Текст книги "О хирургии и не только"

Глава 10
Еще раз об учителях

Учитель! Перед именем твоим

Позволь смиренно преклонить

колени.

Н.А. Некрасов

Кого назвать своим учителем? Это вопрос и простой, и сложный. Конечно, каждого человека, который тебя чему-то научил, можно считать учителем, но далеко не перед каждым хочется преклонить колени. Я помню всех своих вузовских хирургов, у которых учился азам хирургии и на занятиях, и в кружках. Помню первые самостоятельные шаги в хирургии и наставников на этом пути – Гену Жукова и Колю Аришина. С гордостью называю учителем профессора Владимира Иосифовича Янишевскош. Он учил не только хирургии, но и жизни в таком сложном коллективе, каковым является научно-исследовательский институт. Очень жаль, что эта наука длилась так мало. Безусловно, моим учителем в науке был Всеволод Николаевич Сагайдак, но он, прежде всего, был моим большим другом. На работе мы общались с ним ежедневно, обсуждая за утренним кофе любые научные и семейные проблемы. Да, пожалуй, не было таких тем, которых мы не касались бы в разговорах. Во многих вопросах мы были единомышленниками. Наши мнения совпадали и в оценке разных научных проблем, и в оценке людей. Один лишь маленький пример – мы оба негодовали, когда какой-либо сотрудник института, независимо от того, кандидат он или доктор наук, называл себя ученым. Вот у А.С. Пушкина кот действительно был ученый! А у людей этим словом можно назвать Ломоносова, Резерфорда, Павлова, Тимирязева и еще целый ряд великих людей. Но таких единицы, а все остальные – научные сотрудники, и не более того. Высокое звание Ученый может получить только тот, кто заслужил мировое признание.

Наша дружба с Всеволодом Николаевичем продолжалась много лет. Инсульт у него произошел на моих глазах. Все случилось в институте, лечебные мероприятия были проведены неотложно, но, к сожалению, остались тяжелые последствия. Речь после инсульта у него не восстановилась, он не мог самостоятельно передвигаться. Я был лишен удовольствия и радости общения с этим незаурядным человеком.

В плане хирургии много я почерпнул у Е.О. Ковалевского. Он блестяще делал операции на желудке, но остальные локализации как-то ему не очень удавались, особенно операции на толстой кишке. Он их не любил, и они у него не получались. В этом плане опыта я набирался у В.И. Кныша.

Особое место в моем становлении как хирурга занимает директор института академик Н.Н. Блохин. Я много раз ассистировал ему на операциях, старался перенимать его технические приемы, методику оперирования, подходы к выбору оптимального варианта операции. Для своего времени он был безусловным лидером в онкохирургии, равного ему в этом вопросе не было. Очень поучительными и крайне важными в плане образования были его разборы больных. В докладе врачей о планируемой операции он безошибочно определял слабые, уязвимые моменты и часто просил дать ему историю болезни. Это означало, что разнос будет нешуточный. Действительно, в истории болезни он поразительно быстро и точно находил ошибки, погрешности и обрушивал на виновного все свои замечания. Причем всегда, или почти всегда, они были абсолютно справедливы и учили аудиторию правильному врачебному мышлению. Он был резок в своих высказываниях, невзирая на ранги и ученые степени. Даже ведущим профессорам нередко доставалось публично за их просчеты или ошибки. Я хорошо помню, как Н.Н. Блохин буквально учинил разнос профессору Б.Е. Петерсону, который в то время заведовал не только отделением торакальной онкологии, но и кафедрой онкологии Центрального института усовершенствования врачей. В аудитории присутствовали курсанты кафедры. Петерсон после разноса, нужно сказать – справедливого, попытался сказать Н.Н. Блохину, что при курсантах не стоило бы так унижать его. На что Николай Николаевич ответил: «Ты сам, Борис, себя унизил, а я только засвидетельствовал это». С точки зрения врачебной этики Н.Н. Блохин, наверное, был не совсем прав, но крупные хирурги должны быть требовательны к себе и стараться не допускать серьезных просчетов.

