Текст книги "Сталин: Взгляд со стороны. Опыт сравнительной антологии"

Дж. Боффа: Всё более усложнялись экономические проблемы. Пятилетний план 1951–1955 годов был представлен стране с опозданием почти на два года. Глубокий упадок деревни вызывал в народе опасения нового голода. Запасов не хватало: их недостаточность представляла собой серьезную опасность на случай войны. Изоляция от всех других стран мира и мания секретности замораживали научный и технический прогресс, накапливалось отставание от уровня развития мировой культуры, что осознавалось еще немногими, но уже создавало препятствия на пути экономического прогресса даже в отраслях, поставленных в наиболее привилегированные условия. Трудно сказать, насколько Сталин осознавал эту реальность. Но если судить по его действиям, о которых нам известно, то он понимал происходящее: он, например, намеревался еще увеличить налоговое обложение крестьян, предполагая довести его до такого уровня, который в действительности превысил бы объем всех доходов, получаемых ими в виде поступлений от продажи продукции государству.

Страна же в целом в еще меньшей степени сознавала свои проблемы. Информация, получаемая гражданами, была в высшей степени ограниченной: газеты, абсолютно унифицированные, поставляли читателям стереотипные пропагандистские клише и давали минимум новостей, строжайшим образом отбираемых и контролируемых. Никто не имел представления о том, что происходит за пределами местности, где он живет, или вне той сферы деятельности, в которой он непосредственно занят. Такие методы могли, конечно, ввести в заблуждение иностранца, но они отнюдь не помогали тем не менее самому Советскому Союзу искать выход из его собственных противоречий. Каждый мог видеть недостатки, часто весьма серьезные, в тех областях жизни, в которых он непосредственно действовал, но не имел смелости или права говорить о них: оставалось в таком случае надеяться лишь, что в других делах ситуация складывается получше, как об этом и пишет печать.

То, что неудовлетворенность положением возрастала, было позднее подтверждено многочисленными свидетельствами, страх же мешал в то время даже открыть рот. Проявлений брожения и беспокойства в среде ученых, специализирующихся в области гуманитарных и общественных наук, было достаточно. Даже в биологии в конце 1952 года вновь появились первые признаки возобновления полемики против Лысенко. Но любые исследования были парализованы из-за чувства страха и безнадежности³²⁴.

Н. С. Симонов: Ускоренному переходу советской авиации от поршневой к реактивной, как мы сейчас понимаем, препятствовали объективные причины, обусловленные конструктивными недостатками существующих образцов зарубежных и отечественных реактивных двигателей, новизной технологического процесса и т. д. Советским же руководством все эти недостатки и упущения зачастую расценивались либо как проявления «вредительства», либо – «бюрократизма» и «ведомственности». На всех ведущих специалистов – разработчиков реактивной и ракетной техники – органами госбезопасности велось досье, все доносы и сообщения платных и добровольных агентов тщательно проверялись, обвинительные материалы немедленно передавались в прокуратуру. Такое же «высокое доверие» власти оказывали и организаторам оборонной промышленности.

В нескольких случаях жертвами репрессий из числа «выдающихся» оказались люди, в преданности и лояльности которых Сталину и системе трудно усомниться, например, начальник Главного артиллерийского управления Н. Д. Яковлев, нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин и главнокомандующий ВВС А. А. Новиков. 30 апреля 1951 года на совещании с руководителями оборонной промышленности Сталин, по-видимому в назидание, рассказал собравшимся о сути «дела» репрессированных в 1946 году Шахурина и Новикова, которые, по его словам, из ведомственных соображений, преднамеренно, тормозили развитие советской реактивной авиации.

