Текст книги "Лезгинка на Лобном месте (сборник)"

В результате сформировалась новая культурная номенклатура, в которую вошли частично уставшие от подполья андерграундники, отчасти остепенившиеся диссиденты, в известной мере эмигранты, наезжающие в Россию, когда соскучатся по уличной узнаваемости, но в основном, конечно, в нее набежали баловни прежнего режима, отказавшиеся от своего прошлого с простодушием кота Матроскина. Их непреходящие обиды на Советскую власть сводятся в основном к тому, что вместо обещанного Трудового Красного Знамени им к юбилею вручили всего-навсего «веселых ребят» – орден «Знак Почета». Любопытно, но такие знаковые фигуры диссидентства и инакомыслия, как Солженицын, Зиновьев, Синявский, Бородин, Кублановский, Максимов, Мамлеев и многие другие, в эту новую элиту не вошли. Оно понятно: либеральному номенклатурщику так же непозволительно сомневаться в правильности выбранного курса, как прежнему партноменклатурщику в верности ленинского учения. А возможно, еще непозволительнее.

Особенно эта новая номенклатура заметна в писательской среде. Достаточно проследить, как в минувшие годы формировались официальные делегации на различные культурологические конгрессы, книжные ярмарки, творческие конференции. Человек с государственно-патриотическими взглядами в этих делегациях такой же нонсенс, как на свадьбе геев – гость, желающий молодым детишек… Западные литераторы и издатели, кажется, абсолютно уверены, будто на Руси нет других писателей, кроме стабильного десантного взвода постмодернистов, полудюжины детективщиц, похожих друг на друга, как маникюрные флаконы, парочки порнографов-копрофилов и нескольких авторов, озабоченных исключительно проблемой отъезда на историческую родину… Когда была устроена встреча кабинета министров с фандорствующим Акуниным как главным современным российским литератором, стало ясно: это не случайность, а политика, направленная на максимальное снижение нравственного авторитета и мировоззренческого воздействия литературы на российское общество. Ведь правительство встретилось не с могучей творческой личностью, влияющей своими идеями и образами на власть и мир, а просто с успешным издательским проектом.

Все сказанное подтверждается ситуацией, сложившейся с литературными премиями. В последние тринадцать лет их вручали (даже чаще, чем при Советской власти) не за творческие успехи, а за благонамеренность. Многие получили за своевременную политическую переориентацию или одобрительное молчание. Это, кстати, чисто большевистская традиция. Так, одним из первых звание Героя Труда получил Валерий Брюсов, жестко полемизировавший с Лениным по поводу статьи «Партийная организация и партийная литература», а потом, в 20-м, вступивший в РКП(б) и руководивший не только Высшим литературно-художественным институтом, но и коневодством. Постперестроечные литераторы, правда, предпочли архаическому коневодству работу в комиссии по помилованию…

Жажда премий, ставших для многих единственным источником доходов, дисциплинирует авторов, кстати, похлеще 5-го управления КГБ, превращая их в своего рода узников «Букервальда». Писателя, которому пообещали премию, видно издали, он становится унизительно осторожен и чем-то напоминает больного гемофилией, больше всего страшащегося резких движений и всяческой остроты. Я знаю одного романиста, которого в последний момент вычеркнули из шорт-листа только за то, что накануне он неосторожно выпивал в ЦДЛ с идейно-предосудительным коллегой по литературному цеху. Для многих дорога в безвестность оказалась буквально вымощена премиями. Маканин фактически променял творчество на перманентное лауреатство. Тень лукаво посуленной Нобелевки омрачила и исказила последние годы даже такого непокорного писателя, как Виктор Астафьев.

Государственная премия, как известно, долгие годы находилась в надежных руках либеральной тусовки и только в последнее время, кажется, подает надежду на некоторую объективность. То, что первым литературным лауреатом обновленной и обогащенной Госпремии стала Ахмадулина, не случайно и таит в себе глубокий смысл. Надеюсь, это своего рода дипломатическая пауза, рассчитанная на тот период, пока идут осмысление и выработка новых принципов взаимодействия власти с самым политизированным видом искусства – литературой. А Изабелла Ахатовна всегда была столь безусловно талантлива и трогательно аполитична, что ее имя не способно испортить ни советскую, ни постсоветскую награду.

