Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Дворец скомпонован и декорирован так, что взор, охватив строение в целом, неизбежно обращается к центру, к воротам, которые как бы втягивают в себя окружающее пространство. Возникает ощущение, что там, внутри, во дворе, и рождается та мощная сила, что заставляет при солнечном свете оживать, двигаться рельефы внешних плоскостей стен, создавая игру бликов и теней.

К сожалению, от внутреннего убранства дворца почти ничего не сохранилось. Страшный пожар в 90-е годы XVIII столетия уничтожил почти все помещение. Из пятидесяти залов, исполненных некогда Ф. Б. Растрелли, до наших дней дожил только один – белый двусветный. Потомки барона назвали его именем зодчего.

Богатый и образованный, Сергей Григорьевич Строганов не жалел средств на строение своего нового дома. Сжигаемый нетерпением, он даже сумел уговорить архитектора временно поселиться в недостроенном дворце. Пусть ежедневно и ежечасно наблюдает за ведением работ. И архитектор согласился. Барон Строганов радостно сообщает сыну, что граф Растрелли живет у него в доме, в его, Александровых, покоях, и вечерами он часто беседует с архитектором.

Что побудило архитектора к этому переезду? Может, какие-нибудь домашние неурядицы? Или высокий гонорар? А может, все проще… Привлекло общение с интересным, умным человеком, владельцем обширной библиотеки и собирателем картин. Ведь без общения интеллектуального, духовного трудно жить творческой натуре…

Начатый через три года после закладки дворца Воронцова, дом Строгановых завершен строением на три года раньше.

Растрелли возводил его с удовольствием, испытывая при этом внутреннее удовлетворение. Через год он сам с гордостью запишет: «Я построил… трехэтажный дворец, принадлежащий господину барону Строганову… Число апартаментов составляет 50 комнат, включая большой зал, украшенный штукатурными работами, выполненными весьма искусными итальянскими мастерами. Кроме того, там имеется галерея, украшенная зеркалами и позолоченной скульптурой, с плафонами в некоторых из этих апартаментов, выполненными итальянскими живописцами. Большая парадная лестница богато украшена лепниной, железными вызолоченными перилами… Два главных фасада украшены прекраснейшей архитектурой в итальянской манере…»

12 октября 1754 года «Санкт-Петербургские ведомости» известили: «Генерал-лейтенант барон Сергей Григорьевич Строганов дал бал в своем новом доме, построенном на Невском проспекте графом Растрелли…» Можно не сомневаться, что Франческо Бартоломео Растрелли, один из главных виновников торжества, был почетным гостем праздника. И долго еще в Петербурге вспоминали о роскоши и веселье первого бала в новом доме барона Строганова.

Насколько известно, Сергей Григорьевич оказался единственным заказчиком, кто решил воздать должное знаменитому зодчему. Возможно, барон долго изыскивал способы, как сие исполнить. И только летом 1756 года, когда в Россию вдруг приехал прославленный живописец Пьетро Ротари, Строганов заказал ему портрет Франческо Бартоломео Растрелли.

Немало энергии и денег потребовал от Строганова этот заказ. Сразу же после приезда живописец начал писать портрет императрицы, затем великого князя, а следом особ, приближенных ко двору. Видимо, сама Елизавета испытывала определенную слабость к своему обер-архитектору, если разрешила иностранному маэстро написать портрет зодчего вне установленного иерархического череда.

Портрет повесили в Белом зале, где он неизменно пребывал вплоть до Октябрьской революции.

…В одном из залов Русского музея со старого холста смотрит на нас сегодня чуть усталый человек с грустными глазами. В его взгляде и чувство одиночества, и неудовлетворенное честолюбие, и большая внутренняя тонкость. Таков он, прославленный на всю Россию зодчий.