«Еще во время войны, – делился воспоминаниями Сталин, – Правительством было поручено бывшему наркому авиационной промышленности Шахурину и главкому ВВС Новикову скорее взяться за освоение реактивных самолетов. При этом Правительству было известно, что американцы и немцы уже такие имеют. Правительство тогда уже считало, что реактивным самолетам принадлежит будущее. Прошло полгода, год, а указанные люди ничего в этом отношении не сделали. Правительство не могло проверять часто ход разработки и освоения реактивных самолетов, а в Министерстве авиационной промышленности не принимали никаких мер.

Страница журнала «Огонёк», посвященного юбилею вождя. 1949 г.

При проверке оказалось, что Шахурин и Новиков сговорились: первый на том, что будет выполнять программу по серийным поршневым самолетам, и за это работники авиапромышленности будут получать премии, второй – на том, что не придется переучивать людей на реактивных самолетах, и они будут получать ордена и медали. Эти люди – Шахурин и Новиков – ведомственные интересы поставили выше государственных, загубили дело, и после них пришлось много поработать, чтобы наладить производство реактивных самолетов…»

Создание ядерного, а затем термоядерного оружия являлось главной, но не единственной задачей советского «Уранового проекта». В конце 1946 года по инициативе Президента АН СССР С. И. Вавилова Совет министров СССР принял постановление «О развитии научно-исследовательских работ по изучению атомного ядра и использованию ядерной энергии в технике, химии, медицине и биологии», в котором утвердил соответствующий перечень работ: по развитию теории ядерных реакций и радиоактивности, геологии и географии радиоактивных элементов, химии урана и его соединений, металлургии урана и его сплавов, методов разделения изотопов, влияния радиации на живые организмы и использования ядерной энергии в народном хозяйстве (энергетике, транспорте и т. п.). Для координации этих работ при президенте АН СССР был создан Ученый совет в составе: академик С. И. Вавилов (председатель), академик Л. А. Орбелли, член-корреспондент АН СССР И. К. Кикоин, профессор Г.М. Франк.

В 1950 году физики-реакторщики Лаборатории № 2 и конструкторы НИИ-химмаша приступили к разработке реактора для атомной электростанции (АЭС). Их проект был реализован в 1954 году пуском в эксплуатацию первой в мире атомной электростанции в г. Обнинске (Калужская область)³²⁵.

Дж. Боффа: Сталин… завязал с китайскими коммунистами крепкие связи и тайно их поддерживал. Войдя в Маньчжурию, советские войска и их командование наладили тесное сотрудничество с армией Мао и передали ему занятые ими территории для превращения их в освобожденные районы еще до вывода Советской армии весной 1946 года. До этого момента здесь, в областях, где наиболее твердым и продолжительным было господство японцев, ни коммунисты, ни националисты из Гоминьдана не имели серьезных позиций. Как те, так и другие просили СССР, хотя и по противоположным мотивам, по возможности не спешить с выводом войск.

Советский Союз вывез из Маньчжурии в качестве военной добычи часть промышленных предприятий, принадлежавших японцам, что не понравилось ни коммунистам, ни Гоминьдану. Советский Союз передал народно-освободительной армии Китая значительное количество японского вооружения; в советских источниках говорится о 3700 артиллерийских орудиях, 600 бронемашинах, 860 самолетах, 12 тыс. пулеметов и около 700 складах амуниции различного рода. В то же время СССР не дал разрешения частям Чан Кайши использовать портовое оборудование в Дальнем и Порт-Артуре, которые были переданы под советский контроль по Ялтинскому соглашению. Когда войска Гоминьдана, переброшенные по воздуху американцами, появились в Маньчжурии, они обнаружили, что коммунисты их опередили: гоминьдановцам удалось занять лишь крупные города, да и то не все. Эти свидетельства, поступившие из советских источников в самые последние годы, находят подтверждение в американских документах, а также в рассказах других очевидцев событий того времени. Маньчжурия с этого времени превратилась если и не и основную базу коммунистов, как это утверждают советские историки, то, во всяком случае, в одну из наиболее важных областей, находящихся под их контролем. При этом с тыла их защищала советская граница. Через своих представителей в Маньчжурии Москва поддерживала с коммунистами связи, которые становились всё более тесными. Не вступая открыто в споры со Сталиным, Мао вел свою линию. Ни он, ни Чан Кайши в действительности не желали компромисса; Чан еще меньше стремился к нему, чем Мао, так как он был уверен в своей возможности одержать победу над коммунистами при поддержке Соединенных Штатов. Переговоры между коммунистами и Гоминьданом, проводимые при посредничестве американцев, возобновлялись несколько раз и вновь прерывались; их результатом в конце концов стал лишь ряд частичных соглашений, оставшихся на бумаге. Периоды неустойчивого мира сменялись новыми столкновениями, и так продолжалось до марта 1947 года, когда Чан Кайши почувствовал себя достаточно сильным для возобновления гражданской войны в широком масштабе. Американское посредничество потерпело неудачу как в силу того, что в США не смогли понять глубоких коренных причин китайской революции, так и в результате общей антикоммунистической ориентации политики Вашингтона, которая заставляла американских деятелей щедро снабжать оружием и материальными средствами правительство Гоминьдана, правительство, которое было обречено на гибель.

