Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

О том, что он нужен новой правительнице, свидетельствовало повеление Миниха: обер-архитектору немедленно явиться к нему, первому министру. Уже садясь в сани, Растрелли припомнил рассказ отца, как за несколько часов до ареста Бирона фельдмаршал Миних мирно и весело обедал с ним…

Услужливый адъютант провел обер-архитектора в кабинет, где у пылавшего камина стоял накрытый к фрюштюку столик. Предстоял конфиденц.

Миних был весел и любезен. Подняв бокал с венгерским, он громогласно объявил:

– По милостивому соизволению правительницы нашей, ее высочества Анны Леопольдовны, надлежит вам, граф, возвести новый Летний дом для августейшей фамилии…

– А как же старый?

– В Летнем доме усопшей императрицы правительница жить не соизволит. Нехорошо там… – И Миних многозначительно поднял вверх указательный палец.

Отхлебнув изрядный глоток венгерского, нагнулся к уху архитектора и простуженным голосом поведал:

– Видение было…

…В майскую полночь часовой у трона в зале увидел, как вошла императрица вся в черном. Часовой колокольцем вызвал караул. Вбежали рослые гвардейцы, топоча сапогами, и исполнили парадный артикул. Императрица, не обращая внимания, продолжала тихо скользить по залу, точно выискивая что-то. Изумленный начальник бросился в покои Бирона и доложил, что императрица почивать не изволят, а бродят одна по Тронной зале. «Как не изволят, – вскричал Бирон, – когда я только что из ее опочивальни…» Бросились к ней, а оттуда втроем в Тронную залу. Впереди императрица, как была, с распущенными волосами и в пудермантеле, за ней Бирон, а сзади, придерживая палаш, начальник караула. Так и вбежали. И встретились две императрицы. Одна – раскрасневшаяся, со злым взором, другая – тихая, вся в черном. Потом та, что в черном, бесшумно проплыла к трону, села и… исчезла. А та, живая, дурным голосом закричала: «Это она!.. Смерть моя за мной приходила!..»

Рассказ этот через столетие появился на страницах всеми уважаемого журнала. Как и почему он родился? Императрицу боялись, ненавидели и с нетерпением поджидали ее смерти. Нетерпение породило предсказание. Предсказание обратилось легендой. Легенды и исторические анекдоты будоражат воображение и питают надежды на справедливость.

А Миних продолжал расхаживать по кабинету, громыхая тяжелыми ботфортами, и слова вылетали четко, раздельно, в такт широким шагам:

– Стоять тому Летнему дому в Летнем саду, где сливаются Мья и Фонтанка. Дом должен быть величествен, удобен, просторен. При нем парк регулярный. Быть дому российским Версалем…

Заказ означал благоволение правительницы и оставление за архитектором его придворного чина.

Правда, в росписи чинов двора Иоанна Антоновича Растрелли упомянут почти в самом конце – после кастелянш, трубачей, музыкантов. Ниже идут только «придворный первый живописец Коровак» и «часовой мастер Яков Ранет».

Талантливый архитектор столь же необходим двору, как опытный, хороший ювелир, сладкоголосый певец – как все, что может приносить радость взору и усладу слуху. Но за удовольствие следует платить, а Миних не желает выдать жалованье за работу в Курляндии. Это нарушение правил. И обер-архитектор садится писать прошение малолетнему императору:

«Бьет челом двора Вашего Императорского Величества обер-архитектор граф фон Растрелли, а о чем мое прошение, тому следуют пункты:

1. В прошлом 1735 году по имянному, блаженныя и вечно достойная памяти Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Анны Иоанновны Самодержицы Всероссийской Вашего Императорского Величества любезнейшей государыни бабки, указу послан был я, нижайший, в Курляндию к построению домов бывшего герцога Курляндского, при которых и обретался по прошлом 1740 годе и я имел всегдашнее смотрение и показание работ как в мызе Ругендале, так и Митаве.

