Текст книги "О хирургии и не только"

Глава 4
В аспирантуре

У человека в жизни может быть два основных поведения:

Он либо катится, либо карабкается.

В. Солоухин

Я приехал сдавать экзамены в июле 1968 года. Институт в то время носил название «Научно исследовательский институт экспериментальной и клинической онкологии Академии медицинских наук» и располагался в шестиэтажном здании на Каширском шоссе. Сейчас в клиническом корпусе этого института находится Институт иммунологии. Так оказалось, что я опоздал на экзамены и основная группа претендентов уже сдала их. Со мной был еще один претендент Гурам Меликидзе, хирург из Грузии. Впоследствии мы стали с ним большими друзьями. Поскольку экзамены кандидатского минимума были сданы, нам оставалось сдать специальность. Экзамен принимал старший научный сотрудник отделения абдоминальной онкологии Евгений Оттович Ковалевский. Правда, мне на выбор было предложено поступать в аспирантуру в отделение опухолей молочных желез, которым заведовала профессор О.В. Святухина. Но я воспринял это как личное оскорбление – это ведь не хирургия! Обиженная Ольга Владимировна меня потом демонстративно не замечала.

Так вот, Евгений Оттович дал задание написать реферат о лечении рака пищевода. Времени у меня было два дня. Я засел в библиотеке и как мог создал сей шедевр. На экзамене мне дали билет, а Евгений Оттович сел читать мой опус. Вдруг я вижу, как его брови удивленно ползут вверх. У меня все внутри похолодело – неужели я написал такую ерунду, что ее без удивления читать невозможно? Было уже не до подготовки по билету. Ни жив ни мертв, я пошел отвечать, и вот тут Евгений Оттович сказал мне, что реферат написан прекрасно. Как я понимаю, он не мог даже представить себе, что человек, только что спустившийся с гор, может написать что-то вразумительное. В общем, я получил «отлично» и был зачислен в аспирантуру в отделение абдоминальной онкологии. Хочу особо отметить, что условия жизни и учебы тогда были несравненно лучше нынешнего времени. Нам было предоставлено бесплатное общежитие, а поскольку моя жена через год тоже поступила в аспирантуру на кафедру медицинской генетики, мы жили очень хорошо и даже смогли взять к себе нашего маленького сына. Стипендию нам платили в размере врачебного оклада, так что прожиточный минимум был обеспечен.

Сначала мне нужно было как-то вписаться в коллектив, ведь мне казалось, что здесь работают какие-то особенные, избранные люди. Но очень скоро пришло осознание того, что я нахожусь в окружении вполне нормальных, порядочных и далеко не чванливых, как я опасался, людей. Со многими из них у меня установились приятельские отношения.

Первая встреча с моим первым научным руководителем Владимиром Иосифовичем Янишевским произвела на мет огромное впечатление. Это был пожилой, невысокого роста и абсолютно седой человек. Разговаривал он со всеми подчеркнуто вежливо, тихим и очень спокойным голосом. Он не казался, а действительно был глубоко интеллигентным человеком, знавшим, как мне казалось, все не только в профессии, но и далеко за ее пределами. Он хорошо разбирался в искусстве, прекрасно играл на фортепиано, имел много знакомых в театральной среде, особенно из актеров Большого театра. Дома у него была небольшая, но довольно интересная коллекция картин русских художников. Для мет он стал и остается до сих пор идеалом русского интеллигента, профессором с большой буквы!

