Текст книги "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси"

Докладывает обстоятельно, подробно, вникая в каждую мелочь. Будто за строение и убранство дворца генерал-губернатора отвечает он, Трезини, а не княжеский архитектор Иоганн Готфрид Шедель. Несколькими годами позже Доминико, уже не скрывая, сам руководит всеми работами в меншиковском доме. Перестраивает покои, украшает их фресками, ремонтирует старый деревянный дом, стоящий за спиной каменного. Короче, делает все то, что обязан выполнять Шедель. Тот самый, которого в письме Трезини называет запросто Готфрид.

Чем объяснить такое свойское отношение? Может, небрежением к способностям Шеделя, к его мизерному вкладу в строение дворца Александра Даниловича…

Иоганн Готфрид Шедель так пишет о себе в челобитной: «…принят я на службу в Вансбеке (близ Гамбурга. – Ю. О.) по капитуляции в 713 году за мастера палатного каменного строения… и по прибытии моем в Санкт Питербурх до 716 года из губернской канцелярии я все жалованье сполна получал… а понеже я брал оное жалованье помянутого князя Меншикова в год по триста рублев…»

Все последние труды Иоганна Готфрида Шеделя (а умер он в 1752 году) свидетельствуют, что он был очень способным каменщиком и совсем плохим архитектором. Естественно, что светлейший князь понимал это и в письмах к Шеделю наказывал во всем слушаться советов Трезини.

Шеделя такое положение устраивало. Не случайно уже в 1714 году он вызвал в Петербург своего брата Иоганна Христофора с семьей. По указу Петра, «через князя Меншикова» с ним «сочинили» контракт и отправили на остров Котлин к строению дома Его Императорского Величества. Тоже в подчинение к Доминико Трезини, который отвечал за все работы на острове и нарисовал чертеж будущего царского дворца.

Получается, что Трезини встречался с братьями Шедель чуть ли не с первых дней их пребывания в Петербурге. Не исключено, что взял их под свою опеку, подружился с ними, сблизился. И потому в письме к Меншикову он называет старшего брата Готфридом, как старого знакомца и человека, близко стоящего к князю. Дружеские отношения были. Совсем не случайно через десять лет после приезда Христофора Шеделя в Россию Трезини стремится улучшить его жизнь,

«Указом Его Величества Императора и Самодержца Всероссийского из Сената, Канцелярии от строений в подписанном… доношении написано, по Его Императорского Величества именному указу 721 года сентября 27 дня строитца от Камор коллегии на Васильевском острову Мытный двор, также и амбары, и погребы для поклажи всяких товаров казенные, по показанию архитектора Трезини, который объявляет, что ему у того строения за другими делами безотлучно быть невозможно, и требует к тому строению каменного дела мастера иноземца…

Яган Христофор Шедель… пребывал у строения казенных каменных палат в Кронштадте, а жалованья по контракту получал денег по триста пятьдесят рублев, муки по двадцати четвертей, пива по ста восьмидесяти ведер, дров по двенадцати сажен, свечей сальных по три пуд и за квартиру без платы…

И по вопросу Коллегии архитектор Трезини объявил, что он Шедель тому мастерству достаточен, и заобучен, и будет у того строения безотлучно, а он Трезини будет надзирать…

И по Его Императорского Величества приказу правительствующий Сенат ноября 23 дня 724 г. приказали вышеупомянутого… Шеделя к строению на Васильевском острове Мытного двора и анбаров и погребов… определить. Жалованья ему давать по четыреста рублев в год…»

Листы серо-голубой бумаги ручного отлива – с неровными краями – способны поведать, какими путями успевал Трезини вести одновременно большое число работ. И еще могут рассказать о быте Петербурга первой трети XVIII столетия.