2. А в бытность мою при означенных работах упомянутого бывшего герцога за труды мои никакого вознаграждения не имел, чего ради претерпевал немалые убытки.

3. И дабы высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было за многолетнюю мою при означенных строениях бытность и труды означенного бывшего герцога Курляндского меня нижайшего всемилостивейше пожаловать что высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено будет.

Всемилостивейший Государь прошу Вашего Императорского Величества о сем моем челобитье решение учинить.

Февраля 7 дня 1741 г.

Граф фон Растрелли».

Подписывая прошение, Растрелли заменяет привычную для него частицу «де» на понятную и близкую двору – «фон». Чего не сделаешь ради хлеба насущного…

Мы не знаем, каков итог этого прошения, но через два десятилетия, размышляя о должности зодчего в России, Растрелли запишет уже цитируемые слова: «Архитектор на службе не имеет ничего, кроме своего жалованья, без какого-либо другого вознаграждения, всегда допустимого в других странах».

Придворная должность дает право на помещение во дворце. И Растрелли получает его. Две комнаты в Зимнем доме Петра I. На верхнем этаже. Рядом с жильем скорняка, гранильщика камней и итальянских комедиантов.

В жарко натопленных дворцовых покоях Растрелли всегда душно, пахнет потом и столярным клеем. «Архитектурии гезели», присланные Канцелярией от строений, чертят, пилят, строгают и клеют под наблюдением обер-архитектора. Здесь «отправляются к рисованию чертежи домов и строениев Его Императорского Величества».

Первые месяцы 1741 года Франческо Бартоломео ограничивает свою жизнь старым государевым Зимним домом и своим жилым, на Первой Береговой улице. Осторожности требует само время. Смутное, беспокойное, полное всяческих слухов.

Уже не пугаясь, громко говорят о возможной войне со Швецией; о предстоящем марше сорока тысяч солдат в Австрию, в помощь императрице Марии Терезии. Говорят о безволии принца Антона Ульриха и наглости фаворита Анны Леопольдовны, саксонского посланника графа Линара. Но больше всего толкуют о принцессе Елизавете Петровне и французском после, маркизе де Шетарди, который ссужает принцессу деньгами. У дома Елизаветы Петровны на Царицыном лугу постоянно толкутся тайные соглядатаи, но это не смущает молодых преображенцев. Разгоряченные французским вином, они снуют между домом принцессы и особняком де Шетарди. Ходят слухи, что француз привез с собой сорок тысяч бутылок шампанского и охотно поит всех приверженцев Елизаветы.

Да разве перечислишь все, о чем, кто озлобленно, а кто и с интересом, говорят в петербургских домах. Чем больше в городе разговоров, тем неустойчивее власть. В такую пору надежнее всего ограничить свои интересы работой. И все же Растрелли очень внимательно следит за тончайшими нюансами придворной жизни. Не может не следить.

В конце февраля 1741 года проект нового Летнего дворца наконец-то готов, и архитектор решается представить его на высочайшее утверждение. И вдруг повез чертежи не во дворец, не к Миниху, а в Гоф-интендантскую контору, будто нарочно избирая путь бюрократических проволочек и долгих недель ожидания. Случайно? Вероятно, нет.

3 марта покой петербургских обывателей нарушает барабанная дробь на площади перед Адмиралтейством, на Невской першпективе, Царицыном лугу, Немецкой улице. Натужно выкрикивая слова, глашатаи извещают столичный люд о полной отставке фельдмаршала Миниха от всех должностей. Неужто все государи следуют советам Макиавелли: придя к власти, первым делом уничтожь всех тех, кто тебя привел к ней? Сколь бы щедра ни была твоя милость, они все равно будут считать ее малой и ожидать большего.

Отставка Миниха несколько обеспокоила обер-архитектора. Он лишился последнего могущественного покровителя. Но, по здравом размышлении, понял: правительница очень хочет иметь свой новый дворец, значит, и строитель его будет ей нужен.

