Текст книги "Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря"

– Лечение помогло мне пережить операцию в 1990 году, но, когда появились метастазы в печени и костном мозгу, никакое лечение уже ничего не могло сделать. Но я молился Богу, прося отца Александра за меня заступиться. У меня навсегда осталось глубокое ощущение его присутствия в моей жизни.

– Вас, католического священника, не смущал тот факт, что вы просите о помощи человека, священника другой конфессии?

– А какое значение это имеет? Он священник, служитель Христа и мученик. А Церковь вся – Христова.

Ирина Куземская

Я считаю своим долгом рассказать, как отец Александр спас моего мужа от смерти. В 1978 году у моего мужа, Александра Куземского, в тридцать четыре года обнаружили лимфогранулематоз, третья стадия, опухоль возле сердца. Муж – физик-теоретик, кандидат физико-математических наук, работал в Объединённом центре им. Блохина, и при проведении очередной диагностики ему прокололи лёгкое, и там образовалась вода. Его поместили в реанимацию с температурой сорок один градус. Мне Саша сказал, что он не может больше бороться и готов умереть.

Я позвонила отцу Александру, он приехал, чудесным образом прошёл в реанимацию (хотя туда никого не пускали) и сказал: «Саша, держитесь, мы вас скоро отсюда заберём». Он говорил это очень проникновенно, молился за Сашу, и муж стал приходить в себя. Отец Александр организовал непрерывную молитву в малых группах о выздоровлении Саши. Муж перенёс серьёзную операцию, четыре курса химиотерапии и облучение. Отец Александр в перерывах между химией (когда муж приезжал домой) посещал нас, причащал Сашу, и они долго беседовали за чаем на богословские темы.

В 1985 году мой муж защитил докторскую диссертацию, работает до сих пор, хотя у него много осложнений – болезней от онколечения.

Зоя Масленикова

Дочь батюшки Ляля говаривала: «Известное дело, папа помолится, мёртвый встанет».

На углу улиц Герцена и Огарёва в маленькой двухкомнатной квартирке жила немолодая супружеская чета: Людмила Фёдоровна Окназова и Валерий Всеволодович Каптерев. Жена писала прекрасные стихи и исповедовала теософию. Муж её был художником. Тесная квартирка походила на антикварную лавку. Чего там только не было! И старые иконы, и танцующие шивы, и китайские драконы, и сушёные морские звёзды, и разноцветные минералы, и среднеазиатские халаты, и бубны, одним словом – музей, да и только! Все стены сплошь были увешаны картинами хозяина. Но ещё больше картин лежало на стеллажах. В.В. был странным художником. Он писал и абстрактные, и реалистические, и мистические «замазючки», как он их игриво называл гостям, которых, кстати, всегда был полон дом. И иногда он сам не мог понять смысла своих работ.

Мало-помалу Л.Ф. начала отходить от теософии, наконец приняла христианство и, воцерковившись, стала прихожанкой отца Александра Меня. А В.В. дул в другую дуду. Он увлёкся писанием чертей. Черти были очень разнообразные: весёлые, грустные, мечтательные, но все очень реалистичные, будто художник их лично знал и с ними каждый день за ручку здоровался. А кроме чертей были другие картины, такие, от которых мороз по коже пробирал – так веяло от них нечистым духом преисподней. Особенно синие «Алхимики» наполняли душу леденящим ужасом. А В.В. наслаждался эффектом, показывая их гостям, и рисовался связями с астральным миром.

Однажды он написал кощунственную картину, которую назвал «Антихрист». На картоне, покрытом серо-синими зловещими мазками, вырисовывалось серо-синее лицо с чертами Христа. Только в глазах из-под пенсне горела нечеловеческая злоба, а рот кривила язвительная усмешка. С той поры Л.Ф. не находила себе места. А уничтожить «замазючку» нельзя было и помыслить – это значило бы разрушить мир в доме. Уж и святой водой кропила она проклятую картинку, и «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его» читала, и ладаном окуривала, а дискомфорт всё возрастал, и житья от «Антихриста» ей не стало.