Негосударственные премии до сих пор жестко разделены по политическому признаку и во многом служат системой опознавания «свой – чужой». Когда Чубайс, экономя на трансформаторах, вместо обезвалютевшей премии имени Аполлона Григорьева учредил пятидесятитысячную премию «Поэт», можно было смело ставить все свое имущество и спорить, что никогда ее не получат ни Виктор Боков, ни Владимир Костров, ни Лариса Васильева, ни Константин Ваншенкин (год 60-летия Победы как-никак!). Так и случилось: ее получил Александр Кушнер, что совсем даже неплохо, потому что могли дать и Рубинштейну за карточные махинации в области поэзии. Литературные проходимцы чаще всего выдают себя за литературных первопроходцев. Но если вы полагаете, что патриотические премии, контролируемые, допустим, Союзом писателей России, присуждаются по иному принципу, вы ошибаетесь. То же самое! Кстати, общечеловечески мыслящему читателю, наверное, показалось, что автор весь свой критический пафос сосредоточил на либерально-экспериментальном крыле нашей культуры. А вот и нет!

Либеральная интеллигенция препятствует оздоровлению страны тем, что в любом решительном действии власти, направленном на укрепление государственности, видит покушение на права человека, имперские амбиции и спешит наябедничать Старшему Западному Брату. Патриотический лагерь делает фактически то же самое, но жалуется он народу, который на своей шее вынес российское капиталистическое чудо и которому жаловаться, в свою очередь, уже некому. Творческие патриоты абсолютно убеждены, что за любым усилием власти могут скрываться только лукавство, мондиалистско-масонская подоплека и тайный, враждебный стране умысел, родившийся уж, конечно, не в Кремле…

Надо признать, позорная «козыревщина», да и многие другие «рокировочки» дают основания для такого недоверия. Но времена объективно изменились, страна вступила в пору, которую Александр Панарин назвал «реваншем реальности», когда воля тех, кто железной метлой загоняет людей в очередное светлое будущее, натолкнулась на естественное сопротивление жизненного уклада и нравственных норм, складывавшихся веками. Да и Запад вместо обещанного места в «общеевропейском доме», на чем делали свой пиар приват-реформаторы, в конце концов предложил нам хорошо проветриваемый стационар за забором, но у калитки. Оно и понятно: их эксперты наверняка читали русскую народную сказку про медведя, которого зверушки пустили пожить в избушку. Так или иначе, перед нынешней властью встал выбор: или разрушительный конфликт внутри обманутого общества, или новый, компромиссный курс. «Ага, так вам в “Вашингтонском обкоме” и разрешили!» – возразит мне патриотический пессимист, помахав газетой «Завтра». Не знаю, не знаю… Даже в самые жестко-директивные советские времена многое зависело от самостоятельности первого секретаря райкома и специфики местности…

Патриотическая интеллигенция, прежде всего гуманитарная, столкнулась сегодня примерно с той же дилеммой, что и старая интеллигенция в двадцатые годы: помогать новому режиму «вытаскивать республику из грязи» или ждать, пока он, не справившись, рухнет, возможно, вместе со страной. Вопрос непростой. Если помогать – значит разделить с властью ответственность за все, что случилось в Отечестве с конца 80-х, включая «реформачество» и нетрезвое дирижирование державой, в результате чего оказались утрачены исконные земли исторической России и резко снижено качество жизни основной части населения. Если же терпеливо ждать обвала, можно в итоге радостно отпраздновать свою победу в столице суверенного Московского княжества, посылая жаркие приветы братской Дальневосточной республике, доцветающей под японским протекторатом.

Вообще наши нынешние патриоты напоминают мне чем-то партизанский лагерь, раскинутый на Красной площади. Своего рода глубокое подполье «за стеклом». И если для прогрессистской богемы художественный талант равнозначен либерально-вненациональному менталитету, то для патриотов он очень часто равен племенному православию и поиску во всем инородчества, что заканчивается обычно неприятием любого инакомыслия. А зря! Ведь это только плохие писатели делятся на русских и евреев. Хорошие писатели делятся на хороших и очень хороших.

