Текст книги "Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря"

Уроки молитвы

Одна любовь отверзает двери молитве.

Ефрем Сирин

Ариадна Ардашникова

Как-то я спросила, как жить с Богом, если утром, только встав, хочу лечь обратно, чтоб не делать противного мне, чем я занимаюсь, пытаясь устроить свои дела. Отец Александр сильно сжал мою руку и развернул меня к алтарю: «Утром молитесь так: Господи! Пусть все дела мои сегодня будут во Славу Твою, пусть все мысли и желания мои сегодня будут по воле Твоей. Молитесь, чтоб стало здесь горячо», – в другой руке у него был нагрудный крест, и он энергично прижал его к груди. Потом, откинув голову свойственным ему движением чуть вбок, задорно и хитро взглянул на меня. Я поняла: «Как? Просто ларчик открывался?» Увидев, что я поняла, он пробил крестом воображаемую преграду: «И – вперёд!»

Анна Борзенко

В Коктебеле, помню, мы с моей подружкой считали: раз мы христианки, надо перед обедом всем дать это почувствовать: ну, там, перекреститься якобы незаметно, очи горе́, в общем, дать понять, что мы люди особенные. Но отец Александр совсем это не одобрил. Сказал: «Хотите молиться – молитесь, но так, чтобы никого не смущать». Хороший был урок.

Марианна Вехова

Отец Александр советовал молиться всегда: идя к автобусной остановке, в магазин, на работу, в автобусе, в лифте, в очереди… Действительно, это оказывается способом освятить всю свою жизнь! В очереди – не устаёшь и не сердишься оттого, что теряешь время: время не потеряно, если было посвящено молитве. Молитва помогает многое приобрести: свободу, душевный покой, радость. Даже конфликты в транспорте или в очереди вдруг рассасываются, если стоишь и молишься про себя. Чудеса! Но он остерегал от стремления получать духовное наслаждение, от жажды духовного комфорта. Это случается, когда человек привыкает ходить в один храм, где ему всегда хорошо. Отец советовал ходить в храмы, в которых служат неприятные нам священники: грубые, крикливые, властолюбивые. В таком храме надо найти человека, который искренне молится, и присоединиться к нему, потому что «где двое или трое…» Горячая молитва нужна не только людям, нужна храмам, в которых тоже частенько кипят страсти… Их тоже можно и нужно отмаливать…

Я жаловалась отцу Александру, что в храме у меня мысли разбегаются, как тараканы, сонливость нападает, слабость, а иногда – раздражительность, немощь, я начинаю маяться. Он советовал переупрямливать эти состояния: «Тараканьи бега прекращаются, если упрямо не давать мыслям ускользать, сосредоточиться на том, что поют, говорят – можно следить по молитвеннику за ходом службы. От сонливости и слабости освобождает перемена ритма дыхания, перемена позы. Можно встать на колени, если ноги не держат, потом – встать, присесть на лавку, только стараться не упускать происходящее, участвовать в нём. Когда научишься вниманию, усвоишь логику службы, её эмоциональную и философскую суть, скука будет преодолена. Кроме того, очень помогает постичь красоту службы знание происходящего и привычка к молитве. Эта привычка вырабатывается домашним исполнением молитвенных правил».

Так и оказалось! Когда я привыкла дома читать утренние и вечерние правила, я вдруг обнаружила, что перестала утомляться в храме, даже казалось иногда, что-то слишком быстро прошла служба, хорошо бы ещё послушать…

Андрей Ерёмин

По поводу упражнений в посте и молитве у батюшки было убеждение, что «можно привести себя в состояние восторга, прострации или экстаза, можно просветить своё сознание и чувство, но нельзя вызвать Бога искусственным образом. Потому что Создатель наш есть Личность, и мы перед Ним стоим… и мы не можем к Нему войти и сказать: “Вот мой билет – впусти меня”».^[35]

