Текст книги "Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря"

Моя мама умерла 8 июля 1978 года в Семхозе. Они с отцом Александром были знакомы уже больше десяти лет, и брат мой у него крестился – в 67-м году. Мама по натуре, по воспитанию была глубоко религиозным человеком, но потом у неё это всё перешло в чисто религиозное оправдание большевизма – она была беспартийная большевичка с соответствующими лозунгами: лес рубят – щепки летят… Потом, когда погиб мой брат Пётр, когда стало ясно, что его наркомания добром не кончится, она стала пытаться обращаться к Богу. А потом, в 77-м году, летом у неё был тяжёлый инсульт, её парализовало, и она здесь лежала, и мы ожидали, что она вот-вот умрёт. Я решила, что конец близок и попросила отца приехать и её пособоровать и причастить. Когда она попала в больницу, я приехала из Семхоза, пришла к ней в палату, и первое, что она мне сказала: «Ты с отцом Александром? Привези, привези мне отца Александра». И он к ней через пару дней съездил. Тогда она первый раз причастилась – в больнице. После этого мы её забрали домой, она потеряла сознание. И после того, как она месяц лежала без сознания, без еды, без воды, на глазах высыхала, я приехала к отцу и говорю: «Ты знаешь, вроде мама умирает. Приезжай, причасти, пособоруй». Он приехал, к ней подошёл, подержал ладони над её головой, повернулся и мне сказал: «Ты знаешь, она не умирает! Ей, конечно, очень плохо, но она не умирает. Я не знаю, что будет дальше, но вот сейчас она не умирает». Он даже не стал её соборовать и уехал.

Прошло ещё дней десять, мама всё в таком же состоянии: не ест, не пьет. И я думала, что уж теперь-то она наверно умирает. А в это время я делала работу для отца Владимира Рожкова, он на Рижской служил, и я как-то раз ему говорю: «Я завтра не могу, я завтра еду за отцом Александром, чтобы он маму пособоровал». А он: «Что тебе ехать за отцом Александром! Я сейчас поеду и пособорую». И я пришла в некоторый ужас, потому что к отцу Владимиру мы относились, мягко говоря, скептически. Но он очень как-то энергично собрался, вскочил в машину, и мы поехали. И он её соборовал. А к вечеру мама вдруг открывает совершенно ясные глаза, будто просыпается, и говорит: «Я что-то проголодалась». Это был для меня совершенный гром среди ясного неба. Так что я посрамилась, считая, что таинство зависит от священника, что лучше «хороший батюшка».

Мама стала духовно оживать. Паралич, конечно, не прошёл. И мы радовались, что она выкарабкивается. И вдруг в декабре, когда она уже подавала какие-то определённые надежды на выздоровление, погибает мой брат, мы ей об этом сообщаем. И после этого она прожила ещё полгода.

Мы взяли её летом на дачу в Семхоз, там у неё снова был инсульт, и отец приходил её причащать. Однажды пришёл, посмотрел, тоже вот так же подержал руку. «Да, – говорит, – теперь она действительно умирает. И, ты знаешь, она сейчас в очень хорошем духовном состоянии. Я тебя умоляю: выкинь ты все эти шприцы, оставь её в покое и дай ей умереть спокойно». Он её причастил, и через неделю она умерла.

Мой брат изжил свою жизнь, у него была последняя надежда – на выезд. Ему отказали. Он был наркоманом, все его друзья-наркоманы, уехавшие, как-то адаптировались и все живы; все оставшиеся погибли. И я как-то воскликнула: «Ну почему она не умерла осенью, а как-то ей Господь дал пережить эти жуткие полгода, смерть сына!» «Ничего ты не понимаешь, – сказал отец, – она ведь за эти полгода молиться научилась. Для неё эти полгода важнее, чем вся прожитая жизнь. Она только и прожила, что вот эти полгода. Господь дал по благодати – чудом она осталась жива – надо ей было пережить эту смерть сына».