Н.Н. Блохин всегда находился в окружении большого числа сотрудников. Многие приходили к нему по делу, но кто-то приходил лишь за тем, чтобы лишний раз попасться на глаза и выказать свою лояльность и преданность. В этой свите я никогда не был, обращался к нему крайне редко и исключительно по необходимости. Припоминаю мелкий, но неприятный эпизод. Н.Н. Блохин, помимо того что был директором института, президентом Академии медицинских наук, занимал еще и государственные посты – был депутатом Верховного Совета ряда созывов и председателем Комитета по международным Ленинским премиям. Когда вьетнамский лидер Ле Зуан получил Ленинскую премию, Николай Николаевич поехал во Вьетнам вручать ее. После вручения состоялся банкет, куда были приглашены сотрудники российского посольства во Вьетнаме. Среди приглашенных гостей оказался мой сокурсник Федор И., работавший в то время врачом в посольстве. На банкете он подошел к Н.Н. Блохину и спросил, знает ли он Патютко, работающего в институте, которым руководит Николай Николаевич. На что Н.Н. Блохин ответил, что в институте много сотрудников и всех он не может помнить. Федор И. вскоре специально отыскал мой номер телефона и позвонил, пересказав разговор с Н.Н. Блохиным. Ни до, ни после этого он мне не звонил. Ну, Федю понять можно: он хотел показать, что мне, хотя я и работаю в известном столичном институте, грош цена. Тут уж ничего не попишешь – потешил человек свое самолюбие. Но позиция Николая Николаевича мне до сих пор непонятна. Не знать меня он не мог: я неоднократно оперировал с ним, выступал на конференциях как дежурный врач, да, в конце концов, он был на моем банкете в связи с защитой кандидатской диссертации! При его феноменальной памяти он, безусловно, помнил всех сотрудников, даже санитарок Может быть, его ответ Федору был лишь способом уйти от разговора и назойливого общения? Не знаю… Почему он так ответил, для меня так и остается загадкой, но я учел это и в дальнейшем старался еще реже обращаться к нашему директору.

Многие годы Н.Н. Блохин оставался всемогущим, но потом произошло нечто непонятное – он оказался в опале. Началась буквально его травля: в прессе появился ряд статей, авторы которых очень нелицеприятно отзывались о Н.Н. Блохине. Официальным поводом для критики послужило «открытие» профессора В.И. Говалло. Он придумал, как надо лечить рак… Абсурд! Для этого необходимо взять экстракт плаценты, один раз ввести больному раком независимо от характера и вида опухоли, а также независимо от стадии заболевания, и «больной забывает, что еще месяц назад был обречен» (цитата из статьи). Кроме того, В.И. Говалло придумал, как диагностировать рак не только на ранней стадии, но и когда он даже не появился. Для этого достаточно взять мазок крови, и если в нем большое количество крупных лимфоцитов, то значит, что у пациента или уже есть рак, или скоро будет. Но если ввести экстракт плаценты, то человек будет жить вечно.