24 июля 1741 года в присутствии правительницы Анны Леопольдовны, ее мужа, генералиссимуса Антона Ульриха, придворных и гвардии в Третьем Летнем саду состоялась закладка нового дворца. Под звуки ружейного салюта в основание фундамента опустили специально заготовленную мраморную плиту с памятной надписью. Ее исполнителю был высочайше пожалован рубль.

Отсчитывая с этого дня, Анне Леопольдовне оставалось править всего пять месяцев.

Еще 21 июня английский посланник Финн доносил своему правительству: «Существуют сильные подозрения в том, что посланник французский и министр шведский замышляют что-то… Заметна тесная связь между Шетарди и ганноверцем Лестоком, хирургом княжны Елизаветы, который ее пользует, и что этот посланник является часто ночью, переодетый, к княжне Елизавете. А так как ничто не указывает на существование между ними любовной связи, то там должно быть что-нибудь политическое».

Знал ли что-нибудь об этом Растрелли? Неизвестно. Но любопытно, что наблюдение за строительством дворца он передоверил своим помощникам – сначала Алексею Евлашеву, а затем Николаю Васильеву, уйдя сам в сторону.

Во всяком случае, новый придворный заговор был готов. Оставалось ждать момента для начала действий. Необходим был человек, способный повторить хотя бы опыт Миниха. И таковой нашелся…

В 1858 году в Берлине вышла книга «Русский двор сто лет назад. 1725–1783», содержавшая выдержки из донесений французских и английских послов в Петербурге. Материалы для книги собрал историк Александр Иванович Тургенев, брат декабриста Николая Ивановича Тургенева, друг Александра Сергеевича Пушкина, сопровождавший гроб поэта до Святогорского монастыря.

Глава, посвященная восшествию Елизаветы Петровны на престол, начинается фразой: «Настоящим виновником всей этой революции был Лесток». (Не следует забывать, что еще в XIX веке любой переворот, любую перемену состояний власти именовали революцией.) Итак, Лесток…

В 1713 году, двадцати одного года от роду, прибыл он лекарем в Петербург. Очень скоро завоевал расположение царя Петра I, но потом был сослан в Казань за любовное приключение, наделавшее много шума при дворе. Екатерина I вернула его из ссылки и сделала очень близким другом. После смерти матери стал самым доверенным лицом дочери – Елизаветы Петровны. Через него Елизавета вела секретные переговоры с иноземными послами. А поздно вечером 24 ноября 1741 года Лесток вынудил Елизавету Петровну начать «революцию», объявив, что завтра будет уже поздно.

Примечательно, что во всех дворцовых переворотах первой половины XVIII столетия главенствующую роль играли немцы, пригретые еще царем Петром. Так, Остерман окончательно утвердил Анну Иоанновну на престоле, Миних – Анну Леопольдовну, Лесток – Елизавету Петровну. А русские дворяне, третируемые немцами, стояли в стороне или в лучшем случае довольствовались второстепенными ролями. Царь Петр, выколотив привычки и традиции старины, не успел воспитать у российских дворян чувство ответственности, умение принимать самостоятельные решения и действия. Понадобились десятилетия, жизнь целого поколения, чтобы русские дворяне осознали себя хозяевами земли, обрели чувство собственного достоинства и научились определять ход событий в своих интересах.

В ночь с 24 на 25 ноября, подогрев себя шампанским, Елизавета Петровна с близкими людьми подняла гренадерскую роту лейб-гвардии Преображенского полка и, вытащив из нагретых постелей Анну Леопольдовну, ее мужа, Остермана, Левенвольде и Миниха, отправила их под караул. Переворот был совершен. (Хочется заметить, что шампанское вообще играло свою роль в истории дворцовых переворотов России. Искрящимся аи взвинтили себя гвардейцы, сторонники будущей Екатерины II, в ночь на 28 июня 1762 года. Пили шампанское, перед тем как двинуться в Михайловский замок, убийцы Павла I.)