Зимние дворцы

I

Теперешний, привычный нам Зимний дворец имел предшественников. Два деревянных и три каменных. Но так как не они определили будущий лик города, то и память о них стерлась у поколений. В начале 70-х годов XX столетия даже специалисты смутно представляли себе внешний облик и внутренние планы последнего Зимнего дома Петра I.

Еще раз восстановим события в их последовательности. Известно: самый первый дом «для зимнего пребывания царя» встал в 1708 году во дворе теперешнего Эрмитажного театра, отступив вглубь от буйной Невы. Уже упоминалось, что был он деревянный, расписанный под кирпич на голландский манер. Его-то в 1711 году Доминико Трезини и заменил каменным. Однако очень скоро и тот стал тесен для разраставшейся царской семьи. И вот в августе 1716 года Г.-И. Маттарнови заложил фундамент третьего Зимнего дворца. Когда же архитектор неожиданно скончался, успев возвести на берегу Невы и специально прорытого канала (теперешней Зимней канавки) только боковой ризалит огромного строения, достраивать здание, протянувшееся почти на 70 метров, государь поручил Д. Трезини.

Но, странное дело, через сорок лет после завершения всех работ уже отставленный от русской службы Ф. Б. Растрелли напишет: «Я руководил… постройкой каменного дворца для резиденции Петра Великого с видом на реку Неву…»

Из архивных документов известно, что отец и сын Растрелли принимали участие только в декоративном убранстве внутренних покоев дворца, никак не влияя на его сооружение. Но когда, по прошествии трудных царствований еще трех императоров и трех императриц, Растрелли-младший начал составлять перечень своих работ, подлинный строитель уже никого не интересовал. А во имя собственного благополучия люди порой пишут всякое…

Известно только, что весной 1725 года Франческо Бартоломео вновь посетил по служебной надобности Зимний дворец. Он пришел вместе с отцом исполнить дело особой государственной важности: установить в тронной зале, еще недавно прозывавшейся «печальной залой», восковую персону «Отца Отечества». Однако через год, темной ночью, «персону» вынесли из дворца и отвезли в Кунсткамеру. Слишком строг и непонятен был ее пристальный взор.

Два с небольшим десятилетия спустя вновь встретились взглядами некогда грозный император и ныне уже прославленный архитектор. Это произошло, когда при пожаре Кунсткамеры «восковая персона» несколько пострадала и сыну поручили подправить творение отца. Интересно, что чувствовал Растрелли, когда его руки с бесстрастной профессиональностью ощупывали лицо, голову, шею фигуры, а перстни на пальцах цепляли серебряные позументы кафтана «персоны»…

Когда весной 1727 года в покоях Зимнего дворца, пристроенных Доминико Трезини, умерла от водянки Екатерина I, то зачах последний дом Петра. Здесь расселилась придворная прислуга. И воздух стал в нем другой. Богатство и бедность благоухают по-разному.

Должность обер-архитектора, пожалованная Растрелли, сделала его служителем императорского двора. Посему правительница Анна Леопольдовна и повелела зодчему разместить свою мастерскую в бывших комнатах петровских денщиков. Так судьба еще раз привела Франческо Бартоломео в Зимний дом создателя Петербурга.

Царь Петр поочередно сменил три Зимних дома. Усевшись на престол, его племянница Анна Иоанновна удовольствовалась одним, но столь обширным, что мог он вместить в себя все дома царственного дядюшки.

Великое строение, соразмерное честолюбивым помыслам новой российской хозяйки, замыслено было, вероятно, в самом конце 1731 года. 3 мая 1732 года подписан указ о выделении 200 тысяч рублей на возведение нового, четвертого по счету императорского Зимнего дома. 27 мая того же года состоялась закладка дворца. Четыре года спустя, 29 января 1736 года, газета «Санкт-Петербургские ведомости» торжественно известила, что государыня изволила праздновать свой высокий и всерадостный день рождения в новопостроенном Зимнем доме.