Вначале ход войны, казалось, складывался благоприятно для Чан Кайши: его части заняли даже Яньань, которая имела для коммунистов значение опорной базы. Эти успехи, имевшие больше значение эффектного зрелища, чем военного достижения, породили всевозрастающее проникновение руководимых Мао сил в бескрайнее море китайской деревни. Во второй половине 1947 года стратегическая инициатива перешла в руки коммунистов. В следующем году они начали осуществлять широкомасштабные военные операции, кульминацией которых явилось завоевание Пекина и освобождение всего Китая к северу от Яньцзы. Весной 1949 года началась заключительная стадия войны, в ходе которой армии коммунистов форсировали реку большими силами и устремились к югу, изгоняя гоминьдановцев со всей территории страны. Со своими последними сторонниками Чан Кайши укрылся на острове Тайвань (Формоза). 1 октября 1949 года Мао объявил в Пекине о рождении Китайской Народной Республики.

В 1947 году Сталин, в свою очередь, понял, что его прежние оценки положения в Китае были ошибочными³²⁶.

Э. Дурачинский: Генералиссимус понимал исторический и геополитический масштаб победы Мао. Кроме того, я также убежден, что он должен был глубоко задуматься о линии поведения с лидером, который, хоть и воспользовался советской помощью, однако к власти в этой огромной стране пришел самостоятельно. Он не был навязанным Москвой вассалом, и его КНР не была протекторатом московского суверена. Думаю, что когда 16 декабря 1949 года около 18.00 часов Сталин впервые пожал руку гостя из Китая, у него, вероятно, еще не было ответа на вопросы, которые он сам себе задавал, хотя в «Правде» за 5 декабря он в самом общем виде выразил пожелание Кремля в отношении нового субъекта международного соотношения сил на международной арене. Редакция газеты опубликовала один из фрагментов официальной программы Пекина, в котором речь идет об СССР и «государствах народной демократии»: «Китайская Народная Республика присоединится ко всем мирным и свободолюбивым странам всего мира и прежде всего к Советскому союзу, а также всем странам народной демократии… вместе с ними будет бороться против империалистической агрессии и защищать мир во всем мире». <…> Сама вступительная статья «Правды», как обычно, вышла под бдительным контролем Сталина³²⁷.

Н. Верт: Тот факт, что, начиная с лета 1947 года, политическая и военная ситуация изменилась в пользу китайских коммунистов, в целом не изменил сдержанное отношение советского руководства к китайским коммунистам, которые не были приглашены на совещание, посвященное основанию Коминформа. Этой сдержанности можно дать несколько объяснений: понимая американские намерения в отношении Японии, советское руководство рассматривало Дальний Восток как преимущественную сферу влияния США (в отличие от Европы). Но не опасалось ли оно также, что в случае победы китайских коммунистов возникнет новый полюс коммунизма? В этом смысле следует признать непоследовательность политики, боровшейся против Тито, но позволявшей укреплять свою независимость Мао Цзэдуну. Показательно, что советская пресса почти не заметила решающее наступление китайских коммунистов летом 1949 года, поскольку была слишком занята отчетами о разоблачении бесчисленных «гитлеровско-троцкистско-титоистских» заговоров в Восточной Европе.