Кроме того, этот партизанский лагерь неплохо обустроен и недурно снабжается, ибо среди «красных директоров», красных партийных вождей и руководителей «красного пояса» есть щедрые люди, готовые жертвовать творцам, не пошедшим в услужение к «антинародному режиму», с которым сами жертвователи общий язык давно нашли. Но беда в том, что у негасимого патриотического писательского костра, который горит в Москве на Комсомольском проспекте, греются всего два-три десятка литературных функционеров, чьи имена – за редким исключением – мало что говорят широкому читателю. Да еще забредают на огонек несколько советских классиков, несправедливо разжалованных в пенсионеры. Смешно, но эти функционеры даже гордятся тем, что «антинародная кремлевская власть» относится к ним, как к прижившемуся по соседству бомжатнику, не разгоняет, но и близко старается не подходить.

Надо сказать, литераторы губернской России решают ту же проблему гораздо мудрее и практичнее, нежели товарищи из центра. Они давно уже сотрудничают с местной властью, стали силой, с которой нельзя не считаться, по крайней мере при решении культурно-образовательных вопросов. Правда, в провинции это сделать проще, ибо там писателей меньше, они на виду, да и управленческий корпус консервативнее и ближе к почве. Клинические либералы там, конечно, тоже встречаются, но в количестве, не опасном для народной жизнедеятельности, чего, к сожалению, не скажешь о столице.

Мое глубокое убеждение: патриотическая творческая интеллигенция, особенно московская, должна свернуть свой партизанский лагерь и стать легальным участником культурно-политической жизни страны, прежде всего для того, чтобы представлять интересы «молчаливого большинства», материально и морально пострадавшего от реформ. Сегодня в информационно-духовном пространстве реальный диалог с властью ведет только либеральная интеллигенция, болеющая в основном за тот «золотой миллион», который сформировался в стране после приватизации. Вот пример: с кем только не встречался наш президент за шесть лет, но с лидерами патриотического движения никогда. Почему? Не комильфо. С орущими, точно на привозе, правозащитниками – комильфо. А с патриотами – не комильфо. Это искусственно созданное предубеждение необходимо преодолеть. И не ради себя, а ради дела!

Нужно добиваться равного доступа на телевидение, куда сегодня патриотически мыслящие деятели культуры если и допускаются, то в качестве хитро смонтированного наглядного пособия по черносотенству. Нужно требовать равной удаленности власти от всех направлений отечественной культуры, создания условий для честного соревнования за умы и души. Наконец, надо добиться участия традиционалистов в общественном контроле за теми государственными денежными средствами, которые расходуются на культуру. Если учесть, что на недавний московский биеннале, который напоминал сбывшуюся сексуальную грезу сортирного маньяка, ухлопали два миллиона долларов, то средства эти не такие уж маленькие.

Да, это требует напряжения, ибо обжитая ненависть гораздо комфортнее компромиссных усилий, направленных на то, чтобы возобновить диалог с властью и либеральной ветвью отечественной интеллигенции, без чего невозможна выработка новой, объединяющей идеологии. Да, сидеть у партизанского костра и, утирая слезы, петь: «Едут-едут по Берлину наши казаки!» – спокойнее и духоподьемнее. А можно еще вдосталь поскрежетать зубами, когда в очередной раз на телевизионном экране возникнет повторяющийся, словно попугай, Хазанов или Жванецкий, не смешной, как «Крокодил» 30-х годов… Но так ведь можно досидеться до того, что по Москве поедут уже совсем не наши казаки…

В давнем романе Милана Кундеры «Невыносимая легкость бытия», кстати, очень популярном в России, особенно у молодежи, есть среди прочих многочисленных ядовитостей в адрес нашего Отечества и такое место: «Все предшествовавшие преступления русской империи совершались под прикрытием тени молчания. Депортация полумиллиона литовцев, убийство сотен тысяч поляков, уничтожение крымских татар – все это сохранилось в памяти без фотодокументов, а следовательно, как нечто недоказуемое, что рано или поздно будет объявлено мистификацией. В противоположность тому вторжение в Чехословакию в 1968 году отснято на фото– и кинопленку и хранится в архивах всего мира…»

Что здесь не так? Может быть, для тех, кто образовывался по учебникам, слепленным после 91-го в пароксизме глобального российского самооговора, или для того, кто изучает историю по телепередачам Сванидзе, все и правильно. Но на самом деле мы имеем дело с откровенным пропагандистским мифом о нашей стране, весьма органично вплетенным в ткань знаменитого романа. Нелюбовь Кундеры к русским понять можно: он бежал от советских танков за границу. Кстати, в Чехословакию вошли войска и других стран Варшавского договора, в том числе восточные немцы, ведшие себя по отношению к мятежникам особенно жестоко, гораздо суровее советских солдат. Об этом тоже сохранилась масса документов, но они не нужны автору, так как мы имеем дело не с попыткой постижения истории, пусть и средствами беллетристики, а с чисто политическими оценками событий.

