Текст книги "Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения"

Станислав Панкратов

[форум «ArtOfWar», 26.05.2005]

Ну, не нахожу я таких слов, чтобы передать здесь своё впечатление от романа, нет таких слов в привычном литературоведении! Роман написан живою кровью. В литературном и психологическом аспекте это и не роман даже – это такой сгусток живой армейской жизни, кровавых событий, навязанных всем нам в начале 90-х… И ещё скажу: чтобы только прочитать такое – нужно собраться с мужеством. Уровень правды в романе Захара Прилепина – потрясает. Причём роман написан не как современная страшилка, отнюдь. Это и сильная литература, и новое слово в военной прозе.

Георгий Анджапаридзе

кандидат филологических наук [ «АПН-НН», 12.09.2005]

Это – настоящая, крепкая проза очень одарённого человека. Она прозвучит особенно ярко на фоне вялых современных «текстов», которые сегодня публикуются в огромном количестве.

У Прилепина – удивительно ёмкая стилистическая манера: «Сапёры, еле слышно плеская густо-грязной водой, ходят в темноте по лужам, как тихо помешанные мороки». (Ищут противотанковые мины.)

А вот как даётся ощущение города Грозного: «Первые руины третьей мировой источают тепло… – констатирую я, впав в лирическое замешательство. – Птиц в городе нет. Наверное, здесь очень чистые памятники. Если они ещё остались…»

Юрий Козлов

писатель [ «Литературная Россия», 30.08.2005]

Это роман о войне без идеи войны.

Испытание войной по Прилепину – это испытание адом (без смягчающих обстоятельств), и каждый тут определяет собственное место сообразно своим человеческим (или нечеловеческим) качествам.

Это не столько литература, сколько «крик» «безъязыкой» войны, которая наконец обрела возможность нарушить долгое молчание.

Это роман о цене человеческой жизни в современной России, о бесконечном нравственном падении тех, кто по идее должен защищать народ, о поголовном воровстве и предательстве.

И в то же самое время – это роман о солдатском братстве, о мужестве, о чести и достоинстве, о противостоянии безобразному и несправедливому миру, уродующему слабые души и ожесточающему души сильные.

Степенью этого ожесточения, собственно, и определяется крепость существующего в России порядка вещей. Народ добр и безволен – но это не может длиться вечно.

Сергей Белавкин

писатель [ «По бульвару», 2005]

Как мне показалось, «Патологии» для Прилепина – что открытая рана, когда мясницким ножом без наркоза отсекли живую плоть, которая больше не приживётся, или тяжёлые роды для женщины, после которых наступает бесплодие. Прилепин честно и откровенно поведал о событиях, которые лицемерные политиканы, депутатишки заигрывающих с народом партий до сих пор не отважились назвать войной, всего лишь «наведением конституционного порядка», рассказал, как видел и как знал, выплеснулся весь, без остатка. «Патологии» – его, рождённое в муках, поте и крови дитя. Что же дальше?

«Санькя». Роман

Сергей Князев

филолог, журналист [ «Хроника», 2006]

В 2005 году писатель Захар Прилепин вошёл в шорт-лист премии «Национальный бестселлер» с дебютным романом «Патологии» – автобиографическим сочинением о Чечне.

Второй его роман «Санькя», выпущенный издательством «Ad marginem», также оказался в финале «Нацбеста»: бывший омоновец Прилепин стреляет довольно кучно.

Да, омоновец. Бывший нижегородский филолог, милиционер, прошедший обе чеченские кампании, многодетный отец, ныне – журналист и активист Национал-большевистской партии, – в общем, в свои 30 уже человек с биографией.

