Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Роман О. Форш стал первоисточником для многих искусствоведов и историков архитектуры. Легко и доступно он объяснял оппозицию Артиста правительству. А документы свидетельствуют о другом. Молодой помощник архитектора получил дворянство за два года до церемонии. А вот на самой церемонии Росси, как и многие другие, присутствовать не мог: император пригласил на торжество только членов своей семьи и высших чинов двора. Ничего оскорбительного для помощника архитектора в этом не было. Ведь независимо от этого факта положение любимого ученика Бренны при императорском дворе оставалось прочным.

Конечно, оно могло быстро измениться, исполни Екатерина II свое намерение передать престол внуку. Тогда бесславно завершилась бы карьера многих приближенных Павла Петровича. Но, видимо, не зря образованные люди конца XVIII века старались уповать на Случай, это «мощное, – по выражению А. С. Пушкина, – мгновенное орудие провидения». К счастью для Карла Росси, Случай приключился.

6 ноября 1796 года в третьем часу пополудни в Гатчину прискакал граф Николай Зубов, старший брат знаменитого фаворита. Неожиданное появление столь странного посланца вызвало тревогу. Павел уже знал о планах матери и боялся ареста. Но предчувствия обманули великого князя. Зубов привез известие: у государыни апоплексический удар и она при смерти. (Впрочем, первоначальный испуг Павла оправдался позже: через четыре с половиной года граф станет активным участником убийства императора.) Выслушав долгожданное сообщение, Павел приказал немедленно запрячь лошадей…

Современники описывают первый день царствования нового императора как захват Зимнего, как дворцовый переворот. Уже упомянутый нами ранее Массон: «Дворец взят штурмом…» Г. Р. Державин: «Тотчас все приняло иной вид, зашумели шарфы, ботфорды, тесаки и, будто по завоеванию города, ворвались в покои везде военные люди…» Полковник Н. А. Саблуков, отъехавший позже в Англию: «Началась ужасная сутолока, появились новые люди, новые сановники». Среди этих «новых» – Винченцо Бренна и Карл Росси. Наступало их время.

Из воспоминаний князя Адама Ежи Чарторыйского:

«Никогда еще по сигналу свистка не бывало такой быстрой смены всех декораций, как это произошло при восшествии на престол Павла I. Все изменилось быстрее, чем в один день; костюмы, прически, наружность манеры, занятия… Император оставил для себя в Зимнем дворце апартаменты, которые он занимал, будучи великим князем. Приемная зала бывала переполнена теми, кому разрешен был вход… Здесь шло беспрестанное движение, волнение, суетня; камердинеры, адъютанты в ботфортах бегали, натыкались друг на друга, одни ища кого-нибудь, другие неся приказы императора… Император в своих решениях руководствовался лишь одним желанием, чтобы его воля немедленно исполнялась, хотя бы то были распоряжения, отданные по первому побуждению и без всяких размышлений. Ужас, им внушаемый, заставлял всех с трепетом и покорно опущенной головой подчиняться всем его приказаниям, самым неожиданным и странным».

Первым делом решено уничтожить, вытравить распутный дух правления матери. Этот ненавистный дух царил повсюду: в армии, на улицах города, в самом дворце. Он мешал свободно дышать новому императору. Павел задыхался…

25 ноября 1796 года по велению нового императора в Александро-Невском монастыре вскрыли могилу подло убиенного Петра III и положили останки в храме. В окружении семьи и придворных Павел торжественно возложил императорскую корону на тронутый желтизной череп отца. Так восстанавливалась справедливость.

Через три дня после этого события новый указ: для постоянного государева проживания строить с поспешанием новый неприступный дворец-замок. Стоять ему на месте обветшавшего Летнего дома, возведенного некогда Растрелли.

Выбор места не случаен: в том Летнем дворце Павел родился. Толстые стены нового замка-крепости, земляной вал, глубокий ров и подъемные мосты охранят императора от любых покушений и продлят годы его жизни.