Энтузиазм СССР по поводу «китайских братьев по оружию» проявился только после окончательной победы Мао Цзэдуна. 23 ноября 1949 года СССР установил дипломатические отношения с Пекином, и Вышинский заявил в ООН, что теперь его страна не признает националистический Китай. После трудных двухмесячных переговоров 14 февраля 1950 года в Москве Мао Цзэдун подписал со Сталиным Договор о взаимопомощи сроком на тридцать лет. Советский Союз обязался отказаться в двухлетний срок от всех своих прав в Маньчжурии и вернуть Дайрен и Порт-Артур, предоставить Китаю заем в 300 млн долларов на пять лет, освоить Синьцзян силами смешанных фирм с советским финансовым и техническим преобладанием. Длительность переговоров, скромная сумма кредита, срок, предусмотренный для передачи Маньчжурской железной дороги и портов, подкрепляют гипотезу, согласно которой Москва, прежде чем принять на себя более серьезные обязательства, хотела увидеть, какую политику выберет Мао. Общая враждебность по отношению к США была, несомненно, одним из основных факторов согласия. То, что это так, было открыто подтверждено несколькими неделями позже: когда Совет Безопасности отказался исключить националистический Китай из ООН, СССР вышел из всех ее органов (до августа 1950 года).

Именно благодаря отсутствию СССР Совет Безопасности смог 27 июня 1950 года принять резолюцию о вводе американских войск в Корею, где северные корейцы за два дня до этого пересекли 38-ю параллель. Согласно некоторым современным версиям, к этому шагу Северную Корею подтолкнул Сталин, который не верил в возможность ответных действий США, после того как они «бросили» Чан Кайши, и хотел составить конкуренцию Мао на Дальнем Востоке. Тем не менее, когда Китай в свою очередь вступил в войну на стороне Северной Кореи, СССР, натолкнувшись на твердую позицию США, постарался сохранить локальный характер конфликта. После смещения воинственного генерала Макартура напряженность вокруг корейских событий уменьшилась, 23 июня 1951 года постоянный представитель СССР в ООН Малик, который за два года до этого вел переговоры по вопросу о блокаде Берлина, предложил, чтобы «воюющие стороны начали дискуссию о прекращении огня и достижении перемирия». Переговоры по этому вопросу увенчаются успехом только через два года, после смерти Сталина³²⁸.

Дж. Боффа: Когда Мао приехал в Москву 16 декабря 1949 года, переговоры, которые предстояло вести, были отнюдь не легкими. Сталин оказался лицом к лицу с человеком, о котором ему много говорили, отзываясь не всегда похвально, но которого он никогда не встречал ранее: это был представитель страны, культура которой фундаментально отличалась от его собственной; руководитель революции, которая была осуществлена под лозунгами, позаимствованными из той же самой доктрины, но которая была во многих своих аспектах чрезвычайно далека от русской революции, даже если их развитие часто оказывало влияние друг на друга и переплеталось. Мао никогда не входил в органы Коминтерна и не бывал никогда в Москве; более того, он никогда не выезжал до того из Китая. Сталин столкнулся на этот раз с вождем коммунистов, который в отличие от почти всех других не имел по отношению к нему никакого комплекса ученика, обращающегося к учителю, что бы там Мао ни говорил в своих речах. Однако этот незнакомый ему китаец искренне восхищался им прежде всего потому, что Сталин сумел добиться того, что Мао считал обязанным совершить в Китае. Сталин руководил созданием могущественного государства, исходя при этом из своих собственных идей и критериев, а не из толкования классических трудов великих предшественников, будь то Маркс или Ленин, на которых он ссылался. И это восхищение со стороны Мао не уменьшалось ни при каких обстоятельствах, даже тогда, когда миф о Сталине был развеян.

