Текст книги "Гипсовый трубач: дубль два"

«Желтые» и «синие» тут же окружили «бобрика» и принялись жарко, с подростковой радостью поздравлять его, а он в ответ скоромно отмахнулся и двинулся к раздевалке. Охранник заботливо накинул ему на плечи теплый халат и тоже принялся нахваливать меткий удар. Но едва Сам скрылся из виду, как «мячегоны» из жизнерадостных тинейджеров мгновенно превратились в насупленных отраслевых вождей. К ним подскочили телохранители и референты – с халатами и включенными мобильниками, по которым вожди тут же начали на кого-то орать. Некоторым игрокам на шеи бросились болельщицы, веселые от шампанского. Жена Чукмасова встала, спустилась с трибуны, свинцовым шагом подошла к мужу, взяла его под руку, и они пошли, напоминая двух конвоиров, ведущих друг друга на расстрел. Мужчины проводили брачного невольника с сочувствием, а «референтки» прыснули в ладошки, сверкнув коллекционными «каратниками».

Те м временем к соавторам, с трудом улыбаясь, прихрамывая и держась за бок, подбежал потный Мохнач.

– Антоныч! Кого я вижу! Вспомнил друга!

– Здравствуй, Вова!

Они обнялись и расцеловались с той изящной обстоятельностью, какую замечаешь только у творческих работников.

– Это мой соавтор – Андрей Львович Кокотов. Пишем сценарий!

– Наконец-то, слава богу! А то ведь такой талант простаивает! – Мохнач посмотрел на писателя с надеждой. – Заставьте его творить! Умоляю…

– Я постараюсь, – скромно пообещал писатель.

– А видели, как я?.. – с гордостью спросил Вова.

– Ты был лучше всех!

– А видели, как Сам меня погладил?

– Конечно! Ты просто молодец! А Зиборова-то не сильно покалечили?

– Нет. Он мужик здоровый. Но я ему шепнул: «Падай и лежи, а то изуродуют!» Очень уж он подвел. Главный за Тропарево Самого, как мальчишку, отчитал. А он у нас самолюбивый! – с обожанием закончил потный форвард.

– Строго у вас тут!

– Что ж ты хотел – власть и деньги. Тут мягко нельзя. А что у тебя случилось?

– Все в порядке.

– Значит, ты просто так на футбол пришел?

– Ну, не просто…

– Давай, давай – быстрее проси! Опаздываю.

– Вов, нам нужно срочно к Скурятину!

– А к президенту тебе срочно не надо?

– Вов, очень нужно!

– А что за проблема?

– Дом ветеранов культуры… «Ипокренино»…

– Это тот, про который позавчера по телевизору Имоверов гундел?

– Да. Мы сейчас прямо оттуда.

– Так ведь там теперь полный порядок. Этот, как его… Ибрагимбеков обещал инвестировать…

– Ибрагимбыков.

– Ну, вот – Ибрагимбыков. Я и говорю.

– Вов, Имоверов наврал. Ему так велели. Эфир организовывал мой друг Эдик, ты его знаешь. Но его тоже скрутили. А Ибрагимбыков просто бандит. Рейдер! Он занес в Останкино деньги.

– Точно?

– Век премьеры не видать!

– Сколько занес?

– Не знаю…

– Дожили! Уже и богадельни захватывают… – Мохнач глянул на часы. – А про что твой фильм будет?

– Про жизнь.

– Про жизнь? Это здорово! Ладно, постараюсь помочь. Но ты тоже не забудь!

– Обижаешь!

– У меня сейчас одна девчонка возникла. Катя. Иногородняя. Я ее зову «Ураган Кэтрин». Найдешь ей роль?

– Без вопросов! Андрей Львович специально напишет! Напишете?

– Конечно, – кивнул Кокотов.

– И чтоб слов побольше, лады? В массовку я ее уже засовывал.

– Хорошо.

– Она блондинка, – подумав, уточнил Вова.

– Я обязательно учту, – пообещал автор «Учителя поцелуев».

– Ладно, побежал! А то Сам, не дай бог, уедет! Мне бы ему сегодня одно письмишко подсунуть…

– Вов, но это надо быстро!

– Скурятина? Быстро? Ну, ты сказал!