Отец Александр был категорически против моего отъезда. Кошмар! Я еду против его благословения. За полгода до его гибели, зимой, он мне сказал: «Ну, пусть Лёва едет, а ты оставайся». Я даже возмутилась: «Ну что ты говоришь, ерунду какую-то. Как это – Лёва поедет, а я останусь. Бред какой-то». – «Нет, – говорит он, – тебе настолько там нечего делать и настолько тебе там будет плохо…»

А весной я опять с этой темой приехала, спрашиваю, ну что делать? Он сел за стол, обхватил голову руками, помолчал и говорит: «Ну не вижу я тебя там, понимаешь? Я тебя там не вижу». Но были случаи, когда он людей отпускал, жалея. Для меня, несмотря на занятость и востребованность, почти пустые пространство и время, ушедшие в никуда двадцать лет, но мои дети об отъезде не жалеют.

Владимир Сидоров

Однажды, перебирая бумаги, я нашёл сложенный пополам листок. Развернув его, я обнаружил строки, написанные рукой отца Александра Меня: «Дорогой Володя!..» Эти слова напомнили мне один случай.

Был летний воскресный день. Народу в Новой Деревне было много. Я по обыкновению часто забегал в церковный домик. У плиты стояла Мария Витальевна и готовила отцу Александру обед. Из своего кабинета вышел отец Александр и спросил: «Володя, можешь сделать мне в кабинет полку для часов? И чтобы внизу был крючочек – вешать подрясник?» — «Хорошо, отец, сделаю», – ответил я. Тогда он протянул мне эту самую бумагу с эскизом и размерами полки и добавил: «Я заплачу». Мне было неудобно, и я сказал: «Но я могу и так сделать, мне было бы приятно выполнить ваш заказ». Батюшка ответил: «Трудящийся достоин пропитания».

Было это в 1979 году, перед московской Олимпиадой. Я работал тогда в Новоспасском монастыре. Я попросил коллег, и мне прогнали доски через станок, нанесли рисунок, который придумал я сам, согласно эскизу и размерам. Мне хотелось сделать для отца что-то особенное, красивое. И эта полка до сих пор висит в его доме в Семхозе, её можно увидеть в кабинете, возле выключателя.

Я долго делал эту полку, может быть, месяц или два, и помню, что кто-то ехал на машине в Семхоз, возможно, Серёжа Бессарабский. Я принёс эту полку, и отец Александр положил её в багажник машины, чтобы отвезти в Семхоз, и протянул мне деньги. Я говорю ему: «Батюшка, мне неудобно брать у вас деньги, примите это как подарок от меня, от моей семьи…» Но на это он чётко и категорично ответил: «Нет, возьми, деньги тебе потребуются». А мы в это время снимали дачу и задолжали хозяину, по-моему, рублей пятьдесят. И мы с женой Аллой оказались в безвыходном положении и думали-гадали, где бы достать эти деньги. И вдруг отец Александр протягивает мне именно эту сумму, одной бумажкой, не больше и не меньше.

Это было в восьмидесятых годах. Стоял летний солнечный день. Я остался после службы и ждал отца Александра в церковном дворе с фотоаппаратом «Зенит», чтобы его сфотографировать. Батюшка вышел из домика на крыльцо. Во дворе никого не было. Я стоял возле ворот. Он вышел радостный и, увидев меня, горе-фотографа, улыбнулся. Я подбежал и попросил его задержаться: «Батюшка, подождите секундочку, я хочу вас снять!» Он смотрит на меня и говорит: «Но ведь ничего не получится». – Батюшка, но почему? – «Да я плёнку засвечу!»

И когда я стал обрабатывать и проявлять плёнку в своей домашней лаборатории, то к своему ужасу обнаружил, что этот кадр был засвечен. От фигуры отца Александра остался лишь слабый контур.

