Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Брусчатый простор Дворцовой площади сливался с мощеным пространством перед бело-желтым Адмиралтейством с его многочисленными скульптурами перед портиками и над фронтонами. (К сожалению, через несколько десятилетий их убрали по настоянию Святейшего Синода.) Слева его ограничивали величавые особняки, среди которых выделялись здание губернских присутственных мест, поставленное Дж. Кваренги на углу Гороховой улицы и нынешнего Адмиралтейского проспекта, и дворец князя А. Лобанова-Ростовского, сооруженный О. Монферраном между Исаакиевской площадью и проспектами Вознесенским и Адмиралтейским (позже в нем разместится Военное министерство). Справа, на месте бывших адмиралтейских валов и рвов, – бульвар.

На масленицу площадь становилась самым бойким и шумным местом в Петербурге. Почти под окнами царской резиденции заблаговременно возводили горки для катания, сколачивали павильоны, ставили балаганы. С наступлением праздника все оживало, и начиналось столпотворение. Округа наполнялась распевными призывами продавцов сбитня, блинов, бубликов, визгом летящих с гор на санях, скороговоркой опытных зазывал, надрывными звуками многочисленных шарманок. Толпа смеялась, ахала, гудела. К павильонам и балаганам вытягивались очереди желающих поглядеть на женщину с бородой, невиданного великана или «натуральную» русалку. Но завершался праздник, и вновь на площади воцарялся чинный порядок и тишина, нарушаемая только грохотом проносящихся карет.

Тогда снова открывался дальний вид на леса строящегося Исаакиевского собора и на фасад Конногвардейского манежа, напоминающий античный храм. Он торжественно завершал гигантскую анфиладу трех просторных площадей…

Еще только задумывая облик Дворцовой площади, еще только рисуя фасады Главного штаба и Министерства иностранных дел, Карл Иванович предполагал установить в центре ее большой обелиск. Чтобы к нему, как в одну точку, сходились проекции всех углов будущего здания. Чтобы стал обелиск зрительным центром рукотворного пространства. Подобный прием использовал Микеланджело, поставив в центре площади Капитолия античную статую Марка Аврелия. Потом его повторил Бернини, когда окружив колоннадой площадь перед собором Святого Петра, воздвиг в середине ее египетский обелиск. Такой же обелиск, правда деревянный, установил А. Воронихин перед колоннадой Казанского собора. От непогоды обелиск сильно пострадал, и его в конце концов убрали. Именно о таком подчеркнутом центре мечтал Карл Росси. И вдруг установить на площади не обелиск, а колонну в честь победы 1812 года поручено архитектору О. Монферрану… А Росси тем временем велено срочно устроить широкий проход между западным фасадом Зимнего дворца и Адмиралтейством, соорудить пристань на Неве, достойную всего ансамбля…

На рисунках начала 1820-х годов видны на этом месте различные амбары, лачуги, груды камня, штабеля досок. Короче, грязь и мерзость, с точки зрения императора. Теперь велено все убрать, навести порядок, чтобы с Невы открывался вид на главную площадь столицы. Зодчий устраивает широкий гранитный спуск к реке. Он собирается украсить его скульптурами Диоскуров – юношей, сдерживающих горячих скакунов, подобных тем, что уже поставлены у Конногвардейского манежа. А ниже, почти у самой воды, – чугунными львами, копиями тех, что охраняют парадный вход Михайловского дворца. Так будет создана едва приметная, но прочная связь пристани с другими ансамблями города. Одновременно со стороны площади откроется красивый вид на зрительно приблизившиеся Стрелку и Биржу. К сожалению, Диоскуров велено заменить огромными вазами из порфира. Теми, что стоят в Таврическом дворце. Переубедить императора невозможно, Государь считает себя знатоком искусства, охотно судит о достоинствах картин, рисует формы гвардейских полков и успешно играет на барабане.

Перед самой революцией, когда начали строить Дворцовый мост, спуск и пристань разобрали и передвинули вниз по течению. Львов поставили перед восточным павильоном Адмиралтейства, а вазы – перед западным.