И впечатляющую свою биографию он конвертировал в роман – не менее впечатляющий. Про то, как вялотекущая позиционная война прогнившей, но оттого не становящейся менее кровожадной и подлой власти с одной стороны и радикальной молодёжной группировки «Союз созидающих» – с другой, перешла в активную фазу, а главный герой Саша Тишин, которого бабка с дедом зовут Санькя, и его бойцы захватывают в губернской столице здание местной администрации…

«Гадкое, нечестное и неумное государство, умерщвляющее слабых, давшее свободу подлым и пошлым, – отчего было терпеть его? К чему было жить в нём, ежеминутно предающем самоё себя и каждого своего гражданина?»

К чести Прилепина, как всякий настоящий художник, он выше, больше, интересней, нежели его политическая программа. Не уверен, что показать это входило в замысел автора, но читателю очевидно: Санькя и окружающие его пацаны и девушки, ровно как и те, с кого их образы списаны, идут в политику и, если угодно, революцию не ради власти, денег, самоутверждения, стремления к справедливости и так называемой свободе, а скорее от растерянности перед жизнью и от отвращения к ней – что бы там ни говорил их вождь, «философ, умница и оригинал Костенко», легко угадываемый прототип которого, надеюсь, ещё получит жернов на шею за соблазнение малых сих.

Претензии «Союза созидающих» к власти, так же, как и реальных нацболов, скорее этического и эстетического характера, нежели политического. Но хороший человек – не профессия; убожество оппонента и собственные страдания ещё не аргумент, а честность – не идеология. Союз созидающих? Что, спрашивается, созидающих? Ничего, кроме партии, показывает Прилепин, построить эти хорошие в сущности люди не в состоянии. Они не принимают окружающей их жизни, а другая им просто неизвестна – и потому выбирают то, что выбирают.

Жить быстро, умереть молодым.

Павел Басинский

писатель, критик [ «Российская газета», 15.05.2006]

Роман очень серьёзный. Настолько серьёзный, что я настоятельно рекомендовал бы ознакомиться с ним властям предержащим. Хотя бы для того, чтобы они понимали, с какой именно молодёжью имеют дело. Откуда вырастает её стремление крушить «макдональдсы», разбивать витрины дорогих магазинов и ресторанов и в конце концов (это уже, конечно, фантазия автора) захватывать административные здания в крупнейших губернских городах.

Вырастает из ощущения безнадёжности. Весь роман пронизан этой ужасающей смертной тоской молодых людей по «честным» поступкам в атмосфере всеобщей лжи. По гибели всерьёз.

Александр Проханов

писатель [ «АПН-НН», 29.05.2006]

Очень важно, что Прилепин описал это явление. Оно шире, чем лимоновское движение. Прилепин описал состояние молодых умов, этот радикализм, с одной стороны, нигилизм, а с другой стороны, жертвенность во имя идеи, во имя имперского мифа. И это для всех открытие.

Молодёжь всё больше и больше втягивается в политическую жизнь. Либо её туда вталкивают. Представители более старшего поколения чувствуют, что они не в состоянии выйти на улицу, они уже утратили эту энергетику, они хотят себя подпитать этой молодой кровью, молодым мясом. Есть пушечное мясо, есть политическое мясо. Все эти организации – «Наши», «Идущие вместе», «Молодая гвардия» – это такое политическое мясо, которое вербуется властью.

Может быть, кажется, что это большая сила – потому что их много. Но, с другой стороны, это ничтожная сила – потому что она не окрылена идеей. Они не готовы умирать за свою идею. Небольшая группа людей, способных умирать за идею, может совершить очень много.

Покойный Зиновьев, когда он вернулся в Россию, сказал, что если бы в стране нашлось десять тысяч человек, способных умереть за Родину, то не было бы ни ГКЧП, ни ельцинской революции. В России тогда не нашлось такого количества подобных людей.

Прилепин показывает, что их количество сегодня нарастает. В России появляются люди, готовые умирать. Это люди войны. Если сравнивать их с теми, кто нанят властью, то можно сказать, что это абсолютно полярные люди.

Язык книги – это очень хороший, добротный русский традиционный язык, достаточный для того, чтобы изобразить вот эту группу явлений, группу людей, этот слой новой пассионарной молодёжи, очень жестокой, очень жертвенной, очень циничной и идеальной одновременно с этим.