Алла Сидорова

Крещённая в младенчестве, по обычаю, как это водилось в простых рабочих семьях, я ничего не знала о той роли, какую играет Церковь в жизни верующего человека. И вот началось моё воцерковление. Вы, отец Александр, стали моим духовным отцом и были им на протяжении восемнадцати лет. Сколько же во мне было удивления, непонимания, радости, слёз, возмущения за все эти годы! Хотелось уйти от Вас и найти духовника, который мне говорил бы, что надо делать в том или ином случае, ведь так было бы легче и удобнее жить, а не стоять перед выбором и делать этот выбор самой, как этого ожидали от меня Вы. И каждый раз я вновь возвращалась к Вам: сердце говорило мне, что Вы правы, нравилось ли мне это или нет.

За все эти годы только в одном случае Вы дали твёрдый ответ на мой вопрос, и ответ этот был не тем, который я ожидала. Речь шла о выборе профессии, и Вы посоветовали мне идти в медицину, а мне так хотелось учиться пению! «Петь ты сможешь всегда, а владея медицинскими знаниями, ты поможешь многим», – сказал батюшка. Я стала врачом, и сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что очень этому рада.

Священник Романо Скальфи

Хорошо помню отца Александра Меня. Он, конечно, святой человек. Он несколько раз бывал у нас в Италии. Во времена Горбачева мы встретились с ним в Москве, и он сказал, что через два-три года коммунизма больше не будет. Я ещё тогда подумал: «Это слишком!» Но так и случилось. Он – настоящий пророк и настоящий миссионер.

В последний раз он был у нас за месяц до смерти. И когда мы провожали его, он сказал: «Мы больше не увидимся». «Как же так?», – говорю. «Я чувствую, что Господь меня зовёт».

Михаил Смола

Едем с отцом Александром на машине. Проезжаем здание РГГУ (бывшая партийная школа). Батюшка говорит: «Вот где я хотел бы прочитать лекцию!» Вскоре его желание осуществилось.

Олег Степурко

После развода я не хотел жениться во второй раз. Отец Александр не мог со мной согласиться. Тогда я пошутил: «Если есть невеста – женюсь». Мимо окна как раз проходила невысокая белокурая девушка. Отец показал на неё с улыбкой: «Да, есть одна девушка – вот с такими волосами». Случилось так, что его протеже действительно стала моей женой.

Помню, как-то раз я стал сетовать отцу Александру на нашу страну: мол, империя зла и т. д. И вдруг к моему неописуемому удивлению отец Александр сказал: «А знаешь, ты не думай, что мы такие кривые, косые и горбатые. Нет. Западу ещё предстоит пройти по пути искушений, которым прошла наша страна».

Нина Фортунатова

В 1976 году у моей сестры Верочки родился сын Дмитрий. Митя! Наконец-то, в честь деда Мити, на радость нашей маме. И надо же такому случиться, что ещё в роддоме он смертельно заболел. Сепсис. Боже мой! Что только не передумали мы, стоя у дверей больницы, где каждый день вывешивали на стекло списки умерших детей… Отец Александр молился день и ночь и нам с Верой тоже велел молиться день и ночь. Потом прислал Вере и мне письмо, где объяснял, что «эта болезнь не к смерти, а к укреплению нашей веры, для того чтобы мы очень полюбили этого мальчика».

Митюша поправился, один из немногих. Батюшка служил благодарственный молебен. Митю привезли домой. Была зима, и мы боялись везти его в храм крестить, боялись застудить. Пригласили срочно друга нашей семьи и друга отца Александра – отца Владимира Бороздинова. Он крестил Митю у нас дома в конце февраля 1976 года. Я была крёстной, а крёстным отцом был врач Анатолий Иванович Берестов (теперь известный врач-священник, иеромонах Анатолий).

А отец Александр с тех пор Митю иначе, чем «мой Митя», уже не называл.

Регина Чертова

Это было в 1987 году. Дети были маленькими, семья снимала жильё в течение нескольких лет где-нибудь недалеко от Новой Деревни, но поскольку одни хозяева сами жили в доме летом, а сдавали на зиму, а другие – наоборот, то приходилось бесконечно кочевать по разным домам, по разным местам. Очень остро встал вопрос о приобретении собственного жилья. В Новой Деревне в это время продавалась часть дома, и в один из дней, когда отец Александр был где-то поблизости, мы его попросили взглянуть на продаваемый дом и высказать своё мнение. Отец Александр сказал, что этот дом, конечно, не идеальный вариант, но вообще надо как можно быстрее расходовать деньги на приобретение собственного жилья, потому что скоро «мы будем вместо обоев обклеивать стены денежными купюрами». Удивительно, но ещё в 1987 году он предвидел наступление событий, произошедших в стране в начале девяностых.