В Москве Мао играл роль самого выдающегося гостя на торжественном собрании, посвященном пышному празднованию 70-летия Сталина, где присутствовали также и другие руководители коммунистов, прибывшие по этому случаю в советскую столицу. Он взял слово для того, чтобы «приветствовать то единство рабочего класса всего мира, никогда не осуществлявшееся ранее, которое реализовано под руководством товарища Сталина». После этого дня Мао вынужден был еще надолго задержаться в советской столице, куда к нему прибыл Чжоу Эньлай: прошло два месяца с момента приезда до того, как он сумел заключить соглашение со Сталиным.

Два месяца – это много даже для самых трудных переговоров. Вероятно, они не были заполнены только дискуссиями. Сталин имел весьма своеобразную манеру обращаться с гостями. Случалось, что им приходилось в течение многих дней ожидать приглашения, а затем их внезапно приглашали к нему. Можно предположить, что такая система служила ему для того, чтобы лучше изучить своих оппонентов. Когда же Сталин считал это необходимым, он умел очаровывать даже наиболее искушенных визитеров своим предупредительным вниманием; для Мао он сделал то, чего никогда не делал, – явился лично на прием, посвященный китайской делегации, в гостиницу «Метрополь». Переговоры тем не менее были долгими и трудными. Мао их описывал так: «Мы использовали две тактики: первая заключалась в том, чтобы вести обсуждение тогда, когда другая сторона вносила предложения, с которыми мы не были согласны, вторая определялась тем, что мы принимали их предложения, если они продолжали настаивать». Другими словами, это были тяжелые переговоры, в ходе которых китайцы сохраняли твердость своих позиций до последней возможности, отказываясь от дальнейшего сопротивления лишь в случае прямой угрозы разрыва.

От Мао мы узнали и то, какие пункты вызывали разногласия: железные дороги в Маньчжурии, которые на основе Ялтинских соглашений были превращены в совместное советско-китайское владение; смешанные предприятия, то есть общества с совместным капиталом, которые Сталин хотел учредить по примеру того, что было сделано в ряде стран Восточной Европы; границы, то есть, возможно, советские базы, полученные СССР в Порт-Артуре и Дальнем (из этого рассказа отнюдь не явствует с определенностью, выдвигал ли уже тогда Мао территориальные претензии, которым суждено было стать причиной конфликта между двумя странами во второй половине 1960-х годов). Сталин проявил определенные колебания в выборе ответа на китайское предложение заключить прямой открытый союз.

Однако всё это дело завершилось 14 февраля 1950 года подписанием договора, который обязывал оба правительства бороться против любой угрозы агрессии со стороны Японии или «любого другого государства, которое прямо или косвенно объединилось бы с Японией»; даже в том случае, если агрессия будет предпринята против одной из двух стран, они обязывались предоставлять друг другу любую помощь, включая военную, для ее отражения. В соответствии с этим же документом Китай и СССР устанавливали тесное экономическое сотрудничество. Для начала Москва предоставила Китаю кредит в размере 300 миллионов долларов под один процент в год; цифра была умеренной, но с учетом возможностей СССР совсем немалой. Железные дороги и база Порт-Артур должны были быть возвращены Китаю в 1952 году, порт Дальний – в 1950 году. Несмотря на китайское сопротивление, ряд смешанных обществ был учрежден в последующие месяцы для поиска и разработки месторождений нефти и редких металлов, а также для управления тремя воздушными линиями, связавшими Пекин с советскими городами Алма-Атой, Иркутском и Читой.