Вряд ли столь незначительная для Росси работа могла помешать созданию проекта обелиска. Ведь не стала же она, например, помехой в подготовке проектов Александринского театра и прилегающих зданий, начатой в это же время. Скорее всего, император просто решил изъявить свое недовольство излишней самостоятельностью зодчего. Но вместе с тем Карла Ивановича назначили членом специально созданной комиссии по утверждению проекта Александровского столпа. Так стали именовать Триумфальную колонну после указания Николая; «Лик статуе (ангелу на вершине колонны. – Ю. О.) дать покойного императора Александра I». Все же не могли обойтись без признанного вкуса и таланта Карла Росси.

…В начале лета 1834 года начали готовить все необходимое к подъему и установке гранитной колонны весом в 650 тонн. Возвели посреди площади огромные леса высотой в 32 метра. Наверху укрепили блоки. Внизу сколотинную платформу, по которой подкатили колонну к пьедесталу, и расставили шестьдесят стальных лебедок с вертикальным валом – кабестанов. Подъем назначили на 30 августа.

Из записок Монферрана: «Улицы, ведущие к Дворцовой площади, Адмиралтейству и Сенату, были сплошь запружены публикой, привлеченной новизной столь необычайного зрелища, толпа возросла вскоре до таких пределов, что кони и люди смешались в одно целое. Дома были заполнены до самых крыш. Не осталось свободным ни одного окна, ни одного выступа, так велик был интерес к памятнику. Полукруглое здание Генерального штаба, уподоблявшееся в этот день амфитеатрам древнего Рима, вместило более 10 000 человек…» Ровно час длилась установка колонны. А потом начались торжества.

Из воспоминаний поэта Василия Жуковского: «…никакое перо не в состоянии описать величие той минуты, когда по трем пушечным выстрелам вдруг из всех улиц, как будто из земли рожденные, стройными громадами, с барабанным громом, под звуки Парижского марша пошли колонны русского войска… Два часа продолжалось сие великолепное, единственное в мире зрелище… Вечером долго по улицам освещенного города бродили шумные толпы, наконец освещение угасло, улицы опустели, на безлюдной площади остался величественный колосс один со своим часовым».

Карл Иванович Росси, конечно, присутствовал на сей церемонии. Не только потому, что был этот день праздником для России, днем славы для его товарища по профессии, но и потому, что 30 августа 1834 года стало днем его, Росси, торжества. То, о чем он думал и мечтал пятнадцать лет назад, наконец свершилось. В центре Петербурга возник торжественный мемориал великому подвигу русского народа. Военная галерея, триумфальная колонна и триумфальная арка. И вовсе неважно, кто замыслил этот мемориал и кто завершил его создание. Потомки могут забыть имена архитекторов, но созданный ансамбль всегда будет напоминать им о подвиге предков. Пробуждение памяти народа, возвеличивание духа его – важнейшая обязанность истинного искусства. Карл Росси имел полное право гордиться своим трудом.

III

Описания строек, рассказы о проектах, разглядывание рисунков и планов – все, вместе взятое, способно заслонить от нас самого архитектора с его повседневными заботами, радостями и треволнениями.

Чтобы такого не случилось, соберем уцелевшие документы и, сопоставив их с известными историческими фактами, попытаемся воссоздать некоторые события из жизни Карла Ивановича Росси в конце 1820-х годов.

Придворный зодчий Росси – самый благополучный среди всех архитекторов империи. По справке Министерства двора, ежегодное жалованье его состоит: из Кабинета – 3000 рублей, по Департаменту уделов 3000, «по велению императора на известные нужды» – 3000, квартирные – 3500, пенсия, установленная по желанию императрицы Марии Федоровны за строение на Елагином острове, – 3000, «на расходы при составлении планов и чертежей» – 3600. Итого 19 100 рублей. Вероятно, были и какие-то другие побочные доходы от частных заказов и консультаций. Сохранилось несколько рисунков зданий, неизвестно для кого предназначенных. Допустим, что в итоге общий годовой заработок Карла Ивановича составлял около 25 тысяч рублей. А много это или мало?

