Текст книги "Летучие бурлаки (сборник)"

Захар Прилепин
Летучие бурлаки (сборник)

© Захар Прилепин

© ООО «Издательство АСТ»

Всё получилось само собой

Ряд эссе, составивших данную книжку, прочитало большее количество людей, чем мои романы или рассказы.

«Письмо товарищу Сталину», «Доброкачественные люди», «Почему я не либерал» – эти статьи перепечатывались в газетах с миллионными тиражами, выкладывались на десятках сайтов, на них до сих пор дают всё новые ссылки в социальных сетях. Из ответов на «Письмо товарищу Сталину» можно было бы сделать отдельную книгу, но мы не будем этим заниматься.

Другие эссе, напротив, никто толком не читал – потому что писались они для зарубежной периодики либо для провинциальных малотиражных изданий.

Некоторые из собранных здесь текстов сначала появлялись на сайте «Свободная Пресса», после чего, как правило, перепечатывались в газете «Советская Россия», а следом – лучшие из них – публиковались в журнале «Наш современник».

Другая часть статей была опубликована в журнале “Story”, куда я перебрался, когда понял, что в «Огоньке», где несколько лет был постоянным колумнистом, меня уже не очень ждут.

Пользуясь случаем, хочу сказать, как я благодарен Владимиру Чернову – создателю “Story” – не столько за возможность публиковаться (с этим никогда не было никаких проблем, проблема – помолчать год-другой), сколько за поддержку. Светлая память, Владимир Борисович.

Ещё часть статей была обнародована в разнообразном глянце, названия которого я сейчас не упомню.

Несколько текстов сохранились от лучшего в России за последнюю четверть века журнала (во втором явлении – интернет-портала), который назывался «Русская жизнь».

Основные претензии по поводу этого сборника мне известны заранее.

Главная: почему так много о либералах.

Ничего не много: дюжина статей.

«Ты нас ругаешь, а мы и так лежим, побиты и растоптаны, как тебе не стыдно!»

Как будто когда, к примеру, Лесков или Достоевский ругали либералов – либералы управляли страной. Тогда либералов в подзорную трубу было не рассмотреть, но что-то заставляло уважаемых классиков с маниакальной привязчивостью говорить о волнующем их.

Какие-то нехорошие предчувствия двигали ими, не правда ли?

Потому что сегодня – да, либеральные деятели вроде бы растоптаны и побиты; а завтра смотришь – а они уже здесь, уже в силе, уже в праве, уже во главе.

«Они всегда возвращаются».

Что до моих побуждений говорить об этом – то и здесь у меня всё как-то случайно, само собой получилось.

Я вполне мирно воспринимаю либерализм в качестве идеологии; просто зачастую те, кого я называю либералами в России, таковыми являться не вправе по определению. Но если вам, читатель, нужно, чтоб я их называл другим словом, – придумайте его. Либо выгоните этих самозваных либералов отсюда, чтоб они не портили такое славное (впрочем, всё равно во многих частностях глубоко чуждое мне) учение своим видом.

О российском либерализме (после моего осознанного бешенства девяностых – начала нулевых) я заговорил ни с того ни с сего через полгода после Болотной площади, и потом не мог успокоиться в течение пары лет. Каждые две недели я писал новую колонку о либералах в тщетной надежде хоть что-то им доказать. Не тут-то было.

Следом началась украинская эпопея, в которой российские либералы в целом выступили не на стороне России и людей, считающих себя русскими, а на какой-то своей стороне.

Увидев всё это, я наконец угомонился, потому что стало ясно: пару лет я стрелял именно по тем мишеням, по которым следовало стрелять, – и теперь все вопросы сняты.

Выяснять больше нечего. Российский либерал оказался ровно тем, что я о нём говорил и думал.

С тех пор я с куда большим удовольствием пишу о детях (что может быть важнее), о моде, о погоде, о литературе наконец. Или – о себе, если приходится к слову.

Нисколько не меньше, чем действительно утратившие свой лоск либеральные деятели, меня интересуют воспрянувшие и расправившие свои совиные крыла патентованные «государственные патриоты» – об этой подлой породе тоже приходится говорить.

Многие тексты, которые писались в недавнее время по конкретным поводам, сюда не вошли – ради них мы, быть может, сделаем отдельную, дневниковую книжку, чтобы понять, в чём приходилось ошибаться, а где сказанное – било в цель.

Что до нижеприведённых статей – то, написанные в последние три года, они, к сожалению, актуальности не утратили. Я прочитал их сегодня с тем чувством, будто вчера вечером написал: они тёплые и слегка наэлектризованные.

