Текст книги "Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения"

Журналистика

Захар

В 29 лет совершенно случайным образом пришёл в журналистику. Начал публиковаться, очень быстро выяснилось, что я неплохой журналист. А через месяц редактора, который пригласил меня к себе, уволили. Так я стал редактором газеты. И пока наполнял все эти газетные рубрики, писал про всё: политику, экономику, сад-огород, культуру, гороскопы сочинял сам. Но так как всё это нельзя было подавать под одним именем, я использовал самые разнородные псевдонимы.

Однажды я написал две очень дерзкие статьи по поводу бывшего губернатора Нижегородской области Бориса Немцова. И после их выхода позвонил в наш холдинг Борис Немцов и сказал, мол, у вас там есть два хамских журналиста, увольте обоих. А вот Захара Прилепина, его оставьте. И в итоге этих двух журналистов «убрали», а мне пришлось работать на одну фамилию.

Почему всё-таки Захар? У меня прадед был по отцовской линии – Захар Петрович Прилепин. И как-то я взял и подписался: Захар Прилепин. А потом решил написать книгу – сына тогда я уже родил, дерево посадил, дом построил.

Написал роман «Патологии», эта книжка, отмечу, удалась, за неё я получил первую премию. Ну и думаю: напишу вторую. Написал и снова подписал Захаром, потом уже так одну за другой. И все стали называть меня Захаром, кроме жены, детей и мамы.

Дмитрий Елькин

генеральный директор АПН-НН [интервью Л. Зуевой, 2021]

В начале 2000-х, когда я познакомился с Прилепиным, он уже был большой звездой нижегородской журналистики и главным редактором популярной городской газеты «Дело». Собственно, это он и привёл меня, не имевшего ни соответствующего образования, ни опыта в журналистику.

Надо сказать, работая редактором мейнстримного медиа, Прилепин идеологически вообще никак себя не ограничивал и писал то, что считал нужным, – поэтому не было в регионе более «красно-коричневого» СМИ, чем «Дело».

Кажется, примерно половину всех текстов в газете Прилепин писал, под разными псевдонимами, самолично. И ещё немного – во входившие в тот же медиахолдинг «МК в Нижнем» и «Монитор». Невероятная продуктивность при этом почему-то никак не сказывалась на качестве его текстов: все они были просто отличные.

Ещё более удивительно, что параллельно с ежедневной журналистской и редакторской работой он, как впоследствии выяснилось, писал роман – «Патологии», одну из лучших книжек в постсоветской литературе.

Когда медиахолдинг, в который входило «Дело», прекратил своё существование, мы с Прилепиным открыли «Агентство политических новостей – Нижний Новгород», и вот уже больше 15 лет агентство работает. Кроме того, Прилепин был одним из инициаторов создания «Нижегородского эксперт-клуба» – на сегодня старейшей и наиболее известной в городе экспертной площадки.

Людмила Зуева

журналист газеты «Биржа»

На презентацию его «Патологий» – 2005 год, август, Нижний Новгород, – проходившей в нашем конференц-зале, меня загоняли чуть ли не всей редакцией. А я дописывала материалы в номер, торопилась авантюрно на два свидания, да и вообще: книгу не читала, автора ни в глаза, ни за глаза, и ещё тысяча контраргументов. Но когда после пары звонков из своего восточного крыла «Биржи Плюс» в наше западное приплыл самолично главный редактор всего и вся Владимир Викторович Лапырин – стало ясно, что не отвертеться.

И вот я, взбешённая, обречённая и злая, в красной майке и джинсах, влетаю на их литературный пир – ну, просто гарпия во плоти! – готовая растерзать этого «молодого и оооочень талантливого…» И тут же мощная винная волна ударяет мне в клюв, а из гудящей толпы, явно и до неприличия возвышаясь над всеми, весь светясь и паря – приветственно взмахивает он: «Людмила, присоединяйтесь к нам!»

Не, думаю, такого не бывает, надо валить отсюда – но стою как заворожённая. И осиянный уже приближается!