В первые недели о науке он со мной не говорил. Так было принято. Нужно было полностью адаптироваться к новым условиям и обстоятельствам жизни – я и адаптировался. Вскоре со мной произошел очень «забавный» случай. Один из сотрудников отделения, Виктор Л., уже закончивший аспирантуру и работавший на кафедре онкологии Института усовершенствования врачей (ЦПУ), предложил мне представить больного для клинического разбора перед курсантами заведующему кафедрой Александру Ивановичу Савицкому. Я не знал, что это такое, но с радостью согласился. Еще бы, пообщаться с самим Савицким! Ведь это был живой классик, мэтр, один из столпов отечественной онкологии, Герой Социалистического Труда, академик медицинской академии, длительное время работавший директором Института онкологии им. Герцена, заведующий кафедрой онкологии ЦИУ и прочая, и прочая. Разбор происходил в учебной комнате, где присутствовало более двадцати врачей-онкологов из разных регионов страны. За столом величественно восседал сам Савицкий, рядом робко пристроился я вместе с больной – молодой женщиной, у которой был рак прямой кишки. В принципе, диагностировать рак прямой кишки не сложно: для этого бывает достаточно произвести пальцевое исследование. История болезни пациентки была заполнена, как мне казалось, нормально. Причем писал ее не я. Александр Иванович приступил к клиническому разбору и попросил меня прочитать записанные жалобы больной. Я сразу предупредил, что историю писал не я, но профессор на это никак не отреагировал. Выслушав прочитанное, он с недоумением посмотрел на меня и произнес презрительно: «И это все?» Савицкий сам стал опрашивать больную, задавая ей при этом такие вопросы, которые мне в голову бы и не пришли. Попутно он говорил о малой грамотности лечащего врача, то есть меня. Далее мы перешли к анамнезу жизни, анамнезу болезни, объективному общему и локальному статусу. Все происходило по тому же сценарию – я читал, что написано, профессор констатировал, что это – детский лепет, проявление полной некомпетентности лечащего врача, и демонстрировал, как это должно делать врачу, работающему в академическом учреждении.

В результате сорокапятиминутной экзекуции вся аудитория и я сам убедились в ничтожности моих познаний не только в онкологии, но и в медицине вообще. Пришлось призадуматься, а ту ли специальность я выбрал и не пора ли мне возвращаться в свои горы, где я хоть иногда, но чувствовал себя врачом? Ни до, ни после меня никто в жизни так не «мордовал». После этого злосчастного разбора все курсанты отнеслись ко мне очень доброжелательно – никто не позволил себе каких-либо замечаний или насмешек Я постепенно успокоился и не стал никуда уезжать. Позже мне рассказали о некоторых характерологических особенностях профессора.

Мой второй научный руководитель, Всеволод Николаевич Сагайдак, долгое время работал у А.И. Савицкого и восхищался аналитическим складом ума Александра Ивановича. Все врачи поражались, как в запутанных и сложных диагностических проблемах, когда все только руками разводили, он при отсутствии всякой диагностической аппаратуры умел поставить правильный диагноз. Но в общении он был очень тяжел и не всегда справедлив, отличался нетерпимостью к несогласным с его мнением, не продвигал, а, наоборот, тормозил продвижение своих учеников. На кафедре у него было четыре ведущих специалиста: один из них защитил докторскую диссертацию в 54 года, двое в 60 лет, а один так и не защитил ее вообще – остался доцентом.

Еще более категоричным и жестким в оценках был В.И. Янишевский. Он рассказал мне такой эпизод из своей жизни. Как-то Савицкий вызвал к себе в кабинет Владимира Иосифовича, бывшего тогда вторым профессором на кафедре онкологии, и обвинил его в том, что тот плетет какие-то интриги с целью сместить Савицкого с должности заведующего кафедрой и занять его место. Гордый и исключительно порядочный, Владимир Иосифович заявил ему в ответ: «Я никогда не хотел заведовать никакой кафедрой, тем более такой говенной, как ваша». Повернулся и ушел. Ушел совсем! Его пригласил к себе в институт Н.Н. Блохин. Кстати, через пару лет Савицкий по возрасту вынужден был уйти с заведования и предложил именно В.И. Янишевскому занять это место. Владимир Иосифович отказался.

Так происходила моя адаптация к условиям работы в Москве. С самого начала я все силы потратил на то, чтобы как можно больше принимать участия в операциях. Объем и сложность проводимых операций меня, конечно, поразили. У нас в деревне резекция желудка была верхом хирургического совершенства. За три года моей работы там мы сделали всего три такие операции, причем делали их заведующий отделением со вторым основным хирургом, а я стоял «на крючках». К операциям долго готовились, продолжались они 5–6 часов, потом еще детально обсуждались отдельные технические моменты, особенности послеоперационного лечения. В общем, каждая подобная операция была целым событием. Здесь же, в абдоминальном отделении, резекция желудка была едва ли не самым простой из радикальных вмешательств и производилась каждый день. Более сложные операции – полное удаление желудка (гастрэктомия), проксимальная трансторокальеая резекция желудка, экстирпация прямой кишки, удаление забрюшинных опухолей, – в подобных вмешательствах я не только никогда не участвовал, но и никогда их не видел. Так что мне было чему и у кого учиться. Что я и делал с большим энтузиазмом!