– Вов, я и тебя, если хочешь, в эпизоде сниму!

– Не откажусь! Слушай, Дим, как ты думаешь, если слева под ребрами болит, это что?

– Селезенка…

– А в лопатку может отдавать?

– Обязательно! – с уверенностью опытного диагноста кивнул Жарынин. – Вов, ты только не забудь!

– Постараюсь. Ну, я побежал…

Он умчался, а не завтракавшие соавторы дружно подошли к обильному столу: сановные «мячегоны», торопясь к браздам правления, почти не притронулись к еде, разве что попили водички да отщипнули на бегу виноградинку.

– Ого, котлетки из индейки! – воскликнул Жарынин. – И настоящий кефир – термостатный! Очень советую!

Официанты, хотевшие было убрать стол, остановились и наблюдали насыщение соавторов с покорной ненавистью.

– Что это за Вова? – с набитым ртом спросил Кокотов.

– О, это знаменитый Вова из Коврова.

– Он кто?

– Хороший человек.

– А по профессии?

– Хороший человек – это и есть профессия…

9. Вова из Коврова

Володя Мохнач стал хорошим человеком случайно. Закат Советской власти он встретил молодым специалистом могучего оборонного НИИ, чьи стеклянные корпуса и золотые гектары в черте Третьего кольца уже лет двадцать бурно делят, переделивают и никак не могут доделить очень серьезные люди. В Лондоне, в районе Kingstone Road есть даже целый квартал, где в роскошных апартаментах живут прямые и побочные семьи тех, кому повезло в этих переделах, а на Ваганьковском кладбище имеется целая аллея, где лежат те, кому не повезло.

В засекреченном НИИ Володю меньше всего занимал узел управления самонаводящейся баллистической ракеты, который разрабатывала его лаборатория. У чертежной доски…

– У кульмана, – хихикнув, подсказал Кокотов.

– Ох, Андрей Львович, ехидство вас погубит! Та к вот, у кульмана Мохнач появлялся редко, так как с первых дней был брошен руководством на куда более важное дело – на культмассовую работу. И не случайно. Все началось еще в институте. В Москву, поступать в МИЭП он приехал из Коврова…

– Ковров? Это где?

– А не проездиться ли вам, коллега, по России, как советовал Гоголь?

– Дороговато… – вздохнул автор «Русалок в бикини».

– Ничего, снимем фильм и с премьерами прокатимся от Бреста до Курил!

– Хорошо бы…

– Так и будет! Но больше меня не перебивайте! Итак, Мохнач приехал из Коврова, что во Владимирской области. Родители дали ему с собой на всякий случай триста рублей (в провинции поговаривали, будто в столице без взяток ничего не делается), но он поступил с первого раза и бесплатно, о чем нынешний провинциальный выпускник и мечтать не смеет!

С самого начала Вове очень понравилась девушка с параллельного потока, Марина Гранникова, москвичка из профессорской семьи, смотревшая на однокурсников огромными изумленными глазами принцессы, вставшей с горошины и забредшей спросонья в кучерскую. Завоевать ее сердце Володя пытался тем, что на студенческих посиделках без умолку пел под гитару, виртуозно подражая клокочущему баритону великого Высоцкого, чья слава в конце семидесятых достигла, как говорят математики, иррациональных величин.

«Подумаешь, – пожала как-то плечами Марина. – Та к сейчас все хрипеть умеют. Вот если бы ты самого Высоцкого к нам пригласил!»

«А черевички Гали Брежневой ты не хочешь?» – хохотнула подружка, сочувствовавшая бесперспективно влюбленному Мохначу и ждавшая момента предложить ему взамен себя.

Но Гранникова знала, о чем говорит: заполучить великого барда в институт пытались уже не один год. Это раньше, в голодной актерской молодости, он мчался петь в любой трудовой коллектив за смешную мзду, а то и просто за накрытый стол. Но теперь, сыграв Гамлета, снявшись у Говорухина, вкусив Марины Влади и славы, он все реже откликался на скромные приглашения. Конечно, Владимир Семенович умер бы не от морфия с водкой, а от изумления, если бы узнал, сколько за свои суггестивные блеянья на корпоративных вечеринках берет нынче тот же Гребенщиков. Но тогда, в семидесятые, по советским меркам, гонорары гения блатных аккордов были огромны, да и Марина Влади, урожденная Полякова, тоже была при валюте.