И тут В.В. заболел. Становилось ему всё хуже и хуже, и вдруг он догадался, в чём дело. Призвал к себе молодого друга дома Витю К. и попросил его отправить по почте «Антихриста» в дар Музею чертей в Каунасе. Витя выпросил позволение задержать «шедевр» у себя на недельку, чтобы показать знакомым. Но не тут-то было. Едва Витя принёс домой пресловутую картонку, как почувствовал себя плохо. Разболелась голова, поднялась температура, расстроился желудок. Витя был здоровым малым, никогда не болел, к тому же считал себя агностиком и ни в Бога, ни в чёрта не верил. Однако промаялся животом всю ночь и горел в жару, а голова прямо-таки раскалывалась.

Утром он хотел достать стоявший на шкафу тысячелистник, чтобы добыть соку для сынишки, страдавшего насморком, как вдруг горшок с растением вырвался у Вити из рук, стукнул его по больной голове и, обсыпав горемыку землёй, разбился на тысячу осколков. Этого Витя не выдержал. Невзирая на все болести, схватил картонку и понёс на почту. Отправив посылку, вернулся домой. Что за оказия? Ничего не болит, температура упала, Витя здоров. В.В. тоже поднялся с постели. Но этого урока ему было мало, и он принялся за новые «замазючки» в том же духе.

На этот раз болезнь его скрутила так, что он стал ждать конца. В голове его прояснилось, он понял связь между его сатанинскими картинками и болезнями и решил освятить дом. Поскольку Л.Ф. была прихожанкой отца Александра, то, естественно, попросила его отслужить молебен. Отец Александр обещал приехать утром, а ночью раздался телефонный звонок. Врач требовал немедленной госпитализации В.В.: «Он умирает, а мы не использовали последней возможности спасти его. Нужно попробовать капельное переливание крови. В восемь утра я пришлю машину “Скорой помощи”!» По счастью, у Л.Ф. нашлось присутствие духа отстоять мужа: «Только через консилиум! Созывайте ваших профессоров, пусть решают. А так я его в больницу не отдам, я его мёртвым получу, пусть умирает дома».

Утром приехал отец Александр. Он часто видел умирающих и понял, что смерть вот-вот наступит. Он остался наедине со старым художником. Прошло больше часа.

Наконец глазам обомлевшей Л.Ф. представилось нечто невероятное. У стеллажей с картинами стояли священник в чёрной рясе и её муж в трусах и майке. В.В. вытаскивал картонку за картонкой, отец Александр быстро просматривал их и время от времени откладывал какую-нибудь в сторону. Это шла «прополка огорода»: священник отбирал «нечистую силу», чтобы её убрали из дому. Когда вечером состоялся консилиум, приглашённые светила недоумевали: почему стоит вопрос о госпитализации? Больной по своему состоянию в этом не нуждается – он здоров.

Елена Мень

Известно, что отец Александр исцелил венесуэльского католического священника Карлоса Торреса. Тот мне звонил. Он только что выздоровел и меня нашёл, и кричал по телефону: «Мне никто не верит! А я выздоровел!» Я говорю: «А что случилось?» Он говорит: «Ваш отец меня вылечил за одну ночь!» У о. Карлоса был рак в терминальной стадии с метастазами по всему организму, и он, молодой священник, умирал. Ему попалась на глаза книжка Ива Амана на итальянском, он её прочёл и был поражён, смотрел фотографии отца, читал биографию и так к нему проникся, что решил ему помолиться: «Я ещё такой молодой, я могу принести пользу! Мне рано умирать! Помогите мне, отец Александр!» После чего он стал хорошо себя чувствовать. Взяли анализы: рака не было. Он стал рассказывать о своём исцелении везде, но ему и в Ватикане не поверили. К чудесам относятся одинаково и у нас, и в Ватикане, это же надо проверять. Да ещё и священник православный, всё это сложно. Отец Карлос спрашивал меня: «Вы мне верите?» Я говорю: «Конечно, верю! Для меня это нормально. Почему отец не мог исцелить? И вообще, я считаю, что отец Александр был святым. Если он не святой, тогда кто?» О. Карлос успокоился и был счастлив. Потом он приезжал в Россию и побывал во всех памятных местах, связанных с отцом Александром.