Лев Данилкин

писатель, критик, публицист [ «Афиша», 05.04.2006]

Прилепин-писатель работает резкими, отрывистыми движениями – ломает и гнёт синтаксическую арматуру, а потом наотмашь кидает на неё куски глины, быстро долепливает рельеф, не церемонясь с материалом, будто назло кому-то неестественными инверсиями добиваясь нужного эффекта, – получаются грубые, шероховатые, мосластые, люмпенизированные языковые тела, словно покорёженные напором витающих в атмосфере потоков ненависти, любви и агрессии.

Эффект есть, и стиль романа соответствует содержанию, в нём тоже – выброс тестостерона, и да, у Прилепина хорошо получается писать драки, митинги и погони. Другое дело, что когда та же манера используется применительно к «мирным» кускам, получается претенциозно; это режет слух, и довольно часто. Почему он не может остановиться?

Похоже, для Прилепина борьба с «гладкописью» – момент, существенный сам по себе; для него важно всё время насиловать язык, держать градус, вышибать из текста «литературность», которая, не исключено, воспринимается им как своего рода стилистический аналог социальной чуждости, буржуазности.

Роман Сенчин

писатель [ «Литературная Россия», 23.02.2015]

По крайней мере, в литературе, на бумаге Захар Прилепин продолжил извечный классовый бой. Такие искренние, взбадривающие книги – редкость.

Особенно сильны в романе главы о вымершей уже среднерусской деревне, которая веками была кормилицей и оплотом страны. Уже не поднимающийся с постели дед Саньки олицетворяет то ушедшее поколение, которое умело и работать, и воевать, и терпеть голод. А после него – провал, вязкие, мелкие волны рождающихся и умирающих (быстро гибнущих) людей.

И Санькя со своими ровесниками, может быть, первое за долгое время поколение, способное на самоубийственный, но настоящий поступок… Конечно, несколько фантастический у романа финал, и в то же время на редкость сегодня оптимистический. Своего рода, это программа действий для тех, кто желает справедливости. И в то же время у автора трезвое отношение и к своему герою, и к его соратникам.

Захар [интервью «МК»]

Я много времени провёл в партии, среди нацболов, несколько лет являлся одним из неформальных руководителей нижегородского отделения партии. В то же время я никогда не был профессиональным революционером и себя за такового не выдаю. У меня, например, есть редкий опыт: во время митингов и шествий я бывал по разные стороны кордона. И в качестве разгоняющего митинги, и в качестве митингующего. Поэтому мне более-менее ясна психология обеих сторон.

Роман написан по нескольким причинам. Одна из них: попытка остановить нарочитое упрощение ситуации в России, в том числе и ситуации вокруг так называемого молодёжного экстремизма. Если власть и СМИ будут с тем же остервенением записывать в «экстремисты» всех кого ни попадя, это может закончиться нехорошими вещами. Это своеобразное предупреждение с моей стороны.

События в романе не являются точным слепком с партийной деятельности – и я нарочно переименовал партию в «Союз созидающих», чтобы никому в голову не пришло обвинять партию в попытке государственного переворота.

Что будет дальше, я не знаю, если бы знал – написал. У меня есть только невнятное ощущение – оно выражено в последней фразе романа. Мы не проиграем. Но это не значит, что подобные нам завтра придут к власти. Россия непредсказуема.

Роман Рудин

публицист [ «Вперёд»]

В России востребована реальная дееспособная организация с социалистической идеологией – пусть не особо большая, но добивающаяся зримых результатов на местах и занимающая поле, платформу для последующих свершений. Организация радикальная по сути, а не по форме. Имеющая неспешный, но более-менее проработанный план работы. Ставящая не фантастические, но реальные цели. Привязывающая теорию к окружающей действительности, а не наоборот. Организация простых живых людей, а не бессердечных «сверхчеловеков», жаждущих похоронить всех вместе с собой.