Иоганн Христофор Шедель – мастер не ахти какой. Он живет скромнее многих обитающих в Петербурге иноземцев, но лучше всех русских мастеров. Его жалованье выше, чем получает талантливый Земцов. Помимо денег Шеделю выдают 20 четвертей муки, или, на сегодняшние меры, 4198 килограммов; пива 2214 литров; свечей – 49 килограммов и дров 116 кубометров. На общую сумму в 50 рублей. Оплата натурой – следствие трудностей с продуктами в столице. Муку и крупу везли в новый город издалека, чуть ли не со всей России. Очевидец, к примеру, свидетельствует: «Если бы из Новгорода, Пскова, Москвы и даже Казанского царства не доставляли сюда продовольствие, особенно муку, что все перевозится зимой на многих тысячах саней за 200–300 миль, а летом водой через реку Волхов и Ладожское озеро, также через Онежское озеро и реку Свирь (тоже через Ладожское озеро), то не только бы Петербург, но и эта часть страны вымерли бы от голода». Вот почему царь назначил в Петербурге специального провиантмейстера, ведавшего приемом и разделением съестных припасов.

Все это огромное количество муки, пива, дров следовало где-то хранить. В каких-то сараях, амбарах, погребах. И дома обрастали многочисленными хозяйственными пристройками. Жилье строили по законам новой архитектуры, а жили дедовским привычным укладом – усадьбой. С землей под сад, огород, птичник, сараи. У самого Петра хозяйственный двор в Летнем саду вдоль Фонтанки занимал места во много раз больше, чем Летний дворец. Своя усадьба была и при Летнем доме царицы. Даже на Васильевском острове, по замыслу Петра, – центре будущей регулярной столицы, Трезини нарезал прямоугольные участки, с учетом будущего огорода, места для амбаров и кладовых. А светлейший князь просто растянул свою усадьбу вместе с цветником и садом от Большой до Малой Невы. Через весь остров. Чего здесь только не было: и свои бани, и хлебопекарня, и кузница, и медоварня.

Еще в 1727 году Доминико Трезини строит для своего «патрона», как он называл Александра Даниловича, немало хозяйственных зданий.

«Во дворе князя Меншикова построена каменная поварня и хлебня длиною на 14, шириною 4¹/₂ сажени, вышиною в один апартамент…

…В сад под виноград ящик из брусьев длиною 49 сажен, вышиною задняя в 6, передняя в 4 венца.

…На каменных оранжереях положены вновь брусья и старые брусья подкреплены.

…Перед тем деревянным домом сделаны поварни; деревянная первая длиною 10 сажен, шириною 3¹/₂ сажени, другая длиною 14 сажен, шириною на 3¹/₂ сажени…

…На дровяной двор из старого строения изба, баня с предбанником, угольный амбар, кузница – изба новая с перерубом, перенесены и поставлены.

…Две конюшни длиною обе на 18¹/₂ сажен поперек на 5 сажен в которых столпов 46 построены вновь…»

Пройдет много, много десятилетий, прежде чем петровский Петербург из города регулярно выстроенных усадеб, окруженных избами, сараями, лачугами, превратится в чудо архитектуры, не имеющее по красоте и величию сходного в Европе.

А что касается отношений между генерал-губернатором и Трезини, его многодельной службы патрону, то в конце концов она принесет зодчему неприятности и утомительные хлопоты. Впрочем, речь об этом впереди.

IX

30 августа 1721 года завершилась Северная война. Со Швецией заключен долгожданный мир. Торжествуя, Петр Алексеевич писал русскому послу в Париже князю В. Долгорукову: «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно: но наша школа троекратное время была (то есть 21 год. – Ю. О.), однакож, слава Богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно». Имел право торжествовать – «троевременную школу» завершили с успехом благодаря его усилиям, его настойчивости.

Трудные переговоры продолжались 1097 дней. Шведы, чувствуя за своей спиной поддержку Англии, выдвинули самые немыслимые требования. Например, отдать за взятый русскими войсками Выборг равноценную землю. Царь накладывает резолюцию: «У нас таких земель нет». Неожиданно шведские министры требуют включить в договор, что они милостиво отдают русским Петербург. Петр раздраженно извещает своих дипломатов: «Что же в проекте шведских министров упомянуто об уступках их, что уступают нам Петербург, и вам надлежит при заключении объявить, что о Петербурге упоминать не надлежит, ибо оного при их владении не было».