Сохранившиеся чертежи и гравюры позволяют представить облик величественного дворца, где, стремясь вознаградить себя за прошлую нищету, жадно пользовалась неслыханной роскошью Анна Иоанновна, где в лени и безделье недолго правила Анна Леопольдовна, где полтора десятилетия безудержно веселилась вечерами, а по ночам вздрагивала от страха Елизавета Петровна.

Главный фасад дворца, протянувшийся почти на 200 метров, смотрел на восточный вал Адмиралтейской крепости, а торцами обернулся к Неве и Большому лугу. Так нарушили петровский регламент и традицию – смотреть дворцам на реку. Нарушение объяснили экономией средств.

Бывший дом адмирала Апраксина, охранявший угол Невы и канала вдоль восточных бастионов Адмиралтейства, стал северной оконечностью нового русского дворца. Трехэтажного, как и адмиралтейский дворец, с такой же рустовкой первого этажа, с одинаковым размером и ритмом окон. Пять выступов-ризалитов «скрадывали» однообразную протяженность фасада. Центральный ризалит выделялся мощным фронтоном, на котором возлежали каменные девы, поддерживавшие вычурный картуш с вензелем императрицы Анны.

Якоб Штелин засвидетельствовал: «Растрелли, Cavaliero del Ordine di Salvador Папы Римского, построил большое крыло к дому адмирала Апраксина, а также большой зал, галерею и придворный театр.

Его сын должен был всё сломать и на этом месте построить новый зимний дворец для императрицы Елизаветы…»

Сообщение Штелина подтверждает справедливость наших разысканий истины – кто официально числился строителем дворцов императрицы Анны.

Примерно в то же время, когда ученый немец писал свои заметки о петербургской архитектуре, Франческо Бартоломео Растрелли составил собственное, довольно подробное описание интерьеров Зимнего дома императрицы Анны: «В этом здании был большой зал, галерея и театр, также и парадная лестница, большая капелла, все богато украшенное скульптурой и живописью, как и вообще во всех парадных апартаментах. Число комнат, которые были устроены в большом дворце, превышало двести, кроме нескольких служебных помещений, лестниц и большого помещения для караула, дворцовой канцелярии и прочего».

Чертежи и рисунки этого дворца интересны не только тем, что воссоздают обличье не существующего ныне строения. Они свидетели постижения молодым зодчим секретов архитектурного мастерства. Бросается в глаза схожесть с проектными решениями дворцов Руенталя, Митавы и Петергофа: есть нечто общее в горизонтальных членениях, в определенном размеренном ритме окон, в приемах оформления ризалитов.

Рисунки поражают беспредельной фантазией и легкостью, с которой сплетены гирлянды рокайльных завитков и диковинных растений, воссозданы иллюзорные объемы фигур, поддерживающих геральдические щиты и картуши. Никто в Петербурге не мог сравниться с отцом и сыном Растрелли в искусстве украшения интерьера. И вовсе не случайно, сообщая о первом празднике в новом дворце, газета «Санкт-Петербургские ведомости» особо отметила красоту зеркальной залы, как нечто для России новое и поражающее воображение: «Ея Императорское Величество… в одиннадцатом часу изволила при учинении с крепости и Адмиралтейства пушечной пальбы принять всенижайшие поздравления как от чужестранных и здешних Министров, так и от знатнейших обоего пола в пребогатом убранстве бывших особ… После сего изволила Ея Императорское Величество подняться в новопостроенную 60 шагов длины имеющую и богато украшенную Салу, к убранному золотым сервизом столу… После четвертого часу начался в золотом, великими зеркалами и картинами убранном Сале, бал…»

Прием размещения зеркал в простенках Растрелли-младший не единожды и с успехом использует в будущем. Но этот же прием, вероятно, хорошо был известен Растрелли-старшему, видавшему зеркальную галерею Версаля, созданную Ленотром. Так знания и опыт отца умножались изобретательностью и фантазией сына.