А ведь буквально несколько дней назад мы с ним вскользь познакомились на крыльце редакции. Кто и что он – я не пытала (околополитический, наверное, рыцарь бесконечного нашего «круглого стола»), поболтали ни о чём и разошлись. Однако тот «он» был невысокий, весь какой-то тусклый и прочерневший. «Чёрный человек», – мысленно хмыкнула я, и забыла.

И вот. Теперь передо мной стоял совершенно другой «он»: принц на литературном коне, будущий великий русский писатель – да-да, именно такой силы было его сияние и ощущение в пространстве. И в этой толпе, что ему по пояс, и в этом зале, потолок которого и стены будто растворились, потеряли очертания, дымясь…

Да простят меня все причастные, а, может, и согласятся.

И преображение это до сих пор удивляет меня – словно износил человек одну свою жизнь до предела, окунулся в источник святой, проспался и явился в жизнь новую. Со всем нажитым, разумеется.

И сорвало – понеслось.

Дня через три вышла «Биржа» с моей заметкой о книге Захара. И он не затруднился, позвонил в редакцию и даже застал меня, которую редко кто мог застать, и засвидетельствовал. И тут я впервые узнала, что такое настоящий журналистский дар: умение, оказывается, писать о том, о чём не имеешь ни малейшего…

– Нет, не издеваюсь. А что вы сейчас читаете? – без особых переходов неслось следом из трубки и улыбалось. – А давайте на «ты», а что ты слушаешь, о чём пишешь, кому, а тебе? Кундера, Милан? – по-моему, он слишком прост для тебя; БГ тишит? – хм, согласен, бывает; принципиально аполитична? – славно, а мы вот на выборы идём, и против нас тут…

Всего, казалось бы, несколько простых вопросов-ответов, короткими очередями, в столбик – и вот уже, с лёгкой подачи Евгения Николаевича, Захара, в мою жизнь входит целая армия нечитанных, неслышанных, невиданных – писателей, поэтов, музыкантов, художников. Леонов, Лимонов, Газданов, Рыжий, Кабанов, Проханов, Коровин, Серебрякова, Коржев, Алмонд, Кашин, и ещё, ещё, ещё…

Захар до одури заражал прекрасным – и прицельно, и походя, ненароком. Он весь напитан этим, он проводник и носитель, и с детства, похоже, один не ходит даже в баню – всегда со спецназом русских творцов, да и нерусских тоже…

Через год Захар презентовал в Нижнем Новгороде вторую книгу – только теперь в крутом литературном кафе «Безухов», и с целым десантом издателей «Ад Маргинем». И целый Александр Андреевич Проханов представлял его новый роман «Санькя».

И как Державин, благословлял «этого кудрявого юношу». И говорил, «что Прилепин выживет. Он обрастёт шерстью, он покроется щетиной такой жёсткой, грязной, седоватой, щетиной, которой покрываются бронтозавры или дикобразы в период перехода из одного периода каменного в другой. И он выживет, и он будет творить»…

А Захар, чуть дослушав, мчался дальше и дальше – преумножая красоту и силу России, во имя русское в мире. Растрачивая и не жалея себя и свои жизни… Дай Бог, чтоб не все ещё износил.

Да, главное-то забыла! Меня всегда зачаровывали люди, способные с лёгкостью делать любую работу, даже дико сложную. Когда, как – какая вам разница, просто – раз, щёлк – и готово, принимайте! И при этом не ныть, как было тяжко (а оно так, скорее всего, и было!), а лишь потирать руки и лукаво похохатывать: «Как я вас всех!..»

И это как раз про Захара – более яркого примера я не знаю. Думаю, и не узнаю.

И пока я тут вдохновенно стругаю одну зарисовку – он наверняка написал уже полкниги.

Дети

У меня от одной жены четверо детей. И у меня есть замечательный товарищ, Михаил Елизаров, мы с ним выступали как-то вместе, и он так мрачно на меня посмотрел и сказал: «А у меня один ребёнок от четырёх жён».