Ольга Неве

Это было в июле 1977 года. Я уже ходила в церковь, креститься ещё не думала, но годовалого сына крестить собралась, даже не спрашивая мужа. Нового я узнала столько, что разобраться в этом потоке информации не представлялось возможным. Всё казалось мне исполненным смысла. Но когда мой друг рассказал мне о спиритических сеансах, я очень этим заинтересовалась. Они с братом приехали ко мне, и мы втроём устроили спиритический сеанс. Мы просидели за столом до рассвета, было завораживающе и удивительно. Положив пальцы на блюдечко, один из братьев спросил: «Ты кто?» Тот назвал себя именем их отца, покойного священнослужителя довольно высокого ранга. Он был жёсток и категоричен, запретив им заниматься чем-либо подобным.

На следующий день моя подруга с сестрой, почти обидевшись, что их не позвали, приехали повторить это любопытное действо. Опять всё получилось. Однако сестра очень испугалась и, пока ходит метро, поспешила убраться восвояси.

Ночка была ещё забавнее, мы чувствовали, что познали непознаваемое, коснулись тайного знания, и тем были горды.

В августе мы крестили сына, и в конце месяца, когда кончился дачный сезон, муж уехал с сыном, я же осталась в квартире одна. Начался ужас. Как только темнело, в квартире невозможно было находиться, она была чем-то полна, а за окном этого «чего-то» было ещё больше, и оно словно бы ждало удобного момента проникнуть в дом, например, через форточку. Я сидела ночи напролёт, сходя с ума от страха, в руках держала что-нибудь увесистое, понимая – это меня не спасёт, но нужна же какая-то защита.

Устав от кошмара, измучившись, я уехала к мужу. Вернулись мы вместе. Я была уже не одна, и страхи прошли. Но что-то стало происходить с ребёнком. Он просыпался ночью, звал меня, я видела в его личике тот же ужас, который пережила недавно сама, губки были белые и страх, недетский страх. Однажды днём я, услышав его крик, помчалась в комнату – на лице ужас, смотрит в тот же угол: «Дядя, дядя!»

Тут я собралась и немедленно поехала к отцу Александру в Новую Деревню. Я рассказала отцу Александру всё как есть. Рассказала, что творилось со мной и что теперь творится с моим сыном – его, кстати, крестником. Я редко видела отца Александра таким серьёзным и суровым, было ощущение, что он – словно воин перед битвой. Он сразу же поехал к нам освящать квартиру. Это был настоящий праздник, впервые я участвовала в этом обряде. А ночью сынок проснулся снова с тем же выражением лица. Но показывал пальчиком уже не в тот проклятый угол, а за окно! И было это в последний раз.

Юрий Пастернак

В середине декабря 1984 года в Москву приехал мой знакомый М., работавший в ту пору в Крымской обсерватории. За три дня он чуть было не уморил нас с женой нескончаемыми ночными разговорами, перескакивая с темы на тему с помощью модуляционных переходов «в далёкие тональности». После изматывающего разговора о йогах и кармах вдруг неожиданно изрекал: «Шахматы – хорошая игра». И пошло-поехало на тему шахмат. Потом так же резко он начинал говорить о чём-то другом. Остановить его было невозможно. Утром мне пришлось мягко выставить его за дверь, предварительно откровенно с ним поговорив.

Через пару дней по его просьбе мы поехали в Новую Деревню, к отцу Александру. В метро я спросил о его самочувствии – накануне он жаловался на боли в сердце. В ответ на моё участливое: «Как ты, не болит ли сердце?» – он ответил: «Ничего, ты сегодня сам узнаешь, что это за боль!» И действительно, в тот же миг во мне поселилась сильная боль в области сердца.