Батюшка рекомендовал каждый день выделять несколько минут, чтобы учиться молиться в совершенном молчании. Он говорил: «Молитва молча. Совсем молча. Вот вы один дома. Занимаетесь по хозяйству. Оторвитесь на минуту. Подойдите к иконе, станьте, закройте глаза. Потом посмотрите на икону и опять закройте глаза. Молча постойте так и подумайте в это время: “Господь на меня смотрит, Он мне посылает Своё благословение”. Если вы из двадцати четырех часов выберете две минуты, чтобы молча предстоять перед Богом, вы уже почувствуете, какая сила в вас входит».^[36]

Михаил Завалов

Батюшка сказал однажды: «Надо взять себе молитвенное правило – и исполнять его. Каждый мусульманин молится пять раз в день, в любом месте, что бы ни происходило вокруг. Так же и индус. Возьмитесь за правило. Если не идёт православное, пользуйтесь католическим, оно тоже достаточно древней традиции, хотя и выглядит более современно».

Григорий Зобин

Я сказал батюшке, что мне очень мешают лень и несобранность. Спросил, как с ними бороться. «Лень – это смерть духовная, – ответил батюшка. – Разнежишься, а тут ленивый человек, который во всех нас сидит, цап – и нету тебя. Но корень нашей размагниченности – в недостаточной духовной жизни. Вот с неё и начните. Сейчас Великий пост. Молитвы читайте с особенной сосредоточенностью. И ещё – выберите молитву или те строки из Евангелия, которые вам наиболее дороги, разбейте их по стиху на неделю и каждый день, минут по пять-десять, размышляйте о них. Внимательно вслушивайтесь в каждое слово, вглядывайтесь в него со всех сторон, осмысляйте его связь с жизнью, с вашим внутренним миром. Во время размышления сделайте акцент на одном слове, пропустите его через сердце, через глубину сознания».

Спросил я отца Александра о помехах в молитве. «В случаях, когда в молитве мешает что-то постороннее, – сказал мне батюшка, – не смущайтесь, не останавливайтесь, продолжайте идти вперёд («вперёд» было любимым его словом). Идите, как танк, как лошадь. Лошадь, когда пашет, на неё часто садятся слепни, а она не останавливается. Встряхнётся – и идёт дальше…»

Зоя Масленикова

Иногда целыми днями напролёт живу спиной к Богу. От меня зависит усилие, но подлое это слово. Разве для того, чтобы общаться с любимым, нужно усилие? Отец Александр мне ответил:

– А если между любящими кирпичная стена? Надо делать усилия, надо взять кирку и долбить стену.

– Но тут-то стены нет.

– Нам кажется, что нет. Более того, когда мы долбим кирпичную стену, в ней остаётся отверстие. А тут стена из нашей греховности, просвет снова затягивается нашими грехами, и нужны новые усилия. Это большой душевный труд.

Евгений Рашковский

Не могу не вспомнить слова отца Александра, сказанные мне во время одной из исповедей. Согласно запомнившимся мне тогдашним словам отца Александра, «важно не только умение благоговейно молчать и не только умение что-то сказать Господу собственными неповторимыми словами. Важно умение обратиться к Нему словами молитвы, предлагаемыми именно Церковью, – словами, за которыми стоят тысячелетия молитвенного и поэтического опыта Ветхо– и Новозаветной Церкви. Эти слова, как некие “аристотелевы формы”, налагаемые Церковью на “материю” наших полуаморфных душ и открывающие нам перспективы роста духовного: даже тогда, когда мы и не в состоянии понять и осмыслить процессы собственной внутренней жизни и всплывающих в нашей памяти образов и слов…»

Ирина Рязанова

Отец Александр говорил: «Каноническая молитва для нас – то же, что гаммы для музыканта – всегда нужны, чтобы не потерять форму. А музыка – это молитва своими словами».

Владимир Юликов

Как батюшка молился во время литургии! С каким напряжением, с каким благоговением, искренне и вдохновенно он служил – это чувствовали все в храме. Особенная простота, благоговение перед лицом Бога. По великим праздникам это было ярко и торжественно. И так же это бывало по будням в полупустом храме.

Как он молился наедине, увы, нам не дано знать, этого никто не видел.