Из письма Гоголя матушке от 3 января 1829 года: «Скажу еще, что Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал… Жить здесь не совсем по-свински, то есть иметь раз в день щи да кашу, несравненно дороже, нежели думали. За квартиру мы плотим восемьдесят рублей в месяц, за одни стены, дрова и воду. Она состоит из двух небольших комнат и пра́ва пользоваться на хозяйской кухне. Съестные припасы также не дешевы… Покупка фрака и панталон стоила мне двухсот, да сотня уехала на шляпу, сапоги, перчатки. Извозчиков и на прочие дрянные, но необходимые мелочи, да на переделку шинели и на покупку к ней воротника, до 80 рублей…»

Карл Иванович не мелкий чиновник, а коллежский советник, придворный архитектор. Значит, и жизнь его, и дом должны соответствовать положению. Известно, например, что Пушкин, сняв в 1832 году у купца Жадимировского двенадцать комнат на третьем этаже дома по Большой Морской, платил ему 3300 рублей в год. А последняя квартира поэта на Мойке стоила уже 4300 рублей. Каждый известный в Петербурге человек обязан соблюдать определенные условия, иначе можно оказаться вне общества. А это означает определенное число прислуги, выезд, наряды, приемы гостей. У Пушкиных обычно четырнадцать – шестнадцать человек дворовых и прислуги. Видимо, столько же и у Росси. Но у него нет дворовых. А болезнь жены и его собственные недомогания требуют частой помощи врачей и аптекарей, что вводит в немалый расход. Одна из таких тяжелых болезней, когда архитектору несколько раз «отворяют» кровь, приходится как раз на 1829 год.

В конце 1820-х годов Карл Иванович с семьей, видимо, еще проживал в доме матери на Миллионной. На первый взгляд – значительная экономия средств. Но у медали всегда есть другая сторона. Престарелая актриса не может отказаться от привычек времен своей славы и залезает в долги. Время от времени Гертруда Росси напоминает вдовствующей императрице о своих бывших заслугах и просит дополнительное вспоможение, Мария Федоровна выделяет какую-то сумму, но и она мгновенно расходится неизвестно куда. Тогда заботы об очередных капризах матери ложатся на плечи сына…

В ноябре 1828 года Мария Федоровна скончалась. Гертруда Росси лишилась своей благодетельницы, а Карл Росси – надежного заступника. Покойная императрица всегда старалась проявить милость к бывшим приближенным убитого мужа. Теперь в случае нужды некому замолвить за архитектора доброе слово.

Карла Росси, конечно, назначили членом «Печальной комиссии», а 5 декабря за усердие в трудах комиссии наградили бриллиантовым перстнем в 2000 рублей. Но самый дорогой подарок не мог заменить утраты явной доброжелательницы.

Историки отмечали, что «судьба отца отменно занимала Николая Павловича во всю его жизнь», а вот бабушка уважением не пользовалась. Не случайно, едва став императором, он повелел убрать из дворца все портреты Екатерины II. Казалось бы, при таком интересе государь должен любить и доверять людям, стоявшим близко к его отцу. Но император любил только себя, а доверял тем немногим, кто быстро угадывал его желания и, главное, потакал им. Зодчий к этим счастливцам не принадлежал.

Заметим, что Николай Павлович вступил на престол, не обладая навыками государственного правления. Покойный Александр, избрав его своим преемником, даже не посчитал возможным назначить брата членом Государственного совета. Николай продолжал скромно служить начальником дивизии в чине генерал-майора. «Все мое знакомство со светом, – напишет Николай позже в мемуарах, где под «светом» следует понимать высших чинов государства, – ограничивалось ежедневным ожиданием в передних или секретарской комнате, где, подобно бирже, собирались ежедневно в десять часов все… имевшие доступ к государю…» Именно в секретарских комнатах будущий правитель России постигал секреты верховной власти. Так лакей, желая перенять манеры и жесты барина, пристально наблюдает за ним.

Достигнув власти, Николай почувствовал себя хозяином земли в самом прямом смысле. Хозяином рачительным, строгим и справедливым, знающим любое дело лучше всех. Только этой особенностью нового российского правителя можно объяснить его странное отношение к зодчему Росси. Сначала, например, дает в 1827 году архитектору 12 тысяч в долг на четыре года и тут же отстраняет его от работы в Зимнем дворце. Император милостив, но не терпит промедлений и потому суров.