Вот это было бы не кино… Это было бы по-настоящему здорово…

И ещё. Книга Захара Прилепина напомнила мне роман японского писателя Юкио Мисимы «Мчащиеся кони». Там тоже действует радикальная молодёжная организация – «Союз Божественного Ветра» (даже название похоже на прилепинский «Союз созидающих»), и там тоже герои готовы погибнуть во имя своих добрых чистых идей. Погибнуть без смысла. И они погибают, не добившись по сути ничего, удовлетворив только собственную тягу к жертвенности и самоутверждению.

В общем-то, такие книги как прививка… если их правильно понять.

Людмила Зуева

журналист [ «Биржа», 2006]

– Санькя? – переспрашивают почти все, кто впервые слышит название романа Захара Прилепина. – Это нечто китайское (предупреждение, например), или куда же без собственного “Я”? Возможно. Но скорее, это нежность в твёрдом переплете.

Книга Прилепина вышла действительно не в мягкой обложке – но дело не в этом. Сам роман очень жёсткий. Политически нетерпимый, провокационный, кричащий и даже срывающийся на звериный рык. Своевременный – как мало сейчас о настоящем, и без фэнтези. Разбивающий российский гламур вдребезги, обливающий его всякой гадостью и оголяющий его помоечную сущность. Это всё так и не так – одновременно. Всё зависит от зрения читателя.

По мне, так Прилепин в общечеловеческое копал – порой грубо, ковшом экскаватора поднимая на поверхность самое прекрасное, самое дорогое – неравнодушие. Расшатывая фундамент так модного сейчас думания людей только о самих себе.

Но это всё общий план, в полутьме. Думаю, надо щёлкнуть несколько раз вспышкой и выхватить отдельные фрагменты.

Санькя – так нежно называли главного героя его бабушка и дед. Так же нежно они к нему и относились. И вообще, нежности в романе много – словно автор разлил её по страницам. Она нередко мешается с кровью и болью – но остаётся. Словно именно из этой самой нежности (трепетном отношении к родителям, к Богу, к родине, к любимым людям, к истинной красоте) и рождается в героях жестокость. И кажется, нежность не только подчёркивает эту жестокость в романе, но и оправдывает её.

У неё было лицо, как открытый перелом – так вот просто и насквозь понятно описывает Прилепин ту, которую любил Санькя. Правда, она больше любила лимоны. Появление этих цитрусовых в книге не случайно – речь там, как не крути, о нацболах, и фигура Эдуарда Лимонова вырисовывается как бы сама собой. Он всегда за кадром, но его присутствие всегда слишком очевидно: «Она высосала кусочек лимона…».

Конечно, нежность между этой девушкой и Сашкой тоже случилась. И описанное в романе безусловно непристойно – однако талант писателя превратил это непристойное в божественное.

Что ещё?.. О матери Саньки, об отце, о бабушке с дедом, о народе, о тех «головорезах», которые отчаянно готовы биться и погибать не за себя, а за других, за Россию? Но зачем? Их не описать, не вырвать из контекста – не высветить должным образом. Они растворены в романе – они его главная боль, и всё-таки – надежда.

Андрей Рудалёв

критик, публицист [ «ИА Регнум», 19.09.2019]

Герой Прилепина – наш Егор Прокудин из «Калины красной» Василия Шукшина, который в финале обнял берёзки: «Это всё моё, родное». «Санькя» – надежда на возрождение человека. Наш современный человеческий ренессанс после многих лет стыдного блуждания впотьмах. Вместе с ним мы все, как блудные дети, зажав крестик во рту, вернулись к себе на родину, теперь осталось её обустроить…

«Санькя» – роман-пробуждение. Выход из русской зимы и мерзлоты, которая в девяностые, казалось, будет вечной, как страшный и стыдный сон. И вот эта летаргия прервалась, и люди услышали понятные и простые вещи, в которых звучала родная интонация. Тогда стало понятно, что вот из России пришёл близкий человек, и он здесь местный, и он – брат. Братство – это глубочайшая укоренённость и растворённость в истории и культуре отечественной цивилизации, трансляция её духа и музыки, исходящей не из мыслительных формул, а из самой человеческой сути, как дыхание, естественно.