А вот дома, посреди дня: отъезд, приезд – я тогда всё время сидел с ребёнком, с Алей; помню, как батюшка просто и ясно вдруг поворачивался к иконе, поворачивал ребёнка – все встали и коротко помолились. У него был особый дар: говорить, молиться коротко, чётко, ясно, неназойливо. Я не помню никогда, чтоб у кого-то это вызвало раздражение, что он сделал это как-то неуместно, неудобно, неловко. Он настолько постоянно пребывал с Богом, что это было как естественное продолжение нашего разговора – вот он повернулся и обратился к Богу. Он здесь, Он сейчас, Он с нами.

Прозорливость

Знающий людей разумен, а знающий

себя самого прозорлив.

Лао-цзы

Ариадна Ардашникова

На крещении моего младшего внука Александра в 1987 году батюшка говорил, что скоро слово «верующий» уже не будет определять общности. «Нам предстоит тяжёлый путь: идти ко Христу, – он обхватил руками воздушный столб и направил его движением руки вперёд и вверх, – идти по дороге, не сваливаясь с обочин в канавы ни вправо, ни влево». Он пояснил, что не сваливаясь ни во вседозволенность духовных поисков, ни в фанатичную уверенность в правильности только своего опыта веры.

Священник Владимир Архипов

Однажды, стоя в алтаре, отец Александр смотрит на это место (где ныне находится его могила. – Ю.П.), протягивает руку и говорит: «Ну, скоро мы здесь с вами послужим постоянно».

Юрий Беленький

Как-то, в конце восьмидесятых, на мой вопрос о будущем коммунистической власти отец Александр ответил, как всегда, тихим голосом: «У них нет будущего. Они сами, задыхаясь, приподняли эту плиту, но… не удержат, и она их же и прихлопнет».

Наталия Большакова

Жду отца Александра в сторожке. Приходит весёлый, с людьми шутит, оживлён. «Ну, идёмте ко мне, поговорим». Говорим о нашем будущем христианском журнале, возглавлять который отец Александр благословил меня. Обсуждаем наш детский альманах. И вдруг среди всего этого творческого радостного обсуждения он меняется в лице и говорит, глядя мне в прямо глаза: «Вы должны знать, что ваш владыка Леонид скоро умрёт и вам будет очень трудно!» На моё счастливое состояние (именины, причастие, рядом отец Александр – полнота радости, больше не о чем и мечтать!) никак не ложились эти слова и изменившийся голос. Да и почему это владыка Леонид должен вдруг умереть, он ведь ещё совсем не старый?! – пронеслось в моём сознании…

Митрополит Рижский и Латвийский Леонид (Поляков) умер в этот день, 8 сентября 1990 года. Митрополита Леонида и отца Александра отпевали в один и тот же день, 11 сентября 1990 года, в день Усекновения главы Иоанна Предтечи.^[37]

Священник Александр Борисов

Когда Алику было лет пять, как-то проходили они вместе с матерью мимо церкви в Тарасовке – это очень красивая церковь. Вдруг Алик сказал: «Здесь я хотел бы служить священником». И через два десятка лет он действительно стал там служить.

С детства я увлекался биологией. После института работал сначала в НИИ общей генетики, потом в Институте биологии развития. Но меня всё время не оставляло чувство, что всё это как бы только для себя, хотелось сделать что-то более значимое, более важное. Я всегда предполагал, что могу оставить научную деятельность, чтобы послужить Церкви. И вот лет в тридцать я почувствовал, что пора сделать этот шаг. Однако отец Александр стал меня настойчиво удерживать и удерживал года два примерно, и лишь тогда, можно сказать, сдался.