(Захар на встрече в Омске, 2016)

Захар

Я от природы человек семейный, склонный к патриархальному образу жизни, вырос в большой деревенской семье. Нас с сестрой было двое, но каждое лето в наш родовой дом в деревне съезжалась вся родня, двоюродные братья и сёстры, у нас всё время кто-то рождался, подрастал, я часто возился с маленькими…

Мне было 23 года, когда родился первый ребёнок, и у меня не было никакой растерянности или ощущения, что я сам ещё ребёнок и не наигрался. Всех детей мы рожали вместе с женой – и я считаю, что это действует на психику очень благотворно. Я был первым, кто видел моих детей, брал их на руки с рук акушерки. Это немедленно снимает все вопросы, связанные с ощущением отцовства.

Глеб – старший сын, рождён 21 мая 1998. Умница, читатель, многогранный, крайне любопытный тип.

Игнат – второй сын, рожден 12 июня 2004. Очарователен – лёгкий, белый, тонкокостный, я к нему отношусь как к цветку. Помню, году в 2006-м, в шутку я отправил фото Игната на конкурс «Самый очаровательный ребёнок» в одной крупной газете. Фамилию не подписывал. Он занял первое место… Теперь этого ребёнка уже нет – из него вырос другой мальчик, и растёт дальше. Но был и этот. Зефирный. Аляной, как у нас в Каликино (верховья Дона, откуда все Прилепины) говорили. У меня такие же волосы были в детстве. Как лён.

Два сына очень забавно отражаются друг в друге, оба Близнецы, один рождён в 6:20 утра, другой – в 18:20, у одного была бирка с номером 13 в роддоме, у другого – 31.

Кира – третий ребёнок и первая дочка, Водолей, родилась 26 января 2006. Мой нежнокрылый, лучезарный, строгий, неутомимый, добрейший ангел. Доченька.

Кира всегда была и остаётся самой деятельной, самой башковитой, самой собранной, самой отличницей, самой-самой. Самый спокойный, невозмутимый, прямолинейный, нисколько не склонный к рефлексиям ребенок. Кира легко подрывается на любую замуту, не задумываясь.

Лиля – младшая дочка, Лев, родилась 1 августа 2011. Поверьте мне, я уже опытный отец и восторженность мне не свойственна, но Лилечка необыкновенный ребёнок – радостный, позитивный и очень вменяемый. Очаровательное дитя, источает счастье, я в неё просто влюблен и готов всю зацеловать!

Все мои дети похожи на меня – а друг на друга меньше.

От мамы у них – мимика, жестикуляция, речь: мама с ними проводит гораздо больше времени, поэтому это они берут у неё.

Но я не понимаю мужчин, которые боятся остаться наедине с маленьким ребёнком. Мне можно и восемь, и десять детей доверить – всё будет хорошо. Забота о детях – она просто обязывает постоянно быть начеку, постоянно трудиться. Это как в деревне, где утром просто нельзя не встать на работу. Крестьянскую жизнь невозможно приостановить – корову не выдернешь из розетки, её надо кормить, доить. Наверное, во мне генетически отложилась эта тотальная, несокрушимая работоспособность моего отца, моих дедов и прадедов, эта крестьянская закалка.

Сергей Баранов

не последний йог России, чемпион России по карате, друг семьи Прилепиных [интервью Л. Зуевой, 2021]

Прежде всего у Захара с Машей красивые дети. Смотришь – и глаз радуется, и чем взрослее становятся, тем красивее: стать и порода в каждом особо проявляется. И второе, характерное для всех, именно то, что в них род, семья во всём чувствуется. Дети вовлечены друг в друга, внутренне связанные.

Глеб рано мог взять на себя папины заботы, хлопоты обо всех, причём так, что это дело ему своё. Ответственный очень, рассудительный, надёжный, а без этих качеств как с мелочью справиться. Понятно, почему он не слишком считается с внешними вещами, и образовывает себя сам.