И Мохнач понял: его личное счастье зависит теперь от Высоцкого. Начал он с самого простого – позвонил в театр. Напрасно. Его приняли за одного из безумных высоцкоманов и отшили с тем тонким интеллигентским хамством, которым виртуозно владеют завлиты зрелищных учреждений. Тогда влюбленный студент сложными путями добыл домашний телефон кумира салонов и подворотен. Когда он услышал в трубке легендарную хрипотцу, его сердце от счастья чуть не сорвалось с аорты, но великий голос объяснил: «меня дома нет», предложил оставить сообщение и вежливо попрощался. Озадаченный Мохнач несколько раз набирал номер, слыша в ответ одно и то же, пока не сообразил, что имеет дело с автоответчиком, о котором как будущий инженер-электронщик читал в специальных журналах, но прежде никогда в глаза не видел и в уши не слышал. Мохнач пролепетал приглашение выступить перед студентами и преподавателями института, продиктовал телефон профкома и признался напоследок в вечной любви к автору бессмертной песни «Ой, Вань, гляди, какие клоуны!»

Бесполезно. Никакого отзыва не последовало.

Тогда настойчивый юноша пошел другим путем: он подгадал, когда после «Гамлета» актер выходил из служебного подъезда Таганки, подбежал, но едва успел затараторить отрепетированную челобитную, как его оттерли рослые спутники невысокого гения. Садясь за руль голубого «мерседеса-350», Высоцкий едва коснулся взглядом назойливого фаната, и студента поразила глухая эльсинорская тоска в глазах полуживого от усталости символа эпохи. А тем временем Марина Гранникова начала встречаться с аспирантом кафедры автоматики Борей Ивановым.

И отчаявшийся Мохнач решился. Дом кооператива «График» на Малой Грузинской, где жил Владимир Семенович, он вызнал давно. А толку? Можно, конечно, подкараулить у парадного, но результат будет тот же, что и у театра: отодвинут, не заметив. Что же такое придумать?! И после нескольких бессонных ночей Мохнача осенило: он решил – ни много ни мало – нарядиться Высоцким! Кстати, ростом и комплекцией паренек напоминал великого барда, и свитер из грубой шерсти у него имелся – тетка ко дню рождения связала. Но где взять настоящие американские джинсы, каковых у ковровского выходца не было и быть не могло? Спас сосед по общежитию, сын снабженца из Уренгоя: он дал ему не только свои восхитительно затертые «вранглеры», но еще и адидасовские кроссовки с тремя невыразимыми полосками. Бороду Мохнач соорудил, приклеив к щекам завитки овчины, состриженные с армейского тулупа, подаренного дядей-прапорщиком. А вот гитара имелась – настоящая, изготовленная Щелковским заводом струнных инструментов и купленная в магазине «Аккорд» за 14 рублей 60 копеек.

Стоял свежий май 1979 года. Театральный сезон близился к концу. Куда потом уедет или улетит Высоцкий – бог весть! Мохнач затаился в глубине двора в зарослях сирени и ждал до глубокой ночи. Медленно сгущались сумерки, вот уже и самые ленивые собачники выгуляли своих бдительных питомцев, подозрительно тявкавших на черный куст, светившийся в темноте гроздьями соцветий. Лишь во втором часу подъехала вереница машин во главе со знакомым голубым «мерседесом». Не теряя ни минуты, паренек выскочил из засады, взлетел на ступеньки подъезда, рванул струны и запел хриплым голосом своего бога:

 
Час зачатья я помню не точно,
Значит, память моя однобока.
Но зачат я был ночью – порочно
И явился на свет не до срока.
 

Поначалу компания просто высыпала из машин и с изумлением разглядывала молодого, неизмученного «Высоцкого», который словно вышагнул из кадра «Вертикали» и, загородив им дверь, клокотал, обрывая струны:

 
Я рождался не в муках, не в злобе —
Девять месяцев, это не лет…
Первый срок отбывал я в утробе,
Ничего там хорошего нет…
 

Мохнач, надрываясь, тем не менее, опознал среди гостей Говорухина, Севу Абдулова и, конечно, Марину Влади, одетую во все неизъяснимо парижское. Она, первой сообразив, в чем дело, подошла к самозванцу и дернула за бороду: в ее пальцах остались клочья овчины, и актриса тут же предъявила ее друзьям, что привело всех в восторг. Веселый и хмельной кумир тоже, захохотав, спросил:

– Ты кто?