Переговоры со шведами ведут мудрый Яков Брюс и хитрый интриган Генрих Иоганн Остерман, выклянчивший у царя по этому случаю титул барона. А чтобы сделать шведов сговорчивей, генерал-майор Петр Ласси, ирландец по происхождению, высаживает недалеко от Стокгольма десант 5000 человек. Русские солдаты и казаки сжигают 3 города, 19 приходов, 79 мыз, 506 деревень с 4159 крестьянскими дворами. И шведские министры вынуждены уступить.

Тем временем сам Петр в нетерпении мечется по побережью. Из Петербурга в Ревель, оттуда в Ригу, снова в Петербург. Затем в Выборг. Ждет, ждет столь надобный ему мирный договор. Замучивая гребцов, загоняя лошадей, мчатся к нему курьеры с донесениями о каждом дне переговоров. Царь извещает Меншикова, чтобы начал в столице исподволь готовиться к великому празднику. А Брюсу и Остерману шлет строгий наказ: «Известие мне первому привезть в Петербург, понеже не чаю, кто б более моего в сей войне трудился, и для того с сим никому являться не велите, кроме меня».

Наконец 3 сентября очередной курьер, гвардии капрал Обрезков, настигает царя по дороге на Выборг, в Дубках. При нем и текст договора, в спешке даже не переведенный на русский язык. Петр велит повернуть назад, в столицу. От радости не спит всю ночь, но находит в себе достаточно сил, чтобы никому не сказать о полученном известии. Война, начавшаяся двадцать один год назад поражением под Нарвой, завершилась утверждением на балтийских берегах, приобретением Ингерманландии, Эстляндии, Лифляндии и рождением новой столицы в устье Невы.

Около десяти часов утра 4 сентября с пушечной стрельбой вошла в Неву бригантина. На носу ее стоял ликующий Петр, выкрикивая известие о мире.

Свидетельствует очевидец – камер-юнкер Ф. Берхгольц: «Началась пушечная пальба в крепости и в Адмиралтействе и спустя час продолжалась снова. В это время царь находился в церкви Святой Троицы, где свершалось благодарственное молебствие… Между тем на всех улицах до поздней ночи объявляли о мире при звуках литавр и труб. Литавры были покрыты белою тафтою, и трубачи, и следовавшие за ними всадники имели белые шарфы или повязки через плечо и держали белое знамя с изображением двойной масличной ветви с лавровым венком наверху. На всадниках были старые заржавленные железные шлемы, а на трубачах старые коричневые кафтаны, что все вместе отличалось какой-то особенностью».

Меншиков сумел хорошо подготовить торжества. Царю понравилась символика герольдов: белая тафта мира наряднее и приятнее проржавевших, ненужных теперь воинских доспехов.

Пока на улицах и площадях народу возвещали о наступившем покое, в цветных шатрах, раскинутых в саду светлейшего, шел великий пир. Царь веселился как ребенок: пел, танцевал на столе. Так и не скинув матросского костюма, искусно выбивал дробь на барабане. (Кстати, подобными музыкальными занятиями увлекались и внук Петра, император Петр III, и праправнук – император Николай I.)

10 сентября начался маскарад, длившийся целую неделю. С утра до позднего вечера тысячи человек в причудливых костюмах и масках вышагивали и ездили по городу из дома в дом. Сваливались, мертвецки пьяные, прямо на улицах, а протрезвев, продолжали коловращение.

Больше месяца длилось ликование. Днем на площади выкатывали бочки с пивом и вином, что еще больше подогревало народную радость. А вечерами у всех домов зажигали десятки и сотни плошек и вспыхивали разные фейерверки.

