицу, а сокровенная мечта – увидеть родину Алексея Разумовского. Пригожий чернобровый украинский пастух волею случая вознесся до невиданных высот, став тайным мужем Елизаветы, обладателем несметных богатств и неограниченной власти.

В середине июня по всем городам и селам на пути следования в Киев поскакали расторопные гонцы с наказом: готовить на подставах двадцать три тысячи лошадей, телеги и повозки для поезда государыни.

27 июня тронулись из Москвы. Сопровождало Елизавету Петровну до двухсот пятидесяти приближенных особ. А их, в свою очередь, – сотни и сотни слуг. Двигались не спеша, с удобствами. Любуясь пристойными видами и пируя на природе.

Через Тулу, Орел тянулся поезд к Глухову. На границе Малороссии государыню встретили казацкие полки в синих черкесках, в широких шароварах, в цветных, по полкам, шапкам. Полки стояли в линию, в два ряда. Первый полк, отсалютовав знаменами и саблями, срывался с места, скакал сзади фрунта и снова вставал вдоль дороги. Второй и третий поступали так же. Так и тянулась вдоль пути стена всадников.

Не спеша миновали Глухов, Нежин, Козелец и наконец 29 августа прибыли в Киев. Различные маскарадные действа и разряженный киевский люд, поставленный вдоль улиц, привели государыню в неописуемый восторг.

Жалуя свои милости древнему городу, повелела Елизавета Петровна возвести великолепный храм из камня в честь Андрея Первозванного, а для себя – путевой дворец, где можно расположиться в следующий приезд.

Исполнить желание императрицы поручили архитектору Шеделю, известному еще по Петербургу и недавно переехавшему в Киев.

Через год он отправил сочиненные проекты на высочайшее рассмотрение. Питал немец надежду обрести высочайшую милость. Только ничего, кроме конфуза, не получил. В милость снова вошел Франческо Бартоломео Растрелли. Ему теперь поручила Елизавета Петровна окончательное составление проектов.

Бросив дела, обер-архитектор полетел по Царицыному тракту в Киев.

Когда-то первый приезд в древнюю Москву стал для Растрелли открытием неизвестной ему и ни на что не похожей России, всегда вызывавшей удивление иноземцев. В Киеве открытия уже не случилось. Приехал по делам, по велению государыни, и спешил исполнить все как можно скорее, чтобы вновь вернуться в Петербург, к прерванной работе.

В Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге хранятся тщательные планы Ближних и Дальних пещер Киево-Печерского монастыря. На каждом листе рукой зодчего начертано: «Подземелье Киева. План, снятый по приказу императрицы Елизаветы Франсуа Растрелли, обер-архитектором императорского двора». Значит, не день и не два провел Растрелли в городе на Днепре. Снимал планы для возможного будущего строения колоколен у входа в пещеры. И такое желание высказывала императрица.

Место для дворца выбрали в Печерске, по дороге к монастырю. Позже обер-архитектор повторил для него чертежи дома, уже возведенного в Перове, под Москвой. В 1755 году архитектор Квасов, бывший ученик Земцова, построил киевский дворец. Нижний полуэтаж – каменный, а верх – деревянный. Восстановленный в 1870 году, после страшного пожара 1819 года, он стоит и по сей день в старом парке, почти на краю обрыва.

Также на высоком обрыве, только уже в старом Киеве, определили место и для будущего храма. Славился тот обрыв своими преданиями. Когда-то родилась легенда, что в незапамятные времена с этого места проповедовал христианство апостол Андрей. В 1086 году князь Всеволод основал здесь монастырь. После нашествия татар поднялась на вершине холма деревянная церковь. Дерево – материал непрочный. И на протяжении столетий одна постройка уступала место другой. Потом на этом месте насыпали большой земляной бастион. Теперь здесь предстояло подняться храму каменному, величественному, чтобы через века пронес славу о времени Елизаветы.

Проект такого храма Франческо Бартоломео создал, а возвести его – не оказалось ни сил, ни возможности. Петербургские строения были всё же важнее. Ответ за работы в Киеве приказали нести архитектору Московской дворцовой конторы Ивану Федоровичу Мичурину.