Впрочем, проследим взаимоотношения заказчика и мастера на протяжении нескольких лет. При восшествии Николая на престол архитектор занят созданием правильной площади перед дворцом. Работы начаты еще при покойном Александре, и новый государь ничего не меняет в планах. Когда строительство Главного штаба и зданий министерств близится к завершению, наступает момент, чтобы подумать о судьбе восточной стороны площади. Еще в конце прошлого столетия В. Бренна соорудил там экзерциргауз. Неказистое строение портит новый ансамбль. Естественно, что его перестройку или возведение на этом месте нового здания следует поручить автору всего ансамбля – Карлу Росси. Однако государь решает иначе; объявляет конкурс проектов. Новое строение, по его замьслу, должно объединить манеж и театр, который еще недавно размещался в бывшем доме Ланского. Соперничать меж собой предложено О. Монферрану, В. Стасову, К. Тону, А. Брюллову и, конечно, К. Росси. Естественно, что его проект самый интересный: два разных здания объединены общим парадным фасадом с восьмиколонным портиком. Он как бы перекликается с таким же портиком Конногвардейского манежа, а вместе они создают достойное завершение протяженной анфилады центральных площадей.

Увы, удача Карла Ивановича никак не отмечена, а результаты конкурса преданы забвению. Только через десять лет А. Брюллов начнет возводить на этом месте «сухое» и скучное здание Штаба гвардейского корпуса, существующее и поныне. И тут же, всего через несколько месяцев после бессмысленного состязания зодчих, в 1828 году, Николай I утверждает проект Росси на строение Александринского театра, нового корпуса Публичной библиотеки и прилегающих к ним зданий и площадей.

Мечта о создании подобного ансамбля родилась у зодчего еще одиннадцать лет назад и получила тогда одобрение императора Александра. Новый государь как бы подчеркивает свое желание продолжить дела покойного брата. Историки уже давно отметили, что художественная культура лет царствования Николая – продолжение величавой александровской эпохи, порой даже в более либеральных формах (достаточно, к примеру, вспомнить более свободный цензурный устав 1828 года). Впрочем, так будет продолжаться только до 1832 года, когда окончательно сформируется идеология нового царствования. Тогда утвердятся новые вкусы, придут новые архитекторы…

Все это в будущем, а пока Росси поглощен рисованием зданий, которые он мысленно видит вокруг еще не существующего театра. Но разве можно жить спокойно при молодом энергичном хозяине? Нежданно следует новое повеление: перестроить старый дом Сената так, чтобы «…придать сооружению характер, соответствующий огромности площади, на которой он находится». Государь желает начать в Петербурге собственное строительство, достойное его царствования.

Новое здание должно соответствовать западному крылу Адмиралтейства, стоящему на другой стороне площади, не потеряться рядом с будущим Исаакиевским собором, замыкающим огромное пространство с юга, и стать надлежащим фоном для «Медного всадника». Задача непростая и требует от зодчего градостроительного мышления. Николай Павлович знает меру таланта своих архитекторов и понимает, что создать единый ансамбль Сенатской площади под силу только Росси. Тем не менее и на этот раз объявлен конкурс. И вновь готовит чертежи и планы В. Стасов. К нему присоединяются А. Михайлов, С. Шустов, В. Глинка, П. Жако. Карл Иванович принять участие в таком соревновании не хочет и, видимо, не может. Он устал, болен. У него полный упадок сил, но ему строго напоминают. Раз, другой… Можно представить настроение артиста, когда его заставляют исполнять нежеланную роль…

Именно в эти тяжкие дни Карл Росси нежданно получает огромный пакет из Италии. Флорентийская Академия художеств торжественно извещает господина архитектора Карла Росси, что ему в заседании Академии 21 сентября 1828 года присуждено звание профессора первой степени. К диплому приложено письмо президента с выражением чувства удовлетворения по поводу избрания. То, что не пожелала сделать Петербургская Академия художеств, сделала Академия Флорентийская. Подобной чести еще не удостоен никто из его русских современников. Радость, которая как-то приглушает горечь существования…

Чертежи строений новых зданий Сената и Синода Карл Иванович сдает последним, но признан он, естественно, первым. И остается непонятным: зачем нужен был этот фарс? Зачем объявляли конкурс?

Однако ни звание флорентийского профессора, ни выигранное состязание не приносят материального благополучия. Денег дома опять нет. Непредвиденно большие расходы вызваны, видимо, смертью матери. Архивные документы свидетельствуют, что госпожа Гертруда Росси последний раз получила пенсион из казны императрицы Марии Федоровны в 1829 году. Скончалась талантливая балерина, давным-давно пережившая своего мужа, свою блистательную славу и даже свою благодетельницу.

В начале апреля Карл Росси просит государя вторично дать ему в долг – в счет будущего жалованья 12 000 рублей. 23 апреля император милостиво разрешает сложить с господина Росси недоплаченные 2948 рублей старого долга и вновь выдать заимообразно 12 000 рублей с вычетом в четыре года.