Торжества завершились 22 октября. В тот день в Троицком соборе Феофан Прокопович прочитал проповедь о всех знаменитых деяниях Петра. Затем старейший из всех сенаторов, канцлер Гавриил Головкин, произнес речь: «Да благоволите от нас, в знак малого нашего признания толиких отеческих… показанных благодеяний, титул Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского приняти». Сенаторы прокричали трижды «виват!». За ними повторил этот крик народ. Зазвонили колокола, раздались залпы сотен пушек крепости, Адмиралтейства и 125 галер, приведенных в Неву. По словам очевидца, «все казалось объято пламенем и можно подумать, что земля и небо готовы разрушиться».

Петр ответил собравшимся, по замечанию А. Пушкина, «речью гораздо более приличной и рассудительной, чем все это торжество». И титул принял. Тем самым Россия объявляла себя одной из крупнейших европейских держав. Ведь до этого дня существовала только одна Священная Римская империя со столицей в Вене. Ништадтский мир породил вторую.

Из Троицкого собора приглашенные отправились в мазанковое здание Сената, стоявшее неподалеку. Здесь в Аудиенц-зале, где государь обычно принимал иноземных послов, состоялся торжественный пир. Камер-юнкер Ф. Берхгольц записал тогда: «В большой аудиенц-зале… с одной стороны устроен прекрасный буфет, а с трех других сторон стояли длинные узкие столы, как и во всех других комнатах. Обедало в это время всего до тысячи человек…» Присутствовали, конечно, все проживавшие в Петербурге послы. Обращаясь к ним, первый русский император заявил: «Сия радость превышает всякую радость для меня на земле!» Рев пушек 150 галер, стоявших на Неве, и ружейная пальба 27 пехотных полков заглушили ответные слова иностранных министров.

Доминико Трезини, конечно, присутствовал на всех торжествах. Обязан был. И это не домысел, не предположение.

Праздничные торжества объявлены были ежегодными. В дневнике камер-юнкера имеется запись от 30 августа 1723 года:

«Начался восьмидневный маскарад в честь годовщины Ништадтского мира. Распорядок утверждал сам государь. Участвовало в маскараде немногим больше 200 человек. Все важные и приближенные персоны. Государь сам указал, в каком платье кому быть и под каким нумером кому идти:

№ 1. В кавалерском св. Георгия. Ундер-маршалу машкарада, президенту Мануфактур-коллегии Василию Новосильцову.

№ 2. Певчие в однорядках и халдейском. 30 человек.

№ 3. В аббатском. Маршал маскарада – Меншиков.

№ 4. В платье гамбургских бурмистров. Генерал-адмирал Федор Апраксин, президент Юстиц-коллегии Петр Апраксин, обер-шенк Андрей Апраксин.

<…>

№ 7. В старинном немецком. Генерал-прокурор Ягужинский, тайный советник барон Остерман.

<…>

№ 18. В рудокопном. Обер-директор от строения Ульян Сенявин. Берх-коллегии советник Алексей Зыбин… а всего 9 человек.

<…>

№ 22. В швейцарском. Генерал-маэор от артиллерии Гинштер, архитектор Трезин.

<…>

№ 49. Барабанщики. Петр Алексеевич Михайлов, Иван Иванович Бутурлин, Иван Ильич Дмитриев-Мамонов, Никита Трубецкой…»

В списке участников маскарада только один архитектор – Трезини. Хотя в Петербурге исправно трудятся многие прославленные мастера. Например, Бартоломео Растрелли, который именно в этот год отливает великолепный бюст Петра-победителя. Или австриец Николо Гербель, который с 1 сентября 1719 года числится на должности в Канцелярии городовых дел, итальянец Гаэтано Киавери, прибывший в Россию в августе 1720-го…

Всего в маскарадной процессии пятьдесят восемь номеров. Сам царь шагает почти в конце. За ним идут только дамы во главе с Екатериной. Но это уже игра. А вот Трезини стоит ближе к началу. К тем, кто фактически определяет внутреннюю и внешнюю жизнь государства. Для архитектора – высокая честь. Не случайно Берхгольц отмечает, что в маскараде участвуют лишь «важные и приближенные персоны».