25 ноября 1741 года Петербург пробудился на рассвете от барабанного боя, топота солдатских ног, выкриков воинских команд. Столичные полки, развернув знамена, торопились на Царицын луг, к дому Елизаветы Петровны, принести присягу новой императрице.

Известие о ночных событиях в дом Растрелли пришло от всезнающих слуг. Пока, не попадая в рукава, он натягивал парадный кафтан, пока будили кучера и закладывали лошадей, прошло все же немало времени,

Сани обер-архитектора с трудом пробирались сквозь толпу, заполнившую улицы. Обыватели спешили к дому новой императрицы, ярко освещенному многочисленными кострами, запаленными по причине жесточайшего мороза. Сани пришлось бросить и добираться пешком. Кто-то толкал в спину, кто-то обругал. О злобном отношении петербургского люда в день переворота к знатным господам вспоминали позже некоторые современники Растрелли.

С трудом пробился он к дому, протолкался внутрь, но дальше второй комнаты пройти не смог. По тому, как сдержанно с ним раскланивались, как кое-кто вообще делал вид, что незнаком, обер-архитектор понял: надеяться на милости императрицы вряд ли следует…

Месяц никто не вспоминал о де Растрелли. Новый двор делил должности и веселился. По словам Манштейна, адъютанта Миниха, того самого, который в свое время арестовал Бирона, «вся гренадерская рота Преображенского полка получила дворянское достоинство и офицерские чины… Рота была названа Лейб-компанией. Ея Величество объявила себя капитаном ея… Рота эта творила всевозможные бесчинства в первые месяцы пребывания двора в Петербурге. Господа поручики (бывшие рядовые. – Ю. О.) посещали самые грязные кабаки, напивались допьяна и валялись на улицах в грязи. Не было возможности удержать в порядке этих людей, которые, привыкнув всю жизнь повиноваться палке, не могли так скоро свыкнуться с более благородным обращением…

Солдаты гвардии, в особенности двух старых, самых дерзких и своевольных полков империи, совершили множество беспорядков…».

Декабрь столица провела в напряженном беспокойстве. Обыватели – по причине страха за свою жизнь и имущество. Императрица – из-за боязни возможного нового заговора. (Лейб-компанцам, стоявшим в ночном карауле у спальни государыни, платили по 200 рублей.) Обер-архитектор – в ожидании дальнейшей судьбы.

Кабинет-секретарем Елизавета назначила Ивана Антоновича Черкасова. Изрядно пострадав в свое время, сначала от Долгоруковых затем от Бирона, он люто ненавидел всех, кто как-то был связан с его обидчиками. Франческо Бартоломео Растрелли оказался в их числе.

В начале 1742 года Кабинет Ее Императорского Величества затребовал от Франческо Растрелли известие: почему он числится обер-архитектором, кто и когда пожаловал ему графский титул и по какому праву пишет он перед своей фамилией частицу «де». Вслед за письмами Кабинета последовал именной указ императрицы – графское достоинство архитектора Растрелли в России не признавать, выплату ему обер-архитекторского жалованья задержать. В добавление к письменному последовало и устное указание: никаких строений тому итальянцу не поручать. Новая государственная машина начала свое движение.

Всеми архитектурными делами стал теперь ведать доброжелательный и разумный Михаил Земцов. Тщетно пытался он привлечь опального зодчего к работе. Интриги кабинет-секретаря оказывались сильнее.

Двор переехал в Москву. Вослед заторопились многие мастера Канцелярии от строений. А Франческо Растрелли вынужден был метаться по покоям собственного дома, лишь иногда отправляясь на строительство Летнего дворца взглянуть со стороны, как распоряжается делом бывший его помощник Николай Васильев.