Четвертый Зимний дворец стал для Растрелли-младшего последней совместной работой с отцом. Дальше, по его убеждению, наступала полная творческая свобода – ничем не сдерживаемая, никем не ограничиваемая.

Императорский дворец высился над городом, отгороженный естественными пустырями и насильственно внушенным почтением. На него взирали с восторгом и ненавистью, с надеждой и ужасом. Он определял моду, диктовал нравы и поступки. В ясные дни сверкали зеркальными стеклами его многочисленные окна и горел в вышине позолоченный императорский вензель.

Менялись правительницы – и торопливо меняли старый вензель на новый. А по прошествии некоторого времени начинали менять и внутреннее убранство. Напоминание о предшественниках портило настроение и мешало должным образом управлять империей. Не отличалась оригинальностью и дочь царя Петра – очередная российская императрица – Елизавета Петровна. Уверовав, что вензель ее достаточно прочно венчает фасад дворца, она поручила уже признанному «придворному архитектору» Франческо Бартоломео Растрелли перестройку парадных зал. Ничто в них не должно было омрачать безудержного веселья.

Хранящиеся в Варшаве рисунки банкетных столов и украшений к ним свидетельствуют, что три-четыре раза в год придворному зодчему волей-неволей приходилось отрываться от архитектуры и заниматься оформлением дворцовых празднеств.

За каждым таким столом усаживалось до двухсот персон. Расставленные в определенном порядке столы в плане повторяли очертания короны или вензеля императрицы. Фигурные канделябры для сотен и тысяч свечей, затейливые фонтаны и цветники украшали сложные построения.

Растрелли оставил описание своих работ к одному из таких празднеств – свадьбе племянника императрицы, наследника престола Петра Федоровича, и немецкой принцессы Софьи Фредерики Августы Анхальт-Цербстской, крещенной в православие Екатериной Алексеевной: «Императрица Елизавета повелела мне по случаю свадьбы Их Императорских Высочеств декорировать большой зал Зимнего дворца, а также большую галерею, чтобы отпраздновать со всем великолепием торжества, назначенные по этому поводу. С этой целью я сделал фигурные столы, украшенные фонтанами и каскадами и установленные по четырем углам названного зала, окруженные вазами и аллегорическими статуэтками, все богато орнаментированное золоченой скульптурой; по каждой стороне названных каскадов были расставлены померанцевые и миртовые деревья, образовавшие прекраснейший сад».

Во что обходились подобные празднества, сейчас определить трудно. Известно только, что к 1748 году Штатс-контора, ведавшая расходами двора, недоплатила поставщикам 3 миллиона тогдашних рублей. Впрочем, такая безделица не смущала императрицу.

В 1746 году, на следующий год после свадьбы, Елизавета повелела Растрелли расширить существующий дворец, пристроив к нему новый флигель для молодоженов. Может, и не следовало бы останавливаться на этом незначительном творении подробно, но есть в нем нечто примечательное, требующее объяснения.

К Зимнему дворцу, похожему в плане на букву Г, где ножка протянулась вдоль Адмиралтейства, архитектор пристроил флигель, параллельный короткой черточке, но только направленный в противоположную сторону. Новый флигель уперся западным торцом в Адмиралтейский канал, а восточным примкнул ко дворцу. Северными окнами глядел на Неву, а южными – на Большую першпективную дорогу и просторный луг, где паслись тучные дворцовые коровы. Тем самым флигель закрыл проезд к Неве и вид на главный фасад дворца со стороны города.

А можно было протянуть его в противоположную сторону, вдоль Дворцового луга (нынешней Дворцовой площади), разобрав предварительно несколько малозначительных служебных построек.

Возводя флигель, архитектор вовсе не заботился о единстве создаваемого ансамбля. Крыша прямая, а не с «переломом», как на дворце. Портик завершен лучковым разорванным фронтоном с богатой скульптурной декорацией. Пристройка выглядит драгоценным ювелирным украшением на строгом и скромном платье.