Теперь я понимаю: он действительно хотел от меня решимости, уверенности в выборе именно такого пути. Сам переход оказался, к счастью, вовсе не трудным, хотя в то время это выглядело весьма экстравагантным – уйти из Академии наук в Духовную академию. Но отец Александр дал мне перед разговором с директором института, академиком Астауровым, дельный совет. Он буквально предвидел: «Директор спросит у тебя, были ли подобные прецеденты и что теперь ему говорить вышестоящему начальству. Ты скажи ему три вещи. Первое: ты не бежишь за границу, не подписываешь антиправительственных писем, а идёшь в учреждение, которое легально существует и готовит выпускников для служения в Русской церкви. Второе – в институт ты пришёл к ним в тридцатилетнем возрасте, и они не ответственны за то, что ты уходишь, поскольку не они тебя формировали. И третье – в ответ на то, что ты оказался идеологически невыдержанным – куда, мол, смотрело начальство, беря тебя на работу, скажи: ну что же делать, человек выбрал такую стезю и добровольно уходит, вопрос для института решается сам собой, всё нормально…» Именно так всё и произошло. И эти аргументы помогли тогда моему академическому руководству выпутаться из щекотливого положения. Меня приняли сразу в четвёртый класс семинарии, и через год, когда я её окончил, я был рукоположен диаконом и назначен на служение в одну из московских церквей.

Сергей Бычков

Помню, что сороковой день со дня кончины Елены Александровны Огнёвой отмечали в Новой Деревне – отец Александр служил панихиду, а потом мы вместе пешком пошли на станцию Пушкино. Володя Ерохин, ухаживавший за ней вместе с сестрой Ольгой, скорбел, что до последней минуты не находился рядом с ней. Неожиданно отец Александр сказал: «Не огорчайтесь. Я бы хотел, чтобы в мой смертный час рядом не было никого». Нас настолько удивило его желание, что мы стали расспрашивать его. «Смерть – великая тайна, – ответил он. – Именно поэтому я бы хотел, чтобы никто не мешал при этой встрече».

Марианна Вехова

Я рассказала отцу сон. Как будто я вошла в какую-то незнакомую церковь. Там было пусто и темно. Только в правом приделе горели свечи, худой молоденький священник что-то говорил и пел, он был в чёрной одежде. Перед ним стояло много молодых женщин в чёрном, они теснили друг друга и протягивали священнику какие-то коробки.

– Что тут происходит? – спросила я бабку у свечного ящика.

– Младенцев нерождённых отпевают, – ответила бабка.

– И мне сюда надо прийти, – сказала я, повесив голову. Мне было очень грустно во сне.

Отец внимательно выслушал рассказ и нахмурился. Он ничего не сказал, только посмотрел на меня почему-то с жалостью. Перевёл разговор на другое.

Через некоторое время выяснилось, что я беременна, а ещё через некоторое время мой ребёнок умер.

Когда я выписалась из больницы и пришла к отцу в церковь, он сначала прочёл очищающие молитвы, только потом допустил меня к причастию.

– Как неожиданно всё случилось… – пожаловалась я на исповеди.

– Я ждал этого, – сказал отец. – Помните тот сон?..

– Значит, всё-таки снам можно верить? – спросила я отца. – А в Премудростях в нескольких местах написано, что снам верить – плохо.

– Сны бывают от Бога, от впечатлений жизни, от бесов. Бывают сны-предостережения, чтобы человек эмоционально подготовился к какому-то удару. Когда сон от Бога – это сразу чувствуется: покой, радость, душевный подъём бывает после пробуждения…

Александр Галич

Где-то в конце шестидесятых годов меня заинтересовала литература философского и религиозного содержания. Я жадно читал всё, что можно было достать, и вот среди самиздатской литературы этого толка мне попалась работа священника отца Александра (называть его фамилию я не буду, знающий догадается, для незнающих фамилия не имеет значения). И когда я читал работы этого отца Александра, мне показалось, что это не просто необыкновенно умный и талантливый человек, это человек, обладающий тем качеством, которое писатель Тынянов называл «качеством присутствия». Я читал, допустим, его рассказ о жизни пророка Исайи и поражался тому, как он пишет об этом. Пишет не как историк, а пишет как свидетель, как соучастник. Он был там, в те времена, в тех городах, в которых проповедовал Исайя. Он слышал его, он шёл рядом с ним по улице. И вот это удивительное «качество присутствия», редкое качество для историка и писателя, и необыкновенно дорогое, оно отличало все работы этого священника, отца Александра.