Петр хорошо понимает, что верного слугу необходимо поощрять и выделять. Например, его исключительность среди прочих. Тогда слуга будет надежнее и станет еще ревностней относиться к своему делу.

Царь тщательно разработал весь церемониал праздника. Чтобы не дай Бог кто-нибудь не проявил самодеятельности. Все действия должны заранее быть известны. В первый день собирались в три часа дня у аустерии «Четырех фрегатов» (на Троицкой площади, неподалеку от моста в крепость), обходили площадь. Оттуда на галерах ехали по гостям. На второй день – в Летнем саду в три часа дня и там веселились до двенадцати ночи. Третий день торжествовали во дворце Федора Апраксина, втором по величине доме Петербурга. На четвертый и пятый день собирались опять у аустерии и оттуда – к Меншикову на Васильевский остров. Шестой день отдыхали. На седьмой день веселье в Летнем дворце и саду Екатерины. Последний, восьмой день вновь встречались на Троицкой площади и разъезжались по разным домам в гости. «Пили, – пишет Берхгольц, – с пальбой и шумством».

Страсть к регламентации праздников становится у русских правителей наследственной. Екатерина II собственноручно пишет правила, что и как следует делать на ее вечерах в Эрмитаже. Николай I идет еще дальше. Он считает необходимым руководить постановкой балета «Бунт в серале». В архиве Министерства двора сохранилась написанная под диктовку царя диспозиция движений кордебалета на сцене. Согласно этому документу, танцовщицам предписывались следующие действия: «№ 1. Фронт в конце сцены спиною к зрителям. № 2. Заходят направо, левое плечо вперед, идут мимо левых кулисов, где, сделав левое плечо вперед, идут до конца сцены <…> № 11. Из каре деплояда, фронтом вперед к авансцене, № 12. Делают на караул».

Устанавливая порядок праздничного шествия и весь ход торжеств, Петр тем самым утверждал надобный ему образ мышления и нормы поведения подданных.

В праздниках, как и в работе, царь не считался с желаниями и возможностями подчиненных. Посему и всякие торжества превращались его капризом в тяжкую обязанность. Надо было обладать поистине железным здоровьем, чтобы выдержать недельный пьяный загул.

Трудно поверить, что трудолюбивому, обремененному десятками различных дел Трезини такая утомительная и в общем никчемная неделя веселья доставляла удовольствие. Но зодчий понимал, что, оказавшись среди самого близкого окружения государя, он уже не может и не должен выходить из этого круга под страхом лишения многих, пусть порой небольших, благ и даже куска хлеба. Посему терпел и безропотно участвовал во всех действах. Соблюдал негласный закон жизни в новой России.

Полковник фортификации

I

Александр Меншиков, Федор Апраксин, Петр Шафиров, Яков Брюс построили дворцы великолепные. Пышностью, размером, внутренним убранством они прямо вопили о силе и богатстве своих владельцев. И хотя мотовства государь не терпел, но с роскошными дворцами мирился: славное украшение столицы.

Сам Петр Алексеевич свой царский Зимний дворец строил и переделывал трижды. Жаждал показать всем пример скромности и бережливости. О том, что в конце концов все работы обойдутся во много раз дороже, не задумывался. Утешал себя, что платить не сразу, а в несколько приемов казне легче. И видимость разумного отношения к деньгам тоже соблюдена.

Первый каменный Зимний дворец, возведенный Трезини, к осени 1715 года уже показался тесным. Подросли дочери. Большим стал штат придворных дам при Екатерине и царевнах. А 29 октября родился долгожданный сын – Петр Петрович. Будущий наследник российского престола, как надеялся государь, но, увы, скончавшийся в младенчестве. И тогда Петр повелел архитектору Маттарнови возвести новый Зимний дворец. Третий по счету (припомним: первый – деревянный, второй – каменный, который Трезини завершил в 1711 году). Чтоб был поместительнее старого и стоял ближе к Неве.