Погрузив на казенные подводы домашний скарб, жену, детей, летом 1747 года Мичурин отправился в Киев. Прибыв на место, рассудительный и обстоятельный московский зодчий выяснил, что проект свой обер-архитектор составил наспех, без учета существующих условий.

Только-только стали копать рвы для фундамента, как рыхлая земля бастиона поползла вниз. Под оползнем открылись мелкие роднички, породившие небольшой, но коварный водопадик. Пришлось Мичурину решать нелегкую инженерную задачу: выбирать грунт до материка на глубину почти 40 метров высоты самого храма, а потом выводить из котлована массивный фундамент.

Иван Федорович остроумно решил эту задачу: превратив основание будущего храма в двухэтажный жилой дом церковного причта. Правда, у дома есть некоторые особенности – окна выходят только на одну сторону, а перекрытия и стены внутри и снаружи не уступают в толщине крепостным.

История с фундаментом – только первое звено в цепи неожиданностей и трудностей, поджидавших Мичурина.

Легкими, быстрыми росчерками пера Растрелли нарисовал капители колонн и пилястр, орнаментальные картуши, украшения над окнами и по карнизу. Мичурину предоставили право искать подходящий материал для их изготовления. И в данной ситуации он нашел своеобразное решение: все декоративные украшения новой церкви сделать из терракоты. Подобные фризы уже существовали на многих строениях города.

Растрелли возмутился. 5 февраля 1750 года в Киев летит раздраженное послание: «Для лучшей крепости те арнаменты вылить чугунные». Вслед за посланием специальный гонец везет бумажные лекала, «что те места для чугунных оставлены были».

Для Мичурина это катастрофа. Сто пятьдесят керамических капителей для колонн и пилястр уже обожжены. Вдобавок ко всему он с ужасом замечает, что присланные шаблоны по размеру в полтора раза превышают высоту, намеченную в проекте. И тогда, по мартовской распутице, Иван Федорович, прихватив с собой шаблоны, отправляется в Петербург.

11 апреля в Канцелярии от строений начинаются прения о лучшем сооружении Андреевского собора. Протокол этого заседания сохранился до наших дней.

С одной стороны, самоуверенный обер-архитектор, не желающий признать свою ошибку. С другой – приехавший из Киева зодчий, который эту ошибку должен доказать. Силы сторон неравны. Битва Давида с Голиафом.

Во главе стола, покрытого зеленым сукном, восседает генерал-майор Фермор – начальник Канцелярии. Важный, самоуверенный Растрелли и робеющий перед начальством Мичурин – друг против друга.

Обер-архитектор сразу переходит в наступление: виноват Мичурин. На присланных им обмерных чертежах «мачтап не показан». А без оного он ничего точно сделать не может.

Сдерживая себя, Мичурин не спеша разворачивает чертежи. Да, действительно, на неких листах «мачтапа» нет, но правильная мера фигурам написана цифрами.

Растрелли, даже не взглянув, небрежно отводит чертежи. Главное – масштаб, а коли его нет, то и делать точные модели не можно.

Мичурин, не протестуя, задает каверзный вопрос: в проекте обер-архитектора алтарные окна меньше церковных, а модели их украшений посланы одной меры.

Как быть в сем случае?

Спасая обер-архитектора, вмешивается Фермор: делать всё по опробованным ее императорским величеством чертежам, которые сочинены и представлены графом де Растреллием.

Ощущая поддержку, обер-архитектор небрежно бросает: лишек у моделей можно отпилить…

Фермор, поддакивая, кивает головой.

Но можно не пилить лекала, а уменьшить размеры фигурных обрамлений. Он, Мичурин, берется за это.

Растрелли понимает, что совершил просчет, но признаться не может. Гордыня не допускает. Ну что же, если Мичурин будет переделывать, он пока приготовит расчет нового каменного свода главного купола вместо задуманного – деревянного…

Вновь вступает Фермор. Он обязан охранять устои государства – чинопочитание. Не должен нижестоящий посягать на авторитет вышестоящего. Архитектор Мичурин масштаб на чертежах не указал и в Петербург приехал самовольно, «и в заплате в проезд его прогонов учинен, который следовало бы за штраф с него… взыскать, но и без приезду его обойтись неможно, то взыскание отставить, а прогоны не оплачивать и засчитать как штраф…».