Так вот, по требованию Н.Н. Блохина отделение иммунотерапии рака, возглавляемое Говалло, было закрыто. «Оснащенный по последнему слову Онкоцентр не смог терпеть конкуренции со стороны маленькой лаборатории» (цитата из статьи). Эти статьи наверняка были заказными, и они не могли не сказаться на положении Н.Н. Блохина. А в институте у него обострились отношения с первым замом, его учеником и воспитанником, Н.Н. Трапезниковым. Я не вправе обсуждать эту проблему, могу только констатировать, что директором Онкоцентра стал Н.Н. Трапезников, а Н.Н. Блохин занял должность почетного директора, то есть фактически был отстранен. В это время ему было 75 лет, он находился в отличной физической форме, обладал прекрасным умом и превосходной памятью. За этим незамедлительно последовало и изменение отношения коллег. Раньше Николай Николаевич всегда был окружен сонмом преданных почитателей, а теперь вокруг него образовался вакуум. Вскоре произошел маленький, но весьма поучительный случай. Я только-только стал руководителем отделения и как-то утром увидел в коридоре отделения Николая Николаевича. Я поинтересовался, чем могу быть ему полезен, на что он ответил, что все вопросы уже решены. Тогда я предложил ему зайти в мой кабинет на чашку кофе, и он с удовольствием согласился. Помню, как он сел на диван в своей обычной позе, когда был в хорошем настроении. Тогда я предложил с кофе выпить по рюмке коньяка. Это мое предложение он тоже принял с удовольствием, мы довольно долго сидели, разговаривая на обычные бытовые темы, причем говорил в основном Николай Николаевич, а он был великолепным рассказчиком. Уходя, он обернулся и внимательно посмотрел на меня, произнеся слова, которые и сейчас звучат у меня в ушах: «Эх, Юра, не на тех людей я ставку делал». На глазах у него появились слезы. У меня тоже. Это была последняя наша встреча. Через год Николая Николаевича Блохина не стало.

Я, безусловно, многое перенял у Н.Н. Блохина и считаю его своим учителем. Но в моем понимании настоящий учитель – это несколько другое. В хирургии ведь мало сказать – как, надо еще и показать – как. По моему убеждению, оптимальная последовательность в отношениях «учитель – ученик» (я имею в виду чисто хирургическую деятельность) должна выглядеть так. Первый этап – оперирует учитель, ученик ему ассистирует сначала вторым ассистентом, затем – первым. Второй этап – оперирует ученик, учитель ассистирует. Причем тоже сначала первым ассистентом, затем – вторым. Третий этап – оперирует ученик, учитель стоит рядом, потом может и не находиться рядом, но быть в отделении. Четвертый этап – ученик оперирует, учитель вне пределов клиники. Продолжительность каждого этапа может быть различной, зависящей от способностей как ученика, так и учителя, но такая последовательность оптимальна.

Я же должен с сожалением констатировать, что такого учителя у меня не было. В лучшем случае опытный наставник один раз стоял ассистентом на моей операции, которую я делал впервые. А чаще я оперировал, выучив ход операции по соответствующим пособиям. Еще в V веке до н. э. великий Конфуций сказал: «Три пути ведут к знанию: путь размышления – это путь самый благородный, путь подражания – это самый легкий и путь опыта – самый горький». Я, в основном, шел третьим путем, и горечи мне действительно хватило. Поэтому я и не могу назвать одного или двух своих учителей. У меня их было много, и, хоть они по разным причинам не могли много заниматься моим обучением, я им всем очень благодарен и перед всеми преклоняю колени!

Глава 11
Об учениках

Для того чтобы обучить другого, требуется больше ума, чем для того, чтобы научиться самому.

Мишель де Монтепь

У меня на столе стоит сувенирная лампадка, на ней написано: «Хороший учитель подобен свече, которая сгорает, чтобы осветить путь другим». По-моему, сказано это слишком пафосно, да я и не видел ни одного хотя бы обгоревшего учителя. Наоборот, постоянное общение с молодыми учениками, особенно если они противоположного пола, поднимает жизненный тонус, придает новые силы и энергию. Между прочим, за все время работы я принял в аспирантуру всего одну женщину, да и та сбежала через год обучения. И в отделении у меня нет ни одной женщины среди постоянных сотрудников, не имея в виду, разумеется, медицинских сестер. И это вовсе не потому, что я женоненавистник, скорее наоборот. Более того, я считаю, что только благодаря женщине человек стал на путь познания, и если бы Ева не сорвала в свое время запретный плод с Древа познания, Адам до сих пор бродил бы без штанов, но райским кущам. Но я не понимаю, почему стремление к знанию является тяжким грехом и почему каждый человек рождается на свет уже с чувством вины за чей-то первородный грех. Я верю в Бога, но Бог един. В конце XVIII века английский философ, мыслитель-моралист Шефтсбери сказал, что, несмотря на невежество народа и алчность священников, то есть по причинам религиозной разобщенности, у всех умных людей существует одна религия, вернее вера, в нечто недоступное пониманию, но сотворившее все сущее. Именно эту точку зрения разделяю и я, но этот вопрос требует отдельного обсуждения.