На исповеди М. спросил отца Александра: «Отец, нет ли у вас знакомого карма-йога, который бы был уровнем выше моего?» Что ответил ему батюшка, я не знаю, но после исповеди мой приятель уселся посреди храма в позе лотоса и, закрыв глаза, стал «медитировать».

Настал черёд исповедоваться мне. Я рассказал отцу Александру о М., о разговоре в метро и пожаловался на боль в области сердца. Он тут же помолился и «снял» с меня «эманации его болезни». Боль сразу же исчезла и в дальнейшем не возвращалась. По поводу М. батюшка сказал: «Ваш приятель – патологический тип. Выставив его из дома, вы поступили верно. С такими в больницах не справляются, куда уж вам! Это не ваш контингент. Сумасшедшие – не ваша клиентура».

Спустя два дня М. был чудесно спасён: его вовремя увидели и сняли с верхней площадки здания университета на Ленинских горах, откуда он, по наущению своего «астрального учителя», собрался было полетать над Москвой. Вскоре я посетил его в психушке на Каширке, а потом след моего несчастного приятеля навсегда потерялся где-то в Крыму.

София Рукова

Однажды мы, как обычно, в воскресенье ждали отца Александра в гости. А наша главная кормилица и поилица Женя занемогла и просто не может встать с постели. Решили обойтись тем, что было. Тут входит отец Александр. Сообщаем ему о ситуации с Женей – дескать, стол сегодня не очень… Он идёт к ней, минуты через две возвращается: «Ничего… всё нормально». Не успели начать молитву – появляется Женя! – как ни в чём не бывало. Потом все спрашивали Женю: «Что с тобой сделал отец?» А она отвечает: «Да ничего. Потрогал руку, помолчал… и я вдруг смогла встать».

Андрей Тавров (Суздальцев)

Однажды мы шли через подмосковную рощицу, направляясь на дачу к одному из прихожан. Мы разбились на несколько групп и шли по летнему лесу, переговариваясь, теряя друг друга из виду и снова находя. Я оказался рядом с отцом Александром. Я обрадовался – побыть с ним наедине становилось большой редкостью, он был осаждаем людьми. Он увидел мою радость и, видимо, быстро понял моё состояние. «Вы можете думать, Андрюша, что если мы с вами стали реже видеться, то я о вас не думаю или не помню. Но это не так. Вы у меня все и всегда вот здесь, – и он положил обе ладони себе на грудь. – Всегда, каждую минуту, все до одного».

Я убеждён, что и сейчас «мы все у него там», в его великом сердце, которое не прекращало молиться никогда. Вы спросите, что это значит? Для многих – продолжение жизни там, где она уже невозможна, для других – выход из отчаяния, для третьих – неожиданную поддержку, когда её ждать неоткуда, а для четвёртых – пустыню одиночества, которую всё равно проходишь шаг за шагом, вместо того, чтобы давно остановиться.

Владимир Юликов

Полковник то ли МВД, то ли КГБ (естественно, не помню, потому что задача была – не помнить таких вещей) умудрился через кого-то пригласить отца Александра, чтобы крестить ребёнка в больнице, в Москве. Девочке, умирающей от рака, было лет двенадцать. Она умирала и уже кричала в полный голос, потому что наркотики не действовали, и какая-то нянечка или медсестра посоветовала родителям позвать священника, чтобы её покрестить. И отец Александр поехал, несмотря на то что знал, кто её родители… Конечно, этого полковника там не было, ни её мамы, никого; они нашли какую-то женщину, которая и привезла батюшку в больницу. И он крестил ребёнка. Девочка во время крещения не кричала. Боль прошла. И больше не возобновлялась до самой смерти. Через две недели девочка умерла – сияющая, улыбающаяся, без боли.

Едем из больницы обратно. Отец Александр сидит на переднем сиденье. «Они вам так благодарны! – причитает эта женщина, – они ищут способ вас отблагодарить. Но боятся контакта». Отец говорит: «Ну что там благодарить? Ведь было поздно». Я слушаю и не вмешиваюсь. А когда женщина вышла, я тут же спросил: «Батюшка, а вы так странно сказали – что было поздно. Что вы имели в виду?» «А что, – говорит, – Володя…» Мы говорили пунктиром, всегда было понятно, что за этим стояло. Если б вызвали пораньше, его появление могло изменить ситуацию.