Сталин подозревал в Мао нового Тито, или, лучше сказать, таково было впечатление Мао, вынесенное им из общения со Сталиным, которое ему вспоминалось и много лет спустя. Китайские руководители повели себя достаточно ловко, чтобы рассеять это возможное недоверие. В своих письмах они признавали за СССР право на первенство и на роль главы «антиимпериалистического фронта». Начиная с конца 1948 года, как только Мао сделал свой выбор лагеря, китайцы заняли вполне определенную позицию и в столкновении между Москвой и Белградом, приняв советские тезисы и, следовательно, осуждение Югославии, провозглашенное Коминформом. Они не вступили в Коминформ, но нам в действительности неизвестно, делалось ли когда-либо такое предложение. Основные китайские руководители, сам Мао, Лю Шаоци и Чжу Дэ, написали тем не менее ряд статей для газеты Коминформа и согласились на ее распространение в Китае на китайском языке в количестве 100 тыс. экземпляров. В конце 1950 года, когда Сталин предложил Тольятти стать секретарем организации, последний его спросил, присоединятся ли к Коминформу и китайцы. Сталин ответил отрицательно, пояснив, что китайцы предпочитают оставаться вне его; казалось, однако, что он подыскивал подходящее объяснение для такого решения, ссылаясь на специфическую роль, которую Китай призван играть в Азии³²⁹.

С. В. Девятов, Ю.В. Сигачёв, А.Н. Шефов: Говорят, что Сталин в последний год жизни не интересовался ни работой Совета министров, ни подчиненных ему министерств. В свое время этот тезис активно пропагандировал Хрущёв. Отсюда вывод об отходе Сталина от руководства государством, сосредоточении власти в руках его ближайшего окружения. В последнее время, развивая хрущёвский тезис, вновь заговорили об ослабевшей хватке вождя. Мол, опасавшиеся за свою судьбу сталинские соратники начали интриговать против него самого и чуть ли не составили заговор. Попробуем разобраться: так ли это?

На первый взгляд, внешние проявления активности вождя действительно стали менее заметны. За 1950–1953 годы резко сократилось число лиц, побывавших на приеме у Сталина в кремлевском кабинете. Если в предвоенном 1940 году зарегистрировано более 2 тысяч посещений, то в 1950 году их было около семисот, а за 1952 и начало 1953 года – уже менее пятисот. Количество посетителей в день редко превышало десяток (только 30 апреля 1952 года Сталин принял более двадцати человек).

Длительными стали перерывы в кремлевских приемах. В 1950 году вождь не принимал никого в Кремле почти пять месяцев, со 2 августа по 22 декабря. Он провел отпуск на своих южных дачах, «теребя» окружение шифротелеграммами. В следующем году Сталин отдыхал так же долго. Вернувшись из отпуска в конце декабря, он затворился на «Ближней» и не приезжал в кремлевский кабинет вплоть до 13 февраля 1952 года.

Политбюро (после XIX партсъезда Президиум) ЦК в полном составе генсек не собирал практически ни разу. В 1950 году заседаний Политбюро было всего лишь 6, в 1951 – 5, а в 1952 – 4. И это несмотря на специальное постановление Политбюро о возобновлении с 1946 года его регулярных заседаний – «каждые две недели, по вторникам, в 8–9 часов вечера». Создав после XIX съезда КПСС внеуставное Бюро Президиума ЦК, Сталин обещал созывать его каждую неделю. На деле он собрал Бюро всего трижды.

Действительно ли Сталин утратил контроль над государственными делами и своими соратниками? Может быть, правы Хрущёв и сторонники его версии? Документы свидетельствуют: не утратил, и хватка его совсем не ослабла.