Тогда я в один прекрасный день решил просто поехать и посмотреть на него… Я простоял службу, прослушал проповедь, а потом вместе со всеми молящимися пошёл целовать крест. И вот тут-то случилось маленькое чудо. Может быть, я тут немножко преувеличиваю, может быть, чуда и не было никакого, но мне в глубине души хочется думать, что всё-таки это было чудом.

Я подошёл, наклонился, поцеловал крест. Отец Александр положил руку мне на плечо и сказал: «Здравствуйте, Александр Аркадьевич. Я ведь вас так давно жду. Как хорошо, что вы приехали». Я повторяю, что, может быть, чуда и не было. Я знаю, что он интересовался моими стихами. Но где-то в глубине души до сегодняшнего дня мне по-прежнему хочется верить в то, что это было немножко чудом.

Екатерина Гениева

Отец Александр ничего из себя не изображал и ни на кого и никак не давил. Естественно, всегда есть соблазн задать духовному отцу вопрос: как быть? В таких случаях он отвечал: «А я не знаю, как быть». Он не мог подсказать, как справляться с мелкими бытовыми проблемами, но прекрасно знал, как быть, когда ты ему задавала вопрос сущностный. Я вот как раз пример тому. Ведь в социальном смысле я – его произведение. Никогда не стремилась чем-то в жизни управлять. Но пришла Перестройка, которая своим мощным потоком понесла меня вместе с другими представителями интеллигенции. Я думала: пошумим, поволнуемся, что-нибудь сделаем, ну а там – я снова вернусь к своим книгам, переводам… Но когда мне нужно было принимать решение, у меня хватило ума посоветоваться с отцом Александром. И я задала ему вопрос, как мне быть с Библиотекой (советуясь, я имела в виду, что вообще-то не собираюсь ею заниматься). Он сказал: «Вы знаете, Катюша, я вас благословляю на это». Я говорю: «А почему я должна ею заниматься? Почему я, а не другой?» Он говорит: «Ну кто-то же должен этим заниматься. Вот этот кто-то и будете вы». Я возражаю: «Минуточку. А когда же я буду писать?» У отца Александра было безупречное чувство юмора. Он так на меня посмотрел и сказал: «А вы что, Лев Толстой?» Ну, я несколько отрезвела и говорю: «Нет, ну я не Лев Толстой, но я вот занимаюсь английской литературой, тем, другим, третьим». И придя в себя, говорю: «Ну а где я возьму время?» – «Вам время пошлётся… Я вам это обещаю». Я пожала плечами. Но теперь, когда его не стало, я очень часто вспоминаю наш разговор. Ведь он, никогда ничего не требуя от собеседника, задавал такой настрой, что, если у тебя уши и глаза хотя бы полуприоткрыты, ты понимала, что, вступив с ним в диалог, ты невольно вступаешь в беседу и… с Высшей силой. Отец Александр помогал установить каждому свой договор с Богом, договор двухсторонний (не только тебе даётся, но и от тебя постоянно требуется).

Андрей Ерёмин

Я думаю сейчас, что он знал о своей близкой участи, знал так же, как в детстве знал о своём будущем священстве, как знал о том, какие книги он напишет. То, что отец Александр чувствовал свою скорую смерть, ясно из одной беседы, состоявшейся в 1988 году в доме у наших общих друзей. Он говорил тогда: «Только подумать, сейчас на носу 2000 год. Так исторически сложилось – двенадцать лет, и всё. Но к тому времени мы все станем значительно старше. Значительно, по существу… (очень длинная пауза, и сразу прервался) ВСЕ!» В той же беседе батюшка мрачно пошутил: «Если мне отрежут руку, я буду ходить с культёй и служить, а если мне отрежут голову, то у меня уже будет меньше шансов служить». И далее, без перехода, с сожалением заметил: «Когда мы умрём, всё-таки мы не будем людьми, что-то тут такое не то – развоплощённые существа. Это ведь не то, что Бог задумал – развоплощённые… Мы чаем воскресения мертвых и жизни будущего века».