Заседание окончено без обычного в этих стенах «шума и лая». Иван Федорович Мичурин возвращается в Киев. Обер-архитектор спешит на строительную площадку Смольного монастыря – любимого детища.

Наконец в 1752 году Андреевский храм закончен вчерне. Остались отделочные работы внутри и снаружи. На 40 метров вознесся он над горой на фоне синего неба. Пример рукотворного единства творения человека и природы.

В плане храм – четырехконечный крест с укороченными северной и южной ветвями. Восточный конец креста закруглен апсидой, западный – вытянут для притвора. Центральный подкупольный объем очень просторен. Его ширина равна примерно двум третям ширины храма, высота – 13,5 метра. А над ним величественный барабан высотой 10 метров и диаметром 13 (при общей ширине церкви 23 метра). Огромный купол, завершенный грушевидной главкой, венчает всю композицию.

Чтобы несколько погасить распор купола, Растрелли поставил по углам квадрата контрфорсы, обозначенные с трех сторон парами восьмиметровых колонн на высоких пьедесталах. Контрфорсы завершаются легкими башенками с декоративными главками. Тем самым храм смотрится пятикупольным.

Стремительное движение ввысь колонн и пилястр на фасадах церкви чуть задерживается карнизом и вновь продолжается колоннами на декоративных башенках и вертикалями пилястр на барабане купола, затихая на острых вершинах главок.

Устремленность вверх к синему небу, исчерченному крыльями быстрых стрижей, подчеркивают и восемь окон барабана, и восемь люкарн купола в помпезных резных рамах с головками херувимов. Белые колонны, пилястры, карнизы и лепные украшения на голубом фоне стен придают всему строению нарядный вид. И при внимательном, долгом рассмотрении отчетливо сознаешь, что сам храм только основание, постамент для торжественного пятиглавия.

Андреевская церковь – лишь поиск, подступ, нащупывание главного и единственно возможного решения будущего собора Смольного монастыря.

III

«В чем молод похвалится, в том стар покается!» Может, следуя этой поговорке, веселая царица Елизавета решила накануне своего сорокалетия построить величественный монастырь. Там, в тишине и покое, завершит она дни свои, лишь изредка вспоминая с замиранием сердца о бурно прожитой молодости.

Указано было строить монастырь небывалый по красоте и великолепию – памятник благополучному царствованию. Сто двадцать девиц благородных семей составят окружение будущей настоятельницы. Для каждой – отдельный апартамент, с комнатой для прислуги, кладовкой для припасов и кухней. Для игуменьи, оставившей императорский трон, – отдельный вместительный дом.

1 марта 1749 года последовал из Москвы высочайший указ: «Чертежи всему строению от нас апробованные имеет обер-архитектор Растрелли, который в заложении фундаментов и в возвышении стен, и в деле кровель, и в пропорциях и украшениях и в протчем во всем смотрении иметь должен».

Народ был обязан видеть и знать, что матушка-императрица ничего не жалеет для укрепления веры и украшения «дома Божьего».

Указ о строительстве монастыря был издан, а по свидетельству архитектора, чертежи были «изустно апробированы, а не подписаны». Генерал-полицмейстер Петербурга Алексей Данилович Татищев доносил о недовольстве строительных мужиков жестокой работой, плохой пищей и жалким жалованьем и ничего не сообщал о восторгах столичных жителей новостроящимся монастырем.

Жизнь в России текла в разных планах и измерениях. Указы не всегда соответствовали возможностям, а желания правительницы не всегда находили отклики в сердцах народных.

Будущий Воскресенский Новодевичий монастырь очень быстро, для краткости, стали именовать «Смольным» по расположенному рядом еще со времен царя Петра Смоляному двору для нужд флота.

Чтобы ускорить и облегчить возведение монастыря, при Канцелярии от строений создали специальную контору во главе с бригадиром Яковом Мордвиновым. А на деле бригадир только мешал обер-архитектору, отменял его указания, отдавал собственные неразумные распоряжения, чем вызывал у Растрелли очередные взрывы гнева и даже приступы отчаяния. Противостоять отлаженной канцелярской системе он не мог, изменить ее было выше его возможностей. Приходилось терпеть и мириться.