В январе 1969 года, то есть через три месяца после моего поступления в аспирантуру, мне доверили сделать первую самостоятельную операцию. Пациентка – молодая женщина с огромным животом. На основании данных обследования, а фактически на основании пальпаторных данных, в клинике был поставлен диагноз псевдомиксома брюшины (скопление слизеподобной жидкости). Владимир Иосифович разрешил мне оперировать, а сам встал первым ассистентом. Для меня это было огромным событием и царским подарком судьбы. На операции оказалось, что у женщины огромная доброкачественная киста яичника. Я успешно удалил ее. Потом Владимир Иосифович всем рассказывал, какую хорошую операцию сделал его аспирант первого года. Я понимал, что технически эта операция крайне простая, но профессор Янишевский был отличным психологом и знал, как для меня важна его поддержка и добрые слова!

Время шло, и мне пора было думать о научной тематике. Набравшись смелости (все-таки еще чувствовалось, что я с периферии), я сказал Владимиру Иосифовичу, что уже готов получить тему кандидатской диссертации и начинать работу над ней. Владимир Иосифович тут же пригласил в кабинет своего фактического заместителя, старшего научного сотрудника Евгения Оттовича Ковалевского, и спросил его, что мне можно поручить выполнять в качестве научной темы. Евгений Оттович, особо не раздумывая, ответил, что есть отличная тема – исследование наличия опухолевых клеток в промывных водах желудка для ранней диагностики рака желудка. Он добавил, что у него уже имеется определенная подборка литературы по данной проблеме и он готов в порядке исключения предоставить мне список имеющихся у него работ. Владимир Иосифович отпустил меня, рекомендовав обдумать эту тему Я ушел расстроенный – предложенная тема мне сразу не понравилась. Советоваться мне, собственно, было не с кем, я решал все сам.

Я уже тогда знал, что в Японии появились гастроскопы с фиброволоконной оптикой, которые позволяли выявить рак на самых ранних стадиях. Мы пока такими гастроскопами не располагали, но их появление было лишь вопросом времени. А с их внедрением исследование промывных вод будет просто нелепостью. Несмотря на то что я «только что спустился с гор», у меня хватило ума и смелости отказаться от этой темы. Со своим решением я и пришел к Владимиру Иосифовичу с неспокойным чувством, думая, что он может негативно воспринять мой отказ.

Как же мало я знал его тогда! Это ведь был человек и учитель с большой буквы! Выслушав мои аргументы, он даже похвалил меня за прямоту ответа и сказал слова, которые и сейчас неплохо бы знать соискателям: «Диссертант должен забеременеть темой для того, чтобы успешно ее выполнить!» Я тут же поинтересовался, что он может мне предложить в качестве нового варианта. Он хитро улыбнулся и спросил, знаю ли я его фамилию. Я не понял юмора и несвязно пробормотал, что, конечно, знаю. Он предложил мне произнести его фамилию по слогам. «Вот видишь, – засмеялся он. – Я-НИ-ШЕФ-СКИЙ! Даже в моей фамилии заложено то, что я не могу быть настоящим шефом!» И это говорит человек, вырастивший десятки учеников! «Так что же мне делать?» – с отчаянием спросил я. Он опять улыбнулся и сказал, что скоро из отпуска возвращается Всеволод Николаевич Сагайдак, который может все решить. Так я приобрел второго научного руководителя. Через пару недель я явился пред очи Всеволода Николаевича. Сагайдак поразил меня сразу: очень спокойный и рассудительный, он разговаривал со мной как с равным, хотя был старше меня на 17 лет и занимал должность заведующего отделением научных основ противораковой борьбы. Через полчаса общения создалось впечатление, что мы уже давно знакомы. В дальнейшем мы стали с Всеволодом Николаевичем большими друзьями, часто общались вне работы, не раз ездили отдыхать семьями на машинах. Много лет у нас сохранялся ритуал ежедневного утреннего кофепития, проходившего в его кабинете. Мы обсуждали новости, семейные проблемы, говорили обо всем, о чем могут говорить между собой близкие люди. У Всеволода Николаевича было абсолютно нестандартное мышление и масса идей, которыми он охотно делился со всеми. Поэтому, наверное, у него и было так много учеников.