Кирочка – ангел во плоти. Красивая, добрая, умная. Правда, поживя в неангельском мире, она научилась отвлекаться от своего прекрасного мира, молча смотреть на тебя и с вниманием ждать, пока ты сам ответишь на свой вопрос. Ведь обычно всё и так понятно. А детскость её открыта только тем, кому доверяет, кто сам может поделиться лёгкостью.

Игнат недолго оттенял Кирочку, ведя себя где можно и нельзя как сорванец со стажем. От, всё того же переизбытка сил, ну и вседозволенности, скажу прямо. В семье Прилепиных каждый выстраивает себя сам под внимательным взглядом других, находя в себе и совесть, и осознанность. Игнат, как я вижу его сейчас, это такой броуновский атом энергии, с непредсказуемой траекторией движения, но энергией доброй и открытой. Жизнь упорядочит сама.

Лилечка, конечно, всем ещё покажет. Она явилась, когда все вокруг уже более-менее определились кто и что они, и думали определять её. Но не тут-то было. Смотря по настроению, она легко оборачивается в течение дня то феечкой, то ведьмочкой, причём для неё эти переходы настолько органичны, будто их и нет. Вся её природа – большая артистка, звёздного безусловного уровня. Так что к Лилечке важно вовремя приближаться.

Ещё одно общее: добрые дети, поскольку воспитаны любовью, то есть свободой, не терпят никакой грубой силы, давления, несправедливости, поэтому если на кого разозлятся, то потому что другой сам виноват.

Захар

Главное – постоянство родителей во всех их желаниях и приказаниях и абсолютная любовь, которую дети должны ощущать всегда – независимо от родительского настроения, дети должны чувствовать, что родители их всегда приголубят, пожалеют и защитят.

В нашей семье детей больше, чем в среднестатистической. Поэтому приказывать и тем более уговаривать не принято. Сказано – все идут и делают, потому что все знают, что папа и мама заняты, у них множество дел, им не до уговоров.

Родители – это обеспечение тотальной защищённости семьи. Отец даёт это с мужской стороны, мать – с женской. Ребенок никогда не должен усомниться в силе, в мужестве, в состоятельности мужчины, иначе – ужасный шок. Моя жена Маша в моё отсутствие поддерживает мифологию отца, отцовскую весомость: отец – главный, принимает все важные решения.

Признаюсь, есть такой культ, созданный в семье без меня – культ папы. И дети ко мне со своими слабостями или сомнениями не пойдут, у нас это не принято. Такие вещи обсуждаются с мамой. Вот от неё, мне кажется, у них нет секретов. Мне они стараются демонстрировать свои успехи.

Мужчину надо научить быть мужчиной, женщину быть женщиной. И ответственности – за всё сделанное каждому придется отвечать.

Мои пособия по воспитанию – классическая литература. Всё, что сказано о чести и совести в «Капитанской дочке», «Дубровском», «Герое нашего времени» – это и по сей день для меня важно.

Сергей Баранов

не последний йог России, чемпион России по карате, друг семьи Прилепиных [интервью Л. Зуевой, 2021]

Да, книги! – это то, чем питаются в семье Прилепиных все, постоянно, в большей или меньшей степени. Старшие уже догадались, что через мир книг им открыт весь мир.

И чуть не забыл про музыку, она в семье фон. Сначала это была папа-мамина музыка, а теперь своя, но ту, из детства, они уже не забудут.

Напоследок скажу, что с ними можно путешествовать куда угодно. Путешествие организует этот разнонаправленный мир в одно. Катишься своим муравейником по миру весело в шуме и гаме детских голосов: хочу на море, не забудьте купить новых книг, оставь эту песню, я не хочу есть, футбол же…

Захар

Мы с женой убеждены, что сам ребёнок будет счастливым, если растёт при чётко обозначенных правилах. Посмотрите, что сейчас происходит в школах: у всех личное пространство! Дети могут принести в школу шокеры, гаджеты, порнографию какую – да всё, что угодно! И учитель не смеет им замечания сделать – немедленно прослывёт садистом.

Но дети должны жить в школе по правилам школы, а не по своим хотелкам.

Дисциплина, правила и устав – вот это они должны из школы выносить. Если нужно, я всегда учителям подыграю.