Женщин-врачей у меня нет в отделении только потому, что наши операции сложны и чисто физически, поскольку они довольно длительны, и тяжелы психологически, ибо в любой момент возможны поистине экстремальные ситуации.

Я знаю очень хороших женщин-хирургов. Профессор Тамара Семеновна Одарюк, хирург-проктолог, ассистент кафедры оперативной хирургии в Киргизии, а в дальнейшем – заведующая отделением в институте проктологии в Москве. Я, кстати, был ее студентом, так что могу и ее считать своим учителем хирургии. Профессор Галина Дмитриевна Константинова, которая прооперировала, наверное, половину Москвы по поводу варикозных вен. Да наша Галина Губина, сотрудница абдоминального отделения, в какой-то мере моя ученица. Но все-таки выполняемые ими операции не такие сложные, как у нас, да простят меня эти дамы.

Учить хирургии можно по-разному. Если касаться непосредственно самих операций, здесь очень важна манера оперирования учителя-хирурга. Операция – очень эмоциональный акт, особенно когда она сложная, нестандартная. Большинство хирургов довольно спокойны на операциях, во всяком случае внешне. Но есть и такие, которые очень несдержанны, кричат и ругаются с ассистентами, употребляя выражения, почерпнутые из расширенного издания словаря Даля. Я нахожу две причины такого поведения: либо хирург не уверен в себе и за грубостью скрывает сомнения и страх перед возможными осложнениями, либо считает себя настолько великим, что может позволить себе уже абсолютно все. И то и другое для нормального человека неприемлемо! Я не отличаюсь ангельским спокойствием во время всей операции. Иногда случаются чрезвычайно сложные и, как правило, неожиданные ситуации, когда я сквозь зубы могу процедить не совсем литературное, вернее, совсем не литературное словцо. Но это никому конкретно не адресовано и никого не обижает, это – апофеоз морального напряжения. Не молитву же читать в такой момент! Но в подавляющем большинстве операций у нас в операционной царит спокойная, дружеская атмосфера, настраивающая на рабочий лад.

Говоря о спокойной обстановке в операционной, вспоминается курьезное происшествие. Как-то Н.Н. Трапезников, посетив одну из американских клиник, рассказал, что там в операционных почти всегда играет музыка, и посоветовал нам перенять их опыт. Все с энтузиазмом отнеслись к этой идее и поучаствовали в подборе репертуара.

И вот как-то привезли в операционную пожилую женщину положили на операционный стол, она еще в полном сознании, и в этот момент включают музыку Из динамика раздается: «Ты жива еще, моя старушка…» Был крупный скандал. И сейчас у нас если и играет, то исключительно классическая музыка.

И еще к вопросу о несдержанности и брани в операционной. Это было в первые годы моей работы в Онкоинституте. У нас тогда изредка оперировал доцент кафедры онкологии ЦИУ Б. А. Рудявский. Он был очень милый, добродушный уже не молодой человек, но отличался тем, что на операции практически всегда сильно ругался. Мало того, он бил ассистента инструментами по рукам. Однажды ему ассистировал аспирант-казах. Рудявский ударил его по рукам за какой-то промах. Аспирант говорит: «Не бейте меня, Борис Алексеевич, мне больно!» Через какое-то время Рудявский снова ударил его. Ассистент повторил свою просьбу. Когда же хирург ударил его в третий раз, этот парень взял зажим Микулича (очень прочный зажим) и наложил его на палец Бориса Алексеевича. Это было очень больно! Казаха выгнали из аспирантуры. Разве это справедливо? Правда, потом он стал профессором.