Он говорил, как напряжённо надо прожить эту жизнь, предвидя очень трудные годы. Он как бы летел навстречу всем ветрам; проводя параллель, он напоминал, что Господь проповедовал всего три года, остальное время была подготовка. И батюшка открыто проповедовал ровно столько же – с конца 87-го года до середины 90-го. Для него опыт Господа был очень важен; он свидетельствовал, как много можно успеть за короткий срок.^[38]

Наталия Ермакова

Перед самой перестройкой, году в 86-м, две мои подруги Наташа и Софа взялись строить дачи. Время было самое неподходящее: ни гвоздей, ни досок, ничего не достать. Бедные мои подружки преодолевали невероятные трудности с постройкой. Софа приехала как-то к батюшке в предынфарктном состоянии и говорит: «Рабочие пьют, воруют, доски привезли гнилые, что делать?!» – а батюшка ей спокойно отвечает: «Сожгите её!»

– Как сжечь?!

– Она вам не нужна, что вы мучаетесь?

Софа дачу жечь не стала, но работы приостановила, а уже через пару лет с семьёй уехала в Америку. А Наташа дачу достроила, и даже отец Александр ей подкидывал что-то из стройматериалов. Наташи уже нет в живых, но дом её в Аносино стоит, и летом там живут её внуки.

Григорий Зобин

Батюшка обладал несомненным пророческим даром. Он проявлялся не только в советах духовным детям – сколько раз терпели провал те из них, кто поступал вопреки его советам, – но и в предчувствии событий будущего. Перемены наших дней батюшка тоже предвидел, но то, что они будут куда более трудны и опасны, чем времена рабства, утверждал всегда. Предвидел батюшка и возможность отката. «Лифт скоро закроется, – сказал он однажды. – Надо успеть поставить ботинок между дверьми». Он, наверное, говорил это не только о внешнем, но и о своей жизни, а также – о жизни каждого из нас.

Но несмотря ни на что, отец Александр утверждал, что возвращение к прежнему повальному террору, что был у нас с 1917 по 1956 год, уже невозможно. Помню его слова: «Хрущёв выстрелил – и лавина покатилась. Она может менять направление, может замедлять свой ход, но остановить её уже нельзя».

Лион Измайлов

7 августа 1990 года произошла одна странная история. Ехал я на дачу по Ярославке. Проезжал мимо Новой Деревни около пяти. Думал, может, завернуть к Александру Владимировичу, хотя, в общем-то, уже хотелось домой. Весь день крутился, устал. Но с некоторых пор, когда встаёт вопрос: в церковь или ещё куда, я выбираю церковь. Вот и тут выбрал, заехал. А.В. говорит:

– Подождите, служба короткая, потом вместе поедем.

После службы к А.В. кто-то подходил, и он освободился не сразу, но где-то в 18:30 мы с ним выехали. Я, как всегда, гнал машину и морочил голову А.В. своими проблемами. А он внимательно в них разбирался. Когда-то, приехав из Израиля и на фоне активизации деятельности общества «Память», побежал я к А.В. и рассказал, что друг мой, умница и в прошлом учитель мой по юмору – Ф. Камов живёт теперь в Иерусалиме, и порвана душевная наша связь. Он весь в своих национальных проблемах, не приемлет моего христианства и даже обвинил в предательстве веры отцов.

А.В. говорит: «Вы бы ему ответили, что Авраам, праотец наш, тоже предал веру отцов». А.В. продолжал: «Все они, уехавшие – отрезанные ломти. Психология их там становится совершенно иной. Происходит слом, и им, конечно, нет дела до нас». А я к нему уже с прямым вопросом: «А мне-то что делать, как быть?» Он говорит: «Творческому человеку, тем более писателю, уезжать нельзя». – «Ну а если здесь убивать начнут?» – «У нас здесь своя задача, – отвечал он, – и нам надо её выполнять. А там – вся надежда на Господа».