Владимир Шишкарёв

Самая последняя моя встреча с отцом Александром была 8 сентября 1990 года, я у него исповедовался. Я к нему подошёл на левый клирос. Он взял меня за плечи: «У тебя кто-то есть?» А я этим летом был в Польше. Когда мы брали благословение на эту поездку, батюшка мне сказал: «Жаль, жаль, многие только зря время потеряют». Я этих слов не понял. Ну, он благословил меня – я поехал. Там я встретил польскую девушку Кащу, очень увлёкся ею, дал ей понять, что она мне нравится. Я ответил отцу, что у меня есть девушка в Польше. Он сказал, что жить мне надо в России, а она вряд ли на это согласится. Я даже обиделся на батюшку. Я с такой обидой вышел от него после исповеди, а на другой день, 9 сентября, его убили. У меня, конечно, вся «моя Польша» из головы выскочила. На сороковой день после его смерти я получаю письмо от Кащи с приглашением приехать к ней. Я подумал, что, наверное, батюшка нас всё же благословил, если приглашение пришло на сороковой день.

Много раз ездил я в Польшу, и в конце концов Каща дала согласие на бракосочетание. Я пригласил её в Москву. Она прожила здесь три недели и чуть с ума не сошла. У неё ещё бабушка умерла в это время, и я билеты не мог достать нигде, вломился в польское посольство и прямо там взял для неё билеты. Она уехала, похоронила бабушку и сказала, что в Россию больше ни ногой. «Если хочешь жить со мной – приезжай в Польшу». Я приехал в Польшу. Через месяц я убежал оттуда с помощью владыки Авеля. Он мне сказал, что три раза в неделю читает лекции в Бресте и перевезёт меня через границу: «Приноси свои вещи тихонечко». Я Каще ничего не сказал. Она пришла утром, когда я молился. Она на меня посмотрела, как моя совесть, вышедшая из меня, и ушла. Так я сбежал из Польши. Потом мы с Кащей помирились и остались друзьями. Вот так, в общем, отец Александр точно начертал мою жизнь на ближайшие два-три года. Если бы я его тогда послушался…

Я говорил отцу Александру: «Ну что же, отец, ну как же? Я на баяне играю, ну что это за инструмент? Я посвятил жизнь этой ерунде, а не игре на рояле, дирижированию». «Да что вы, Володя! Баян, аккордеон, вы представляете себе, это же подобие человека, это же дыхание. Там дыхание есть. Этот инструмент никогда не выйдет из моды, им всегда будут пользоваться». Помню, я был так утешен и, после этого через некоторое время, в подражание Володе Ерохину, начал писать песни. И ещё спустя некоторое время начал играть на том же самом баяне детям в Республиканской клинической больнице и проиграл на нём многие годы, ходил по отделениям, и мне очень этот баян пригодился.