– Вова… – от неожиданности брякнул Мохнач.

– Откуда?

– Из Коврова… – сознался студент.

– Вова из Коврова, – мрачно срифмовал Говорухин.

– Ну, и чего тебе надо, Вова из Коврова? – спросил Высоцкий.

– Владимир Семенович, выступите у нас, пожалуйста!

– В Коврове?

– Нет, в МИЭПе…

– Где-е?

– Московский институт электронного приборостроения, – подсказал, кажется, Сева Абдулов, совсем не похожий на трусливого муровца из фильма «Место встречи изменить нельзя». – Та м хорошие ребята…

– У меня на сервисе один вечерник оттуда работает, – сообщил пижон в замшевой куртке и модных полутемных очках. – В любой иномарке за минуту разбирается! Хороший институт…

– Давно караулишь? – поинтересовался бард.

– Давно.

– Есть хочешь?

– Немного.

– Пошли!

– Я?

– Пошли-пошли, Вова из Коврова!

От этой своей выходки он ожидал чего угодно, но о том, что его позовут домой к Высоцкому, даже помыслить не мог. Квартира, правда, его немного разочаровала. Нет, конечно, убогую ковровскую «распашонку», где он жил с родителями, даже и сравнивать нечего. Ту т сразу видно: спецпланировка – холл, просторная кухня, большая гостиная… Но ведь всегда кажется, будто великие люди живут не на обычной жилплощади, а в таинственных чертогах, переступишь порог – и, как в «Мастере и Маргарите», откроются бескрайние залы, колонны, мраморные камины, красная мебель на когтистых львиных лапах, потемневшая живопись в золотых кудрявых рамах, а сам хозяин непременно восседает в высоком старинном кресле и кусает в творческом изнеможении гусиное перо…

Ничего этого не было. На стене висели картины и рисунки в скромных рамках, афиши спектаклей и большая карта мира, утыканная цветными кнопками, каких в наших канцелярских принадлежностях не купишь. Польша, Германия, Франция, Англия, Югославия, Венгрия, Болгария, Испания, Марокко, остров Мадейра, Канарские острова, Мексика, Канада, США… Марина повязала передничек, назначила своим помощником Мохнача и стала расторопно накрывать стол, в своей хлопотливости ничем не напоминая звезду мирового кино. Таская с кухни тарелки, Вова слышал урывками разговор мужчин и удивлялся. Он-то думал, такие люди говорят исключительно о творчестве, ну, в крайнем случае, об интригах, обвивающих большое искусство. Так, ходили слухи, что коварный Любимов давно хочет отобрать у Высоцкого роль Гамлета и отдать Золотухину. Но речь шла совсем о другом: об ОВИРе, который опять тянет с визой, хотя в ЦК Высоцкому твердо обещали, о каком-то председателе кооператива «График», снова вызванном на допрос в прокуратуру, о запчастях к «мерседесу», стоящих безумных денег, о фанере, которой обили стены на даче, а она взяла и перекосилась из-за того, что зимой лопнула неправильная система отопления. Сам бард, смеясь, рассказывал, как выступал на лесопилке, чтобы потом там же купить с переплатой вагонку и половую доску: достать их иначе невозможно. Говорил он громко, взвинченно, а в движениях была какая-то излишняя угловатая торопливость.

– Марин, а как во Франции с вагонкой? – хмуро спросил Говорухин.

– Слава, я уже мебель из Лондона возила, – с милым акцентом ответила Влади, расставляя закуску. – Теперь из Парижа «вагонку» возить?