Когда у хирурга накапливается определенный опыт, очень важно передать ученикам уже выработанные технические приемы, манеру проведения операции, чтобы эти моменты были едины для всей клиники. Главное на операциях – абсолютная сосредоточенность, отсутствие лишних движений, четкое исполнение уже отработанных деталей и ясное представление о необходимых манипуляциях на шаг вперед. Если все это выполняется, операция проходит быстро. Например, у меня гастропанкреатодуоденальная резекция длится от 1 часа 50 минут до 5 часов. В среднем 3,5 часа. У подавляющего большинства хирургов и у нас, и за рубежом среднее время такой операции 5–6 часов. Но мне хочется особо подчеркнуть, что скорость выполнения операции это не самоцель. При существующей современной методике проведения наркоза длительность операции – почти ничего не определяющий фактор. И я всегда подчеркивал, что операционная это не стадион, где нужно ставить рекорды в скорости. Главное – не быстрота проведения операции, а надежность. Но если надежность сочетается со скоростью исполнения, то это в общем-то неплохо. Вспоминаю один эпизод с моим учеником Алексеем Котельниковым. Он, будучи еще совсем молодым хирургом, сказал как-то: «Меня очень угнетает тот факт, что я, наверное, никогда не буду оперировать как Патютко». На что я ему ответил: «Алексей, успокойся. Пройдет еще немного времени, и ты будешь оперировать как Котельников!» Действительно, сейчас Алексей – отличный хирург. Он многое почерпнул от моей техники, но теперь уже имеет свой собственный почерк Когда я говорю об учениках, то прежде всего имею в виду тех сотрудников, которые писали кандидатские и докторские диссертации под моим руководством. Таких учеников у меня больше тридцати. Все они сейчас успешно работают: кто-то у меня в отделении, кто-то в своих республиках. Но меня сильно удручает тот факт, что далеко не со всеми учениками у меня поддерживаются нормальные отношения. Вернее, со многими, кто уехал после учебы из Москвы, вообще нет никаких отношений. Как в русской пословице «с глаз долой – из сердца вон». Но меня продолжает интересовать их судьба, и порой из косвенных источников я узнаю, что работают они нормально, занимают хорошие должности. Значит, просто не считают нужным общаться со своим научным руководителем. Бог им судья!

Радует то, что некоторые из них помнят годы, проведенные в Москве, постоянно звонят, сообщают о своих успехах, поздравляют с праздниками, интересуются жизнью клиники. Таков мой первый аспирант – Алескер Абдуллаев. Сейчас он работает в Институте онкологии в Баку, вполне успешный врач и всегда очень приветливый, доброжелательный человек. Один из моих любимых учеников Манас Абиров сравнительно недавно защитил диссертацию, сейчас работает в Киргизии. Это совершенно необычная личность! В аспирантуру он поступил довольно поздно, до этого искал смысл и свое место в жизни. Практически в одиночку он провел два года в горах, читая в основном книги философов-классиков. Труды индийского философа Ото стали его настольной книгой. В конце концов, он пришел к выводу, что должен продолжать заниматься хирургией, и учился очень прилежно. Вернувшись из Москвы на родину, он со своими коллегами впервые в Киргизии произвел две операции родственной трансплантации печени. Обе операции, к сожалению, закончились смертью больных, но не по вине хирургов. Зная упорство и целеустремленность Манаса, я уверен, что он станет блестящим хирургом и будет успешно пересаживать печень. Вот такие люди вселяют в сердце учителя надежду, что жизнь прожита не напрасно.