Я всегда удивлялся его умению банальную вещь представить так, что из нее выходило не то что нечто стоящее, а решалась очень важная проблема. Одну из таких своих идей он и предложил мне в качестве темы кандидатской диссертации. Суть ее заключалась в том, что если у больного после резекции желудка по поводу рака возникают какие-либо жалобы, врачи, как правило, приписывают их генерализации опухолевого процесса и проводят симптоматическое лечение. А у ряда больных могут иметь место отдаленные послеоперационные осложнения, такие как спаечная непроходимость, рубцовый стеноз анастомоза, агастральная астения и тому подобное, и этим больным вполне возможно оказать помощь и реально продлить жизнь. Работ на подобные темы в медицинской литературе мы не встретили. Всеволод Николаевич с таким подъемом и воодушевлением представил мне свое видение проблемы, что я, по меткому выражению В.И. Янишевского, «забеременел» этой темой. По замыслу Всеволода Николаевича, я должен был приступить к изучению секционного материала крупных клиник и выявить причины смерти больных, перенесших в прошлом резекцию желудка по поводу рака, выбрать больных, умерших не от рака, а по другим причинам, в частности от осложнений. Потом изучить истории болезни этих пациентов и проанализировать врачебные ошибки, если таковые имелись. Владимир Иосифович отпустил меня из клиники на сбор материала, и на три месяца я зарылся в архивы моргов.

Не скажу, что это мне нравилось, но я проводил в архиве целый день и уходил вместе с последним сотрудником. Не все шло гладко. Порой меня посещали мысли о том, что в этом исследовании нет ничего нового, интересного, значимого. И тогда я шел к В.Н. Сагайдаку, высказывал ему свои сомнения вплоть до того, что готов бросить эту тему и начать новую. Это происходило не раз и не два. Но каждый раз Всеволод Николаевич просил меня показать ему фактические данные, мы начинали обсуждать их, и всегда получалось так, что они представляют значительный интерес и важность. Я уходил от учителя окрыленный, готовый опять сутками просиживать в архиве, так как знал, что все это важно и нужно. Для меня и сейчас Всеволод Николаевич Сагайдак является эталоном Учителя! Ведь он не только меня, но и всех, кто соприкасался с ним по научным проблемам, заражал своим энтузиазмом и верой в успех.

За три месяца я полностью набрал материал для диссертации, теперь предстояло его анализировать в спокойной обстановке. Я вернулся в клинику и на работе занимался только больными и клиническими вопросами, а работа над диссертацией проходила по вечерам.

Большие операции в отделении чаще всего делал Е.О. Ковалевский, операции попроще выполняли другие сотрудники. Я ассистировал всем по мере возможности. Но к самым сложным больным мы приглашали Н.Н. Блохина. Для того времени Николай Николаевич был не просто выдающийся хирург, а единственный хирург в СССР, выполнявший самые сложные операции у онкологических больных. Особенно часто мы приглашали его к больным с забрюшинными опухолями. Это один из наиболее сложных разделов клинической онкологии, так как операции всегда носили нестандартный характер, порою сопровождались удалением многих органов, были связаны с крупными сосудами. Техника оперирования у Николая Николаевича была своеобразная, прогрессивная для того времени, но сейчас она значительно изменилась, во всяком случае в нашем центре. Результаты операций в настоящее время гораздо лучше, но легко быть высоким, стоя на плечах у гиганта!

При больших забрюшинных опухолях ситуация выглядела примерно так. Николай Николаевич делал первичную ревизию брюшной полости, качал головой и говорил, что опухоль неоперабельная. Пытался посмотреть с одной стороны, тупым путем мобилизовал часть опухоли, производил такую же попытку с другой стороны, потом засовывал руку с третьей стороны, начиналось кровотечение, и Николай Николаевич произносил сакраментальную фразу: «А теперь деваться некуда, надо удалять опухоль!» И удалял ее вместе с расположенными рядом органами. Это было всегда быстро и эффектно, но с современных позиций не совсем правильно.