Татьяна Яковлева

Однажды я горячо помолилась: если что-то болит у отца Александра, я возьму эту боль на себя. Помолилась и забыла. Через некоторое время у меня стали болеть колени. Сначала тихонько, потом всё сильнее и сильнее – и через день я уже еле ковыляла от боли. Я приехала в Новую Деревню и пожаловалась отцу: «Ноги болят», – и в ту же секунду ноги болеть перестали. И я поняла, что с этой болью он живёт всегда. И при этом всегда радостен, бодр и весел. Иногда он говорил о жизни после смерти: «Ну, хоть там боли не будет». Значит, постоянные боли его сопровождали всегда.

Добрый пастырь

Добрый пастырь, именно такой, какого и желает Христос, состязается в подвигах с многочисленными мучениками. Ведь мученик однажды за Христа умер, а пастырь, если он таков, каким должен быть, тысячекратно умирает за стадо, он даже каждый день может умирать.

Иоанн Златоуст

Сергей Аверинцев

Как все знают, специальным объектом миссионерских усилий отца Александра стало совсем особое туземное племя, которое зовётся советской интеллигенцией. Племя со своими понятиями и преданиями, со своими предрассудками, по степени дикости в вопросах религии подчас превосходящее (и уж подавно превосходившее лет тридцать назад) самые дикие народы мира. Племя, с которым миссионер должен разговаривать на его собственном туземном языке; если нужно – на сленге. Только не надо с нажимом повторять, до чего же хорошо отец Александр владел языком светской культуры, с удивлением констатировать, что он, подумать только, мог наилучшим образом поговорить с людьми науки, искусства и литературы на темы, близкие для них. Всё это – чистая правда, однако не в меру умиляться этому – несоразмерно с масштабом его жизненного дела. Поразительна не его разносторонняя образованность; он был человек очень одарённый, очень живой, очень сильный, и этим всё сказано. Поразительно другое – как эта образованность без малейшего остатка отдавалась на служение Богу и людям. О чём думать куда полезнее, чем о его эрудиции, так это о его умной, свободной и в основе своей смиренной открытости навстречу своим современникам – сбитым с толку, духовно искажённым творениям Божиим и носителям образа Божия. Ибо для того, чтобы помочь ближнему, не отпугивая непомерно высокой и непомерно тонкой духовностью, не подавляя строгостью вкуса, не сковывая мощью собственной индивидуальности, смирения нужно больше, чем для самых смиренных словес и телодвижений. Как сказано в одном стихотворении Киплинга, «не выглядеть чересчур хорошим и не говорить чересчур мудро», «don’t look too good nor talk too wise».

Митрополит Сурожский Антоний (Блум)

Слово по случаю десятилетия со дня гибели

о. Александра Меня (Лондон, 7 сентября)

Прошло десять лет со дня гибели отца Александра. Он предстал перед Господом, но как добрый пастырь он с нами, молитвенно храня нас и помогая нам стяжать то преображение жизни каждого, то призвание соделаться «причастниками Божеского естества», к которому каждый из нас призывается.

Отец Александр – это образ любви животворящей. Он любил чад своих, и они находились не только вокруг него на Родине его, в России многострадальной, но раскинулись по всему миру. Его любили той чистой, возвышающей любовью, которой любят учителя и пастыря, и любили его не только православные, но и инославные, познавшие всю красоту образа отца Александра. За эти десять лет мы всё ярче осознавали светлый образ отца Александра – как человека мира, как любвеобильного пастыря доброго. Сияние проникновенного его понимания каждого человека, его пастырский дар усматривать «образ и подобие Божие» в каждом приходящем к нему нас озаряет всё ярче.