Потому что не может быть в школе, армии, университете своего личного пространства у человека – он приходит в эти учреждения учиться или служить, поэтому всё личное отодвигается ради того, зачем ты сюда пришёл.

Понимаете, есть вещи больше человека: Господь Бог больше человека, Родина больше человека. Огромные массы людей, которые составляют наш народ, нацию, – вот это больше человека. Семья – больше человека. Дети – больше человека. Есть вещи, которые больше человеческого эго.

Если ребёнку позволить выбирать всё, что он хочет, то хорошего не выйдет. Он ведь и сам-то не знает, что и зачем хочет. Так можно и до распада личности «довоспитываться».

«Патологии». Роман

Захар

В 2005 году роман «Патологии» вышел отдельной книжкой в издательстве «Андреевский флаг».

Три года подряд я ездил на литературные семинары в Липках, где, в числе прочих, познакомился с очень важным в моём становлении и в жизни моей человеком: Леонидом Абрамовичем Юзефовичем. Многие годы я почти безрезультатно пытаюсь научиться у него меньше говорить, не умничать, ничего не предсказывать, никогда не позировать, думать по большей части о поэзии и не стараться быть правым в каждом споре.

Другим современником, чуть позже поразившим моё воображение, станет писатель Александр Терехов, которого я считаю исключительным, аномальным явлением в русской литературе и в русском языке.

В Липках начало формироваться наше литературное поколение, которое некоторое время именовали «новыми реалистами»: Сергей Шаргунов с тех пор мой ближайший соратник и товарищ.

Я сразу поставил себе цель публиковаться и в «Новом мире», и в «Нашем современнике», – тогда противостояние патриотов и либералов имело значение, – я решил, что заставлю иметь со мной дело представителей любых групп и кланов. В сущности, так и получилось.

Я успел увидеть Валентина Григорьевича Распутина и лично сказать то, что считал самым важным, и пожать ему руку, которая помнила тепло рукопожатия Леонова; дальше это тепло шло к Горькому, к Льву Толстому, к Тургеневу, к Гоголю, к Пушкину. Несколько раз мне звонили от Распутина и передавали его слова обо мне и о моих книгах, которые я помню по сей день и никому не скажу.

На Западе меня больше всего переводили во Франции и в Сербии – я был в этих странах десятки раз. Ещё меня много переводили в Италии. Вообще мои книги переведены примерно на 25 языков; но это ничего особенного не значит.

Василина Орлова

поэт, прозаик, публицист [ «Литературная Россия», 23.02.2015]

«Патологии» – безусловно, первая полновесная художественная книга о Чечне. Она написана со спокойных и на удивление здоровых мировоззренческих позиций: в ней нет ослеплённой ненависти, но бушуют сильные чувства. В «Патологиях» есть острое ощущение сложности сплетения событий, которое приводит к подчас напрасной, словно «нечаянной» гибели наших парней в Чечне. Книга напрочь лишена всевозможных «соплей и вздохов» – написана, как вырезана, серией острых, рельефных, зримых картин. Она действительно «патологична» веющими от неё душевной зрелостью и трезвостью.

В книге две основных сюжетных линии, одна связана с событиями, которые непосредственно развиваются на глазах читателя в Чечне, другая – с воспоминаниями повествователя: уездный город, картины детства, смерть отца, любимая девушка, ревность, верная собака… Линии жёстко запараллелены, но ощущения предзаданности развития повествования не возникает – по спирали нарастающее напряжение остаётся неослабным до самого конца, «вспыхивает» в финальной сцене.

В предельных формах проявлены характеры бойцов – все они узнаваемы. И заезжий «чин», и командир Семёныч, и Плохиш, и Язва, и Монах – все эти люди ещё долго будут жить с читателем и после того, как он закроет книгу.

Автор не знает, как и читатель, что́ именно в обстановке, когда всё перевернулось, хорошо, а что плохо, – он пытается разобраться. И поиск остаётся художественным, что важно: никакой публицистики, которой по понятным причинам грешат и лучшие опыты письма о Чечне. В пути своего внутреннего поиска повествователь доходит до серьёзных метафизических обобщений, почти прозрений – исподволь он как бы прорывается в другой пласт реальности.