Как объяснить все эти отличия? Безразличием архитектора к строению, где он участвовал только как помощник отца? Возможно. Вместе с тем, начав через год перестраивать Петергоф, Франческо Бартоломео сумел продолжить традиции 1720–1730-х годов – и во внешнем декоре, и в характерном «переломе» крыш. А может, им руководило еще неясное, но крепнущее убеждение, что все равно, рано или поздно, придется строить иной, совершенно новый Зимний дворец?

Сама императрица бесконечными повелениями подталкивала к подобному решению. Уже на следующий, 1747 год к новому флигелю пришлось пристраивать церковь, мыльню и еще покои. Весной 1749 года последовало очередное повеление о перестройках. И все следовало исполнять поспешно, в наилучшем виде. Правда, осенью 1749 года приключилась неожиданная задержка.

11 сентября при переделке и чистке бывших покоев Анны Иоанновны солдаты нашли бриллиантовую подвеску в виде груши весом в 63/4 карата и бриллиантовую сережку в 41/4 карата. Все работы приостановили. Полетели донесения. От начальственного офицера в Канцелярию от строений. Оттуда к кабинет-секретарю Черкасову. От Черкасова назад к Фермору. От него к офицеру. Велено было просеять весь строительный мусор и тот, что остался в разбираемых покоях. Нашли еще две сережки в 31/4 и в 5 карат. Найденные бриллианты барон Черкасов торжественно поднес довольной императрице.

Всё громче и злее становились окрики офицеров. Измученные непосильным трудом люди засыпали порой прямо среди тюков с холстом и штофными обоями, меж ящиков с деревянными дощечками ценных пород. Последние месяцы работали круглосуточно, сжигая по ночам сотни свечей и восковых плошек.

Едва лишь затих шум утомительной встречи нового, 1752 года, как 1 января Елизавета Петровна опять потребовала от придворного архитектора очередной перестройки. Помыслы зодчего о сооружении совсем нового Зимнего дворца, кажется, обретали право на жизнь.

II

Петербург многолик. В разное время, в разных местах открывает он путнику одну из своих ипостасей.

Плывут по широкой Неве многовесельные лодки, катера, баркасы. На корме навесы из дорогих тканей. Гребцы в нарядных ливреях. Проплывают лодки мимо расцвеченных многопушечных фрегатов. Пристают катера и баркасы к маленьким пристаням у великолепных дворцов, заходят в специально прокопанные гаванцы. Оживленно на Неве… Это один Петербург. Знатный, могучий.

Есть другой. За Фонтанкой, за Итальянской слободой. Там, где день и ночь дымят печи литейного двора, где пахнет горячим металлом, углем, дегтем. Это трудовой, ремесленный Петербург.

А есть Большая Невская першпектива. Широкая, просторная, мощенная камнями аллея. Без нее город немыслим. Славен Невский среди обитателей дворцов хорошими портными, ювелирами, торговыми рядами. Знаменит вставшими вдоль першпективы новыми дворцами и крупнейшими храмами – Рождества Богородицы, протестантским, лютеранским, католическим. Селиться на Невском входит в моду.

На углу Невской першпективы и Мойки, у Зеленого моста, жил Леблон. Недалеко от угла Садовой, там, где теперь «Пассаж», построил свой дом Михаил Земцов. В конце Невского, ближе к Фонтанке, обосновался живописец Валериани. На углу Большой Морской и Невского поселился приехавший в 1756 году художник граф Пьетро Ротари. А рядом с ним по Морской чуть пониже выстроил собственный дом архитектор Квасов.

С той ночи 25 октября 1741 года, когда осмелевшая от страха Елизавета бежала с ротой верных преображенцев от Фонтанки по Невскому к отцовскому трону, першпектива стала особенно знаменита. В честь события построили у Фонтанки Аничков дворец для графа Алексея Разумовского. И проживание на Невском стало означать немалое положение в обществе.