Примером всей своей жизни, своим видением, отец Александр продолжает нас призывать к откровению завета Христова «Я возлюбил вас, пребудьте в любви Моей».^[44]

Ариадна Ардашникова

В тот день, 27 июля 1984 года, нас было на даче человек десять. Отца Александра ждали долго. КГБ изматывал его допросами и обысками. За ним постоянно ходили «хвосты». Мы ждали его после службы, но он не приехал. Молодёжь пошла встречать его на станцию, мужчины дежурили у дороги: вдруг кто-нибудь из наших завезёт его по пути. Ожидание было долгим и тревожным. Отец появился в четыре часа. Действительно, привязался «хвост». «Едет теперь спокойненько в Семхоз, думает, я в соседнем вагоне, бедный “хвост”!» – отец белозубо смеётся, довольный. Моя дочь кинулась к отцу Александру: ещё одна девушка тоже хочет креститься! Он развёл руками: «Вы что, хотите, чтоб я вам тут Иордан провёл?!»

Отец приехал не один. С ним был худенький, чуть сутулый человек с русыми волосами. Глаза голубые будто были запрятаны в орбитах и оттуда светились какой-то благодатной скромностью. «Вот, – сказал отец Александр, поставив его перед собой, – вам замена… если что… и тоже Сашей зовут». Саша нам с мужем очень понравился. «Если что» случилось через шесть лет: отца Александра Меня убили. По этому его благословению нашим духовником стал отец Александр Борисов.

После их приезда двери заперли, за калиткой оставили своего «часового». Окна с кружевными занавесками затянули бязевыми белыми шторками, но сквозь них проникало солнце. Отец Александр привёз с собой маленький магнитофон. Ни у кого из нас тогда ещё не было этой диковины. Тихие звуки Мессы Моцарта заполнили нашу уютную дачку.

Священники уже облачились, и начались крестины. Крестили двоих: Павла, новорождённого наших друзей, и моего мужа Вадима. Помню слова отца Александра: «Когда открывают новую звезду, меняется звёздная карта всего неба. Сегодня принимают крещение Павел и Вадим, рождаются новые христиане, появляются на Духовном Небе новые звёзды. Значит, изменится вся Духовная карта мира».

Отец Александр готовил Вадима несколько месяцев. Оглашение его он провёл на кладбище, у могилы своей матери. Когда я спросила отца, можно ли нам повенчаться сразу после крещения, он смешливо округлил глаза: «Такого в моей практике ещё не было: крестить человека и сразу венчать?» Потом уже серьёзно закончил: «Я подумаю». Отец не забыл думать, он никогда ничего не забывал. Всякое его «забывание» моих вопросов было ответом: не время – жди! При встрече я смотрела на него вопрошающими глазами. И однажды он сам подошёл ко мне: «Нигде не написано, что нельзя, – давайте!»

Вот что я записала в те дни, к сожалению, не дословно. Отец Александр говорил: «Венчание – это соединение двоих в Одно Целое таинством церковного брака. Венчание дарует вашему браку обновление. Всё в семейной жизни проходит: молодость, здоровье, влюблённость. В старости слабеет ум, память, уходят силы – всё преходяще. Всё преходяще, но в глубине два венчанных человека – Одно Целое. Если заботиться в семейной жизни об этом Целом – не будете упираться ни в трудные черты характера друг друга, ни в какие-то несоответствия. Именно инаковость другого составит с тобой Целое. Вы соединены в Вечности. Вы можете черпать у Бога силы, чтобы брак не распался. Трудно сохранить брак. То, из чего он складывается, теряет новизну. Ослабевает привязанность, обступают семейные заботы, дети, слабеет влечение. Венчание – это соединение в глубине, по Божьему замыслу. И что бы ни было с привязанностью, семейным бытом, влечением, что бы ни разъединяло, венчание – это соединение навечно. Любовь своими корнями уходит в бессмертное, бесконечное. И как символ мистической тайны бесконечного – кольцо».