И вот мы едем по Ярославке со скоростью 100 километров. А.В. говорит, надо снизить скорость, потому что скоро будет ГАИ. Я снижаю до 90, и вдруг с машиной начинает твориться что-то странное: куда-то её потянуло влево на встречную полосу. Я вцепился в руль и от страха и растерянности не нажал на тормоз. И, слава Богу, как-то сама собой стала гаснуть скорость. Какой-то стук послышался. Ехали мы в левом ряду. Кое-как притормаживая, я вывел машину вправо. Остановились, выходим, а одного колеса, заднего левого, нет. Отлетело. Проезжал мимо какой-то человек, остановился, говорит: «Вон там ваше колесо, за дорогой, в лесу». У меня руки дрожат, ноги дрожат, побежал колесо разыскивать. Притащил, рассказываю, как решил к А.В. сегодня заехать. А он говорит: «А представляете, если бы это в Москве было, где такое движение!» И я представляю, что бы было, если бы я в Новую Деревню не заехал. Мчался бы на этом участке со скоростью 110–120 километров, и вынесло бы на встречную как пить дать. Слава Богу, что оба живы остались! А было это за месяц до девятого сентября.

Мы приехали в Семхоз. Отмыл я грязные руки, попили мы чайку. Порадовались, что всё так в конечном счёте удачно закончилось. В колпаке колеса три болта болтались, а один, четвёртый, видно, срезан был. Наверное, предыдущей ночью пытались колесо снять, да секретка на одном болте помешала. А может, сами от вибрации отвинтились, что, правда, маловероятно. В общем, живы остались.

Владимир Илюшенко

Отец мгновенно проникал в любую ситуацию, в суть любого человека. А ещё – он знал, когда тот или иной человек умрёт. Я убеждался в этом не раз. При мне знакомый рассказывал ему, что один его приятель, человек неверующий, имел видение: шествие на Голгофу. Оно было подробным и невероятно явственным, до натурализма: он видел, как шла толпа, как ржали кони, видел стражников, чувствовал запах пота, чувствовал азарт, охвативший толпу, видел Христа… Было полное ощущение, что он там присутствовал. Отец сказал: «Он скоро умрёт». Так и случилось.

Мы говорили с ним о смерти Сахарова. Он заметил: «Я знал, что так будет. Я видел его лицо, когда он выступал на Съезде. Всё было ясно». Сахаров выступал на Съезде народных депутатов совсем незадолго до этого, но никто тогда не думал о его смерти, включая его жену.

За четыре года до гибели отец Александр ответил, что делать, если его не станет (угроза над отцом Александром висела постоянно): «В вас раскроется множество талантов, вы даже не представляете, сколько в вас заложено. Но главное, чему надо посвятить жизнь, – это созидание Православия с человеческим лицом, а не с оловянными буркалами фанатика».

Илья Корб

Есть встречи, которые запоминаются на всю жизнь. Как-то после службы в одном из деревенских домов собралась небольшая группа прихожан поздравить отца Александра с днём рождения. За столом одна женщина спросила его: «Я вас просила причастить мою маму перед смертью, вы сказали, что придёте, и не пришли. Почему?» Отец Александр ответил: «Но она же не умерла». Тогда другая женщина сказала, что и с её мамой была такая же история. Я сидел рядом с отцом Александром (тем, кто приезжал издалека, отец Александр старался уделить больше внимания) и тоже был удивлён. «Как же так: вас приглашают причастить перед смертью, а вы не приходите?»

Был ответ: «У нас, священников, есть особое чувство, и если мы чувствуем, что последний час человека ещё не пришёл, то зачем его причащать перед смертью? Он не умрёт, несмотря ни на какие заключения врачей. Вот и эти женщины – они ведь живы».