Почему же Растрелли остался в России? Почему не уехал куда-нибудь на запад – в Австрию, Саксонию, Пруссию? Архитектура только тогда настоящее искусство, когда устремления страны и времени совпадают с интересами и помыслами зодчего. Россия для Растрелли, мечтавшего о создании собственного величественного и торжественного стиля, была идеальной страной. Он понимал, что в других землях его талант вряд ли обретет столь благодатную почву. Значит, не следует терять уверенности, что все образуется, Надо только уметь ждать.

Основания для уверенности были. Михаил Земцов умер осенью 1743 года. Растрелли знал о плохом здоровье старого друга. Оставались, правда, И. Коробов, А. Евлашев, С. Чевакинский, А. Квасов и Г. Дмитриев. Адмиралтейский архитектор Коробов был слишком строг и утилитарен в своих проектах и для строительства пышных дворцов непригоден. Чевакинский и Квасов еще числились «архитектурии гезелями», а Евлашева и Дмитриева, по малой мере их таланта и размаха архитектурной фантазии, Растрелли в расчет не принимал. Так кто же, кроме него, мог измыслить и возвести новые величественные дворцы для новой, жизнелюбивой императрицы?

В апреле 1744 года Франческо Растрелли решается передать Елизавете Петровне свое послание:

«Всепресветлейшая Державнейшая Великая, Государыня Императрица Елизавета Петровна Самодержица Всероссийская Государыня Всемилостивейшая.

Бьет челом двора Вашего Императорского Величества обер-архитектор граф де Растрелли, а в чем мое прошение, тому следуют пункты:

1. Вашему Императорскому Величеству служу я нижайший при дворе Вашего Императорского Величества обер-архитектором со всеподданнейшею моею ревностью.

2. А в прошлом 1738 году блаженныя и вечно достойныя памяти Ея Императорское Величество Всемилостивейшая Государыня Императрица Анна Иоанновна всемилостивейше пожаловала меня нижайшего обер-архитектором, с которого году и поныне в том состою.

3. А в прошлом 1741 году в правление бывшей принцессы Анны на вышеозначенный мой обер-архитекторский чин дан мне за рукой оной принцессы Анны патент.

4. А по указу Вашего Императорского Величества велено таковые патенты объявлять, вместо которых даваны быть имеют патенты с титулом Вашего Императорского Величества.

5. А понеже бывшие архитекторы награждены были армейского штаб-офицера рангами, а именно Андрей Трезин инженер-полковник, Еропкин полковник, а я, нижайший, никаким армейским чином не награжден и конфирмации на обер-архитекторском чине и патента Вашего Императорского Величества не имею.

И дабы высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было всемилостивейшим Вашего Императорского Величества указом меня нижайшего пожаловать армейским рангом против обер-архитекторского моего чина, так и бывшие вышеозначенные архитекторы были награждены деньгами, и по принятии от меня патента по всемилостивейшем Вашего Императорского Величества обер-архитекторского моего чина конфирмации дать другой патент.

Всемилостивейшая Государыня, прошу Вашего Императорского Величества о сем моем прошении решение учинить.

Апреля 1744 году

обер-архитектор Граф фон Растрелли».

Архитектор не ошибся в своих расчетах. Царица Елизавета Петровна жаждала иметь собственные роскошные дворцы. Вопреки мнению кабинет-секретаря, вынуждена была обратиться к Растрелли.

Сначала она поручает ему довести до конца сооружение и внутреннюю отделку Летнего дома. Несколькими месяцами позже велено «архитектору Растрелию» продолжить строение дворца на Невской першпективе, на берегу реки Фонтанки, там, где еще недавно размещалась морская рабочая команда капитана Аничкова.

Сооружение Аничкова дворца начато было М. Земцовым еще в конце 1741 года. За смертью архитектора смотрение за стройкой вел Г. Дмитриев. Но, видимо, не смог потрафить капризной императрице, уделявшей пристальное внимание своему будущему дому. Фантазия и вкус Растрелли больше соответствовали представлениям государыни о роскоши и величии.