После венчания, когда уже отец Александр и Саша Борисов сняли облачения, все вышли на открытую террасу. Можно было больше не прятаться – просто весёлое застолье с друзьями! Оказалось, что в саду прошёл дождь, наверное короткий, потому что в доме – будто всё время светило солнце. Но в саду всюду: на траве, на цветах, на деревьях мерцали капли. И вдруг мы увидели радугу! Она была у самого нашего крыльца. Не очень заметная, потому что фоном её был сад, а не небо. Она стояла низко, прямо над головой, метрах в пяти от нас, между двумя папиными липами, украшенными, как невесты, сверкающими каплями июльского дождя. Липы, будто руками, держали своими ветками радугу, лёгкую, прозрачную и многоцветную. В Библии радуга – знак Божьего благословения.

Однажды в Новой Деревне бабки набросились на девушку в джинсах: «Бесстыдница!» Отец Александр подошёл к ним: «Девочки мои, а где ваши дети?» Стихли воительницы.

Наталия Белевцева

17 декабря 1973 года умер о. Андрей Сергеенко. Во сне. Для многих его духовных детей это была первая христианская смерть. Было горе, но был и подъём духа, обозначивший этап нашего повзросления и разделения братства. Мы с Эллой Лаевской побрели к отцу Александру Меню. Он хорошо знал о. Андрея, Ведерниковых. Принял нас радостно и тепло и стал нянчить. Шестнадцать лет нашей жизни отец Александр лепил из нас человеков. Его молитвами я вышла замуж, нашла приложение своим гуманитарным склонностям в Муранове. Под его духовным руководством Элла вырабатывала свой особенный научный путь – исследователя религиозной основы искусства. С другой стороны, она часто консультировала отца Александра по вопросам древней истории и культуры, тем самым помогая и ему в его трудах.

Анна Борзенко

1989 год. До этого мы жили на даче. Квартира новая, их даже две. По многодетности дали. Приехал отец Александр. Окинул одобряющим взглядом наши хоромы. Я стыдливо какой-то тряпочкой накрыла экран телевизора. Мол, не подумайте, что мы тут жертвы голубого экрана. А он как раз на телевизор внимание и обратил: «О, – говорит, – телевизор! – И ручки так потёр. – Это замечательно! Ведь и “В мире животных” можно смотреть, и “Клуб кинопутешествий!” Тем более цветной!» Освятил воду, стукнул себя рукой по лбу (кропило забыл!), без малейшего колебания схватил с этого самого телевизора букет полузасохших астр и широким жестом с сильной молитвой освятил всё, что было живое и неживое в этом доме.

А потом за столом мы сидели рядом. И я ему пожаловалась: «Люблю, – говорю, – вино. Но как-то не просто люблю, а слишком». Он положил свою руку на мою и очень серьёзно и тихо сказал: «Понимаешь, вино – это такая маленькая змейка, которая порой превращается в огромного удава, и он может задушить тебя». Вот и всё, что я запомнила про этот день освящения квартиры в Беляево. И не думала, конечно, что это его посещение станет последним, и что начнут после 9 сентября собираться у нас друзья на молитвенные собрания, что мой муж Володя будет вести здесь детские группы катехизации и ставить пьесы – и будет у нас «исход евреев из Египта» через два балкона наших квартир.

Мария Борисова

Однажды – нам было, наверное, тогда с сестрой лет по десять – не помню почему, Великим постом у Сони Смоляницкой в Салтыковке был какой-то праздник. Было много народа, накрыли очень богатый по тем временам стол, и была колбаса сервелат. Шёл Великий пост. И нам с Верой так хотелось есть – ну, тогда же не ели колбасу каждый день. И мы всё-таки оскоромились и съели по одному кусочку. А там же был отец Александр, и мы сказали об этом ему, потому что чувствовали себя виноватыми. Он в принципе мог бы сказать, ну, так ерунда, ну, мол, ничего страшного. А я помню, у него реакция была совсем другая: он нас так, можно сказать, вспушил, за то, что мы неправильно поступили. Вот такая история. Но сейчас у нас и, особенно на Западе, скажут: как же детей заставлять поститься, вообще чуть ли не социальные службы вызывают. А нам десять лет всего было. Я думаю, что идея, которую он хотел нам передать, – всё-таки о важности поста на таком маленьком примере. Он был широкий человек, чтобы обратить внимание на кусочек сервелата. Но в данной ситуации с конкретными людьми, пусть даже и с детьми, было важно отметить, что искушению надо сопротивляться. Может здесь, даже не столько об отношении к посту, сколько к каким-то таким желаниям, которые противоречат чему-то важному.