Захар

На мой взгляд, любое истинное человеческое чувство всегда балансирует на грани патологии, обрыва в хаос и душевный распад. Однако если чувство не дотягивает до этого острия, оступись с которого – и ты впадёшь в безумие, – значит, оно неполноценно. Рационально, высушено. Быть может, даже лишено божественной силы.

Валерия Пустовая

критик [ «Новый мир», май 2005]

Писатель Захар Прилепин вырывается из войны, когда-то «благословившей» его на литературу. Его роман позволяет говорить не только о пережитой автором конкретной войне в Чечне, но и о войне вообще, о жизни и смерти, а также о композиции, особенностях авторского языка, символах и метафорах – в общем, обо всём том, что делает военную прозу не продуктом войны, а произведением искусства.

Героем своего романа Прилепин выбирает солдата с сознанием «гражданского», не подготовленного к войне человека. Егор Ташевский не воин, не герой. Он человек хрупкой психики, ломкой смелости, не сумевший вписать войну в своё представление о нормальном. Егор постоянно признаётся самому себе в нежелании выполнять задание, рисковать, проявлять инициативу в бою.

Перепады отчаяния и порыва к выживанию, постоянно совершающиеся в душе героя, демонстрируют хрупкость и – в то же время – неистребимость жизни в человеке.

Субъективность описаний – это, по моему мнению, прорыв, совершённый Прилепиным в военной прозе. Его герой как будто действует не в пространстве – среди предметов, фигур, законченных трёхмерных образов, – а только во времени, подробно проживая мгновенные вспышки чувств и впечатлений, воспринимая реальность в частях и бликах. Прилепин изображает не человека на войне, а войну в человеческом сознании.

«Фирменный» стилистический приём Прилепина – реализация метафор, фантазий, иносказаний, столь же подробно, как реальность, описываемых: «Голова непроницаемо больна. Боль живёт и развивается в ней, как зародыш в яйце крокодила или удава или ещё какой-то склизкой нечисти. Я чувствую, как желток этого яйца крепнет, обрастая лапками, чешуйчатым хвостом, начинает внутри моего черепа медленно поворачивать, проверяя свои шейные позвонки, злобную мелкую харю. Вот-вот этот урод созреет и полезет наружу»; «Сжимаю автомат, и сердце чертыхается во все стороны, как пьяный в туалете, сдуру забывший, где выход, и бьющийся в ужасе о стены»; «Когда тебе жутко и в то же время уже ясно, что тебя миновало, – чувствуется, как по телу <…> пробегает, касаясь тебя босыми ногами, ангел, и стопы его нежны, но холодны от страха. Ангел пробежал по мне и, ударившись в потолок, исчез. Посыпалась то ли извёстка, то ли пух его белый».

Наталия Курчатова

писатель, публицист [ «Критическая масса», 17.10.2005]

Прилепин даёт «типичную» картину войны как быта: с бесцельными перестрелками, случайными смертями и тем, что следует называть «военными преступлениями». Но вся эта жуть выглядит дико обыденно и достоверно – и так же достоверно люди на неё реагируют. Кто-то погибает, кто-то звереет от крови. Большинство просто пытаются выжить и, во вторую очередь, сохранить в себе нечто человеческое. Думается, в этом причина того, насколько стремительно и по большей части искренне Прилепина признали и даже подняли на щит: «Патологии» ни в коем случае не создают прецедент для дальнейшего, но в своём роде – только не пугайтесь – легитимизируют Чеченскую войну на основе свершившегося факта. Заставляют узнать, осознать, ужаснуться и – в конечном итоге – принять случившееся как реальность. С оторопью, но без истерик.