Но разве танки в Праге – это хорошо? Да чего уж хорошего! Разве это не ошибка? Наверное, ошибка, наподобие оккупации Ирака. Правда, Саддам в НАТО не входил, а ЧССР в Варшавский блок входила. Но это так, между прочим… Важно другое: Кундере, писателю образованному и глубокому, даже в голову не пришло, что это вторжение, возможно, – историческое возмездие. Некогда Чехословацкий корпус, сформированный из военнопленных и по-хорошему отправленный из России домой, решил, явно не бескорыстно, вмешаться в чужую смуту, в конечном счете сдав Колчака и поспособствовав победе Советской власти, которая впоследствии не только восстановила, но и расширила империю. Кстати, русским людям тоже не нравились вооруженные чехи, врывавшиеся в города и села, но их об этом никто не спрашивал.

Есть и еще один любопытный момент. Кундера до судорог душевных не любит Сталина и охотно на страницах романа повторяет совершенно нелепую западную утку о том, будто Яков Джугашвили, которого чешский писатель почему-то считает сыном Надежды Аллилуевой, покончил с собой в фашистском плену по глупо-унизительным причинам. Английские военнопленные постоянно корили сына советского диктатора за то, что он якобы неаккуратно справлял большую нужду в лагерном сортире, и Яков вместо того, чтобы освоить общечеловеческую фекальную гигиену, от обиды бросился на колючую проволоку, по которой шел электрический ток. Далее у Кундеры следует довольно замысловатое метафизическое эссе о «г…не» как философской категории, во многом повлиявшее на пути и формы становления российского постмодернизма.

Но привел я этот пример не для иллюстрации интерфекальности постмодернизма, а по иным соображениям. Итак, Кундера считает Сталина злейшим врагом своего народа. Имеет право? Имеет. Была возможность отстранить тирана от власти? Была. Например, если бы удался заговор Тухачевского, реальность которого теперь, когда опубликованы материалы дела «Клубок», сомнений не вызывает. Но кто же сдал Сталину Тухачевского? Оказывается, в 1937-м это сделал президент Чехословакии, преследуя определенные политические выгоды для своей страны. О знаменитом «досье Бенеша» давным-давно всем известно, в том числе и Кундере. Выходит, многонациональный советский народ еще пятнадцать лет изнывал под игом «кремлевского горца» по вине Чехословакии?! Как говаривал Глеб Жеглов, наказания без вины не бывает.

Конечно, осведомленный читатель сразу заметит, что в своих контраргументах я некорректен с исторической точки зрения: замалчиваю одни факты, выпячиваю другие, иными словами, поступаю точно так же, как и Кундера. Но это я специально, чтобы показать: дурацкое дело нехитрое. Черный миф о любом народе строится просто: жесткие, силовые акции или просчеты, которые бывают у любого, самого раздемократического государства, абсолютизируются и подаются в отрыве от исторического контекста. Были расстреляны по приказу Берии в Катыни польские офицеры? (А именно их, мимоходом увеличив число жертв на порядок, имеет в виду чешский прозаик.) По одной из версий, окончательно не доказанной, да! Но ведь были и, без преувеличений, сотни тысяч красноармейцев, попавших в плен после проваленной Тухачевским Варшавской операции и замученных поляками с изобретательной жестокостью. Однако для черного мифа о русской империи это не имеет никакого значения.