Жизнь принуждала графа Франческо Бартоломео Растрелли покинуть свой прежний отдаленный дом и переселиться сюда. Оставалось только выбрать достойное жилище.

Еще в 1738 году Анна Иоанновна указала: «по той першпективе по обоим сторонам надлежит быть всем домам с каменным строением». Наблюдение за возведением домов по солнечной стороне, от Мойки до Малой Садовой, поручили Михаилу Земцову. Здесь выбрал он себе участок, начав сооружение дома в ноябре 1740 года. Продолжая замысел Трезини по созданию «образцовых» проектов, Земцов и соседние дома построил по подобию собственного. Дом на углу Садовой занял богатый купец Кокушкин (по его имени до сей поры называется переулок от канала Грибоедова до Садовой). От Садовой до Малой Садовой протянулся участок с двумя одинаковыми домами известного на весь Петербург зажиточного человека Саввы Вараблина. Правда, флигель, стоявший на углу Малой Садовой, вскорости был откуплен Иваном Ивановичем Шуваловым, и архитектор Чевакинский возвел на этом месте служебный корпус дворца всесильного фаворита.

В 1740-е годы рядом с Земцовым, только в сторону Мойки, построил точно такой же дом любимец Елизаветы, кофишенк Александр Саблуков. Дома даже объединялись единым каменным забором с воротами, напоминавшими триумфальную арку. Дом Саблукова, как и земцовский, четко делился на две неравные части: низкий погребной этаж, обработанный рустом, и верхний – высокий – жилой. Центральная часть в три окна чуть выступает вперед и подчеркнута пилястрами. Венчает ее декоративный аттик. На аксонометрическом плане Петербурга 1763–1773 годов на участке Саблукова хорошо видны служебные каменные и деревянные строения, каретный сарай, конюшня.

В этом доме поселился в середине 50-х годов Франческо Бартоломео со своим семейством. Оно теперь разрослось. Дочь Елизавета Катерина (ее назвали в честь бабушки по материнской линии) вышла замуж за ученика и помощника отца – итальянца Франческо Бартолиати.

Новое жилище, разросшаяся семья – все требует дополнительных расходов. Значительного обер-архитекторского жалованья не хватает. Но слава приносит многочисленные приватные заказы. И Растрелли не отказывается. Правда, будущую работу он выбирает с толком, со значением: дворец на Морской для Чоглокова, гофмаршала наследника престола; дом для командующего всей артиллерией Вильбоа на углу Невского и нынешнего канала Грибоедова; загородная дача для любимца Елизаветы, умевшего великолепно варить кофе, графа Сиверса; на Миллионной улице дворец обер-гофмаршала двора Шепелева, с которым тесно связан различными служебными делами.

Немало времени отнимают у обер-архитектора придворные обязанности. По указу Елизаветы дважды в неделю положено веселиться на маскарадах: по вторникам – во дворце, в другой день – у кого-нибудь из придворных. А в дни, свободные от обязательного веселья, в обер-архитекторском доме нередко запаливают сотни восковых свечей и у подъезда выстраиваются десятки карет. Съезжаются друзья, знакомые и лица, желающие оказать хозяину свое почтение. За бокалом вина, за игрой в карты идут пересуды о придворных новостях, о различных слухах, об искусстве.

Все труднее и труднее жить в Петербурге служивому человеку. Только за последние десять лет товары подорожали вдвое, а жалованье осталось прежним. Приходится прилагать всяческую изобретательность, чтобы сводить концы с концами. Косвенные свидетели – две небольшие заметки в «Санкт-Петербургских ведомостях» от 15 и 19 ноября 1759 года: «На Адмиралтейской стороне на Большой першпективной в доме графа Растрелли у тирольца Мерингера продаются канарейки, попугаи и маленькая обезьяна».