Да, всё, чем можно пугать детей, там имело место. Да, война – это жуть, боль, кровь, предательство, патология. Любые наши ночные кошмары происходили и происходят не за краем Ойкумены, а совсем рядом, и парни из соседнего двора в этом принимали или до сих пор принимают участие. Можно попытаться спрятаться, убежать, не допустить и предотвратить, но в итоге всё равно каждый будет за себя и в лучшем случае за того парня; и действовать будет по обстоятельствам. Очень жизненная, как ни крути, логика.

На войну уходят, говорит Прилепин. Но с неё и возвращаются. Иногда. И необязательно калеками, отморозками или больными и несчастными на всю голову.

Как ни странно, книга Прилепина – это роман воспитания и надежды. Роста, ученичества и смирения. Смирения с тем, что уже произошло.

Можно только надеяться, что за воспитанием придёт возмужание; и как Ташевский, возвращаясь, не идёт в киллеры, а усыновляет ребёнка, – так и общество, пардон за тривиальность, перестанет как тешить себя мифами, так и язвы смаковать.

Если ребёнок заболел и плачет – его надо лечить. А не молиться, бить по голове табуреткой или сокрушаться, что вовремя не сделали прививку. Если происходит война – то её приходится воевать, хотя лучше было подумать заранее. Вообще хорошо бы дети не болели, люди не умирали, не было войны и над одной шестой суши всегда светило солнце. Но… Но так не бывает. И каждая война даёт России своих писателей.

Владимир Бондаренко

публицист, критик [ «День литературы», 19.09.2005]

Чеченская война родила своего прозаика спустя пять лет после его возвращения из солдатских окопов. Страшный роман «Патологии» Захара Прилепина. Страшный своим реальным знанием войны. Я бы его, не задумываясь, поставил в один ряд с ранней фронтовой прозой Юрия Бондарева и Василя Быкова, Константина Воробьёва и Виктора Астафьева.

С этим романом Захар Прилепин сразу вошёл в лидеры своего поколения. На голову опередив всех своих сотоварищей, уже годами публикующихся в толстых журналах. От участников «Дебюта» до завсегдатаев липкинских литературных обсуждений.

У Прилепина показана реальная война, а не бытовые зарисовки богемно-наркотического состояния пятнадцатилетних юнцов, выдаваемые за откровения всего постсоветского поколения. Любая бытовая жуть уличных подворотен читателями отстраняется от себя, как нечто чуждое; будни чеченской войны от себя не отстранишь. Это уже наша реальная история.

В Чечне воюют безжалостно и беспощадно. И не убьёшь ты, вчера ещё студентик и маменькин сыночек, волею судьбы попавший в армию, воспитанный на самых гуманистических идеалах, – тогда убьют тебя.

Придёт время – и уже опытные, обстрелянные ребята сами будут рваться в бой и мстить за погибших друзей. И отказываться даже контуженные и раненые – уходить из отряда, потому что уже их всех связывает какое-то смертельное братство. Придёт время, и во время боя выбитые из своего здания бойцы не будут уже чувствовать ни холода, ни голода, будут брести часами по холодной воде, ибо выйти из воды – означало умереть.

В романе Захара Прилепина практически нет отрицательных образов. Даже трусоватый Руслан со временем вписывается в их отрядную жизнь. Все как братья, у всех всё общее. Но и к этому братству они пришли лишь через законы войны. Или будут вместе и выживут – или каждый за себя, и все погибнут. Нет места эгоизму.

Роман не идеологичен. В нём нет ни анализа причин войны, ни тех или иных инициаторов её, дельцов, заинтересованных в войне и с той, и с другой стороны. Всё страшнее. Реальнее и проще. Воюют наши и не наши. Гибнут наши и не наши. А в период между боями ходят на рынок, где у чеченок же и покупают питьё и продукты.

Леонид Юзефович

писатель [ «Искусство кино», август 2005]

Захар Прилепин попал в Чечню совсем молодым, но его личный духовный опыт был объёмнее, чем у большинства его товарищей по оружию, в том числе куда более взрослых и житейски опытных, чем он сам. В его романе ощущается традиция не «окопной прозы», а советской литературы 20-х годов с её экспрессией – рваной, мучительной, ищущей свой язык для невероятного, небывалого и дикого.