Оказав благодеяние, император тут же спешит напомнить зодчему о его полной зависимости и подчиненности: создание и установку триумфальной колонны на Дворцовой площади поручает О. Монферрану. Поступает так, наверняка зная, что еще в 1819 году Росси собирался поставить в центре новой площади большой обелиск.

Проходит всего пять месяцев, и вновь – очередная милость императора: в связи с завершением всех работ по устройству правильной Дворцовой площади архитектору Карлу Росси пожаловано 100 тысяч рублей без вычета на инвалидов. (Еще в 1816 году по предложению Аракчеева было указано: удерживать со всех получаемых сумм по 5 копеек с рубля в пользу тяжко раненных и увечных солдат. Указание исполнялось применительно ко всем чинам Российской империи.) Выдача огромной суммы без вычетов – милость особая.

Примечательно само объяснение столь внушительного пожалования: «…в награду за особенное усердие и к пользам казны при производстве разных публичных зданий оказанное». Иначе говоря, за то, что не хапужничал, не воровал в эту эпоху «всеобщего мздоимства и лихоимства». А ведь мог, подобно всем остальным. Сам Росси позже напишет, что через его руки прошло свыше 60 миллионов рублей, но даже червонца не осело в кармане. Сто тысяч пожалованы за удивляющую всех честность.

Деньги подарены на приобретение собственного дома. Видимо, существуют какие-то большие трудности с наследованием строения, некогда купленного Лепиком. Может быть, дом уже давно заложен и нет возможности его выкупить. Может, слишком большие долги оставила покойная матушка, и приходится возиться с кредиторами. Да и сам Росси не очень приспособлен разумно вести свои финансовые дела. По причинам, не известным нам, Карл Иванович купить себе дом не смог. А вот 5000 рублей на лечение холерных больных дал тут же, без колебаний. Именно в это время Карл Иванович с семьей, вероятно, поселился на Михайловской площади – в доме 11 по Итальянской улице.

Подарок в 100 тысяч рублей на покупку дома получил и Огюст Монферран за установку Александрийского столпа. Практичный и оборотистый француз моментально приобрел особняк на Мойке (теперь дом 86). Причем выбрал именно тот, из окон которого мог видеть свое главное детище – Исаакиевский собор. Очень скоро дом Монферрана прославился в Петербурге роскошью убранства и замечательным собранием античных скульптур, картин, фарфора, мозаик. В 1858 году, после смерти архитектора, его вдова поспешила ликвидировать коллекцию и библиотеку. Она так торопилась, что уехала в Париж, не успев даже получить всех причитавшихся ей денег. Злые языки утверждали: боялась расспросов, откуда у покойного оказались такие богатства.

Примечательно, что помогал вдове в распродаже имущества бывший помощник Монферрана и родственник Росси, архитектор Строительной конторы Министерства двора Август Антонович (Огюст Шарль Леонар) Пуаро, сын танцора и балетмейстера Пуаро и сводной сестры Карла Ивановича. Он был на год моложе Александра Росси и тоже решил стать архитектором. Как и Александр, учился у К. Тона и наверняка пользовался советами и наставлениями дядюшки, Карла Ивановича. После окончания Академии работал со Стасовым, а потом перешел к Монферрану. Видимо, его стараниями получил звание академика без выполнения специальной программы (факт, сам по себе не имевший прецедента). Наверное, не случайно вдова Монферрана, отъезжая в Париж, подарила Пуаро все бумаги и около двух тысяч графических листов покойного мужа.

Близость Пуаро к Монферрану позволяет высказать предположение, что Росси мог посещать особняк удачливого француза, а может быть, они даже дружили домами…

Ста тысяч Карлу Ивановичу хватило ненадолго. В 1834 году он снова просит у казны в долг. Ну что ж – от трудов праведных не наживешь палат каменных. А честь звания архитектора для Росси прежде всего…

IV

Старейшая площадь в Петербурге – Троицкая. Еще города не было. Только вздыбились земляные валы Петропавловской крепости и засиял алым цветом на фоне свинцовой Невы и белесого неба раскрашенный домик Петра I. Первые жилые хоромы будущего города. А между крепостью и домиком уже родилась площадь и зажила собственной жизнью. Даже не площадь, а, скорее, табор солдатский. Потом, постепенно, появятся на ней пристань, питейный дом, гостиный двор, церковь во имя Святой Троицы и, наконец, фахверковые строения государственных учреждений.