Не случайно, видимо, сдает обер-архитектор жилье, может, даже флигель во дворе, чужому заезжему торговцу.

Еще одно объявление совсем труднообъяснимо. В газете «Санкт-Петербургские ведомости» за 1760 год, № 86, напечатано: «На Адмиралтейской стороне на Большой першпективной против Гостиного двора в доме г. Саблукова и у г. графа Растрелли продаются преизрядныя картины лучших мастеров, хорошие уборы, карета, две пары лошадей, одни серыя с яблоками, другие гнедые, с конской збруею». Зодчий расстается с тем, что определяет славу дома и в какой-то мере положение в обществе.

Именно в это время на служебном небосклоне Франческо Бартоломео Растрелли появляются первые облачка. Императрица сердится на промедления в строении нового Зимнего дома. Открыто высказывает она обер-архитектору свое неудовольствие. Что-то или кто-то мешает сооружению Гостиного двора. Да и годы дают себя чувствовать. Стареющий архитектор все чаще и чаще недомогает. Но чем же все-таки объяснить эту странную распродажу? Все той же проклятой, извечной нехваткой денег? А может, какой-нибудь очень крупный долг?

В архивных выписках историка Петербурга П. Н. Петрова хранится заметка о доносе Игнацио Росси, «штукатурного и гротического дела» мастера, на обер-архитектора Растрелли. Верноподданный Росси извещает императрицу, что обер-архитектор присваивает себе суммы, отпущенные на сооружение Зимнего дворца. Последствий доноса в архивах обнаружить пока не удалось. Может, распродав картины и лошадей, зодчий сумел покрыть заемно взятые деньги? А может, ничего такого и не было. Только граф Растрелли продолжал трудиться над возведением дворца, а Игнацио Росси неожиданно определили в штат Дворцовой конторы.

Через два года после доноса новый император Петр III скажет про обер-архитектора: «Он не беден и с амбицией…» Но ведь император вовсе не обязан точно знать материальное положение своих подданных. А что касается «амбиции» зодчего, то она хорошо известна всему Петербургу. Именно она и является одной из движущих сил многих его поступков.

Честолюбие заставляло немолодого и наверняка притомившегося архитектора жить в напряженном деловом ритме. Вот перечень основных работ за 1755 год, когда, вероятно, архитектор переехал на Невский. Можно, конечно, избрать любой другой – результат окажется тот же самый, но год 1755-й интересен особенно. В конце его неожиданно рождается «Общее описание зданий, построенных в царствование славной памяти императрицы Анны и ныне царствующей императрицы, выполненных под руководством главного архитектора двора, графа Франсуа Растрелли, итальянца по национальности».

Чем вызвано появление на свет этого «Описания»? Каковы причины? Окидывая мысленным взором весь этот год успеха и славы зодчего, можно предположить: в конце 1755 года Франческо Бартоломео Растрелли тяжело заболел. В такие периоды от человека обычно отлетает все мелкое, суетное и прожитая жизнь припоминается по иному, более строгому и значительному отсчету. Может, и наш герой в минуты полегчания, закутавшись потеплее в стеганый халат, захотел подвести итог четырем десятилетиям своего пребывания в России. Будем думать, что это действительно происходило так, и с помощью «Описания» воссоздадим 1755 год.

Закончено сооружение дворца Строганова.

Построен дворец Шепелева.

Завершаются отделочные работы во дворце Воронцова.

Продолжаются строительные работы в Царском Селе. (Как раз в этот год перенесли туда «янтарный кабинет».)

Завершается отделка Петергофа.

Ведутся штукатурные и квадраторные работы в Стрельнинском дворце.

Продолжается сооружение Смольного.

Разработан проект восстановления рухнувшего после пожара центрального шатра Ново-Иерусалимского монастыря под Москвой.

Идет строительство нового, ныне существующего Зимнего дворца.

Наконец, меньше чем за год сооружен временный деревянный Зимний дворец в начале Невского.