Что-то подобное чуть раньше слышали в балабановском фильме «Брат». Но тогда ещё немногие готовы были различить смысл, он терялся, его оглушал шум повсеместного хаоса и неустроя. Саша Тишин Прилепина в какой-то мере вышел из бушлата и свитера крупной вязки Данилы Багрова, он пришёл с той же ключевой философией и интуицией цельности, что у него есть «огромная семья» и всё, что вокруг, – это его родное. Только нужно это родное привести в порядок, прибраться, вымести пыль, наполнить музыкой любви и гармонии, вместо какофонии разлада и хаоса.

В прилепинской книге речь идёт о поиске света впотьмах, братства в беспросветной ситуации распада. Герой будто выныривает из пучины хаоса, преодолевает её, делая большие гребки руками и отталкиваясь ногами. У него есть свои крылья, он много знает о «брильянтовых дорогах», которые проложены у него внутри, как традиция, как путь родства. И это в повсеместной ситуации, когда все связи рушатся и разрубаются. Роман стал очень нужным посланием, очень своевременным.

В «Санькя» есть принципиально важный эпизод, когда главный герой Саша Тишин, приезжая в деревню, приходит на речной пляж. В детстве – это было его любимое место, связано оно и с воспоминаниями об отце. Теперь пляж стал пустынным и зарос лопухами. Саша бросился в «бой» с сорняками, принялся выдёргивать их с корнем до последнего, освобождая пространство и память. После пляж предстал, будто «переболел какой-то заразой». Преодоление этой заразы, очистка от сорняков, превращающих чистое и практически священное место в пустырь – и есть дело Саши.

Борьба с сорняками у Тишина проходила не только на пляже, но и в идеологической плоскости, в диспутах с философом-советником Безлетовым. Безлетовщина – беспросветье нигилизма, которое накрыло страну после эпохи распада и грозилось устроить в ней бесконечную полярную ночь.

Безлетов – дух пустоты, он её заклинает и славит: здесь нет ничего. Ничего! И каждая его фраза будто гвоздь в крышку гроба всему, что вокруг. России, историю которой он тщится закрыть.

Лыко в строку и другой персонаж романа – Лёва, прообразом которого является Дмитрий Быков. В его восприятии история страны из хаоса и крови «слеплена». Собственно, об этом быковский «Июнь». Лёва повзрослел, стал более злобен и мрачен и уже готов проклинать за то, что реальность совершенно не соответствует конструкции, так хорошо и по фэн-шую разложенной по полочкам в его голове. Страшно ведь самому себе признаться, что там внутри на самом деле – пыльный чулан.

«Ни почва, ни честь, ни победа, ни справедливость – ничто из перечисленного не нуждается в идеологии», – заявляет в больничной палате Лёве Саша Тишин. Это всё то, что не требует доказательств, как и любовь. Как и чувство родства, о котором беспрерывно говорит Тишин, противопоставляя пустыне и хаосу своих оппонентов.

Мария Чепурина

прозаик [ «Русский эпиграфъ», 18.08.2006]

Своей тематикой и сочным слогом «Санькя» вызвал в моей памяти «Жизнь Клима Самгина». Здесь тоже есть обольстительно-асоциальные девушки, нерешительно-либеральные интеллигенты, машинообразно-исполнительные экстремисты и много-много разговоров о судьбах России. Актуальных. Умных. Составляющих, как и у любимого мной Горького, основное содержание книги, не имеющей ни общей завязки, ни развязки, ни интриги, но читающейся быстро, с большим удовольствием. Наверно, прежде всего благодаря яркости стиля и очаровательности образов: «Что за одиночество, если всё прожитое – в тебе и с тобой, словно ты мороженщик, который всё распродал, но ходит со своим лотком, и, ложась спать, кладёт его рядом, холодный».