На первых порах и я перенял эту методику оперирования, но довольно быстро от нее отказался. Стандартные вмешательства Николай Николаевич выполнял очень красиво. Нередко его пациентами становились довольно известные в стране люди. Я хорошо помню Константина Федина. Оперировал его академик, я же был лечащим врачом. Воспользовавшись ситуацией, я часто беседовал с Константином Александровичем. В память об этих беседах и встречах с писателем мне остались две книги с дарственными надписями – «Горький среди нас» и «Первые радости». Однажды в беседе я затронул вопрос о А.И. Солженицыне, который как раз в то время подвергся репрессиям и был выслан из страны. Константин Федин занимал должность первого секретаря правления Союза писателей, и его подпись под письмом за высылку Александра Исаевича из страны была одной из первых. Я спросил, читал ли он «Архипелаг ГУЛАГ»? Константин Александрович ответил, что ему принесли рукописный вариант книги, написанный мелким и не очень разборчивым почерком, поэтому он прочитал лишь несколько первых страниц. Я не смог скрыть своего удивления, ведь именно за это произведение, признанное порочащим наш строй, А.И. Солженицын был предан анафеме. К.А. Федин, вздохнув, сказал, что от него мало что зависело, ведь есть высшие, стоящие у власти силы. Но жизнь повернулась так, что А.И. Солженицын стал всемирно известным писателем, а КА Федина помнят уже мало. Но я его помню, это был добрый, открытый и интеллигентный человек.

На втором году аспирантуры я сделал первую самостоятельную операцию – резекцию желудка. Для меня это было значимым событием. Ассистировала мне Надежда Германовна Блохина. Она же, кстати, была оппонентом на защите моей диссертации. Так что я с полным правом могу считать ее одним из моих учителей. Операция и послеоперационный период прошли гладко, и я мог уже причислить себя к оперирующим хирургам Института онкологии. Опыт мой постепенно расширялся, некоторые операции я уже выполнял не со старшими товарищами, а с коллегами, по опыту примерно такими же, как и я. Как-то мне доверили наложить обходной анастомоз при стенозирующем раке выходного отдела желудка. Ранее больной был оперирован в одной из клиник Москвы и опухоль признали неоперабельной. Я произвел ревизию брюшной полости и убедился, что опухоль врастает в стенку поперечно-ободочной кишки, но вполне удалима, если сделать резекцию желудка и резекцию толстой кишки. Я пригласил в операционную Н.Н. Блохина. Повторю, что Николай Николаевич в таких вопросах был очень доступен и всегда откликался, рассказал ему ситуацию и высказал свое мнение. Он одобрил его и доверил выполнение операции мне. И я сделал ее в планируемом объеме, чем добился похвалы от самого Блохина. Нужно отметить, что хвалил он очень редко, но ругал часто. Правда, при этом он не раз повторял, что ругает только того, кого любит. Если принять во внимание этот тезис, то я у Николая Николаевича ходил в любимчиках.

Его подход к ученикам был абсолютно в духе великих философов. Так известный индийский эзотерик Ошо говорил: «Но должен вам сказать, что следует чувствовать благодарность, когда я обрушиваюсь на вас, потому что я обрушиваюсь, только когда вы этого достойны. Я не обрушиваюсь на всех подряд. Я обрушиваюсь только тогда, когда кто-то действительно растет. Чем больше вы будете расти, тем больше требований я буду к вам предъявлять». И сейчас я действительно благодарен Н.Н. Блохину за эти его уроки жизни!

Не раз я подвергался сокрушительному разносу, чаще справедливому, а иногда и нет. К концу второго года аспирантуры проводилась аттестация всех аспирантов. Проводил ее академик Н.Н. Трапезников, занимавший тогда должность заместителя директора института. Но фактически он и руководил институтом, так как Н.Н. Блохин был занят глобальными проблемами: он был президентом Академии медицинских наук, депутатом Верховного Совета, председателем Комитета по международным Ленинским премиям и так далее.

От нашего отделения аспирантов представлял Е.О. Ковалевский, и он сказал, что с аспирантами помимо научной проводится большая практическая работа. Поэтому некоторые аспиранты, в частности Патютко, самостоятельно выполняют такие сложные операции, как гастрэктомия (полное удаление желудка). Когда я вошел в комнату, где проводилась аттестация, первое, что спросил Н.Н. Трапезников, действительно ли я делал гастрэктомии? Но такие операции я еще не выполнял, поэтому, естественно, ответил «нет». Вообще-то некоторые хирурги как рыболовы: любят прихвастнуть своими хирургическими способностями и победами. У нас работал такой хирург, который, узнав о пришитом кем-то пальце, мог, не моргнув глазом, тут же заявить, что не единожды пришивал отрезанную голову. Но я никогда не преувеличивал свои возможности и достижения, а потому честно ответил «нет». После аттестации Е.О. Ковалевский был очень недоволен, сказал, что я подвел его. Я извинился, но твердо ответил, что не могу присваивать себе чужие лавры. Этот неприятный эпизод имел для меня очень важные и приятные, как оказалось, последствия. Буквально через месяц мне была предоставлена возможность самостоятельно выполнить гастрэктомию. Е.О. Ковалевский сам мне ассистировал, и это был первый и единственный раз, когда он помогал мне на серьезных операциях. Но так как я ассистировал ему довольно часто, то с полным правом считаю Евгения Оттовича одним из моих учителей в хирургии.