Такое не всякому молодому под силу. Великая работоспособность – одно из проявлений гениальности.

Карету обер-архитектора можно встретить в самых различных местах. Утром у Смольного монастыря. К вечеру на Адмиралтейском лугу. На следующий день она катит по аллеям Царкосельского парка. Потом ее видят на Садовой, в Стрельне, Петергофе. Всюду надо успеть, все надобно проверить самому. Что-то исправить, что-то переделать. Может, и на Невский он переехал, чтобы быть поближе к наисрочнейшей и наиважнейшей работе – временному Зимнему дому.

Только через полтора года после утверждения проекта и начала сооружения нового Зимнего дворца удалось обер-архитектору убедить императрицу переехать в другую, временную резиденцию. Он даже пообещал почти невозможное: построить вместительный временный дворец за полгода. И место для него выбрал: пустырь между Малой Морской и Мойкой по Большой Невской першпективе, там, где когда-то до пожара, при Анне Иоанновне, стоял Большой Гостиный двор, а ныне кинотеатр «Баррикада».

13 февраля 1755 года граф де Растрелли представил на высочайшее рассмотрение окончательный план будущего временного пристанища императорского двора.

Одноэтажное деревянное здание на каменном фундаменте главным фасадом обращено на Невский. Центральная часть с восьмиколонным портиком, увенчанная фронтоном и затейливым картушем с гербом, возвышается над всем зданием. За ней, выходя массивным прямоугольником в парадный двор, разместился огромный тронный зал. Спрятанные за главным фасадом два флигеля вместе с восточным крыльцом (по Мойке) и западным образуют еще два внутренних двора. Во флигелях и восточном крыле – жилые покои. Все просто, рационально, удобно. Без излишней пышности. Это только временное жилье.

6 марта императрица милостиво соизволила утвердить проект. Тогда и началась настоящая спешка. Тысячи солдат днем и ночью при свете костров и запаленных бочек со смолой рыли канавы для фундамента. Из вологодских и архангельских лесов потянулись нескончаемые обозы с тесаными мачтовыми лесинами. Ярославские и псковские плотники безумолочно перестукивались топорами, готовя срубы дворцовых флигелей. А в мастерских Канцелярии от строений десятки умелых мастеров резали из липы затейливые украшения будущих хором и тут же серебрили и золотили их.

Испокон веков жила в России традиция быстро и ловко ставить из дерева целые городские кварталы, прозываемые «скородомами». Доживал еще под Москвой, в Коломенском, похилившийся разворованный деревянный дворец царя Алексея Михайловича. Срубленный и изукрашенный за один год, он порождал восхищение многих иноземных гостей своей затейливостью и великолепием. Недаром прозвали его «восьмым чудом света».

По быстроте исполнения и пышности отделки Растрелли превзошел строителей Коломенского. Торопясь закончить дом до холодов, он приказал даже перетаскивать отдельные нужные детали из разбиравшегося Зимнего дворца Анны Иоанновны. 5 ноября 1755 года «Санкт-Петербургские ведомости» объявили: «Прошедшего воскресения в 7-м часу пополудни изволили Ея Императорское Величество из Летнего дворца перейти в новопостроенный на Невской перспективе деревянный Зимний дворец, который не токмо по внутреннему украшению и числу покоев и зал, коих находится более ста, но и особливо и потому достоин удивления, что с начала нынешней весны и так не более как в 6 месяцев с фундаментов построен и отделан».

В «Общем описании…» обер-архитектор указал: «Я построил большой деревянный дворец для зимней резиденции Ея Им. Вел. впредь до окончания каменного дворца… Это здание закончено и обставлено в течение 7-ми месяцев». И ни слова о бессонных ночах, о тех напряженных минутах, когда с почтением внимаешь неразумным требованиям заказчика, нарушающим весь твой стройный и изящный план. Поистине неизвестно, что получится, – нелепица какая-то…