Действовал генсек в соответствии со старым, но надежным принципом: «разделяй и властвуй». В Совмине он создал систему бюро. Каждое из них, возглавляемое одним из соратников, руководило работой целой группы смежных министерств и ведомств. Периодически эта структура подвергалась перестройке, посты в ней также перераспределялись. В послевоенные годы закрепилась практика рассмотрения и подготовки вопросов, входящих в компетенцию Политбюро и правительства, различными комиссиями и группами, образованными по поручениям Сталина, без участия всех членов Политбюро ЦК или Президиума Совмина. Маленков докладывал членам ЦК в июле 1953 года: «Политбюро нормально не функционировало и было подменено тройками, пятерками и т. п., работавшими по поручению т. Сталина разрозненно, по отдельным вопросам и заданиям». Естественно, что в таких условиях ни о какой самостоятельности, тем более о сговоре соратников, не могло быть и речи, – они, скорее всего, и помыслить о таком не смели.

О том, что Сталин многие решения продолжал принимать единолично, не считаясь с мнением своего окружения, Маленков говорил на том же июльском пленуме ЦК: «В связи с задачей подъема животноводства в феврале месяце этого года т. Сталин настойчиво предложил увеличить налоги в деревне на 40 млрд рублей. Ведь мы все понимали вопиющую неправильность и опасность этого мероприятия. Мы говорили, что все денежные доходы колхозов составляют немного более этой суммы. Однако этот вопрос не был подвергнут обсуждению, коллективность в руководстве была настолько принижена и подавлена, что приводимые т. Сталину доказательства были им безапелляционно отброшены». Только сталинская смерть спасла советских колхозников от окончательного разорения³³⁰.

А. Б. Аристов[83]83
  Аристов А. Б. (1903–1973) – член Президиума ЦК КПСС в 1952–1953, 1957–1961 гг. В 1944–1950 гг. первый секретарь Красноярского крайкома ВКП(б), в 1950–1952 гг. первый секретарь Челябинского обкома ВКП(б), в 1952–1953 гг. секретарь ЦК КПСС, одновременно в 1952–1953 гг. заведующий отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КПСС, в 1953–1954 гг. председатель исполкома Хабаровского крайсовета, в 1954–1955 гг. первый секретарь Хабаровского крайкома КПСС, в 1955–1960 гг. секретарь ЦК КПСС, одновременно в 1957–1961 гг. заместитель председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР, в 1961–1971 гг. посол СССР в Польше, с 1971 г. посол СССР в Австрии.


[Закрыть]: После XIX съезда партии, когда меня избрали секретарем ЦК, поступило заявление из Рязанской области – из Ряжска, что там хлеба нет, масла нет и т. д… Тов. Маленков мне поручил это проверить. Проверил. Маленков спрашивает: как там дела? Перебои? Нет, говорю, какие там перебои. Просто нет хлеба в продаже, фонды такие.

– Вы только, тов. Артистов, без паники.

Я от него узнал, что это задание Сталина.

– Пишите на имя тов. Сталина результат проверки.

Для меня это было неожиданным. Писал, писал, ничего не написал – вдруг Сталин вызывает. Он вызывал нас, молодых секретарей, и только речи произносил. Там присутствовали т. Игнатов, Хрущёв, Пегов… Входит Сталин и говорит:

– Что там в Рязани?

Все молчат.

– Кто был в Рязани?

Тогда поднимаюсь:

– Я был в Рязани.

– Что там? Перебои?

– Нет, – говорю, – тов. Сталин, не перебои, а давно там хлеба нет, масла нет, колбасы нет. В очереди сам становился с Ларионовым с 6–7 утра, проверял. Нет хлеба нигде. Фонды проверял.

Тогда он рассвирепел: как это так.