Посмотрим, что будет с ними, скажем, года через три.

Книгу эту я поначалу хотел назвать «Юный, злой, левый». Потом подумал, что её можно назвать «Старый добрый консерватор». В России это одно и то же.

В итоге назвал так, как написано на обложке.

Скажу о том, о чём верней смолчать

Русская душа – понятие ругательное. Если хочешь прослыть чудаком, а то и дураком – с болью, всерьёз говори про русскую душу или русский характер.

У Сергея Есенина была такая, почти уже непоэтическая строчка: «Я люблю Родину. Я очень люблю Родину». Размер сломан: душа безразмерна.

Если сегодня такое сказать – пожмут плечами, скажут шёпотом: «Наверное, на зарплате», – и кивнут головой в сторону невидимого за снежной мгой Кремля.

Русская душа боится говорить вслух, не хочет принимать решений. В России все глобальные решения принимают природа, поэзия, география.

Но неправда, что в России всё размыто, невнятно.

Напротив, у нас всё очень ясно: зима, весна, лето, осень. Времена года – не перепутаешь, не в Греции. Вот валенки, вот калоши, вот босой пробежался, вот пора резиновые сапоги натягивать, а то грязь до горизонта.

Русская душа живёт тихо, как картошка в подполе, никого не учит жизни.

Мне случается бывать за границей, и, едва приезжаю в чудесный Париж, мощный Берлин, непостижимый Рим, великолепный Нью-Йорк, преисполненный достоинства Лондон или даже в печальную, очаровательную Варшаву, сразу начинаю что-то объяснять местным про свою страну. То есть не я первый начинаю – это они спрашивают, мне приходится отвечать.

«Ну что у вас там с этим? – спрашивают. – Ну что у вас там с тем?»

Что, мол, кран не завернули, опять лужа. Да там всегда была лужа, говорю.

А что настроили там опять, тюрьму, что ли? Не знаю, говорю, может, и тюрьму.

Россия всегда как бы виновата. Даже если, скажем, в Грузии что-то разошлось по шву, или на Украине не срастается, – наша вина.

Антарктида, Азия, какая-нибудь Америка – всегда может русский след найтись, всегда можно с русского спросить.

С одной стороны, есть внутри радость, что о нас беспокоятся, о нас думают, нас, можно сказать, жалеют.

С другой стороны, вот вы представляете себе такую ситуацию: приехал к нам француз, мы пошли его встречать, и с ходу спрашиваем: а что, мол, лягушатники, за разврат вы устроили там у себя?

«Какой разврат?» – спрашивает озадаченный француз.

Мы ему: «Известно, какой. Отвечай давай, что происходит».

Француз виновато улыбается, смотрит по сторонам – может, кто знает ответ, – а мы ему: «Чего умолк?»

Нет, здесь такого быть не может. Никто не спросит с француза, с португальца, с хорвата или даже с немца ни за что.

Нет у нас ни вопросов, ни ответов.

Русский может проявить браваду, но и то – спьяну, или если раззадорят.

Иногда толпа выйдет за околицу, но, глядь, и уже обратно торопится.

В целом же Россия никуда не движется, у нас всегда XVII век, как нам сказали. Либо движется к тоталитаризму, который других отчего-то всегда пугает больше, чем нас. Либо она просто в тупике.

В общем, если все три ответа объединить, то Россия веками стоит на месте в тоталитарном тупике.

Естественно, её зовут оттуда уйти: к нам, к нам, иди к нам, на нашу лужайку, выходи из тупика, у нас тут травка, бадминтон, сейчас принесут десерт.

(Как будто Россия, по меткому замечанию философа Владимира Бибихина, «имеет только одну идею: выровняться с Западом», от которого отстала, отстала, отстала, – Россия, ты видела ведь, как чех вырвался вперёд? венгр? румын? голландец? эстонец? испанец? что значит «не видела»? присмотрись, корова!)

Но Россия никуда не спешит, пасётся, как на привязи.

Соответственно, если сама страна не движется, то и русская душа переживает многие сложности. Она либо ещё в младенчестве, либо уже раба. Такое вот небывалое сочетание. Только родилась, но уже отупела, сникла, сдалась.

У русской души всегда есть обязанности: выйти на свет, соответствовать санитарным нормам, выучиться манерам, а если вдруг заговорила – заткнуться наконец.

Прав гораздо меньше: «едва вошла – уже наследила», «мы знаем, к чему ты клонишь» и прочее, прочее, поэтому какие ещё права, сначала научись вилку держать. Уже тысячу лет держит вилку, а всё равно не верят в то, что умеет её держать, – так и хочется этой вилкой ткнуть в кого-нибудь со зла.

Русской душе всё время предлагают зеркало, подносят к самому лицу, как будто она близорукая: полюбуйся. (Слышится при этом: полюбуйся, животное.) В зеркале какие-то корни, или кишки, чернота, сырость. Может, это вид на дерево снизу, может, портрет коровы изнутри, может, ещё что-то непотребное.

У всех есть представление о нас, одни мы о себе представления не имеем.

Когда русское пытаешься формулировать на европейский лад – оно рассыпается, поэтому философию нам всегда заменяла литература. Что такое немец – можно гениально сформулировать, немец и сам гениален; а о том, что такое русский, говорят, говорят, говорят, будто бы в бесконечном припадке, сразу сто героев Достоевского – все одновременно, все наперебой, – голова кружится, но ничего не ясно.

Наша философия – это почти всегда музыка. Русские философы писали прозу (берём с противоположных сторон по фамилии – Константин Леонтьев и Чернышевский), либо философию писали как прозу (Розанов), либо писали стихи (Вячеслав Иванов, Флоренский, Лосев), либо писали философию как стихи (Бердяев). Либо, наконец, писали и философию, и стихи, и прозу (Мережковский, Андрей Белый). Да что там: Ленин – и тот называл себя «литератор».

Может, в России не всегда нужна мысль, достаточно одного языка, если ты умеешь им сказать, пропеть на нём?

«О, Руськая земле, уже зашеломянем еси!» – разве после этих слов что-то требуется доказывать?

Русское кроется в чём-то таком, что больше человеческого (потому наша жизнь часто бесчеловечна).

«Внешний образ раба, в котором находится наш народ… не может служить возражением против её призвания, но скорее подтверждает его. Ибо та высшая сила, которую русский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира сего», – писал философ Владимир Соловьёв.

Вы можете сказать, что в этом и кроется исток извечной русской безответственности, а мы ответим, что в этих, более ста лет назад сказанных словах Соловьёва кроется пророчество того, что русский первым шагнёт в космос: если сила его не от мира – ему за пределы мира и предназначен первый шаг.

Русский характер силён тем, чем слаба русская душа.

Русский характер безропотен – русская душа гонима, бита.

Русский характер суров, твёрд, морозоустойчив – русская душа приморожена, припорошена, медленна.

Русский характер говорит сам за себя – русская душа малословна, а то и бессловесна. Поэтому всегда присматривайтесь к тому, кто кричит, что он самый русский: русские, как правило, не кричат. Разве что «ура!», да и то, чтобы переорать смерть.

Русский характер к брани не склонен: всякой руганью у нас занимаются отдельные специально обученные, подлые люди: блатные, государственные патриоты. Русский делает своё дело молча, никого не пугая, а русская душа сама всего боится: а вдруг я корява, крива, косолапа? – лучше смолчу!

По сути своей русский характер беззлобен (иначе перебили бы ещё тысячу лет назад всю чудь и мордву вокруг, а не жили бы так, как её и нету), а душа – доверчива, оборачивается на любое тепло, хоть оно зачастую обманное.

Русский характер не склонен к покаянию, потому что русская душа всегда раскаянна. (Да и не вред помнить, что на нашем покаянии чаще всего настаивают чужие – это ли не невидаль! Мы убивали сами себя, а каяться должны перед европейцем или родства не знающим космополитом. Что за глупость! Мы готовы перед собой покаяться, но с чего нам каяться перед тобой, пришлый человек? Иди себе с Богом, не мозоль глаза, без тебя тошно… А если ты вдруг русский, так кайся тогда сам, а не проси об этом соседа.)

Русский характер готов к плохому как к родному. Русская душа не имеет интуиции – а зачем: она и так знает, что всегда будет трудно. В России всегда было мало предсказателей, только юродивые. Юродивые праздники не предсказывают. А зачем предсказывать – наши праздники мы и так помним: Христос родился; война закончилась. Вокруг них и хороводим.

И для русского характера, и для русской души Родина – высшая свобода.

Нам объявили, что свобода заключается в перенесении физического тела из точки А в точку Б. Запутали нас – и корова, наевшись дурной отравы, однажды сорвалась с привязи, побежала на лужайку за бадминтоном и десертом (пока ещё бегает, резвится, а ведь на её вопрос «где мой десерт?» могут однажды ответить: «десерт – это ты»).

Путешествие – это хорошо, любопытно, но свобода всё равно в другом. Некоторые уже догадались о том. Не догадались только бестолковые, но от них не избавишься, их надо беречь, чтоб не быть на них похожими.

Центр тяжести всегда внутри человека, а не вовне его.

Сергий Радонежский никогда не был за границей. Протопоп Аввакум не был. Александр Пушкин никогда не был за границей. Серафим Саровский не был. Зоя Космодемьянская тоже не была.

Или вы всерьёз думаете, что свободнее их?

Лев Толстой и Сергей Есенин были за границей – но бежали оттуда, сломя голову. Унесли в себе свою неизъяснимую свободу.

В той деревне, где я живу, – десять лет назад не жил почти никто: один дед, один алкоголик, один ослепший мужик с женою – в деревне слепому проще, повсюду – простор, запнуться не за что.

Вокруг лес, дороги сюда никакой, ни один трамвай не докатится, даже если заблудится.

Но в последние три года сюда, один за другим, стали возвращаться дети, выросшие тут в восьмидесятые и девяностые: ну, из поколения «свободных».

Каждый в городе нажил свой трудный рубль, посетил Европу, Азию, дальние материки. Прошло два десятилетия и – повлекло в дом.

За всю страну не скажу, а тут вижу: появились у прадедовых ветхих изб крыльцо спереди и пристрой сбоку, сняли старую крышу, покрыли новую, баньку возвели, отыскали печников – сложили новые печи в домах (газ сюда не провели, у нас чаще газифицируют, скажем, Чечню, до Чечни трубу ближе протянуть; что ж, мы всегда так делали).

В любой свободный день, во всякий выходной соседи мои съезжаются сюда, привозят детей. Развлечений тут никаких – вышел в лес, вернулся из леса. Дошёл до реки – пришёл обратно. Никакой свободы, одна природа. Но не надоедает никому. Все мечтают спрятаться здесь и никуда больше всерьёз не выезжать.

Летом тут жарко, зимой – холодно, всегда холодней, чем в городе. Сейчас, хоть и до весны рукой подать, а всё равно минус 27.

Соседи затопили печи.

Посмотрел в окно: стоят дымные столбы – придерживают небосклон.

Летучие бурлаки и улыбчивые дворяне

Отшельник, воин, человек книжного знания, многодетный отец, бессребреник, лётчик-испытатель, монах. Такие редкие нынче типы, один их вид вызывает скучающую гримасу: ну да, бывает.

Мимо них проходят с чувством некоторого стыда: поскорей бы отвязаться, а то вдруг попросит взаймы.

«Ты заметил, у него что-то такое с лицом? – Что? – Да не знаю… Что-то такое…»

Обладатели прекрасных лиц, сногсшибательных улыбок – они другие.

У них не 32, а 44 зуба, порой встречаются особи, у которых до 76 зубов.

Когда они улыбаются – в комнате словно загорается лампа на 200 ватт.

Боги социальных сетей, короли уличной журналистики, ведущие шоу «Полезай за мной в замочную скважину» («Это не так стыдно, как тебе казалось»), предвыборные напёрсточники, сардонические молодые мужчины, придумавшие слово «совок» и слово «рашка» (никто у них никак не спросит, а что они такого придумали ещё), завсегдатаи клубов для не таких, как все (можно грубей: не для таких, как это быдло с их прокисшими на кухнях жёнами), неспешные люди со своими богами – а их боги не чета нашим, потому что придумали фейсбук, как заработать миллиард и ни с кем не поделиться, другие «модные темы».

Они могут позволить себе прожить пять лет в Индии, потом вернуться и сказать: ну что, всё копошитесь, жуки земляные?

Им, вы не представляете, в duty free уже скучно – что там можно купить?

У них есть свои писатели – один про чапаевские грибы, другой про великосветских сыщиков, третий про сахарных опричников.

У них есть свои причуды, которые дороже наших чудес.

Они скучают на вершине пищевой цепочки.

Любая девушка мечтает продолжить их род, но у них уже имеется жена в Лондоне, кроме того, они всё чаще размножаются почкованием. Когда им попадает в руки девушка (глаза как у ошарашенного инопланетянина, губы как летние ягоды, волосы пахнут морем, из моря за этими волосами стремятся выйти Пойседон, Одиссей, 33 богатыря, ноги не кончаются никогда, как самый увлекательный в мире сериал), – так вот, когда им попадает в руки такая девушка, они долго ворочают её с места на место – не появилось ли на ней что-то, не знаю, новое… да нет, всё как и было… всё уже было. Скучно. Сделай мне как-нибудь вот так. Нет, всё равно скучно.

В их жизни всё уже случилось.

Это у нас не было ничего.

Вы не найдёте себя в журнале GQ. Вы не прочтёте о себе в журнале Maxim.

Чувствуете, какая между нами пропасть?

Мы разбегаемся и прыгаем, чтобы попасть туда, к ним. Падаем вниз без звука. Внизу, на самом дне, нас уже миллионы, от нас остались только кости и брызги, но мы не унываем. Может, всё-таки допрыгнем?

И-э-эх, р-раз!..

Эти летучие бурлаки ждут своего Репина.

Русский человек, сделай нам на прощанье ручкой, когда разбежишься в свой последний прыжок.

Россия – страна огромная, как самая дремучая сказка, страна, рядом с которой любое ура-патриотическое кино смотрится как глупая шутка, страна, которая стесняется своего роста на балу карликов («Смотрите, смотрите, какая уродина! Нет бы отрезала себе обе ноги – была бы похожа на нормальную!»), страна, которая начинается здесь, в темноте, и кончается под самым солнцем, – эта страна, пора признать, выбрала себе неправильную элиту.

Наша аристократия – самозванцы.

Все они сверлят этой стране грудную клетку, извлекая оттуда всякую всячину (при этом ругаются: «Какой запах от неё, чувствуешь? Как от дохлой коровы») – алмазы, уголь, кровь, нефть, печёнку, селезёнку.

Иногда кто-то окликает их: «Э, куда потащил?». «Да ладно, – отвечают. – Там ещё полно всего!»

Чтоб не цедить по чарочке, проткнули в боку у страны дыру, оттуда хлещет непрестанно – одни пьют, другие купаются, третьи наполняют и грузят бочки, четвёртые запускают в создавшейся луже свои яхты, пятые сделали там джакузи.

На одной из конечностей страны сидит китаец, или японец, так сразу и не разберёшь, улыбчиво спрашивает: я вот посюда отрежу? отрежу ведь?

Да отрежешь, отрежешь. Подожди, сейчас все лягут спать, и отрежешь. Какой нетерпеливый.

«А это что у вас такое растёт? С листьями, в коре? Можно возьму в аренду?» – спрашивает он, кто-то из них двоих.

А вот в аренду возьми прямо сейчас. В аренду – это ничего. Мы сами тут тоже на всё оформили аренду, не успеваем освоить. Летишь на самолёте и печалишься – всё стоит неосвоенное.

Теперь-то мы знаем, нам только недавно объяснили – в России всегда было нехорошо: царь в бороде, соломенные крыши, бьётся в тесной печурке огонь, Стенька Разин, огурцы солёные, капуста кислая, лёд без виски, эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги да степной бурьян.

Пора наводить порядок в этом бардаке, причёсывать космы, стричь когти. Возвращаться в человеческий вид.

Нам забыли сказать, что Россия тысячу лет непрестанно росла и пухла как на дрожжах, Россию сами все звали в гости и говорили: бери всё, это твоё, теперь будет наше, иногда, впрочем, не звали, но это, как Хармс писал, ничаво, это ничаво, зато Россия расползалась так, что полезла в космос, кроме того, ей было дело до всех мировых океанов и льдов – она везде запускала свои подлодки, свои самолёты, свои атомоходы, свои спутники.

На фоне России нецивилизованной – Россия цивилизованная какая-то дура в бигудях. Её сдержанно похваливают, она шмыгает носом.

Это невыносимо видеть.

В России приживаются только аскеза и труд.

Всё остальное – от лукавого.

Здесь, говорим мы, бродят, шепчут о своём, смотрят на восход отшельник, воин, человек книжного знания, многодетный отец, бессребреник, лётчик-испытатель, монах.

Здесь доблесть – воинская служба, смирение и пост.

Насилие, сказал один умный человек, земля ему пухом, происходит там, где не было вовремя совершено усилие.

Если мы совершим над собой усилие и сменим новоявленную элиту на ту, которая здесь всегда была и которой здесь место, – мы избежим насилия.

Но мы усилия не желаем.

Нам говорят: «Да ладно, хватит занудствовать, люди отдыхают, – если сам не умеешь так – не завидуй».

Я и не так умею. Мы умеем так отдыхать, что их золотые яхты, белые дороги и розовые куклы померкнут на нашем фоне. Мы умеем разжигать такие костры, через которые вы не перепрыгнете.

«Ну так отдыхай, – говорят нам. – Люди отдыхают и, кстати, не только отдыхают, но и делом заняты, платят налоги, без них вообще была бы труба. Не мешай им работать и отдыхать – они же тебе не мешают… А?»

Они мне мешают.