В ту ночь Мохнач впервые в жизни попробовал виски, похожее цветом на нашу старку, но с совершенно иным вкусом. В широкие граненые стаканы бросали кубики льда, которые таяли, тихо потрескивая и превращая напиток из темно-янтарного в светло-желтый, как спитой чай. Впрочем, Высоцкий, Абдулов, врач Федотов и сибирский золотодобытчик по имени Вадим пили водку. На виски нажимали Говорухин и Радик – директор автосервиса в дымчатых очках. Парижанка Влади поглядывала на стремительно пьяневшего мужа с тем же тоскливым состраданием, с каким ковровские бабы обычно смотрят на родных алкоголиков.

– Ешь, ешь! – Она подкладывала салат студенту. – А то пьяным будешь!

– Мою девушку тоже Мариной зовут, – сообщил Мохнач, ставший от виски доверчивым и откровенным.

– Да? Ты ее очень любишь?

– Очень.

– А она?

– Она? Тоже любит. Только она про это пока еще не знает…

– Так бывает, – кивнула актриса и с сочувствием посмотрела на парнишку. – Ты из-за нее так нарядился?

– В общем, да…

– Володя! – крикнула она через стол. – Представляешь, мальчик тоже влюблен в Марину! Ты должен обязательно выступить у них в институте!

– В-выступлю…

Влади ушла в другую комнату и скоро вернулась со снимком (на нем Высоцкий в роли Хлопуши рвал цепи) и написала на обратной стороне:

Марина и Володя!

Будьте счастливы по-настоящему!

Расписалась сама и протянула авторучку мужу, он поморщился и с трудом поставил автограф, похожий на кардиограмму умирающего сердца. Потом снова пили, смеялись, травили анекдоты, Высоцкий начал рассказывать, что ему предлагают поставить на Одесской киностудии «Зеленый фургон», как вдруг запнулся и страшно побледнел… Все закричали:

– Федотов! Скорее! Федотов!

Врач открыл портфель, выхватил оттуда металлическую коробочку, в которой на марле лежал стерилизованный шприц с иголками, хрустнул ампулой, ловко набрал в шприц темную жидкость, пустил вверх короткую струйку и двинулся к посиневшему барду, перенесенному общими усилиями на диван.

– Иди, иди, парень! – Абдулов взял Мохнача под локоть и повел к выходу. – Антракт.

– А он не умрет? – спросил Вова, к стыду своему думая о том, что если Федотов не спасет Высоцкого, бард уже никогда не сможет выступить в МИЭПе.

– Высоцкий? Ты что, спятил? Он бессмертен! Иди и никому не говори о том, что видел! Понял?

– Понял…

Утром Мохнач хотел броситься к Марине Гранниковой и рассказать о невозможном чуде, приключившемся ночью. Но кто же поверит? Девушка вообще может рассердиться и решить, что он спятил. Одно лишь могло подтвердить правдивость слов – снимок с автографами звездной пары, но его-то он с испугу забыл на столе в доме на Малой Грузинской. Жизнь кончилась. Аспирант Иванов каждый день ждал Марину после занятий у выхода из аудитории. Две недели Вова из Коврова молчаливо носил в себе свою тайну. Это было странное чувство! Наверное, нечто подобное ощущает пророк, которому на перепутье явился шестикрылый Серафим, сделал пересадку сердца, дал подробные инструкции, как осчастливить человечество, а взамен вырванного болтливого языка вшил жало мудрое змеи. И вот он, уже пророком, исполненным спасительного знания, вернулся к людям, а те ничего не замечают. Как объяснить, как доказать? Высунуть свой новый, юркий, раздвоенный язычок? Засмеют, а то еще и в зверинец упекут…

И вдруг во время экзамена по сопромату в аудиторию влетела перепуганная секретарша ректора и заполошно вскричала:

– Кто Мохнач?

– Я…

– Скорее!

– Что случилось? – удивился преподаватель.

– Скорее!

А случилось вот что: в приемную позвонил Высоцкий, представился своим хриплым, всесоюзно любимым баритоном, и секретарша с испугу соединила его с шефом. Бард объяснил, что пообещал студенту Вове из Коврова, выступить в институте, но приболел, а теперь вот поправился и готов выполнить обещание.

– А-а-а… – начал было ректор.

– Не волнуйтесь, концерт будет шефский.