Владимир Шнейдер

Хорошо помню одну встречу с отцом Александром зимним вечером 1983 года в одной из квартир в Санкт-Петербурге (тогда ещё Ленинграде). Отец сидит в мягком кресле, в его руках чашка с горячим чаем. Его вид источает уют и умиротворение, и он говорит: «…Для меня, как биолога, здесь всё предельно ясно. Я сам занимался этим в Сибири, когда учился на биофаке. Это чистая наука. Из каждых десяти особей пушных зверьков, имеющих ценный мех, только пять передают потомству стопроцентно здоровые гены и тем самым – лучшую шкурку, с остальными пятью – сложнее. И тут можно управлять. Целенаправленный отбор самых лучших приводит в результате длительной работы к тому, что почти 100 процентов особей передают потомству хорошую шкурку. Обычно на это уходит три-четыре поколения особей. А теперь подумайте, что может случиться, если эксперимент проводить прямо наоборот, т. е. целенаправленно, десятилетиями работать над ухудшением породы. Можно добиться обратного результата: почти стопроцентной передачи испорченной шкурки. Такой эксперимент противоестественен, и выходить из него очень трудно. Понадобится втрое больше времени, чтобы вернуться сначала к норме (пять из десяти – здоровые), а уж потом думать об улучшении. Так вот, этот обратный эксперимент, только на людях, был проделан в нашей стране. Понадобятся многие и многие десятилетия просто нормальной жизни, прежде чем люди вернутся к естественной норме; о каком-либо улучшении «человеческого материала» просто не может быть и речи… Но есть во всём этом и иной план – уровень откровения, уровень чуда, когда Сам Бог вмешивается, и процесс качественно ускоряется. Так уже не раз бывало в истории. Я глубоко уверен, что нашу страну в той ситуации, в которой она сейчас находится, может спасти только чудо…»

Владимир Юликов

Говорят, что у отца Александра был пророческий дар. Я не обсуждал с ним какие-то эсхатологические проблемы, но по поводу его пророческого дара я расскажу историю. Возвращаюсь из Польши. 88-й год. Я первый раз поехал за границу. А буквально через два месяца меня в командировку послали по линии СЭВа туда же, в Варшаву. Во время первой поездки едем по Варшаве мимо памятника Дзержинскому, и я спрашиваю: «А что, это…» Мне говорят, что да, это Дзержинский. Я говорю: «Как? И у вас это стоит?» Мой спутник отвечает: «Ничего, скоро его тут не будет». И я ещё посмеялся – ну как это не будет, не так просто снести памятник.

А через два месяца еду с этим же монахом – и уже нет этого памятника. Я и говорю: «Как, правда – нет!» Для меня это был гром среди ясного неба. Возвращаюсь, батюшке рассказываю: «Представляете, вот какие поляки молодцы, как у них дело быстро движется. А наш тут ещё и десять лет простоит. Ну как всё-таки прочно сколочено это государство!» Отец Александр возразил: «Да что вы, Володя. Да только тронь, и всё развалится. Всё уже сгнило изнутри давно». Шёл 88-й год, осень. В 91-м – путч. И – смело́, и не вернулось. Казалось, что это возможно, что ещё вернётся – сейчас уже ясно, что уж Советским Союзом не пахнет. Правда, пахнет кое-чем похуже.

В 1991 году к Ченстоховской иконе было паломничество. Я вернулся в Москву и увидел по телевизору снос памятника Дзержинскому, и не мог поверить своим глазам. Поехал, вижу – действительно, стоит один постамент, а самой фигуры нет. Потрясающе. Пророчество осуществилось. Как отец Александр сказал: «только тронь, развалится», – и повалился в первую очередь памятник Дзержинскому.

Ирина Языкова

В какой-то момент отец Александр определил направление всей моей жизни. Я заканчивала университет, и у меня закралось сомнение: то ли я делаю. Моё поколение называют «поколением дворников и сторожей» – очень часто люди уходили со своих интеллигентных работ, и я засомневалась, что же мне сидеть в музее, если у меня христианское призвание. Отец Александр сказал: «Ни в коем случае! У вас такая хорошая профессия, вы же ей можете служить Богу, можете служить Церкви». Хорошо сказать в начале восьмидесятых годов: «Вы будете служить Церкви». Тогда это было невероятно, как если бы мне сказали, что я полечу на Марс! Но я послушала батюшку, и за это время у меня действительно наработался целый цикл лекций. И вдруг через несколько месяцев после его гибели мне звонит человек, занимающийся православным университетом, основанным отцом Александром, и предлагает читать там лекции.

Евгений Ямбург

Незадолго до гибели отец Александр сказал мне: «Теперь начинается самое трудное. Выходя из катакомбного существования на площади, мы такого петуха дадим, так поведём себя, что впору будет обратно прятаться».

Его молитвами

…много может усиленная молитва праведного.