Владимир Леви

Однажды утром он мне рассказал, что в сновидении только что прочитал одну из пока не написанных статей своего Библиологического словаря. В виде свежеправленной вёрстки ему её вручил не кто-нибудь, а гениальный мыслитель Владимир Соловьёв, чей портрет заглядывал в его рукописи с левой стороны стола…

Священник Филипп Парфёнов

По воспоминаниям Марины Журинской, хорошо знавшей отца Александра, как-то среди её друзей, близких к отцу, зашёл в его присутствии спор о политике, весьма эмоциональный. Отец Александр молчал и лишь однажды заметил: «Пока происходит борьба капитализма с социализмом, мир оказался во власти террористов, – неужели никто не видит, что это главнее?» И произнесено это было лет за двадцать до 11 сентября 2001 года или до Беслана, – захваты заложников или отдельные угоны самолётов тогда только-только начинались.^[39]

Священник Вячеслав Перевезенцев

Я был прихожанином отца Александра Меня в Сретенском храме Новой Деревни. Я примерно понимаю, как был устроен приход у отца Александра, хотя это было совершенно особое время, ещё советское. Естественно, я отталкивался от этого опыта, когда сам стал священником. В его последний год я очень тесно общался с отцом Александром. Я уже учился в семинарии, регулярно ездил к нему в Семхоз, мы разговаривали, пили чай. Были разговоры и про будущее, и о том, как и где служить. В частности, говорили, что, хотя я москвич, надо постараться попасть служить не в Москву. Отец Александр говорил: «В Москве сейчас начнётся нечеловеческий ужас. Люди повалят в Церковь, и будет очень трудно, а может, даже невозможно делать то, что нужно, а нужно строить общину». Для этого нужно было попасть в Подмосковье, в какой-нибудь деревенский храм. Храм наверняка нужно будет восстанавливать, но в Москве та же история. Зато будут люди, которых Господь приведёт, и с ними можно будет что-то делать. По крайней мере, так мы разговаривали с отцом Александром.

Я очень хорошо помню: когда владыка Ювеналий мне сказал: «Черноголовка» – я не знал такого города. Я слышал это название единственный раз, когда отец Александр ездил в Черноголовку с лекциями. Я помню, как мы с ним после службы стояли, разговаривали, а его ждала машина. Я говорю: «Батюшка, куда сейчас?» Он был очень уставший: ездил в кучу мест с лекциями и выступлениями, а ещё требы – в общем, это было безумное время. Он так грустно сказал: «Ах, Черноголовка…», что мне сразу стало жалко его. Я спросил: «Что это такое?» Он ответил: «Какой-то закрытый городок». Слова «закрытый городок» повергли меня в уныние, потому что мне сразу представилась картина: колючая проволока, забор, батюшка усталый, и там его мучают.

Но с митрополитом Ювеналием я эти воспоминания обсуждать не мог. За несколько дней до этого Церкви передали храм в селе Макарово, нужен был священник. В Черноголовке другого храма не было, это же советский город – академический центр, ему всего пятьдесят лет. Храм в деревне Макарово – как отец Александр меня благословлял. Всё сходится. Мы живём в городе, а храм в деревне.

Ксения Покровская

С отцом Александром я познакомилась весной 1966 года. Я услышала о нём от Жени Барабанова и два месяца ездила в Тарасовку, присматривалась к нему, и весной 1966 года наконец мы познакомились. А в 1967 году мы уже там сняли дачу, точнее, в деревне Мурашки. На Богоявление 1968 года там крестился Серёжа Хоружий. В начале семидесятых мы снимали дачу в Новой Деревне, а в 1976-м уже сняли дачу в Семхозе. Такое тесное соседство продолжалось до 1980 года.

В 1968 году отец предложил мне заняться иконописанием. Это была его идея, его инициатива, он дал мне краски, коробочку с флакончиками, которыми пользовался сам, когда писал иконы. «Даже если только через пятнадцать лет ты напишешь хорошую икону, – говорил он, – считай, что всё удачно». В Семхозе висело несколько его иконочек: Иоанн Предтеча и другие. Его учила писать Марья Николаевна Соколова, которая знала его ещё с тех пор, когда они в Семхозе жили во время войны с Еленой Семёновной. И как раз в тот день, когда он благословил меня писать иконы, к нему в Тарасовку приехал Солженицын. Он стоял на службе, и после службы отец мне говорит: «А это знаешь кто? Солженицын!»