И еще у меня есть два ученика, с деятельностью которых я познакомился, когда они уже были молодыми, но остепененными докторами наук, хорошими хирургами, хотя и мало знакомыми с хирургией печени и поджелудочной железы. Они оба прошли стажировку у меня в отделении, а потом потихоньку начали оперировать у себя. Один из них Бахадыр Бебезов, сын моего однокурсника и друга Хакима, очень известного в Киргизии профессора-хирурга, сейчас стал ведущим хирургом-гепатологом в своей республике. А я периодически приезжаю к нему в клинику, и там мы оперируем вместе, что, безусловно, способствует повышению и авторитета, и опыта Бахадыра. Но чаще я все-таки езжу в Ташкент к другому моему ученику, Мурату Хасанову. Он обычно готовит пять-шесть больных с опухолями печени и поджелудочной железы, я приезжаю на три-четыре дня, и мы их вместе оперируем. Это хорошая школа для узбекских врачей, ибо на таких операциях присутствуют все сотрудники клиники. Вот эти ученики – моя настоящая гордость!

Но недаром говорят, что Восток – дело тонкое. Во время моих визитов в Ташкент я помимо операций иногда еще и читал лекции. В один из моих первых визитов на лекции было очень мало слушателей. В зале присутствовали только сотрудники клиники, где я оперировал. Я поинтересовался, почему так мало народа, ведь в Ташкенте, по меньшей мере еще два крупных центра, которые вплотную занимаются данной проблемой и знают о моем приезде. В ответ услышал: «Приглашали Вас мы, так при чем здесь сотрудники других клиник?» Вот такая конкуренция…

Обстоятельства так сложились, что сейчас у меня в клинике среди постоянных сотрудников только мои ученики. Среди них два доктора, остальные – кандидаты наук Естественно, у нас теплые, доброжелательные отношения. Я никогда никому не мешал в карьерном росте, наоборот, стимулировал и в написании диссертаций, и получении научных званий. Оба моих доктора наук стали профессорами в довольно молодом возрасте не без моей помощи и участия. К моему глубочайшему сожалению, друг к другу они не имеют, как бы это мягче выразиться, больших симпатий. И ко мне у них разное отношение, хотя внешне все выглядит вполне пристойно. У меня нет никаких претензий к Алексею. Во всех его поступках и поведении чувствуется неподдельное уважение. Игорь – сын моего учителя и друга. Поэтому естественно, что на первых порах все складывалось вполне пристойно. Наши отношения были не просто «учитель – ученик», но, можно сказать, приятельскими: мы часто вместе ездили в командировки и по России, и за рубеж Потом эти отношения изменились, о чем я очень сожалею. И виноваты в этом обе стороны.

Увы, этот случай не единичный. У меня работал еще один мой ученик, которому были предоставлены все условия для защиты кандидатской диссертации. Очень быстро он стал и доктором наук, получил должность старшего научного сотрудника, много оперировал. Я посылал его на операции и в другие города, если не мог поехать сам. Мало того, он был принят в моей семье, часто бывал у меня на даче. Но столь активная карьера вскружила человеку голову, и вскоре после защиты докторской он стал рассказывать направо и налево, что в Онкоцентре есть только два больших хирурга – М.И. Давыдов и он. На вопрос же, что делает его руководитель Патютко, он отвечал, что профессор занимается в основном административной и консультативной работой, оперирует мало и только с опытным помощником. И это в то время, когда я оперировал каждый день и преимущественно выполнял самые сложные операции. Разумеется, я знал об этих его проделках, но смотрел на это сквозь пальцы, списывая все на молодость и желание побыстрее самоутвердиться.

Но как-то раз мне позвонил знакомый профессор Виктор Ц. из другой клиники и спросил, направлял ли я своего сотрудника, некоего Х.Б., на выполнение операции к ним в больницу? Такой сотрудник имелся, но я его никуда не отправлял. Тогда Виктор проинформировал меня, что на следующей неделе Х.Б. записан в их клинике оперирующим хирургом. Меня все это крайне удивило, но я решил подождать развития событий и не стал ничего выяснять у Х.Б.

Утром в день назначенной операции Х.Б. зашел ко мне в кабинет по какому-то пустяковому поводу и уже выходя, в дверях, обернулся и как бы между прочим произнес: «Да, меня попросили проконсультировать больного в такой-то клинике, можно ли это сделать?» Я специально переспросил, едет ли он только на консультацию. В ответ услышал уверенное «да». Я разрешил. На следующий день спрашиваю его, как прошла консультация. Не моргнув глазом, мой ученик отвечает, что все прошло нормально, правда пришлось принять участие в операции, так как местные врачи, не дождавшись его, взяли больного в операционную.