Послание Иакова, глава 5, стих 16

Юрий Беленький

Я слышал от приходских новодеревенских бабушек, очень любивших отца Александра, о его способности облегчать болезненное состояние.

– Бывало, еле едешь в церкву, пожалуешься ему на давление, на голову – батюшка, помоги. Он приобнимет, руку на голову положит, подержит немного, благословит, и, смотришь – отпускает давление-то, вот и голова проходит. Многие так спасались. Очень он нас любил. У него от любви всё.

Наталия Большакова

Дело было Рождественским постом, в конце восьмидесятых. После воскресной литургии прощаюсь с отцом Александром, прошу благословения на отъезд, а он мне говорит: «Вы должны ещё раз приехать к нам». Я отвечаю, что служба теперь только в среду, а во вторник вечером я должна уехать домой в Ригу, на что он говорит мне: «Вам надо приехать во вторник днём, я буду исповедовать». «Батюшка, – говорю я, – на вторник у меня назначены ещё дела, я могу не успеть, ведь я сегодня исповедалась…» «Да, но вы должны ещё раз исповедаться до отъезда», – настаивает отец Александр, ничего не объясняя. Я, растерянно бормоча, что вряд ли успею приехать в Деревню во вторник, ухожу. На душе у меня было легко, светло и ясно, как обычно после литургии у отца Александра, и я недоумевала, зачем я должна послезавтра опять идти на исповедь и с чем… А желающих исповедоваться и без меня у него хватает, особенно во время поста!

Следующий день, понедельник, я провела в Москве, в делах, встречах, не всё успела, и многое было перенесено на вторник. Ну никак не успеть до поезда и дела закончить, и в Новую Деревню поехать. «Не поеду! – окончательно решила я, – а отцу Александру позвоню из Риги, объясню, что так сложились обстоятельства…»

Во вторник рано утром, часов в пять-шесть, я проснулась от очень сильной боли, буквально пронзившей левую ногу от бедра до щиколотки. Пролежав какое-то время в ожидании, что внезапная боль оставит меня, я стала пытаться вставать. Это было мучительно, боль не проходила. Никогда ничего подобного со мной не было. Время шло, ничего не менялось в моём состоянии, я могла с большим трудом перемещаться по комнате и со страхом думала о том, как я смогу добраться до Рижского вокзала и взгромоздиться на верхнюю полку (такой у меня был билет). Все дела, встречи, назначенные на сегодня, отпали сами собой. Я даже думать ни о чём не могла, так боль меня захватила, я была в отчаянии и панике. И вдруг я вспоминаю о настойчивом требовании отца Александра, чтобы я сегодня приехала на исповедь, и я, как за соломинку, хватаюсь за мысль, что батюшка своей молитвой освободит меня от этой жуткой боли. Да, конечно, в силе его молитвы у меня не было сомнений, но как я доберусь до Ярославского вокзала, до Пушкино, до Сретенской церкви?.. Нереально! И всё-таки ничего другого у меня не остаётся, надо пытаться. Невозможно рассказать, как я проделала весь этот путь, несколько часов добиралась я до Новой Деревни.

Войдя в церковь и увидев отца Александра, исповедующего у аналоя, я обрадовалась как никогда: «Вот, сейчас я скажу ему о своей невыносимой боли, он помолится, и боль исчезнет». Подхожу к аналою. Отец Александр сдержанно здоровается. Не помогает мне, как бывало, улыбкой, каким-то вопросом, жестом, не обнимает за плечи, – отрешённо-сосредоточенно стоит, прикрыв глаза. Ждёт. А я ведь не только не готовилась к исповеди, но даже не думала об этом, все силы употребив на то, чтобы дотащить себя до Новой Деревни – ради того, чтобы получить облегчение. И я начинаю исповедоваться. Отец Александр, не задавая никаких вопросов, не давая никаких поучений и советов, выслушав исповедь, накрыл мою голову, произнёс разрешительную молитву. Затем он держал мою голову обеими руками, как бы укутав её епитрахилью, потом, благословляя меня, сказал: «А теперь сразу поезжайте, чтобы вам вовремя приехать в Москву, собраться и не опоздать на рижский поезд. Времени хватит, вы всё успеете».