Третий год аспирантуры осложнился тем, что профессора В.И. Янишевского уволили с работы. Это был абсолютно необъяснимый поступок дирекции! Владимиру Иосифовичу было 70 лет, и по конкурсу, который проводился в НИИ один раз в пять лет, ему оставалось работать еще год. Он и так ушел бы через год, но без всяких обид. А тут его фактически выгнали без объяснения причин. Все в институте недоумевали, ведь на его место не было достойного кандидата. Единственный опытный человек в абдоминальном отделении был Е.О. Ковалевский, но он был всего лишь кандидатом наук Тем не менее он и стал исполняющим обязанности заведующего отделением.

Все это, безусловно, осложнило и мое общение с первым научным руководителем, а ведь работа над диссертацией подходила к концу, и советы многоопытного профессора были для меня очень важны. К счастью, когда возникала необходимость обсудить какие-либо вопросы и проблемы, Владимир Иосифович приглашал меня к себе домой в скромненькую однокомнатную квартирку на четвертом этаже в панельном доме без лифта. Жил он совершенно один, близких родственников у него не было, и без работы он конечно же чувствовал себя, мягко выражаясь, некомфортно. Встречал меня профессор всегда очень радушно, угощал чаем, играл мне на пианино, рассказывал о своей жизни. Но о чем бы мы ни говорили, он каждый разговор сводил к его несправедливому увольнению, обвинял во всем прежде всего Н.Н. Трапезникова. Добрейший и интеллигентнейший человек, Владимир Иосифович не мог спокойно говорить на эту тему и сразу раздражался. В меру своих скромных сил я как мог пытался увести разговор в какое-то нейтральное русло. Этот стресс Владимир Иосифович так и не смог перенести и вскоре умер от инфаркта миокарда. Мне пришлось защищать диссертацию уже без первого научного руководителя.

Владимир Иосифович мог бы мною гордиться, ведь диссертацию я защитил успешно, причем досрочно. Аспирантура заканчивалась первого октября, а я уже в июне получил диплом кандидата наук Передо мной опять встал вопрос о трудоустройстве. Я проходил обучение как целевой аспирант из Киргизии и по всем законам туда же обязан был вернуться. Как человек весьма законопослушный, я так и сделал. Приехав во Фрунзе, явился в Институт онкологии к директору, то есть опять же к А.И. Саенко. Произошедший между нами диалог незабываем…

«Алексей Ильич, – бодро отрапортовал я, – обучение в аспирантуре закончилось, я не только диссертацию защитил, но уже и диплом получил. Готов приступать к работе в вашем прекрасном институте». А.И. Саенко окинул меня взглядом, физиономия его при этом была такой же кислой, как и в мой первый визит к нему, и сказал буквально следующее: «Ты что, считаешь, что осчастливил меня своим возвращением? Мне своих кандидатов девать некуда, а тут еще ты свалился на мою голову!» Но я не сдавался и, как вариант, предложил ему отправить меня в докторантуру в Москву. А.И. Саенко чуть не поперхнулся от ярости и необычайно громким для него голосом произнес: «Ну ты и нахал! Чтобы попасть в докторантуру, нужно лет десять трудиться день и ночь в клинике!» Мне терять было нечего, и я бодро произнес: «Тогда есть еще третий вариант, Алексей Ильич. Отпустите меня на все четыре стороны». – «С огромным удовольствием», – ответил он и с видимым удовольствием подписал мое заявление. Потом был поход в Министерство здравоохранения, где мне на руки выдали письменное заключение, что республика отказывается от меня.

Так я стал свободен и вернулся в Москву, где в эти годы уже началось строительство нового Онкологического центра и, естественно, требовались кадры. А я как раз и был тем кадром, ктомуже подготовленным этим самым институтом. Поэтому быстро было написано соответствующее письмо, которое подписал сам Н.Н. Блохин. Далее письмо отправили в исполком Моссовета, где оно было подписано председателем товарищем Промысловым. Так я стал москвичом и младшим научным сотрудником Института онкологии.