Именные повеления, правда, умолчали о новом патенте Растрелли на обер-архитекторское звание и на частицу «де» перед фамилией. Даже несмотря на желания государыни, канцелярская машина двигалась медленно, со скрипом.

Природа предпочитает равновесие. И вслед за наступившим удовлетворением и уверенностью в будущем пришла беда. 18 ноября 1744 года умер отец, Бартоломео Карло Растрелли. Умер, готовя к отливке из меди почти пятиметровую статую царя Петра I.

Присутствие отца всегда приносило успокоение. Он был подобен невидимой, но очень надежной стене, отгораживавшей от старости, от неизбежности грядущего. Обо всем этом грустном и даже трагическом можно было не думать, пока отец был жив. Теперь этой оградительной стены не было.

Художник и заказчица

I

Внезапная смена правителя в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года изменила только быт дворцов и особняков.

Выдворив курляндцев, русское дворянство само принялось делить «отечественный пирог». Делили, оправдывая свои действия законным правом хозяев земли. Хапали и раньше, при царе Петре, но, страшась царской дубинки, клялись при этом – «во имя России!». Теперь клясться перестали и хапали еще сильнее. Дорвавшись до власти, естественно, заторопились в первую очередь исполнить свои затаенные желания.

Устремления дворянства удивительно совпали с привычками и вкусами новой императрицы. «Вступив на престол, она хотела осуществить свои девические мечты в волшебную действительность. Нескончаемой вереницей потянулись спектакли, увеселительные поездки, куртаги, балы, маскарады, поражавшие ослепительным блеском и роскошью до тошноты…»

Запись в Камер-фурьерском журнале за 1747 год:

«Дана записка… что Ея Императорское Величество изволила указать, отныне впредь… при дворе Ея Императорского Величества в каждую продолжавшуюся неделю, по нижеписанным дням быть, а именно:

по воскресным – куртагам,

по понедельникам – интермедиям итальянским,

по вторникам – придворным маскарадам,

по четвергам – комедиям французским».

Донесение английского посла Диккенса от 11 марта 1755 года:

«Начиная с прошлой среды у нас не было менее трех маскарадных балов и одной оперы и ни одного дня на этой неделе, который бы не был отмечен тем или иным развлечением. На будущей неделе начинается пост, когда все будут молиться и поститься; а спустя неделю полгорода по обыкновению будет больным от резкого перехода от жизни, полной удовольствий, к полному воздержанию…»

Свидетельство придворного ювелира Позье: «Наряды дам очень богаты, равно как и золотые вещи их; брильянтов придворные дамы надевают изумительное множество… они даже в частной жизни никогда не выезжают, не увешанные уборами…»

Ажитированные страстью к свободе нравов, роскоши и наслаждениям, русские дворяне спешили возместить долгие «постные» годы строгой службы царю Петру и тяжких немецких угнетений при Анне Иоанновне. Наступившие бесконечные торжества и празднества требовали соответствующих сцен и обрамления. Роскошные, величественные дворцы стали естественной необходимостью.

Строительство дворцов было политикой. Размах и роскошь свидетельствовали о богатстве и могуществе. А за внушительными размерами и пышностью убранства можно было укрыть расстроенные финансы, неуверенность в собственных силах, тайное желание казаться сильнее, чем ты есть.

При Елизавете Петровне сооружение роскошных дворцов стало делом государственной важности и необходимости. Только за три года, с 1744-го по 1747-й, «архитектору Растрелию» помимо всех прочих дел поручено: завершить отделку Летнего дворца; закончить строительство Аничкова; сделать новую пристройку к Зимнему дворцу Анны Иоанновны; подготовить чертежи новых дворцов в Перове, под Москвой, и в Киеве; измыслить проект перестройки загородного дворца в Петергофе.

Стремление извлечь пользу для себя из чужой необходимости есть политика. Самолюбивый Растрелли решает, что настал момент, когда следует заняться политической игрой. Неожиданно для всех в октябре 1747 года начинает говорить о желании уйти в отставку. Он хочет посетить родную Италию.

Двор в недоумении. Канцелярия от строений в растерянности. Добро бы еще собирался в трудном для него

1742 году. Тогда можно было понять. Но сейчас? Заказов хоть отбавляй, больше, чем у всех прочих, вместе взятых. Что это – афронт двору? И что вообще нужно этому неугомонному итальянцу?

На недоуменные вопросы Растрелли отвечает прошением «О учинении впредь контракта, о награждении жалованьем, возвращении графского диплома и о патенте на бригадирский чин».

Одновременно, если верить ведомости дворцовой Штате-конторы, он берет 200 рублей в счет жалованья будущего, 1748 года. Денег, как обычно, дома нет. Но есть уверенность в успехе начатой игры.

Поданное прошение начинает жить своей особой жизнью. Оно порождает новые бумаги. Те, в свою очередь, обретают некую силу, заставляющую трудиться многих и многих людей. Скрипит и кружится колесо канцелярской машины, пока наконец не наступает вынужденный момент принятия решения.

Растрелли, не прекращая работы, ждет, кто окажется сильнее – императрица, не умеющая отказываться от своих капризов, или его враги, не желающие забыть дружбы архитектора с Бироном. «Вообще надо сказать, – замечает ювелир Позье, – что люди, которыми была окружена императрица, были, к несчастью, малообразованны и отличались дурными правилами… были злы, не имели никакой честности и были расположены только к тем, кто старался удовлетворить их жадность к подаркам…»

До Растрелли доходят слухи, что императрица велит сделать запросы по поводу возможного поощрения своего архитектора. Уже готовится какой-то проект о присвоении ему чина полковника. Все это с радостью сообщает благожелательный Вилим Фермор, возглавляющий теперь Канцелярию от строений.

Но враги сильны. Из Сената поступает донесение:

«Оной граф де Растрелли какой ранг имеет ли в Сенате неизвестно, а только в 741 году по придворному штату он де Растрелли написан обер-архитектором, а хотя в представленном в Сенат в 748 году из Канцелярии от строений ко апробации расписанию положен первой или придворной архитектор в ранге полковничьем, только того расписания еще не опробовано».

И не опробовали.

Тогда 4 ноября 1748 года в Штатс-контору поступает именной указ императрицы:

«Всемилостивейше пожаловали мы Обер-архитектору де-Растрелли, и живописцу Караваку, да музыкантам: Василию Степанову, Степану Васильеву, за их службу, жалованья прибавить, а именно Обер-архитектору к тысяче двумстам рублям тысячу триста рублев; Караваку к тысяче пятистам рублям пятьсот рублев, музыкантам каждому ко сту рублям по двести рублев на год…»

Игра выиграна. Он добился желаемого. Ведь и бригадирский чин был в основном для получения дополнительных денег. Теперь же новым жалованьем его приравняли к камергерам, высшим придворным чинам, которых и бывало-то всего одновременно восемь человек. Даже недруг его, барон Черкасов, по штатному расписанию двора получал меньше.

Вместе с тем Растрелли понимал, что прибавка к жалованью – плата за строение Летнего дворца – первого собственного дома Елизаветы, где до нее никто не жил. Плата зодчему с надеждой, что он и впредь не будет жалеть своих сил и фантазии во имя прославления и радости заказчицы.

Третий Летний дворец подражал Версалю. Давнишняя мечта основателя Петербурга осуществилась при его дочери.

Примечательно, что дворец просуществовал ровно столько же, сколько прожил сам Петр, – пятьдесят три года. В 1797 году Павел I повелел на месте Летнего дома возвести для себя надежный замок, окруженный рвом с подъемным мостом. Перед замком установили исполненную еще Растрелли-старшим конную статую Петра I с горделивой надписью: «Прадеду – правнук».