Как не имеет значения и то, что среди литовцев, высланных в Сибирь, было немало явных пособников фашистов, участвовавших, между прочим, в тотальном уничтожении евреев на территории Прибалтики. Кроме того, как-то забылось, что и сами литовцы, получив по пакту Молотова – Риббентропа Виленский край, рьяно изгоняли поляков, еще недавно считавших эту землю своей. Да и чехи, завладев по итогам не ими выигранной войны Судетской областью, жесточайшим образом вышвырнули более миллиона веками живших там немцев. Помнил об этом Кундера, когда сочинял процитированный абзац? Конечно, помнил. Но покаяние за жестокость собственного народа в его планы не входило. У него была гораздо более важная, почетная и поощряемая задача – обличение СССР, в пору написания романа еще не распавшегося.

Нет, разумеется, я не оправдываю депортацию целых народов, тех же крымских татар, часть которых действительно сотрудничала с немцами. Однако, например, США, на землю которых не ступала нога оккупантов, после Перл-Харбора, не моргнув глазом, посадили всех своих японоамериканцев в концлагеря. Надо ли объяснять, что татары не только не были уничтожены, как пишет Кундера, напротив, перед ними со временем всенародно извинились, и они получили возможность вернуться на родину. Кстати, достаточно побывать в нынешнем Крыму, чтобы понять: скоро, судя по всему, они снова, как во времена Блистательной Порты, станут хозяевами полуострова. Между прочим, чехи перед судетскими немцами, насколько мне известно, так и не извинились и уж тем более не вернули их домой… Почувствуйте, как говорится, разницу!

Зачем, спрашивается, я вдруг вспомнил про эти антироссийские мотивы знаменитого романа? А затем, что они типичны, и подобной «черной мифологии» в нашем культурно-информационном пространстве сегодня пруд пруди. Когда сломали железный занавес (заодно с советской пропагандистской машиной), к нам хлынули не только долгожданные запретные шедевры западной культуры, но и пропагандистский ширпотреб, а также талантливые произведения, проникнутые по тем или иным причинам русофобией. Лишенное какой-либо внятной государственной идеологии, население, особенно молодежь, оказалось абсолютно беззащитно перед этой агрессивной недружественностью. Более того, многие усвоили чужой взгляд на собственную страну, а это – первый шаг к цивилизационному краху.

Что же делать? А что в таких случаях делают везде, где есть свобода слова? Например, опытный литагент решительно отказался даже предлагать французским издательствам мою повесть «Небо падших», так как в ней сатирически изображен авиасалон в Ле Бурже и местный министр транспорта. «Ну что вы! – объяснил агент. – Они про себя такое не переводят!» Однако не будем брать пример с оглядчивой западной демократии. В условиях российского разгула свободы слова достаточно снабжать подобные неоднозначные сочинения предисловиями или комментариями. Об этом, кстати, должны заботиться издатели, если они не хотят, чтобы будущие граждане России выросли ненавистниками своей родины. А вот о заботливости издателей обязано заботиться государство, выдающее им лицензии…

«Так уж теперь все и комментировать?» – иронически спросит пессимистический эстет, помахивая «Новым литературным обозрением». Конечно же, не все. Например, кундеровский пассаж о пражанках, вышагивавших «на длинных красивых ногах, каких в России не встречалось последние пять или шесть столетий», комментировать не стоит: неадекватность автора понятна каждому, кто хоть раз видел русских женщин.

Впрочем, ситуация осложнена еще одним обстоятельством. Борясь с советской системой, а значит, и с имперским патриотизмом, наша либеральная интеллигенция взяла себе в союзники сонм идеологических монстров, которых веками выращивали в закордонных ретортах геополитического противостояния. Советский строй давно сломан, империя распалась, а эти черные виртуальные гоблины продолжают пожирать иммунную систему народа – естественный, уходящий корнями в века патриотизм. Запретить монстров невозможно, от запретов они только множатся и крепнут. Единственное, чего они боятся, – луча истинного исторического знания: мгновенно лопаются, как вампиры на солнечном свету. Но для этого нужна продуманная, опирающаяся на серьезную научную базу государственная информационная политика. А ее тоже нет!

Чтобы убедиться, достаточно включить телевизор и обнаружить на экране очередную оскверняющую байку о Великой Отечественной войне, услышать пространные рассуждения какого-нибудь законченного интеллектуала о неизбывной вине русских перед всеми народами. Или посмотреть на Первом канале американский фильм начала восьмидесятых, где будущий губернатор со сложной австрийской фамилией гвоздит из пулемета мерзких шибздиков в советских шинелях, которые, падая, кричат на ломаном русском: «Мама!»