Почему же столь важное дело поручено именно Георгу Иоганну Маттарнови, приехавшему в Петербург вместе со Шлютером в 1714 году, а не верному, испытанному Доминико Трезини? Не исключено, что Шлютер оставил какой-нибудь набросок будущего дома. А может, царь не хотел отрывать Трезини от более важных дел – трудоемких работ на Васильевском острове, строения колокольни Петропавловского собора и Александро-Невского монастыря? Возможно, что обе причины повлияли на решение государя.

В начале весны 1716 года стали бить сваи под новое здание и укреплять невский берег.

История этого третьего (или второго каменного) Зимнего дома почти два столетия хранила немало загадок. Виновницей их рождения оказалась Екатерина II. Императрица пожелала на месте старых петровских хором увидеть собственный придворный театр. И в 1783 году Джакомо Кваренги, итальянский архитектор из Бергамо, начал строительство. Серьезных исследований здания в XIX веке никто не проводил, и посему в конце столетия кое-кто из историков даже высказывал предположение: Кваренги разрушил-де дворец Петра и на его месте воздвиг Эрмитажный театр.

Лишь в 1979 году археолог Е. Баженова, проводя раскопки в подвалах театра, в одном из помещений открыла тяжелые массивные своды цокольного этажа дворца царя Петра. Раскопки позволили частично уточнить первоначальный план, но вовсе не поколебали устоявшееся мнение: Кваренги снес Зимний дом до цоколя.

Через шесть лет, в 1985 году, было принято решение провести полную реконструкцию и реставрацию Эрмитажного театра. Подготовительные исследования поручили уже упоминавшемуся Г. Михайлову вместе с В. Галочкиным и И. Бурковской.

Огромная картотека подробных выписок из всех архивных дел – зримое свидетельство начального периода работы. И только после этого последовали закладка шурфов – прямоугольных раскопов глубиной подчас свыше двух метров, зондирование стен – снятие всех слоев штукатурки, изучение и анализ кладки по размерам кирпича и манере работы. И вот тогда-то начались ошеломляющие открытия.

Благодаря этим исследованиям стало понятно, как по проекту Маттарнови строили дворец Петра.

Хранятся в коллекциях Эрмитажа рисунок фасада дворца и план всей усадьбы. Дом в два этажа на высоком цоколе, шириной в восемь окон. Его центральная часть в четыре окна выступает вперед и увенчана небольшим треугольным фронтоном. Цоколь обработан в руст, а плоскость гладких стен украшают пилястры. Крыша высокая, с переломом. Короче, похож дворец на проект дома для именитых, предложенный Леблоном. Строгий, скромный, изящный.

На плане видно, что слева, если глядеть от Невы, протянулся вглубь участка хозяйственный флигель. Справа специальный переход ведет к небольшому почти квадратному в плане строению: шесть комнат на высоком цоколе. Это личные покои государя. Здесь в тишине, вдали от дворцовой суеты, Петр работал, здесь он и скончался. Далее за царскими палатами – небольшой французский сад, который завершается гаванью. По другую сторону водоема – вместительное строение для хранения прогулочных судов. Оно как бы отделяет участок от построенного Трезини первого каменного Зимнего дома.

Чтобы государь мог прибывать к себе во дворец по воде, в 1718 году от Мойки до Невы начали рыть канал – теперешнюю Зимнюю канавку. В августе 22-го дня того же года князь Черкасский доносил Петру: «В верхних больших палатах штукатурную работу отделывают. На канале подле Зимнего дома плотину досками обшили. На малых палатах другие палаты сделаны». Незадолго до окончания строительства Петру показалось, что шести личных покоев ему недостаточно, и он велит поднять свой дом еще на один этаж. Трудно архитектору работать с заказчиком, который все время вносит изменения, заставляет что-то переделывать и перестраивать.