В отличие от подавляющего большинства книг о протесте и несовершенстве либеральных ценностей, рассчитанных лишь на «свой» – молодёжный и заранее разгневанный – контингент, книга Прилепина адресована гораздо более широкой группе читателей. Сживаясь с Санькой, членом революционной партии, читатель-либерал или читатель-консерватор и, уж конечно же, читатель-не-определившийся неожиданно оказывается в ситуации, где он сочувствует идейному противнику, по крайней мере, человеку, увидав которого на улице, в деле, в момент сожжения Макдональдса, вызвал бы милицию. Ему – бунтовщику – и вместе с тем его брошенной ради революционной борьбы матери. И либералу Безлётову, верному, дружелюбному, со своей правдой.

Автор далёк от того, чтоб ограничиваться описаниями достоинств «левых» и никчёмности «правых». Будь так, наверное, сочувствовать главному герою оказалось бы проблематично. Но нет: то тут, то там проскальзывают фразы, не то, чтоб близкие к унизительному психоанализу, но как бы раздевающие и идеологию героя, и её основы: «Саша делал своё дело, отгоняя иные чувства, помимо желания разбить и сломать как можно больше»; «На самом деле это никогда и не было политикой»; «Мы – безотцовщина в поисках того, кому мы нужны как сыновья».

Теперь оппонент с торжествующим видом не сможет уличить Саньку в том, что его политика – не политика, а все устремления товарищей – на самом деле из-за семейных проблем. И правильно: какие-либо убеждения не умаляет то, что они происходят из проблем, как не принижает воду то, что она – всего лишь кислород плюс водород. Зато взгляд на героя без превознесения делает его живей в глазах читателя.

На фоне массы книг под маркой «контркультура», «неформат», «альтернатива» и тому подобное, которые, как правило, являют собой смесь чернухи и порнухи, где умный читатель должен разглядеть очередное обличение жупела «потребительского общества», роман «Санькя» представляет собою отличное и исключительное свидетельство того, что Революция с Литературой – совместимы.

Надежда Горлова

поэт, прозаик, журналист [ «Литературная газета», 17.05.2006]

Автор никак не декларирует своего отношения к «союзникам», он просто описывает их максимально правдиво. В романе – умирающая деревня с пронзительным монологом бабушки, пережившей своих детей, умерших от пьянства:

«Сяду у окна и сижу, сижу. Думаю, кто бы мне сказал: иди тысячу дён, босиком, в любую зиму, чтобы сыночков увидеть своих, – и я бы пошла. Ништо не говорить, не трогать, просто увидеть, как дышат… И что теперь – легли все и лежат. Никуда больше не встанут, водки не выпьют, никуда не поедут, слово никому не скажут. Напились. Мы с дедом думали – ляжем рядом с младшим сыночком, а Колькя и Васькя в наши могилки улеглися. Нам и лечь теперь негде».

Страшные зимние похороны отца, бессистемный, но всегда отчаянный и агрессивный протест, «крысиный король» – сросшиеся клубком крысы – как символ коррумпированной, застывшей власти и ощущение, что Россия погибла, – но это не значит, что за неё не надо больше умирать. Неслучайно роман назван именем в той форме, в какой звучит оно в устах бабушки главного героя. Он так и не «вышел» из народа, не оторвался от земли, от настоящей России, которую таковой считать не хотел, взыскуя чего-то иного. Чего – не знал сам. Но в минуту смертельной опасности бежал в «свою деревню». И даже незнакомая деревня оказывалась своей.

Хороший, образный язык: «Самогон туманился, хлеб спокойно темнел, суровый. Хлеб всегда самый суровый на столе, знает себе цену».

Настоящая русская литература, едва ли не впервые в XXI веке серьёзно, не по касательной, не свысока, не иносказательно и не иронично затронувшая российскую современность.

Проходить мимо «Саньки» не рекомендуется.