Екатерина Гениева

Он был очень мягкий и добрый человек. Иногда мне казалось: ну зачем он мучается с некоторыми своими прихожанами, людьми сложными, а часто, может быть, и порочными. Я говорила ему: «Вы же понимаете, что это за человек». Он на меня наивно смотрел и говорил: «Знаете, Катя, вы наверняка правы, но что поделаешь – я священник». И добавлял: «Я пытаюсь представить, какими они были маленькими». Тут я замолкала. Хотя, конечно, он всё видел, видел и предательство вокруг себя, которое, возможно, его погубило.

Незадолго до гибели отцу Александру удалось побывать в Германии. Он поехал туда по приглашению католической академии Штутгарта. С таким трудом вся эта поездка организовывалась, а он вернулся раньше срока. Причём вернулся он в страшного цвета пиджаке – то ли зелёном, то ли бордовом. Он вообще любил пиджаки, потому что в карманах можно было носить книги. Я поинтересовалась, нельзя ли было выбрать что-нибудь поприличнее? Он мне так ответил: «Знаете, Катя, я как зашёл в магазин, как увидел все эти ряды, так шаг сделал, взял первый попавшийся, заплатил и ушёл». – «А что вы так рано вернулись, ведь виза ещё не кончилась?» – «Знаете, у меня здесь крестины, похороны, дела – ну что мне там?»

Анна Дробинская

Я жила в другом городе, у меня была переписка и периодические наезды в Москву, когда можно было увидеться с отцом Александром. Это была возможность прикоснуться к тому, что он нёс в себе: живое, светлое, бесконечно радостное, меняющее качество жизни. И в этом всегда был личный праздник. Помню, как я сбежала в какие-то маленькие каникулы в институте в Москву (в те времена поехать спонтанно было непросто, так как были трудности с билетами). Стою в новодеревенском храме, отец Александр кадит перед началом службы. Проходя мимо меня, удивлённо-весело поднимает брови, немного позже, на исповеди, радостно встречает: «Ну, лягушка-путешественница…»

Андрей Ерёмин

Батюшка сравнивал духовные усилия человека, который редко причащается, с трудом Сизифа, когда тот тащил камень наверх, а он скатывался обратно, и так бесконечно. И ещё он говорил: «Очень важно, чтобы действовал Господь в нас, а не мы сами. Только тогда мы сможем избавиться от корня греха, который есть самость, эгоизм».^[45]

Наталия Ермакова

Софа всегда была очень экспансивной. Когда настал первый после её крещения Великий пост, она жаловалась отцу Александру: «Умираю, как хочу кусочек копчёной колбаски!» Батюшка говорит: «Купите сто грамм и съешьте!» Софа изумилась: «А разве можно?!» – побежала и купила лучшей колбасы. Попробовала, а это оказалось совсем невкусно, она даже сто грамм доесть не могла. Это было в чистом виде искушение, и отец Александр это понимал.

Владимир Ерохин

Его стол с грудой рукописей и писем не давал мне покоя, вселяя тревогу, понятную только тем, кто привык сидеть за письменным столом.

– Вы торопитесь? – заметил он.

– Нет… Но, наверное, вы заняты?

– Чем?

– Я отнимаю у вас время, а у вас – работа.

– Вы и есть моя работа, – произнёс отец Александр.

Марина Журинская

Однажды после службы отец Александр дружелюбно сказал мне: «Вы не могли бы приехать (назвал дату)? Посидим, побеседуем просто так». Конечно, я могла. Я едва дождалась этого дня, приехала – и вот, на выходе из храма батюшка виновато шепчет: «А вы не могли бы часика два почитать или погулять? Понимаете, мне нужно тут одних обвенчать, он офицер, кажется, из КГБ, ему очень нужно».