Так завершил свое существование «санктпитербурхский Версаль».

Представить облик несуществующего дворца можно по архитекторским рисункам и чертежам, хранящимся в Стокгольме, Варшаве, Вене и Санкт-Петербурге, по гравюре А. Грекова, рисунку М. Махаева и перспективному плану Санкт-Петербурга 1767 года, на котором Летний дом изображен как бы с высоты птичьего полета.

От Невской першпективы вдоль правого берега Фонтанки проложили широкую дорогу. Справа от дороги вытянулись оранжереи, слоновый двор с экзотическими животными. Слева – шелестели молодой листвой фруктовые деревья. И вся эта идиллическая картина помогала забыть о повседневных хлопотах и заботах, о шумном городе, оставшемся за спиной. За поворотом, повторявшим изгиб реки, открывался вид на дворец. Светлорозовый, сияющий белоснежными украшениями, он пробуждал ощущение давно ожидаемого праздника.

Два одноэтажных флигеля – гауптвахта и кухня – фланкировали подступы к дворцу. Широкие узорчатые ворота с золочеными двуглавыми орлами открывали доступ на просторный парадный двор. Боковые флигели, ступенями повышавшиеся к центру, как бы увлекали приглашенного в следующий двор, поменьше, к парадному подъезду, раскинувшему полукружья лестниц.

Огромными окнами главного фасада дворец глядел на цветники, водоемы и фонтаны Летнего сада, в сторону маленького Летнего домика Петра I и Невы. В центре разместился двухсветный парадный зал с возвышением для трона у западной стены. Апартаменты императрицы занимали восточное крыло дворца, отражавшееся в Фонтанке. В западном крыле селились придворные. Боковые корпуса с богато украшенными подъездами напоминали, правда, отдаленно, боковые корпуса Версальского дворца. Каждый из них имел открытый внутренний дворик с колоннадой, подобный тем, что имеются в Версале.

Сам Растрелли напишет об этой постройке скупо и сдержанно: «Здание имело более ста шестидесяти апартаментов, включая сюда и церковь, зал и галереи. Все было украшено зеркалами и богатой скульптурой, равно как и новый сад, украшенный прекрасными фонтанами, с Эрмитажем, построенным на уровне первого этажа, окруженного богатыми трельяжами, все украшения которых были позолочены». Нет здесь слов «великолепная по архитектуре», «богато украшенная архитектурой», которые появятся в описаниях последующих строений.

Впечатление, что это детище чем-то не удовлетворяет зодчего. Может, фасад дворца несколько строг и спокоен и ему не хватает активного динамизма и своеобразной «лепки» архитектурных форм, которые Растрелли уже видит в мечтах.

Летний дворец – мастерское сочетание простых, невысоких, но мощных объемов, образующих ступенчатые выступы. Его первый каменный этаж декорирован только рустовкой. Второй – наличниками больших окон с треугольными и закругленными завершениями. Венчает дворец балюстрада с установленными на ней скульптурами.

Стройные шеренги белых колонн, создающие игру света и тени, скульптурная лепнина наличников окон, суровые атланты, львиные маски и устрашающие маскароны, призванные украсить фасад, – все это появится позже, после завершения Летнего дворца. Для полной свободы творчества, для раскованного полета фантазии художнику еще требуется душевный покой. А недовольство собой – главная причина дальнейшего возвышения мастерства.

Зодчий не удовлетворен своим только что завершенным творением и весь уже во власти новых замыслов, новых проектов. Но именно здесь таится конфликтная ситуация. Устремления художника сплошь да рядом не совпадают с требованиями заказчика. Являясь абсолютным воплощением высшей власти, заказчик готов в любую минуту произнести безапелляционное суждение о политике, экономике или искусстве. Такая ситуация опасна для человека малоталантливого, живущего под гнетом постоянного страха утраты службы. Для подлинного мастера, твердо уверенного в своих силах, подобные столкновения только высекают искры новых идей и решений.