На следующий год после основания города возникли площади перед гласисами только что созданного Адмиралтейства[7]7
  Гласис – пологая земляная насыпь перед наружным рвом крепости. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Главной из них стала та, что смотрела на запад. Чуть отступив от берега реки, поставили на ней церковь Исаакия Далматского, ту самую, в которой в 1712 году венчался государь Петр Алексеевич с Екатериной Алексеевной.

Вспомним, что генерал-губернатор юной столицы князь Александр Меншиков поспешил возвести на северо-западном углу площади свой второй дворец. Так и смотрели они через Неву друг на друга – дом каменный на правом берегу и дом фахверковый на левом. Вскоре после смерти царя Петра навели против Исаакиевской церкви первый – наплавной – мост через Неву. А еще через многие десятилетия на площади выросла гранитная скала с гордым всадником, застывшим на вершине, – основателем Санкт-Петербурга…

Дворец Меншикова после опалы и смерти сиятельного владельца стал собственностью великого скупца вице-канцлера графа А. Остермана, определявшего внешнюю политику России на протяжении полутора десятилетий. В 1744 году дочь Петра императрица Елизавета пожаловала дворец с просторным участком своему канцлеру – А. Бестужеву-Рюмину. Новый владелец построил себе дом в модном тогда стиле барокко. С восшествием на престол Екатерины II этот дом на углу площади приспособили под нужды Сената, которому велено было переехать сюда с Васильевского острова. В 80-х годах, после установки на площади памятника Петру Великому, старый дворец перестроили опять. На сей раз в стиле классицизма.

Шли годы. Дворец дряхлел, ветшал и, наконец, окончательно утратил вид, достойный правительственного учреждения. Не случайно Николай I, отдавая повеление о строении нового здания для Сената, распорядился, чтобы проект готовили «по образцам Главного штаба». Тогда же решено было перевести на Адмиралтейскую сторону и Синод, размещавшийся в здании Двенадцати коллегий на Васильевском острове. Делали это для открытия в старом петровском строении столичного университета. А для Синода постановили купить дом купеческой вдовы Кусовниковой, стоявший на западной стороне площади между Сенатом и каналом, что соединял Адмиралтейство со складами «Новой Голландии».

Дома, как и люди, глядят на окружающий мир каждый по-своему. Одни боятся взглянуть маленькими подслеповатыми окнами дальше завалинки. Другие, у которых протянулись вдоль фасада стеклянные квадраты в переплетах, смотрят на улицу с усталым безразличием. А там, где стекла сплошные, где прямоугольники проемов завершаются полукружиями или украшены наличниками и сандриками, – там окна взирают на мир с убежденностью в собственном значении и величии. Дом Кусовниковой представлял типичную купеческую твердыню с двумя массивными воротами, открывавшими доступ во внутренний двор только избранным. Кстати, огромные ворота определяли так же центр старого здания Сената. И не случайно в указе, каким быть новым строениям, государь повелел: «Придать характер соответствующий огромности площади», а ворота у Сената делать со стороны Галерной, у Синода – со стороны канала.

Чем же все-таки привлек Николая I проект Карла Росси? Архитектор Жако предложил построить одно общее здание, напоминавшее галерею Лувра. Красивое и величавое, оно все же не соответствовало масштабу площади. Стасов собирался лишь перестроить здание Сената, тем самым позволив себе не согласиться с пожеланием императора. Росси сразу же представил планы двух величественных строений. С коринфской колоннадой для Сената и ионической – для Синода.

Второй вариант, появившийся вслед за первым, – еще строже и логичнее. Колонны у обоих зданий коринфские. Центры подчеркнуты десятиколонными портиками, углы – двухколонными. Правда, у Сената, который протяженнее, центральный портик усилен по бокам еще двухколонными. Не привлекая особого внимания, они как бы придают зданиям равновеликость.

Наконец на одинаковых листах ватманской бумаги родились окончательные чертежи и поэтажные планы Сената и Синода. Росси объединил их аркой, перекинутой через Галерную улицу. На плане засыпан канал, а между Конногвардейским манежем и новым зданием Синода поставлена триумфальная колонна. Она как бы должна завершить протяженность торжественного пространства от Александровского столпа до новых зданий правительственных учреждений.