Наконец дом почти готов. Однако завершить его строительство и внутреннее убранство Маттарнови не успел. Он скончался 2 ноября 1719 года. Отделку стен и потолков бело-синей голландской плиткой в шести государевых покоях (как это сегодня можно увидеть в уцелевшем Меншиковском дворце) выполнили мастера уже под наблюдением отца и сына Растрелли. 27 декабря 1720-го в новом Зимнем доме состоялась первая ассамблея.

Впрочем, с этим строением все было ясно и раньше. Е. Баженова своими раскопками только подтвердила место, где он стоял: на углу Зимней канавки и Невы. А вот дальше все оставалось непонятным, все рождало недоуменные вопросы. Во-первых: зачем нужно было заказывать новый дом Маттарнови, когда он меньше строения Трезини? Во-вторых: какой же Зимний дворец изображен на рисунке Марселиуса, который находится в Российском государственном историческом архиве в Санкт-Петербурге? И в-третьих: что же строил Доминико Трезини в новом Зимнем доме в начале 20-х годов и в 1726 году? А ведь по документам известно, что строил.

Почти два с половиной столетия историки считали, что именно в зале второго этажа дворца Маттарнови установили гроб с телом Петра. Но в 1978 году исследователь В. Матвеев, внимательно изучая гравюру А. Ростовцева и С. Коровина с изображением «погребальной залы» (единственный ее уцелевший оттиск хранится в Санкт-Петербургском Институте истории Российской академии наук, а изображено на нем траурное убранство дворцовой залы, исполненное другом Трезини, скульптором Н. Пино), обратил внимание на то, что зала (на гравюре нарисована масштабная линейка) никак не вписывается в план дворца Маттарнови (план, к счастью, имеет тоже масштабную шкалу). Значит, к моменту смерти Петра должен был существовать какой-то другой каменный дворец.

Проводя свои исследования, Г. Михайлов и В. Галочкин обратили внимание на то, что в Зимнем доме Маттарнови стена служебных построек, обращенная на восток, к дому Скляева и Летнему саду, совершенно глухая. Без единого окна. Точно хозяин усадьбы желал отгородиться от какой-то возможной суеты и шума. Указ царя от 8 июня 1719 года объяснил эту странную особенность: архитектору Маттарнови велено продолжить строительство дворца. Он должен протянуться вдоль Невы, а уже готовое здание станет его крайним западным ризалитом. Но, увы, архитектор не сумел выполнить это повеление. Смерть оборвала его деятельность. И вот тогда-то царственный кум вновь призывает Трезини. Трудолюбивому Доминико поручено возглавить прерванные работы.

Возведение его велось с большим поспешанием. В мае 1722 года Трезини запрашивает 150 тысяч кирпичей для дома Его Императорского Величества. В том же году осенью хлопочет о выдаче денег резчикам по камню, работающим на строении Зимнего дворца.

Изучая кладку, архитекторы-реставраторы пришли к выводу, что работы начались с возведения будущего просторного парадного вестибюля. И лишь когда все здание до восточного ризалита было готово, его соединили с домом Маттарнови. От гудения этой стройки и старался заслониться государь прочной стеной.

Повидав королевские дворцы Лондона, Парижа, Версаля, Петр осознал необходимость собственной величественной резиденции, достойной положения уже прославленного европейского монарха.

Запись из дневника камер-юнкера Ф. Берхгольца от 14 октября 1723 года: «Его Величество [Карл Фридрих Шлезвиг-Гольштейн-Готторпский] осматривал комнаты в императорском доме, которые вообще не очень малы, однакож необыкновенно красивы и теплы; есть там также большая великолепная зала, но она еще не совсем готова». (Та самая зала, где позже поставят гроб с телом императора.)

Скорее всего, сооружение нового дворца было окончательно завершено к лету 1724 года. Окрашенное золотистой охрой с белыми архитектурными деталями, здание протянулось на 72 метра вдоль Невы. Его разлет вширь справа сдерживает Зимний дом, возведенный Маттарнови, а слева – точно такой же дом, поставленный Трезини. Между ними – центральный объем дворца. Его нарядный ризалит шириной в три окна прорезает трехпролетная арка, открывающая вид на внутренний сад с фонтаном. Из-под арок массивные двери ведут во внутренние покои. Фасад арки украшен пилястрами и колоннами коринфского ордера. Колонны несут на себе тяжесть пышно украшенного аттика, увенчанного большой короной с носом боевого корабля – Corona Rostralis. Вознесенная над дворцом, она как бы завершает нарастающее движение от высоких крыш боковых корпусов к центру.