Сначала, конечно, подумали, что это розыгрыш, но на всякий случай запросили кадровика, и тот ответил: из ковровских у них учится только один студент по фамилии Мохнач. Фантастическая весть мгновенно разнеслась по всему вузу, смотреть на чудотворного провинциала приходили целыми потоками и факультетами. Но самое главное: Марина впервые взглянула на Володю с тем благосклонным удивлением, из которого иногда потом вырастает любовь. Однако настоящая слава к Мохначу пришла, когда он вместе с начальством встречал артиста у проходной института, вел его на глазах у всех по территории к центральному корпусу, отгоняя наглецов, желавших получить автограф. Зал набился до отказа, по самые люстры. Вова слушал концерт, как положено виновнику торжества, из-за кулис, проведя туда же и Гранникову. А вот аспиранта Иванова, пытавшегося за ней увязаться, не пустили дежурные из студенческого оперотряда.

 
Чу-уть помедленнее, кони,
Чуть поме-едленнее! —
 

хрипло клокотал бард, истязая струны, – и вены на его жилистой шее набухали нечеловеческой чернотой. Из зала ему кричали: «Еще!» и несли скромные слюдяные кулечки с гвоздиками, изредка розы: масштабное производство цветочных корзин и огромных художественных букетов тогда еще в Отечестве не наладили, зато делали ракеты и перекрывали реки. После концерта Высоцкий, весь какой-то потемневший и съежившийся, достал из гитарного футляра забытую фотографию:

– Марина просила тебе отдать! Она всем теперь, даже в Париже рассказывает, как ты мной нарядился. Ну, будь здоров, Вова из Коврова! А это вам! – он протянул Гранниковой три алых розы и ушел.

– Какая Марина? – теряя дыхание, спросила девушка.

– Влади, – просто ответил Мохнач и показал снимок с автографами.

10. Профессия хороший человек

Через три месяца Марина Гранникова стала Мариной Мохнач, а Вова из Коврова перебрался в просторную профессорскую квартиру, где книг было столько, что их даже не пытались расставить по полкам, а лишь, чтобы не мешали под ногами, передвигали стопками с места на место, как шахматные фигуры. Тесть, доктор экономических наук, величал его «юношей» и, понимая загруженность современной молодежи, всегда уступал свою очередь в туалет и ванную. А теща, домохозяйка, звала зятя Вовиком и закармливала самодельными пончиками. В институте же Мохнач стал важным человеком: если надо было пригласить кого-то из актеров, певцов, поэтов или космонавтов, дело поручали ему. Он добывал телефон, звонил и представлялся другом Высоцкого.

– Звать-то вас как? – подозрительно спрашивала побеспокоенная знаменитость.

– Вова из Коврова.

– Это ты, что ли, Высоцким нарядился? – теплело на том конце провода.

– Я…

– Слышал, слышал, – рассказывали… Чего надо?

Никто не отказывал. Даже Градский, к которому на кривой козе не подъедешь, согласился, прибыл навеселе, спел, выслушал овации, поругался с секретарем парткома МИЭПа и послал его на три буквы, что теперь можно расценить как дальние раскаты приближавшейся перестройки, а тогда квалифицировали как идеологическое хулиганство.

…Высоцкий умер следующим летом, в 1980-м, во время Московской Олимпиады. Влади жила в Париже, новая подруга барда Оксана ушла спать в другую комнату, а Федотов, пивший вместе со своим великим пациентом, задремал и не успел сделать спасительный укол. Чтобы попасть на похороны в наглухо оцепленный район Таганки, нужен был специальный пропуск. Но Мохнач дозвонился до Абдулова и смог, пройдя мимо гроба, в последний раз увидеть своего кумира с белой розой в мертвых руках.

После окончания института Вову оставили в Москве, мало того – сразу несколько серьезных организаций бились за право принять в свой коллектив легендарного молодого специалиста. Он выбрал засекреченный НИИ, где ему обещали квартиру в течение года, и не обманули. Мохнач тоже не обманул ожиданий начальства, тем более что организация оказалась небедная: кто только не перебывал, благодаря ему, в актовом зале, украшенном большим мозаичным панно «Закурим перед стартом!» Постепенно Вова передружился со знаменитостями, которым, кстати, давал возможность неплохо заработать. Жизнь удалась: актеры звали его на премьеры в театры, режиссеры – в Дом кино на закрытые показы, художники – на вернисажи, писатели задаривали книгами с нежнейшими автографами, спортсмены тащили с собой в сауну, где пили водку и ругали тренеров, пичкающих их допингами. Часто беспокоили из других крупных организаций – просили помочь. Он помогал, ничего не требуя взамен, ну разве что путевку в хороший санаторий для тестя с тещей.