Дойдя до дверей храма, я вспомнила, что не попросила отца Александра о самом главном: помолиться о моей мучительной боли, и тут же осознала, что я уже какое-то время живу без боли. Спокойно иду, абсолютно безболезненно могу делать любые движения! Боль исчезла так же внезапно, как и возникла.^[40]

Сергей Бычков

Отец Александр всегда шёл к людям, прекрасно знал их печали и трудности. Вспоминается один случай. Умирал мой сосед по дому, человек простой, всю жизнь трудившийся на производстве. Незадолго до того с ним случилось несчастье: на него наехал автопогрузчик. Почти год не срасталась переломанная нога, а вскоре врачи обнаружили злокачественную опухоль. Он умирал, озлобленный на весь мир. Мне хотелось, чтобы священник исповедал и причастил его. Я поехал в ближайший храм. Была пасхальная седмица, на которой службы совершаются ежедневно. Но я не застал священника. Тогда я обратился к отцу Александру. Несмотря на предельную загруженность, он приехал. Умирающий не хотел слышать о священнике. Но отец Александр сумел найти с ним общий язык, исповедал и причастил его. Он примирил его с ближними, с Богом, и тот отошёл в мир иной примирённым.

Марианна Вехова

У меня умирала бабушка, которая меня вырастила. Я её очень любила. Умирание продолжалось три года, и всё это время я просила Господа оставить её ещё пожить… Как только я отвлекалась надолго (на час-два) от молитвы, бабушке становилось хуже, словно я держала её жизнь в руках, а когда руки ослабевали, жизнь таяла. Молитва была непрерывной. Я чувствовала себя аппаратом, поддерживающим функции организма больного человека. Регресс организма замедлялся. Я перестала молиться, когда бабушка была в таком состоянии, что жизнь её уже только мучила: пролежни, беспамятство… И она умерла.

А потом я стала умирать: чахла, беспрерывно простужалась, а главное – меня изводила острая боль в области солнечного сплетения, словно мне сунули туда нож, и я чувствую его и во сне, и наяву. Врачи сказали мне, что это – нервное и не поддаётся лечению: «Пейте болеутоляющие».

Я приехала к отцу Александру, поплакалась. Он меня привёл в кабинет, поставил под иконы, сел и протянул руки так, что я оказалась между его ладонями, как между двух пластин электродов. Он очень сосредоточенно молился, я чувствовала, как от одной его ладони к другой через меня идёт поток тепла. И боль моя стала таять. Он её словно растопил, боль ушла…

– Ну как? – спросил отец.

– Больше не болит, – сказала я удивлённо. – А что это было?

– Это вы надорвались на молитве, – объяснил отец. – Вот, спортсмен, который поднимает тяжести, долго тренируется, постепенно добавляет гири, привыкает к увеличению веса. Если бы он сразу поднял рекордный вес, без тренировок, он бы надорвался. Так и с молитвой. К ней надо привыкать постепенно, не взваливать на себя сразу бремя непрерывной молитвы. Это труд, и труд непростой… – И он отметил в моём молитвеннике утренние и вечерние обязательные молитвы, а Иисусову молитву разрешил читать в течение дня только один круг по чёткам. И попросил меня никому не рассказывать, что он меня вылечил. Боль с тех пор не возвращалась. Я решилась рассказать об этом только после его смерти.

Мария Водинская

Я помню, как пришла на его лекцию в Дом художника. Я не могла выбраться в Новую Деревню, так как дети без конца болели, младшему тогда было два года. И сама я мучилась невралгией, были бессонные ночи, а ещё начались странные приступы. Муж хотел уехать из страны, а я отказывалась, будучи не в силах оставить родных и друзей. Было очень тревожно, силы были на исходе. А мне надо было быть в форме, ведь дети были на мне! После лекции я зашла за кулисы. Отца Александра всё время дёргали, толпились люди. Отец подошёл молча, пристально посмотрел. «Я больше не могу», – сказала я и разрыдалась. «Это сердце, Машенька», – сказал он после паузы, осеняя меня крестным знамением. И я ушла. Это была первая ночь, когда я спала. Невралгия прошла надолго, как будто её и не было.^[41]