И тут моему терпению пришел конец. Ледяным тоном я сказал, что списки операции были составлены неделю назад. И он прекрасно знал, что фигурирует в этих списках как оперирующий хирург. Я прямо спросил Х.Б.: «Зачем ты врешь? Я же никогда не препятствовал выезжать на операции никому из своих опытных сотрудников?» Но в ответ услышал лишь невразумительный лепет.

Я могу простить почти все, кроме лжи, откровенно наглой лжи! В хирургии невозможно работать в одной бригаде с человеком, которому не веришь, который тебя обманывает. Поэтому я сказал Х.Б. о невозможности нашего дальнейшего сотрудничества. Через некоторое время он был уволен. К счастью, за все время моего заведования это был первый и последний человек, которого я уволил.

Правда, был еще один сотрудник, который ушел от мет добровольно, но очень некрасиво и плохо объяснимо.

Молодой кандидат наук, защитивший диссертацию под моим руководством, работал научным сотрудником у меня в отделении, причем ставку эту я добивался для него с трудом, ведь штаты у нас давно укомплектованы. Претензий у меня к нему не было, работал он хорошо, начал самостоятельно выполнять не очень сложные операции. К тому же я предложил ему тему докторской диссертации, и он очень успешно набирал материал. Я привлекал его к выступлениям на конференциях и съездах. Но аппетит приходит во время еды, и вот однажды он заявил мне, что хочет стать старшим научным сотрудником. Я объяснил, что не распоряжаюсь ставками, для этого есть директор института, и он лично и очень скрупулезно рассматривает всех претендентов. Тем не менее я пошел к директору для обсуждения этого вопроса, но получил отказ. Впрочем, я и так знал, что свободной ставки старшего научного сотрудника у меня нет. Этот разговор я передал Е.Ч., но заверил, что он – первый претендент на должность старшего и при малейшей возможности я переведу его на эту ставку. Кроме того, предложил интенсифицировать работу над докторской диссертацией, так как это может облегчить его перевод на должность старшего. Через несколько дней он зашел ко мне в кабинет рано утром. Был как раз день моего рождения. Я встал из-за стола ему навстречу, думая, что он зашел меня поздравить. Но мой сотрудник лишь протянул мне лист бумаги с заявлением об освобождении его от занимаемой должности по собственному желанию. Преодолев секундную оторопь, подписываю заявление и, не сказав ни слова, отдаю его. Так я лишился еще одного своего ученика. Не понимаю только, для чего нужно было прибегать к такому иезуитскому способу – прийти с таким «подарком» именно в день рождения?! Чтобы сделать мне еще больнее?! Пусть это останется на его совести.

Остальные ученики, работающие сейчас со мной, адекватные, преданные профессии люди. Особенно большие надежды я возлагаю на А. Котельникова. Надеюсь, что именно он займет мое кресло. Во всяком случае, постараюсь это сделать. Очень хорошие врачи и научные сотрудники Д. Подлужный, А Поляков и особенно Н. Кудашкин, в ком я вижу большие перспективы. Буду стараться всеми силами поддерживать моих учеников и способствовать их карьерному росту. Надеюсь еще и на новых учеников, которые, несомненно, будут. Но с горечью могу констатировать, что в последние годы количество желающих поступить в ординатуру и аспирантуру в наше отделение резко сократилось. Дело в том, что больные в отделении, как правило, тяжелые, операции трудные и, чтобы стать хорошим специалистом в этой области, нужен не один и не два года каторжного труда. Гораздо легче и выгоднее пойти в другие отделения, где операции не столь сложные.