Как обычно бывает в подобных случаях, всегда находится ревностный чиновник, выступающий против проекта, не доступного его пониманию. На сей раз им оказался начальник Инженерного управления Военного министерства князь Долгоруков. «И без приведения всей западной стороны площади под один фасад, – с апломбом донес он государю, – она не потеряет величественного вида, лишь бы была одинаковая высота и в том же стиле… Когда же оба строения связать арками, тогда значительно умножатся издержки». Последняя фраза особенно должна затронуть хозяйские чувства бережливого императора.

Росси нашел контраргумент: использование стен старого Сената и массивного дома Кусовниковой позволит сберечь часть денег. А перекинутая над Галерной арка придаст всему ансамблю торжественное звучание и будет напоминать арку Главного штаба, которая так нравится императору.

Уже позже, когда арка наконец соединила здания Сената и Синода, петербургские остряки пустили словцо: «Сенат и Синод живут “подарками”». Рождение остроты почти совпало с записью в дневнике цензора А. Никитенко: «Новое постановление не представлять чиновников к ежегодным денежным наградам. До сих пор каждый из них, получая жалованье, едва достаточное на насущный хлеб, всегда возлагал надежды на конец года, который приносил ему еще треть всего оклада: это служило дополнением к жалованью и давало возможность кое-как перебиваться… Теперь этого не будет…» Утверждая нищенское существование среднего обывателя, правительство тем самым способствовало процветанию раковой опухоли взяточничества…

Архитектура для императора – та же инженерия. Посему, убежденный в глубоком знании предмета, Николай Павлович 18 февраля 1829 года проект Карла Росси утвердил, но повелел «делать переделку и доделку первоначального плана». 24 августа того же года при большом стечении карет и простого люда состоялась торжественная закладка здания Сената. В фундамент опустили памятную доску с надписью: «Чертеж фасада, высочайше утвержденный, составлен был архитектором Карлом Росси. Строитель здания был архитектор Александр Штауберт». Под доску и на нее собравшиеся сенаторы положили серебряные монеты чеканки 1829 года. Для этой цели господам членам Правительствующего Сената, получающим жалованье, столовые и на содержание дома в общей сложности несколько тысяч рублей, было специально роздано 61 рубль 75 копеек.

В городе принялись было судачить о закладке Сената, о деньгах, розданных сенаторам, но неожиданные события в Петропавловской крепости породили новые разговоры. После наводнения 1824 года обнаружили, что в соборе просел иконостас. Тщательное обследование всего здания показало, что расшатались крест и фигура ангела на вершине шпиля. А тут еще сильным порывом ветра у ангела оторвало крыло, закружило, понесло и бросило на землю, чуть не прибив коменданта крепости генерала А. Сукина. Подобный непорядок только позорит столицу империи. Государь отдал строгое повеление: починить.

Принялись составлять сметы и проекты. Следовало возвести высоченные леса. С невероятной быстротой росла сумма предстоящих расходов. Неизвестно, как бы завершилось дело, не объявись вдруг в Петербурге молодой кровельщик Петр Телушкин из Ярославской губернии. Он взялся починить крест и фигуру ангела в одиночку без всяких лесов. Плату просил только на потребные материалы стоимостью около 1500 рублей. А награду за труды предоставлял на усмотрение начальства.

Тут невольно приходит на память бессребреник Карл Иванович Росси. В письме от 3 декабря 1828 года по поводу проекта зданий Сената и Синода зодчий сообщал: «…что касается до награды, предлагаемой в случае, если удостоится высочайшего одобрения, то я беру на себя смелость доложить… что никогда интерес не был побудительной для меня причиной в выполнении каковых либо поручений, но единственно долг службы… который я всегда почитал свято». Такова, видимо, отличительная черта истинного таланта и мастерства…

Пока в канцелярии изучали, обсуждали, согласовывали предложение Петра Телушкина, прошло полтора года. За это время план здания Синода был приведен в соответствие с замечаниями императора, и 26 августа 1830 года «в 12 часов пополуночи» состоялась его торжественная закладка. После этого торжества Карл Иванович уже почти не заглядывает на Петровскую площадь. Государь торопит с окончанием театра, библиотечного корпуса, Театральной улицы и Чернышевой площади. На прочие дела у зодчего не остается ни сил, ни времени.