Андрей Ерёмин

Отец Александр, имея дар исцелений, скрывал его. Тем более что такие чудеса не всегда приводили к духовному выздоровлению. Однажды он мне сказал, что раньше ревностно молился об исцелении больных, вымаливал их («да будет воля моя»), но потом понял, что главное в молитве – «да будет воля Твоя».^[42]

Отец Александр говорил в беседе с одним человеком, что «готов молиться за любого негодяя». Так мог сказать лишь тот, кто готов понести чужую вину, кто понимает, что такое настоящая христианская молитва за мир. Это опыт великих молитвенников и мучеников.^[43]

Елена Захарова

Я вышла замуж, муж мой был крещён в детстве, но не воцерковлён и считал себя неверующим. И тем не менее настаивал на венчании. Мне это казалось странным и даже неправильным, ведь венчание – Таинство, как же неверующему… Поехали советоваться с отцом Александром. После службы отец Александр повёл нас гулять вдоль поля к кладбищу. Поговорил с мужем, а потом сказал мне: «Буду вас венчать. Нет неверующих людей, и те, кто так про себя думают, заблуждаются».

Спустя положенное время отправилась я в роддом. Человеку с медицинским образованием известно многое, так что я очень трусила. До такой степени, что попросила свою подругу обязательно сообщить отцу Александру, когда начнутся роды, и попросить его помолиться. Происходило это рано утром, подруге надо было непременно быть на работе, а после работы поехала она в Новую Деревню, выполнять моё поручение. Роды были трудные, и часам к шести вечера по разговорам врачей я поняла, что дела неважные и могу я сама не родить. И не успела я это осознать и испугаться, как всё произошло наилучшим образом. Я потом спросила подругу, в котором часу она добралась до отца Александра? Оказалось – минута в минуту, буквально. Кто-то может сказать – совпадение, но я уверена, что сила молитвы отца Александра могла не то что роды, а действительно горы двигать.

Владимир Илюшенко

Вот удивительное свидетельство, о котором надо бы знать всем. Об этом сообщила газета «Русская мысль». В Венесуэле жил человек по имени Карлос Торрес. Он уехал в Италию, чтобы изучать теологию, и стал там священником. Это был крепкий, здоровый, жизнерадостный человек, физически очень сильный. Но вот он тяжело заболел: у него был рак. Делали всё возможное: операции, химиотерапию, облучение. Ничего не помогло. Врачи считали, что всё кончено. Но ему ещё очень хотелось жить, и он молился о том, чтобы жизнь была ему дарована…

Шёл 1995 год. В горе и страхе он обратился к отцу Александру Меню, моля его заступиться перед Господом. Исцеление наступило, поразив всех врачей, которые в его истории болезни записали коротко и просто: «Полное выздоровление».

– А почему вы обратились именно к отцу Александру Меню? – спрашивает интервьюировавший о. Карлоса итальянский журналист. – И что вы вообще о нём знали, вы, католический священник, латиноамериканец?

– Я знал, что отец Александр – мученик за Христа. Его убили за его христианскую веру. Всю свою жизнь он свидетельствовал о Боге в мире, где была провозглашена ненависть к Богу. Он жил, зная, что каждый день может стать последним днём его жизни. Его преследовали, ему угрожали, его унижали и оскорбляли. И в конце концов его убили. Я считаю его святым, и к нему я обратился, моля о заступничестве. Я не имел счастья знать его при жизни, но прочитал про него всё, что было написано на доступных мне языках. Мне кажется, что он стал символом, надеждой той Церкви мучеников, которая в девяностые годы вновь получила возможность свободно молиться. После семидесяти лет атеистического режима он первым по-настоящему заговорил о Боге, о Христе. За это и ненавидели его враги, за это и убили.

– Вы уверены, что ваше исцеление – не результат лечения, а именно чудо?