Применение колонн – явное доказательство того, что проект дворца исполнил Маттарнови. Трезини колонн не признавал. Насмотревшись датской архитектуры, этой верной последовательницы архитектуры голландской, Доминико во всех своих строениях использовал только пилястры. Порой, во имя достижения объема, сдваивал их, накладывая одну на другую, как это можно видеть на Петропавловском соборе. Совсем не случайно искусствовед А. Некрасов в свое время очень образно назвал трезиниевский период строительства Петербурга «пилястровым».

Итак, в начале 20-х годов Доминико Трезини достраивал по проекту Г.-И. Маттарнови второй каменный дворец Петра I. А что же тогда делал архитектор в 1726 году? Ведь существует документ: «…в 5-м часу [20 мая 1726 года] Ее Императорское Величество изволила в Зимнем своем Доме заложить новые палаты». Что за палаты, какие, где?

Многие десятилетия историки утверждали, что это дата закладки большого дома. Теперь-то мы знаем, что это не так. Но все же какое строение заложил Трезини в 1726 году? Ответ сокрыт в донесении Михаила Земцова и Ивана Мордвинова. Составляя в 1728 году перечень работ Д. Трезини, они в первом пункте запишут: «При Зимнем доме старое по каналу и во дворе строение разобрано и вновь строение Зимнего дому по чертежу кругом двора на 149 саженей сверх погребов в два апартамента. А изнутри с нижнего и верхнего галерею построено и покрыто железными листами. Подле того Зимнего дому в построенных от улицы бывшего двора Скляева в каменных палатах длиною на девяти саженях поперек на семи саженях и 5 футах вышиною в два апартамента».

Разберемся в этом донесении. Начнем с конца, с «бывшего двора Скляева». Да, того самого корабельного мастера Феодосия Скляева, который почти за двадцать лет до сего исправно доносил Петру о строении самого первого, еще деревянного Зимнего дома. Теперь же на его земле первый архитектор Петербурга возвел протяженный двухэтажный каменный дом. Вероятно, для дворцовых служб.

Обратимся к началу донесения: «…старое по каналу и во дворе строение разобрано…» О самом дворце, смотрящем на Неву, ни слова. Это понятно. Он недавно возведен, и нет нужды его перестраивать. А вот служебных построек не хватает. Двор Екатерины веселится безудержно. Только на его потребности, как сообщают иностранцы, в 1726 году израсходовано 650 тысяч рублей. (Для сравнения укажем, что на все строения в Петербурге в 1725 году отпущено 1 миллион 300 тысяч рублей.) Растет число слуг. Без конца надобны новые покои и хозяйственные помещения. Вот почему Трезини перестраивает старые и возводит новые флигеля.

Окончательно разобраться, что же именно сооружал Трезини во дворце в 1726 году и позже, позволяют открытия архитекторов и план первого этажа Зимнего дома, составленный, правда, уже при императрице Елизавете Петровне. (Позже, в 1749 и в 1764 годах, дворец претерпел два больших ремонта с перестройкой внутри.)

Протяженный дворец, зарисованный Марселиусом в 20-е годы, легко «прочитывается» на «елизаветинском» плане: боковые ризалиты, корпуса между ними, выделенная центральная часть. А в план очень четко «вписывается» своими размерами большая «погребальная зала». Она располагалась как раз на втором этаже над парадным вестибюлем. Значит, прав оказался В. Матвеев, доказавший с помощью математических расчетов, что покои, где стоял гроб с телом Петра, находились не в доме, возведенном Маттарнови, а в большом дворце, протянувшемся вдоль Невы.