За «Патологиями» угадывается влияние не Григория Бакланова, а Артёма Веселого, не Бондарева и Быкова, а Вс. Иванова, Газданова и Бабеля. Может быть, потому что эта война – тоже отчасти гражданская. Со всеми ужасами таких войн.

И ещё. Проза Захара удивительно кинематографична – не в том пошлом смысле, что её удобно переложить в сериал, а в изначальном, опять же из 20-х годов идущем понимании литературы как высокой хроники, обязанной запечатлеть те подробности бытия человека во времени, которые никакими иными способами сохранены быть не могут.

Кинематограф может принять эстафету у этой книги.

Александр Токарев

журналист [ «Лимонка», 16.06.2008]

Захар Прилепин показывает нам несколько сцен из истории «незнаменитой», как сказал бы Александр Твардовский, Чеченской войны. Неторопливое повествование об армейском быте, взаимоотношениях с местным населением, отдельных зачистках и коротких перестрелках плавно перетекает в душераздирающий кошмар, наполненный криками боли, пятнами, а то и потоками крови, оторванными конечностями, смертью и мраком. Читая «Патологии», мы слышим лязг передёргиваемого затвора, треск автоматных очередей, чувствуем запах гари и вкус армейской еды. Мы как будто оказываемся в том кромешном аду, куда по злой воле рока были заброшены герои Прилепина, и каждую потерю переживаем как личную трагедию. Только человек, сам являвшийся участником чеченской бойни, корректно называемой властями то наведением конституционного порядка, то контртеррористической операцией, мог написать такую пронзительную и натуралистичную книгу. Но только писатель мог сделать её художественно убедительной. Может показаться странным, но после прочтения «Патологий» у читателя не возникает чувства ожесточения или опустошения, – наоборот, закрыв книгу и всё ещё мысленно сопереживая её героям, как выжившим, так и погибшим, читатель, понимающий теперь цену мира, который был добыт для него на той войне, становится немного добрее и человечнее. И вместо озлобленности в душе остаётся ощущение просветления.

Юрий Пахомов

писатель [ «Российский писатель», 2005]

Удивительно точно схвачена интонация романа. Всё время кажется, что звучит печальная восточная мелодия, она чиста, как и короткая жизнь солдата, в ней нет фальши. Простыми, на первый взгляд, примитивными средствами автор достигает предельной психологической убедительности героев. Такое возможно, если пропустишь всё через себя, через свою душу.

Язык романа динамичен, ёмок. Я противник так называемой ненормативной лексики. Но как упрекнёшь Прилепина за матерок, срывающийся с уст его героев? В боевой обстановке, под пулями, когда на твоих глазах гибнут друзья, по-другому не скажешь: уйдёт правда жизни. Да и не злоупотребляет автор, просто говорит на языке солдата, и ему веришь.

Молодой писатель-боец не боится окопной грязи, запаха пороха и нечистот. Его сцены «зачисток» и операций порой излишне натуралистичны. Но опять-таки – как обвинишь в этом автора, который даже дома продолжает жить на войне, она возвращается к нему в ночных кошмарах и не покинет до конца жизни. Жестокая правда о войне нужна для того, чтобы войн больше не было. И это нравственно.

Олег Тюлькин

журналист, писатель [ «Хроника», 07.09.2005]

У Прилепина получился не мрачный безысходный дневник, не разрозненные «записки из сапога», структурированные в некое подобие книги, а настоящий, полноценный, современный роман. В нём и страстная любовная история, закончившаяся трагедией, и сумасшедший боевой драйв, и грязный юмор войны, абсолютно немыслимый в условиях мирной жизни. Сюжетная линия безупречна настолько, что не придерётся даже самый придирчивый критик. Язык – качественный, живой, кипящий. Читаешь и обжигаешься, но остановиться просто невозможно. Порой навещают совсем уж крамольные мысли в духе раннего Маяковского: если и нужна была эта чеченская бойня, то лишь для того, чтобы на свет появился роман «Патологии».