Постепенно его деятельность стала приобретать всесоюзный размах, из областей и республик нерушимого СССР звонили и приезжали, моля заманить к ним за хорошее вознаграждение ту или иную столичную знаменитость. Как-то раз один молодой, но уже популярный певец, вернувшись из Тюмени, куда Мохнач послал его вместо закапризничавших «Гусляров», спросил по-простому:

– Вов, сколько я тебе должен?

– За что?

– За наводку.

– Ты что, с ума сошел?! Я же по-дружески!

– А-а-а… – недоверчиво протянул певец. – Хороший ты человек!

В девяносто первом все рухнуло – стало не до концертов и устных журналов. НИИ тихо сокращался, усыхал, сжимался, напоминая некогда цветущий, обильный город, оказавшийся в стороне от новой железной дороги. Зарплату сотрудникам не выдавали месяцами, а если и выдавали, оклада хватало на два похода в универсам. Марина, к тому времени уже мать двоих детей, плакала и говорила, что лучше бы она вышла замуж за аспиранта Борю Иванова, эмигрировавшего в 1989 году в Америку вместе со своей секретной специальностью. Помогла ему фамилия бабушки, урожденной Юнгштукер, которую при поступлении он успешно утаил от дотошных кадровиков, искренне считавших, что евреи для оборонных профессий слишком рассеянны.

Директор пытался спасти вверенное ему краснознаменное учреждение и хоть как-то вписаться в рынок. Тогда, в начале девяностых, пошла мода на АОНы – автоматические определители номеров. Звонит тебе, скажем, телефонный хулиган, ты засекаешь – и сразу в милицию.

Или наоборот, друг тебе набрал и не успел рта раскрыть, а ты ему уже:

– Здорово, Петька!

– Как это ты догадался?

– А я Кашпировский!

И вот, чтобы сохранить остатки научного коллектива, директор решил в опытном цеху наладить производство АОНов, а для этого попросил кредит в одном из банков, которых в Москве вдруг стало больше, чем телефонных будок. Ему презрительно отказали. Смиряя номенклатурную гордыню и собираясь за деньгами в другой банк – «Савеловский», он вызвал в кабинет Мохнача и дружески попросил:

– Володь, пойдем со мной! Понимаешь, я с этими новыми… русскими разговаривать не умею и не могу. Та к и хочется взять у них со стола что-нибудь бронзовое – и по башке! – По мере обнищания института директор становился все искренней и проще.

Лицо вице-президента банка «Савеловский» показалось знакомым, да и он сквозь дымчатые очки глядел на Вову с неким вспоминательным прищуром. Получив вежливо-твердый отказ, обескураженные оборонщики побрели восвояси по дорогому ковру вдоль стен, увешанных неряшливым авангардом, но их догнала длинноногая, словно соскочившая с подиума секретарша и попросила вернуться – только одного Мохнача.

– Ты как попал к этому мохнорылому реликту? – отбросив кредитные церемонии, по-свойски спросил вице-президент. – Ну, чего смотришь? Не узнал? А здорово ты тогда Высоцким нарядился, Вова из Коврова! Да-а-а, не уберегли Владимира Семеновича! Виски? Меня, если ты забыл, Радиком зовут…

– А ты теперь, значит, не машинами занимаешься? – узнал Вова директора автосервиса.

– Чем занимался, тем и занимаюсь: деньги зарабатываю! Вот что, Вов, давай-ка встретимся не здесь. Спорт любишь?

– Конечно! – закивал Мохнач, в юности успешно занимавшийся бегом и добегавшийся до первого взрослого разряда.

– Тогда жду тебя завтра, в 19.00 возле гренландского посольства. И не забудь плавки!