Слабость и неуверенность всегда жаждут чуда. Для укрепления веры в неприступность и безопасность будущего замка пущен слух трогательный и правдоподобный. Будто солдат, стоявший ночью на часах в Летнем дворце, вдруг увидел некоего юношу, окруженного сиянием. И сказал сей юноша: «Иди к императору и передай мою волю – дабы на сем месте был воздвигнут храм и дом во имя архистратига Михаила». Сказал и исчез Солдат, сменившись с поста, доложил по начальству. Потом его призвал сам император. Так во мнении народа освятилось и место, и название замка – Михайловский.

Наблюдение за строением замка император поручил своему первому наставнику в искусстве архитектуры действительному статскому советнику Василию Ивановичу Баженову. Потом, многие, многие десятилетия спустя, найдутся ретивцы, которые, не утомив себя поисками в архивах, объявят Баженова автором дворца. И пойдет гулять по свету это ложное, но такое выгодное для многих утверждение. А ведь еще в начале 30-х годов XX столетия историк архитектуры Б. Л. Васильев нашел в бумагах императрицы Марии Федоровны карандашные наброски плана будущего дворца, исполненные самим Павлом. Но нашел, видимо, слишком рано, когда еще не приспело время объявлять, что цари могут быть наделены способностями или даже талантом…

Василий Иванович Баженов через три месяца неизвестно почему был отстранен от всех работ. 4 марта 1797 года объявлено новое повеление: «Строение Михайловского нашего дворца поручить беспосредственно нашему архитектору коллежскому советнику Бренне» – верному слуге, любимому художнику, доброму советчику.

Теперь Бренна постоянно живет в Петербурге, на Невском – в одном из домов католической церкви Святой Екатерины. Здесь в кабинете зодчего рождается окончательный проект будущего дворца. Ведь рисунки Павла – только наброски, и далеко не самые совершенные. Бренне предстоит разработать проект всего ансамбля – площади перед замком, манежа, конюшен и кордегардий. Император нетерпелив в своих желаниях, и архитектору приходится торопиться. Еще в декабре 1796 года к Бренне определены два надежных работящих помощника – Федор Свиньин и Карл Росси. С их помощью архитектор готовит два десятка чертежей большого формата и отправляет пх Павлу с почтительным обращением: «Ваше Величество. Спроектированные Вашим Императорским Величеством планы и чертежи Михайловского дворца я привел в порядок согласно основам и правилам искусства…» (еще одно, пусть льстивое, но важное доказательство архитекторской деятельности императора).

Указом от 30 декабря 1796 года Свиньин милостиво пожалован коллежским асессором с ежегодным жалованьем 600 рублей, а Росси – губернским секретарем с жалованьем 300 рублей.

Губернский секретарь по «Табели о рангах» – XII класс, что соответствует воинскому званию поручика или, по-теперешнему, лейтенанта. Значит, совершено очередное восхождение по служебной лестнице. И вдвое увеличено жалованье. Конечно, для привычек и образа жизни семейства Лепик 300 рублей – деньги не ахти какие, но вместе с тем следует помнить, что в Петербурге в ту пору курица стоит 5 копеек, а пуд масла – 2 рубля.

Милость, оказанная молодому Росси, приходится на первые два месяца царствования Павла – время, когда освобожден из крепости Николай Новиков, возвращен из ссылки Александр Радищев, отпущены вожди польского восстания 1794 года – Тадеуш Костюшко, Игнацы Потоцкий и другие, помилованы дворяне, осужденные по «новиковскому делу». Это розовое время ласковых улыбок, раздачи наград и обещаний. Год 1797-й и последующие окрашены в другой колер. Усердней стала работать Тайная экспедиция или, как ее называли до 1762 года, Тайная канцелярия. Для разбора генеральских и офицерских дел создана Генерал-аудиторская экспедиция, куда направили особо ревностных исполнителей монарших желаний. Историк Н. Я. Эйдельман подсчитал: если за тридцать четыре года правления Екатерины Тайная экспедиция рассматривала в среднем 25 дел в год, то при Павле разбиралось в среднем 180, то есть в семь раз больше. Генерал-аудиторат рассматривал в среднем 10 дел в месяц. И все они касались в основном жителей Петербурга. Над городом повисла атмосфера высочайшего гнева. Стало тяжко дышать, ходить, думать. Новые законы и указы сыпались как из рога изобилия. В среднем 42 законодательных акта каждый месяц. (Заметим, что во времена Петра I издавалось примерно 21 указ в месяц, а при Екатерине II – 12.) Запрещено носить круглые шляпы, установлена обязательная ширина стоячего воротника немецкого платья, запрещено танцевать вальс, запрещено иметь бакенбарды, нельзя носить синие женские сюртуки с белыми юбками, кучера и форейторы не должны больше кричать «Пади!». Резко сокращено печатание книг: если в последний год царствования Екатерины издано 249 названий, то в первый год правления ее сына – только 175.

Треть каждого выпуска газеты «Санкт-Петербургские ведомости» занимают сообщения о различных штрафах, наказаниях и, порой, награждениях. Жизнь государства определяется не идеями, а эмоциями Павла.

Будущий Михайловский дворец, который обязан сочетать все атрибуты рыцарского замка и невиданную роскошь бывшего французского двора, – любимая затея императора. И Павлу кажется, что дело движется слишком медленно. Пока не построен замок, он не может ощутить всей полноты своей власти. Чтобы ускорить дело, император жалует своему любимцу, Винченцо Бренне, чин V класса – статского советника. А в помощь ему направляются лучшие зодчие екатерининского времени – Чарлз Камерон и сам Джакомо Кваренги. Подобная мера обязана убыстрить работы.

Под начальством Бренны уже трудятся архитекторы Е. Соколов, И. Гирш, Г. Пильников. Теперь к ним прибавилось еще двое маститых. В такой сильной команде роль двадцатилетнего Росси, конечно, невелика. Его главная и, вероятно, единственная обязанность – исправно копировать все чертежи, если надобно – рисовать общие виды и как можно лучше постигать все тонкости сложного архитекторского искусства. Вклад Росси в украшение интерьеров и в проектирование отдельных архитектурных деталей, о котором рассуждали некоторые искусствоведы, ничем не подтверждается. Молчат документы, молчат современники. А вот многочисленные копии чертежей и рисунки, подписанные Charl Rossy, дожили до наших дней.

В отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге хранится небольшой изящный альбом. Девятнадцать листов с чертежами и один заглавный с надписью на французском языке: «Коллекция генеральных планов, фасадов и разрезов замка Святого Михаила, нарисованная Карлом Росси». По замечанию Н. Никулиной и Н. Ефимовой, составителей полного каталога всех работ Росси, альбом поражает «блестящей техникой рисунка». Значит, годы учения не прошли даром: молодой Карл многое перенял у своего наставника.

Альбом-подношение был создан незадолго до окончания всех работ и сохранил до наших дней первоначальное обличье замка. Торжественный подход к дворцу начинался со стороны Итальянской улицы тройными полуциркульными воротами, где средний проезд предназначен только для членов императорской фамилии. За воротами – широкая прямая аллея, по одну сторону которой здание конюшен, по другую – экзерциргауз (манеж). Аллея обрывалась у трехэтажных павильонов – кордегардий. Дальше начинались предзамковые укрепления.

Широкий ров обрамлял площадь Коннетабля[5]5
  Коннетабль (фр. connétable) – во Франции XIII–XVII веков так именовался гавнокомандующий.


[Закрыть]. Через ров переброшен деревянный подъемный мост. По обеим сторонам его на гранитных парапетах бронзовые пушки, глядящие в сторону аллей. В центре площади – памятник Петру I, исполненный еще Бартоломео Карло Растрелли и установленный теперь здесь по указанию нового императора. На постаменте надпись, горделиво подчеркивающая родственную преемственность: «Прадеду правнук». За спиной памятника – широкий ров и через него три каменных моста. Средний – только для царской семьи и иностранных послов. Он ведет прямо к центральному порталу, облицованному цветным мрамором и обработанному крупным рустом. По бокам въездных ворот – обелиски с воинской арматурой и вензелем императора. Композицию фасада завершает треугольный фронтон с барельефом, над ним аттик, увенчанный скульптурной группой.

Несмотря на внешнее различие всех четырех фасадов и разнообразие использованных архитектурных деталей, замок производит цельное и внушительное впечатление. И в этом великая заслуга Бренны. Если облик фасада определялся лежащим перед ним пространством – Фонтанкой или Летним садом, то многообразие архитектурных деталей – результат императорского нетерпения. Для ускорения строительства хватали, везли, тащили декоративный камень, колонны, фризы, скульптуры из Царского Села, дворца в Пелле, Академии художеств, даже со стройки Исаакиевского собора. Именно отсюда забрали приготовленный для храма порфировый фриз и укрепили его над главными воротами, хотя существовавшая на нем надпись никак не подходила дворцу. Может, никто не обратил бы внимания на подобную несуразицу, но нашлись те, кто решил ею воспользоваться. И пополз по городу новый слух: отобрал государь у храма украшение и добром такое самовольство не кончится: проживет он всего-навсего столько лет, сколько букв в этой надписи. А их сорок семь… Как ни удивительно, но именно столько и прожил Павел.

Шепоток пущен не случайно, как и многие другие, переползавшие из дома в дом по улицам Петербурга. Видать, кому-то они очень надобны. Н. Я. Эйдельман доказал, что уже на следующий год после воцарения Павла родился в столице заговор против государя, участие в котором принял даже старший сын Павла – наследник престола Александр. Политика императора, стремившегося «…не только к сохранению сословного строя, но и к вящему порабощению сословий», вызывала недовольство и раздражение высшего дворянства, привыкшего к вольностям екатерининского времени. Росло число мечтавших о свержении «российского Дон-Кихота», увеличивался круг отважных людей, готовых силой прервать это царство «кутермы». Вот почему каждый слух, каждый ехидный анекдотец, способные унизить, опорочить Павла, тяжко ранить его душу, а может, даже убить морально, были на руку заговорщикам.

Один из таких слухов, рожденный сторонниками переворота, имел некоторое, правда, очень далекое отношение к молодому Росси. Впрочем, тогда молодой помощник архитектора даже не подозревал об этом. В 1796 году в Россию приехала актерская пара – муж и жена Шевалье. Очень скоро мадам Шевалье стала фавориткой императора. В 1798 году она вызвала в Петербург своего брата – молодого танцора Огюста Пуаро. Через несколько лет Огюст женился на сводной сестре Карла, стал его близким другом, а позже – крестным отцом детей зодчего. Но все это еще только произойдет, а пока полз по Петербургу слух, что собирается император заточить свою супругу в крепость и жениться на актрисе. Слух восстанавливал против Павла семью, будоражил обывателей: как это «лицедейка» станет государыней. Не случайно Павел охладел к мадам и передал ее графу Кутайсову, своему фавориту и камердинеру, но уже было поздно: семена недовольства пали на благодатную почву,

Знал ли Карл Росси все эти толки? Может, и знал, но вряд ли интересовался ими. Частые встречи и долгие беседы с Огюстом Пуаро еще впереди, а пока главное – работа, дела, дела. Их надо исполнять в срок и с аккуратностью.

У Росси постоянный маршрут: от Театральной площади на Большую Морскую (ныне дом 27), куда переехал Бренна с женой и дочерью Софьей, далее – на строительство Михайловского замка, оттуда к Исаакиевскому собору, сооружением которого тоже руководит его учитель, и, если остается время, в библиотеку Зимнего дворца. Там по разрешению главного хранителя – того же Бренны он внимательно разглядывает увражи и отдельные листы с изображениями знатнейших памятников архитектуры Италии и Франции. Увы, слишком мало у Росси свободного времени. Император торопит с окончанием всех работ во дворце, и молодой чертежник с трудом успевает исполнить задания своего начальника. Помимо чертежей для Михайловского замка, приходится рисовать и чертить некоторые залы Зимнего дворца, которые по желанию Павла переделывает все тот же Бренна, планы для Гатчины летнего дворца на Каменном острове.

Учитель высоко ценит исполнительность и трудолюбие ученика и помощника. С окончанием строительства кордегардий, экзерциргауза и конюшен (дворец уже построен и отделывается внутри) Бренна в конце 1799 года просит императора пожаловать Карлу Росси чин X класса коллежского секретаря (по армейским рангам – штабс-капитана) и увеличить жалованье. Император, видимо, считает подобную милость преждевременной. Чин не присваивает, но жалованье все же увеличивает до 600 рублей в год. Архитектор Бренна получает чин действительного статского советника (то есть генерал-майора). Такой милости тридцать восемь лет назад удостоил архитектора Франческо Бартоломео Растрелли император Петр III, отец Павла.

Царская семья переехала в Михайловский замок 1 февраля 1801 года. Павлу оставалось сорок дней жизни. В ночь с 11 на 12 марта два батальона лейб-гвардии Преображенского полка и батальон Семеновского заняли все подступы к замку. Еще один батальон семеновцев нес караульную службу внутри. (Заметим, что шефом лейб-гвардии Семеновского полка был наследник престола Александр Павлович.) Возбужденные шампанским офицеры-заговорщики легко проникают в покои государя. В первом часу ночи все кончено. Опьяненные видом крови, убийцы радостно восклицают: «Павел больше не существует!» В два часа ночи черная карета, запряженная четверкой лошадей, уносит нового императора Александра I в Зимний дворец. Скорее прочь от места, где лежит изуродованный труп отца и бродят по залам гвардейские офицеры, неизвестно на что способные.

12 марта дворянский Петербург ликует. К вечеру, как свидетельствуют современники, в лавках города не осталось ни одной бутылки шампанского. На следующий день новая царствующая императрица Елизавета Алексеевна извещает свою мать письмом: «Россия, конечно, вздохнет после четырехлетнего угнетения». Но Россия безмолвствует. Народ молчаливо ждет, что принесет ему новое царствование. Тягостное ожидание будущего царит и в трехэтажном доме на Большой Морской: Винченцо Бренна и верный ученик Карл Росси слушают новости, приносимые слугами.

Известия неутешительны. Срочно высланы из России мадам Шевалье и ее муж. И наконец, следует самый удар: Винченцо Бренна отстранен от дел. Оформление печальной церемонии похорон Павла доверено архитекторам И. Старову, Дж. Кваренги, Л. Руска и художнику П. Гонзага. А ведь еще совсем недавно Бренна сооружал торжественный катафалк для Екатерины II и памятный кенотаф герцогу Вюртембергскому, отцу Марии Федоровны. 7 мая 1801 года еще одно известие: по высочайшему указу уволен из ведомства Кабинета двора архитекторский помощник губернский секретарь Карл Росси. Наказывают ученика, чтобы о немилости понял учитель.

И вдруг через неделю опять указ: помощника архитектора Карла Росси вновь зачислить на службу. Чем объяснить нежданный поворот судьбы? Чьим-нибудь заступничеством? Сомнительно. Единственным влиятельным покровителем могла быть только вдова Павла, всегда милостиво относившаяся к молодому рисовальщику, но в первые месяцы после гибели мужа у нее очень натянутые отношения с сыном. Не может простить участия в заговоре и захвате трона. А если Мария Федоровна и решила бы за кого-нибудь просить, то в первую очередь за облеченного ее доверием верного Бренну.

Скорее, была другая причина возвращения Росси на службу. Сразу же по воцарении Александра начались переделки и перестройки в Зимнем и Аничковом дворцах. А впереди предстояли коронационные торжества, которые требовали соответственной нарядной декорации Москвы. Для всех этих неотложных дел требовались исполнительные рисовальщики, наделенные вкусом и фантазией. Карл Росси был одним из таких. Указ 15 мая 1801 года – свидетельство признания его способностей. Вот почему ровно через два месяца после коронации, когда новый император завершал обязательную раздачу милостей, последовал новый указ: архитекторского помощника Карла Росси пожаловать чином X класса – коллежским секретарем. (Кстати, именно в этом чине начал свою службу А. С. Пушкин после окончания Лицея.)

Высочайшая милость совпала, правда, с окончанием строительства многострадального Исаакиевского собора. Начатый при Екатерине II из гранита и мрамора, он был обобран, лишен заготовленных деталей и украшений, перетащенных на сооружение Михайловского замка, и Бренна вынужден был завершить храм кирпичом, уменьшив высоту колокольни, понизив центральный купол и лишив собор боковых глав. Еще при жизни Павла пошла гулять по городу злая эпиграмма:

 
Се памятник двух царств,
Обоим им приличный,
На мраморном низу
Воздвигнут верх кирпичный.
 

Если верить преданию, сочинителю, капитан-лейтенанту Акимову, вырезали язык, а зодчий, увы, обрел у последующих поколений незаслуженную репутацию малоталантливого. И конечно, никакими милостями и наградами за этот труд Бренна обласкан не был. Покойный император унес его славу с собой в могилу.

В ночь с 22 на 23 марта, когда «умолк рев Норда сиповатый, закрылся грозный, страшный зрак», завершился русский XVIII век, а с ним окончилось торжество пышного украшательства, нарочитой любви к роскоши и драгоценностям. «Дней Александровых прекрасное начало» принесло утверждение изысканной сдержанности и увлечение классической античностью. Лишь в Павловске, где царствовала Мария Федоровна, продолжали жить вкусы прежних лет.

Теперь это последнее прибежище Бренны. Его последнее дело. Он аккуратно исполняет повеления и пожелания вдовствующей императрицы: что-то перестраивает, что-то украшает. И рядом с ним исправно трудится его верный ученик и единственный помощник – Карл Росси.

К лету 1801 года все работы в Павловске завершены. Остаются мелочи, совсем не интересные Бренне. И зодчий осознает всю бессмысленность дальнейшего пребывания в России. Надо уезжать. В июне он начинает деятельно готовиться к отъезду. Первым делом расстается со своим значительным художественным собранием, равного которому трудно найти в частных домах Петербурга. Газета публикует объявление: по средам и четвергам в четыре часа пополудни в доме 124 на Большой Морской в Адмиралтейской части продаются с публичного торга «разные живописные картины, мраморные статуи, лучшие красного дерева мебели с бронзою, часы столовые с бронзою же, люстры, фонари, зеркала в позолоченных рамках, антики и разные не все описанные вещи…». Заметим, что в коллекции Бренны были полотна Тициана, Рембрандта, Иорданса, Гвидо Рени, Грёза. Архитектору принадлежал также «Скорчившийся мальчик» Микеланджело, сегодня он в Эрмитаже.

Когда учитель собирается уезжать, ученику следует серьезно подумать о будущем. Мы никогда не узнаем, о чем и как часто беседовали архитектор и его помощник в опустевших залах дома по Большой Морской. Можно только предположить, что Бренна объяснял необходимость посещения Франции и Италии. Только там будущий архитектор сможет завершить свое образование, постичь все тонкости мастерства. Впрочем, молодого человека не надо долго уговаривать повидать новые города и страны. Молодость жадна к впечатлениям. В доме Лепика тоже не протестовали. Карл давно перестал быть членом семьи. Вокруг все чаще и чаще говорят: «воспитанник Бренны» и все реже и реже «пасынок Лепика».

В конце 1801 года архитектор и его помощник подают прошение на высочайшее имя. Ответ не задерживается. Александр охотно расстается с людьми убитого отца. Граф М. Н. Муравьев, отец знаменитого декабриста Никиты Муравьева, состоящий секретарем Кабинета для принятия прошений, извещает министра финансов: «Снисходя на прошение архитектора Бренна, Государь Император великодушно повелеть соизволил воспитанника его (курсив мой. – Ю. О.) Карла Росси, пасынка балетмейстера Пика, отпустить с ним в чужие края на два года…» А 30 января 1802 года следует указ: «Состоящему в ведении Кабинета архитекторскому помощнику Карлу Росси, увольняя на 2 года в чужие края для усовершенствования его познаний, повелеваю получаемое им жалованье по 600 руб. на год доставлять ему на место его пребывания». Все решено благополучно. Шарлю Лепику и Гертруде Росси можно больше не заботиться о содержании пасынка и сына.

1 августа 1802 года «Санкт-Петербургские ведомости» известили об отъезде за границу архитектора Винченцо Бренны и при нем «архитектурии помощника» Карла Росси.

…Кряхтит, заваливаясь на ухабах, тяжелая карета. Першит в горле от дорожной пыли. Но все эти мелкие неудобства не могут омрачить радости ожидания предстоящих впечатлений. Молодость нельзя опечалить оставшимся за спиной. Она живет надеждами и предвкушением будущего. Карл Росси не исключение. С верой в грядущий успех он начинает новый период своей жизни.

III

Поланген – последний русский городок – утопает в пыли. А далее – первая чужая станция: Ниммерсат. Пруссия.

Можно попробовать описать дорожные впечатления Карла Росси, тяготы ночлегов в придорожных корчмах, но лучше пусть читатель обратится к первым главам «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина. Наш прославленный историк за двенадцать лет до Росси отправился тем же путем в Европу, оставив после вояжа очень интересные и обстоятельные записки. Их и следует прочитать. Подлинный документ всегда интереснее пересказа…

Из Кенигсберга коляска Бренны свернула на Штеттин. Архитектор, надувшись, молчал всю дорогу. По просьбе жены они ехали в ее дом к ее родственникам, которых зодчий недолюбливал.

Город старый, портовый, но ни в какое сравнение не идет с Петербургом. Других отсчетов у Карла пока нет. Лондон он помнит смутно, расплывчато: собор Святого Павла, Тауэр, Вестминстерское аббатство и дом, в котором жил. Вот, пожалуй, и все. Первые дни в Штеттине он внимательно осматривает древние храмы Святого Петра и Святого Иакова, королевский замок. Потом раза два или три любуется кораблями в порту. Больше здесь смотреть нечего. Правда, жители гордятся, что в их городе родилась русская императрица Екатерина II, но это известие не очень трогает путешественников. Они – «павловцы».

Долго задерживаться в Штеттине Бренна не желал и очень скоро стал готовиться к переезду в Берлин. Описание прусской столицы и нравов ее жителей также находим в «Письмах русского путешественника» Н. М. Карамзина.

Среди совсем новых строений Берлина внимание Карла, естественно, привлекли возведенные К. Лангхансом монументальные Бранденбургские ворота. Они тогда еще не имели кордегардий и своим мужественным дорическим ордером производили внушительное впечатление. А в остальном Берлин оказался провинциальным. Король и его приближенные всячески пытались укрыть свою скупость за нарочитой декоративностью дворцов. Учиться настоящей современной архитектуре здесь было бессмысленно. И, отдохнув немного после Штеттина, учитель и ученик начинают готовиться к встрече с бурлящим Парижем. Они еще не ведают, что Россия вновь собирается напомнить им о себе, – в Берлин уже несется посыльный императрицы Марии Федоровны…

9 января 1803 года в седьмом часу вечера загорелся Павловский дворец. На крещенские морозы, когда топили, не жалея дров, начала тлеть балка рядом с печной трубой, а потом вспыхнул потолок. Три дня тушили пожар гарнизонные солдаты, жители Павловска и окрестные крестьяне. Драгоценное убранство залов удалось почти все вытащить. Успели даже снять украшенные бронзой двери и разобрать несколько каминов. Но дворец не спасли. Он стоял почерневший, закопченный, глядя на мир пустыми проемами окон.

Вдова императора Павла твердо решила восстановить любимый дом. Для этого нужны старые чертежи, а бессовестный Бренна увез их с собой. И тогда за ним вдогонку в Берлин помчался курьер…

12 февраля 1803 года архитектор Винченцо Бренна с женой, дочерью, помощником и слугами прибыл в Париж. Но конец путешествия не принес радости. Жена зодчего тяжело больна. У Бренны усилились боли в руке. Он каждый день советуется с новым хирургом. Может, придется делать операцию. Поэтому Карл пока предоставлен самому себе.

Еще ничего не подозревая, Франция радуется мирным дням наступающей весны. Пройдет несколько недель, и, разорвав Амьенский договор, мирный договор с Англией, Наполеон начнет новую войну, которая продлится двенадцать лет и потребует сотни и сотни тысяч жизней.

Весна возбуждает и радует парижан. На правительственных зданиях еще сверкают позолотой надписи: «Французская республика», но министры уже носят пудреные парики времен казненного короля. Высокие сапоги якобинцев уступили место шелковым чулкам и туфлям. В официальных бумагах продолжают писать «гражданин», но все чаще и чаще слышится «мадам» и «месье». Остается всего год до того дня, когда Наполеон Бонапарт примет титул «императора французов».

У Карла ощущение, что в Париже часы идут быстрее, чем в Петербурге или Берлине. Ему все время не хватает времени в этом городе, где великолепие и волшебство соседствуют с пугающей нищетой и чудовищной грязью. Он спешит в сад Тюильри, где прогуливаются кавалеры и дамы. Торопится на Монмартр, на склонах которого – ветряные мельницы, и замирает перед возникшей панорамой: огромные здания с куполами и шпилями. Снова вниз, через гранитный мост, на котором всегда народ, к церкви Сен-Жермен-де-Пре. От нее на остров Сите, чтобы застыть в молчании перед Сент-Шапель или собором Парижской Богоматери. Но это – давнее прошлое, а он жаждет увидеть настоящее. Колоннада Лувра, возведенная Клодом Перро, площадь Согласия, спланированная выдающимся зодчим Ж.-А. Габриелем, «Багатель», построенный Ф. Беланже, – вот что особенно привлекает его внимание. Он приходит к ним несколько раз. Вглядывается, запоминает, что-то зарисовывает в альбом. Это – школа, где учеба – удовольствие.

24 февраля парижские газеты сообщили о гибели Павловска. Тяжелый удар для Бренны. Погиб второй любимый ребенок. Сначала он чуть с ума не сошел, когда после смерти Павла стали растаскивать, грабить Михайловский замок. Теперь больше нет любимого Павловска, куда он вложил всю душу. Потомки не увидят его лучших работ, не смогут оценить его по достоинству

1 марта Бренну разыскало письмо Марии Федоровны. Архитектор тут же садится за ответ: «Париж, 2 марта… Я более чем чувствителен к этому несчастью и к тому, что мое положение не позволяет мне удовлетворить желание Ее Величества Императрицы с той же быстротой, которую я бы проявил, если бы находился у себя в Штеттине, где остались все мои бумаги и то, что к ним относится.

…Невозможно, чтобы кто-либо, кроме меня, мог в Штеттине среди огромного количества моих набросков отыскать те, которые относятся к Павловску. Мой дом заперт, мои бумаги спрятаны, а сторожит их человек который совершенно ничего не слышал об этих предметах…»