Один их моих учеников, закончив обучение в ординатуре, принял твердое решение поступать ко мне в аспирантуру. Но у него было выявлено серьезное онкологическое заболевание, пришлось долго и упорно лечиться. Все закончилось хорошо, и прогноз при этом заболевании вполне благоприятный. Желание поступать в аспирантуру не исчезло, однако кто-то из «доброжелателей» сказал ему, что после такой болезни хирургией заниматься нельзя. Расстроенный, он обратился ко мне за советом. Я ответил, что он совершенно здоров и после полного курса реабилитации может осуществить свою мечту – стать хирургом-гепатологом. Чтобы как-то укрепить его в этой мысли, привел ему исторические примеры, как поступали в похожей ситуации большие хирурги. Блестящий пример исключительного отношения к своей профессии – поступок прекрасного отечественного хирурга профессора В. А. Оппеля. Когда у него был диагностирован рак верхней челюсти, при котором делается операция удаления верхней челюсти с энуклеацией глаза, он, прежде чем дать согласие на операцию, попробовал оперировать, закрыв один глаз. Только убедившись, что и в таком состоянии он может оперировать, согласился сам лечь на операционный стол. Любимую работу он ставил выше жизни, то есть не представлял себе жизни без хирургии. Эту сложную операцию провел известнейший хирург-онколог Н.Н. Петров, после чего Владимир Андреевич уже с протезом верхней челюсти оперировал и читал лекции. К сожалению, через год после операции В. А. Оппель умер от абсцесса головного мозга.

Не менее яркий пример служения своей профессии – хирургии преподал другой наш известный хирург – профессор Н. А. Богораз, живший в Ростове-на-Дону. Однажды, спеша из своей клиники на консультацию в красноармейский госпиталь, Николай Алексеевич сорвался с подножки трамвая и попал под его колеса. Лишь по счастливой случайности Николай Алексеевич, потерявший обе ноги, не умер от потери крови – рядом оказался профессор Н.В. Парийский, оказавший ему первую помощь. Николая Алексеевича доставили в Никольскую больницу где под хлороформным наркозом профессор Н.П. Напалков ампутировал ему левое бедро, а на следующий день – правую голень. Через полгода, освоив протезы, Н.А. Богораз начал оперировать, причем с той же активностью, что и до трагедии. Это произошло в 1920 году, а умер Николай Алексеевич в 1952-м. Он работал на протезах 32 года! И был он не рядовым хирургом, а заведующим кафедрой 2-го Московского мединститута и ведущим хирургом Главного военного госпиталя им. Н.Н. Бурденко. Вот уж действительно, если встанет вопрос по В.В. Маяковскому «делать жизнь с кого», то ответом на него может стать вся жизнь Н. А Богораза, о котором, к великому стыду, у нас в России мало кто знает. Надеюсь, мне удалось убедить моего ординатора в возможности работать хирургом даже после перенесенной сложной операции.

Говоря об обучении молодых врачей и подготовке хирургов, на память приходят длительные дискуссии о том, чем является хирургия – наукой или искусством. И до последнего времени в журналах иногда появляются статьи по этому вопросу. Мне же кажется, что здесь нет предмета для спора. Если брать хирургию в широком понимании, то это, несомненно, серьезная наука. Действительно, необходимо изучать причины хирургических заболеваний, их патогенез, возможности лечения, профилактики и многое-многое другое. Здесь нельзя обойтись без серьезных научных изысканий, и врач-хирург должен стремиться познать эту проблематику как можно больше и глубже. Но совсем другое дело – непосредственно техника исполнения операций. Сужу по себе. Каковы бы ни были мои познания в области теорий возникновения рака печени, генных мутациях, сигнальных путях, онкогенах, генах-протекторах и тому подобное, весь этот багаж знаний ни на йоту не поможет, если у пациента возникнет кровотечение во время резекции печени. Операция – это ремесло или рукоделие, умение это можно назвать искусством, если не нравятся первые два определения, но никак не наукой. От того, насколько искусен мастер, зависят скорость операции, ее изящность, красота, аккуратность, точность и все другие параметры, присущие только индивидуальной ручной работе.