– Что у нас за секретарь там? Шляпа. Почему не сигнализировал нам? Снять его! – кричал Сталин…

Я стал возражать Сталину, сказал, что Ларионов не виноват, что такое положение с хлебом есть и в других городах. Заявление из Ряжска было подписано женской фамилией. Такая женщина в Ряжске была, но она отказалась от заявления. Она мне при встрече заявила, что в Ряжске хлеба нет давно, это каждый видит, и она об этом говорила на собраниях, но заявления не писала. Я по своей простоте проверил существо дела, убедился, что заявление написано правдиво, и поэтому не стал копаться, она написала или не она. Но, оказывается, как я потом увидел, я должен был искать автора, который не доверяет партии, правительству, искать контрреволюцию…

Потом было созвано Бюро Совмина, вынесли выговор Анастасу Ивановичу Микояну ни за что ни про что, вынесли выговор Жаворонкову, разрешили торговать хлебом более свободно, чем до сих пор.

На другой день Маленков окрысился: вы плохо относитесь к кадрам. Тогда я понял, что я виноват в том, что не лгал, не выдумывал, а докладывал, как есть…

Тов. Ларионов позднее сказал, что четыре месяца после того, как я уже работал в Харькове, [в Рязани] искали контрреволюцию по этому поводу³³¹.

С. В. Девятов, Ю.В. Сигачёв, А.Н. Шефов: Так Сталин планировал развивать сельское хозяйство страны. Каким же еще вопросам уделял внимание «вождь всех времен и народов» на склоне лет?

Уже в первые послевоенные годы Сталин значительно укрепил МТБ, передав туда из МВД целый ряд подразделений, включая внутренние войска, транспортное управление, правительственную охрану, пограничников и милицию. К 1950-м годам всё явственнее проявлялось его стремление к независимости от исполнителей из МТБ. Вслед за передачей функций внешней разведки специально созданному в МИДе Бюро информации вождь задумал создать альтернативную МТБ и МВД структуру на базе аппарата ЦК.

Речь шла отнюдь не о вмешательстве в ход следствия через партийный аппарат. Это вождь делал сам, давно и успешно. Имелось в виду выполнение партаппаратом собственно следственных функций. На ключевые роли Сталин определил секретаря ЦК Маленкова и председателя Комиссии партконтроля Шкирятова, которым подчинил особую «партийную» тюрьму.

Как рассказывал в 1958 году на «допросе» в Комитете партийного контроля Булганин, к этой идее Хозяин неоднократно обращался в последние годы своей жизни. «Когда мы бывали у т. Сталина, то там были Маленков, Берия, я, Микоян. Я не буду утверждать, был ли Никита Сергеевич, но много раз Сталин говорил об этой тюрьме и говорил о том, что надо создавать такую тюрьму.

Шатуновская (член КПК при ЦК КПСС). Зачем?

Булганин. Для партийных преступников. Сталин так ставил вопрос. Я был свидетелем, сам слышал…

Шверник (председатель КПК при ЦК КПСС). Он хотел изолироваться от органов МГБ?

Булганин. Видимо, да. После смерти Сталина всё стало более ясным. Я думаю, что он даже и не доверял МГБ».

Постановление Совета министров СССР

Наконец, в конце февраля 1950 года сталинская идея была полностью воплощена в жизнь. Начальником «особой тюрьмы» был назначен заместитель начальника тюремного управления МВД СССР, а замом к нему – инструктор Административного отдела ЦК ВКП(б). Маленков проинформировал их о том, что тюрьма, создаваемая по поручению Сталина, рассчитана на 3–4 десятка заключенных и предназначена для ведения следственных политических дел. Что же касается свежеиспеченных тюремных начальников, то подчиняться они обязаны Комитету партконтроля при ЦК и непосредственно Маленкову, а вовсе не министрам госбезопасности или внутренних дел.

Допросы, в которых участвовали Маленков и переодетые в форму офицеров госбезопасности сотрудники ЦК, проходили рядом с залом заседаний Оргбюро. Здесь, в святая святых ЦК большевистской партии, на пятом этаже здания на Старой площади, была особо охраняемая зона. Сама же «партийная» тюрьма располагалась на улице Матросская тишина в отдельном блоке тюрьмы московского управления внутренних дел. Одними из первых ее заключенных стали главные обвиняемые по так называемому «ленинградскому делу».