Рядом с посольством, в здании со стеклянным куполом располагался один из первых в Москве фитнес-клубов под названием «Хэппи бич». Впрочем, по фасаду, приветом из советского прошлого, красовалась еще надпись, выложенная белым кирпичом: «Оздоровительный комплекс завода “Большевик”». Подъезжали иномарки с посольскими и обычными номерами, оттуда выходили мужчины в длинных кашемировых пальто и женщины в шубках; они несли в руках яркие спортивные сумки и светились радостью предстоящих физических нагрузок. Радик опоздал на полчаса и, не извинившись, потащил Мохнача за стеклянные двери, разъезжающиеся перед гостем сами собой. А там, внутри, журчали фонтаны, изумляли глаз икебаны из тропических цветов и аквариумы с муренами, там, внутри, улыбчивые девушки в коротеньких халатиках разносили соки-воды. В рецепции, оформленной в виде увитой лианами и орхидеями хижины, Радик предъявил золотую клубную карту и заплатил за гостя 50 долларов одной бумажкой, что составляло месячный бюджет семьи Мохначей. У Вовы мелькнула сумасшедшая мысль попросить, чтобы банкир отдал эти деньги ему, а поговорить можно и в скверике, взяв в палатке пива…

Когда они переодевались, вешая одежду в шкафчиках с шифровыми замками, социальная пропасть между ними стала еще очевиднее. Радик был одет как лицо фирмы «Nike», даже портупейка для бутылочки с водой была у него фирменная, не говоря уж обо всем остальном. Вова же натянул на себя цветастый финский костюмчик, добытый давным-давно на праздничной распродаже, устроенной к З0-летию первого успешного испытания сокрушительной продукции родного НИИ. Потом они с банкиром крутили педали велотренажеров, плавали в бассейне, парились в сауне, пили энергетический коктейль, стоивший столько, что Вова даже отвернулся, когда Радик расплачивался.

Разговор был странный, витиеватый, с отступлениями, уходами в наивное советское прошлое и возвращением в суровую капиталистическую реальность. Если отбросить словесную бижутерию, речь шла вот о чем: банку невыгодно давать кредит лежащему на боку НИИ, который государство само бросило в рыночных джунглях на съеденье хищникам, точно бесполезного, но прожорливого старика. Однако есть еще святое слово «дружба»! И он, как вице-президент, может, конечно, пойти на сделку со своей топменеджерской совестью процентов эдак за пятнадцать отката. Налом, разумеется. Подумай!

Директор НИИ выслушал предложение банкира, переданное Мохначом, набычился, побагровел, буркнул: «Демокрады проклятые!» – и согласился. Кредит дали мгновенно. Вова отвез набитый долларами дипломат в тот же «Хэппи бич» и передал Радику – в точности как в фильмах про мафию. Они сидели в дальнем углу пустынного бара и пили энергетический коктейль, уже не показавшийся Мохначу таким дорогим. Банкир чуть приоткрыл кейс, быстрыми глазами сосчитал пачки, вынул одну, положил на стол и накрыл салфеткой.

– Слушай, Вов, ты купи себе хорошие спортивные тряпки, – сказал он и подвинул салфетку. – Нельзя так себя запускать! В теннис играешь?

– Конечно, у нас в институте два стола в холле.

– В большой теннис, – поморщился Радик.

– Нет, а что? – спросил Вова, удивленно глядя на замаскированные доллары.

– Напрасно. Ельцин играет. А у нас ведь так: во что царь играет, в то и народ должен играть! Бери, твой бонус…

– Ну что ты…

– Ладно-ладно, не выстебывайся! Сам знаю, мало, но мне тоже делиться надо. Не обижайся! Ты лучше вот что… Через неделю «Независька» устричный бал устраивает…

– Кто?

– «Независимая газета». Она теперь под Березой, и денег у Третьякова, как мусора.

– Под чем?

– Под Березовским, – объяснил Радик и посмотрел на Вову так, словно тот вылез из таежного скита и не понимает самых обыкновенных слов, таких как «космос» и «спутник».

– А вы под кем?

– По-разному. Приходи на бал. Кое-кто из наших там будет. Я тебя внесу в список гостей.

– Ладно, приду…

Но чудеса на этом не закончились. На следующий день Мохнача позвал к себе в кабинет директор, отослал секретаршу обедать, запер дверь и, с трудом подбирая слова, проговорил: