Текст книги "Наследница из Гайд-Парка"

Глава 16

Грейс кипела от гнева.

В первую очередь из-за этой... женщины. Этой узурпаторши, избалованной, невежественной, жадной... ну, для таких, как она, можно подобрать много эпитетов, но такая леди, как она, Грейс, не должна о них даже думать. Все же ей в голову пришло еще одно определение – «ведьма».

Она ненавидела Тристу Нэш... Фэрхевен... какие еще у нее имена?

Эйлсгарт. Теперь она Эйлсгарт.

Ее охватило негодование.

Грейс решительно ходила из угла в угол в своей комнате. В ней все переворачивалось от несправедливости и унижения. Казалось, сердце разорвется на куски. Почему Триста всегда побеждает? Всегда! Как бы ни поворачивались дела, она непременно получает преимущество, а ей, Грейс, остается лишь молча наблюдать, оставаясь с пустыми руками и с болью в сердце.

Опустившись на кровать, Грейс закрыла глаза руками. Триста... Это словно рок, который она никогда не была в состоянии побороть. Все ей доставалось легко – все, чего хотела сама Грейс. Боже, Триста ведь была никем, незаконнорожденным ребенком, дочерью никому не известной служанки! Почему же она получила так много?

Было унизительно вспоминать, как Роман игнорировал ее, свою сестру, чтобы поговорить с Тристой. А потом заявил, что ей следует смириться с тем, что в доме теперь хозяйка его жена.

Когда она с этим не согласилась, Роман ответил:

– Тогда ты покинешь этот дом.

Его голос был мягок, совершенно без гнева, но в нем слышалась твердость.

– Покинуть мой дом?

– Теперь это ее дом. Она моя жена. Она леди Эйлсгарт.

– Ты всегда предпочитал ее мне! – вспыхнула Грейс. – Ты только о ней и думал. И всегда забывал обо мне...

Она остановилась, сообразив, что в ее словах звучит обида. Почему она не в силах сформулировать свои мысли? Ее горе так велико, но когда она пробует его выразить, слова звучат просто жалко.

Роман покончил с этим разговором, сказав:

– Ты должна смириться с этим, Грейс, или ты уедешь.

Ей следовало знать, что он скажет что-то подобное. Он принадлежал Тристе, как и раньше. И так будет всегда. Из всех неприятностей, которые причинила ей Триста, с потерей Романа Грейс смириться было труднее всего. По странному капризу судьбы Триста, едва появившись в этом доме, получила власть над ее братом.

Ладно. Жаль этой нелепой сцены в библиотеке. Она была там грубой. И Триста здесь ни при чем. Досадно и то, что свидетелем этой стычки стал Эндрю. Роман отослал его в детскую сразу после того, как Триста так драматически покинула комнату, но Эндрю уже понял, что взрослые ссорятся, и встревожился. Грейс захотелось обнять его и успокоить. Она безумно любила детей. Но за всю жизнь один только Эндрю оказался к ней близко, и в Грейс пробудилась такая зависть к тому, что у Тристы есть ребенок, какой у нее не было никогда.

Эта зависть прибавила ей сердечной боли. А будет ли она сама когда-нибудь матерью? Раньше она об этом не думала. Она смотрела на замужество как на обременительную ношу и радовалась свободе. Однако внезапно ей захотелось иметь ребенка. К тому же, если бы в ее жизни появился мужчина, она перестала бы быть столь чувствительной к вниманию брата к своей жене, которое, ей приходилось признать, вполне естественно.

Странно, но, размышляя об этом, она подумала о Джейсоне Найтсбридже. В его облике было что-то заслуживающее доверия, видимо, от одеяния священника. При мысли о нем у нее неожиданно чаще забилось сердце.

Ей всегда не нравился Джейсон. Он был другом Романа, этот невоспитанный и неуправляемый паренек. Они никогда не имели ничего общего.

Кроме одного раза. Он навестил ее, после того как Триста убежала из дома и Роман уехал в город. Джейсон сказал, что хочет быть ее другом. Это ее даже оскорбило – он заметил ее, только когда более интересные личности исчезли. И она отказала ему, а потом не вспоминала о нем несколько лет.

А теперь он внезапно появился в облачении священника! Впрочем, он выглядел несерьезно. Приходские священники должны быть тонкими, иметь ученый вид. А он... ну, он смотрелся так, словно только что вернулся с болот, его лицо было загорелым, а волосы поблескивали золотом. Его наряд был слишком длиннополым, а какой священник шагает так широко? Да и массивен он для священника не в меру. Его плечи могут заслонить от прихожан половину алтаря. Без сомнения, после того как он возглавил приход, число юных прихожанок утроилось, и все они смотрят на него влюбленными глазами.

Грейс решила перевести мысли на что-нибудь другое. У нее достаточно дел, чтобы еще думать о Джейсоне Найтсбридже.

Она снова дома. Жизнь завершила полный цикл.

Грейс начала наводить порядок в комнате. В мягком свете лампы она быстро расставила вещи по своим местам. Чтобы не нарушать тишины, она старалась двигаться бесшумно. Когда она закончила, то огляделась по сторонам.

Теперь ее комната снова выглядела знакомой. Точно так, как в детстве.

Тут ей внезапно вспомнилась мать, лежащая на кровати, с дрожащей головой; из ее рта несло джином. Она взяла Грейс за подбородок, пальцы были мягкими. Это было, когда отец уехал после своего ежегодного визита. Мать тогда сильно напилась. Глядя в лицо Грейс, она сказала ей: «Никто не хочет нас видеть».

И это оказалось правдой.

После встречи с Шарбонно, при которой ей пришлось призвать на помощь все свое умение держать себя в руках, леди Мэй начала раздумывать, как ей вести себя с Робертом после обвинений, что она услышала в его адрес.

Но придумать что-либо не удавалось. Расхаживая из угла в угол, Мэй с нетерпением ждала, когда он вечером к ней придет. Она даже начала кусать ногти, чего не делала с двенадцатилетнего возраста. Как только Роберт отворил дверь, она встретила его словами:

– Шарбонно считает, что ты – Маркус Робертс.

Роберт почти не прореагировал. Он только на мгновение замер, затем вошел в комнату. Потом сел, посмотрел на бокал, который Мэй.ему приготовила на столе, и вздохнул:

– Да. Я Маркус Робертс.

Мэй ожидала этого признания, однако все равно оно застало ее врасплох.

– Да, тот Маркус Робертс, который был назван предателем и убийцей графа де Нансье. Ты хочешь знать, убил ли я его. Да, я сделал это, поскольку выполнял в то время одну шпионскую миссию. Я перерезал ему горло, это был самый быстрый и тихий способ.

Он говорил откровенно, как об обычном деле, которое можно обсуждать в салонном разговоре.

– Если ты думаешь, что я ужаснулась, то ошибаешься, – произнесла Мэй тоже спокойно.

– Тогда ты дурочка. Нет ничего страшнее, чем лишить кого-то жизни.

– Это значит, что ты сожалеешь о том, что сделал?

Роберт неожиданно запнулся. Глядя перед собой, он погрузился в воспоминания.

– Нет. Я об этом не сожалею.

– Тогда скажи мне, почему ты его убил.

Роберт помолчал, раздумывая. Наконец он пришел к какому-то решению. Взяв бокал, он опустился в кресло и начал рассказывать:

– Во время войны я служил разведчиком его величества. В мои обязанности входил шантаж. Я состоял в группе, которая собирала сведения о недостойной деятельности известных людей. Когда удавалось найти свидетельства этого, можно было склонить их к сотрудничеству с нами. Под шантажом люди очень легко выдавали государственные тайны. Порой мы были неразборчивы в средствах. Но в конце концов, мы вели войну. – Он замолчал, чтобы глубоко вдохнуть и рассказать остальное. – Некоторые из этих людей оказались легкой добычей. Их грехи были такими тяжелыми, что я не осмеливаюсь о них даже говорить. Я знаю, что ты смотришь на вещи широко, Мэй, но на земле есть то, о чем тебе лучше не знать. – Его глаза потемнели, словно Роберту пришло на ум что-то мрачное. – Но скоро я понял: главная наша проблема в том, что эти люди продолжали грешить. А нам это было невыгодно, ведь если бы они были разоблачены, мы не могли бы их шантажировать. В какой-то мере мы пытались покрывать этих людей, но они продолжали свою преступную деятельность. Мне говорили, чтобы я не забивал себе голову этим вопросом, что моя задача – разведка в интересах короля и страны. Убитые женщины или украденные французские дети – это не моя забота.

Мэй закрыла рот рукой.

– Один человек имел наклонности, от которых похолодел даже такой закаленный и циничный человек, как я. Во Франции его обвинили в деятельности против государства, но мы его выкрали из страны и переправили в Англию. Он осел в Лондоне, у дальних родственников, которые приветствовали его появление. Конечно, у него был ореол героя за все, что он сделал ради его величества во время войны. Ему предоставили убежище. – Роберт погрузился в воспоминания. – Надо сказать, его боялись, поскольку он знал некоторые грязные секреты. В половине этих темных дел он сам принимал участие. Я считал, что он представляет опасность, и потому неотвязно следовал за ним, пытаясь поймать момент, когда он снова станет совершать преступления.

– И он начал, – негромко произнесла Мэй.

– С маленькой девочки из семьи, что его приютила. Ей было десять лет. Должно быть, он думал, что она мертва, но ее быстро нашли, и она выжила. Однако раны на ее ноге оказались опасными. Она на всю жизнь так и осталась калекой.

Наступила долгая пауза. Потом Роберт просто произнес:

– Я убил де Нансье на следующий же вечер.

Мэй затаила дыхание.

– Я не стал ничего лгать об этом случае своему начальству, – продолжал Роберт, – но я никак не ожидал, что оно меня предаст. Заместителем министра в то время был человек по имени Кэвет. Он был очень амбициозен и не любил меня. Я тогда действовал сам по себе, иногда нарушая дисциплину, был неуправляем. К тому же я знал много государственных тайн. Он сдал меня властям за убийство де Нансье. Но конечно, меня не собирались препровождать в суд, где я мог рассказать такое, что Кэвету бы не понравилось. И он дал приказ отвезти меня в другую тюрьму через Лондонский мост, где я должен был якобы совершить попытку бегства, бросившись в воду.

Мэй с силой сжала пальцами голову:

– Но они не сделали этого?

– О, они сделали. У Кэвета была мания величия, и никто не осмеливался с ним спорить. Однако его и ненавидели. К тому же у меня были друзья, так что в этот план были внесены изменения. Меня провели по низкому участку и позволили прыгнуть в воду самому. Это была относительно безопасная высота, хотя те, кто меня сопровождал, могли рапортовать, что они бросили меня с моста. С того времени никто больше ничего не слышал о Маркусе Робертсе. Он ушел в небытие.

– Ты расстался со всем.

– Пришлось, для того чтобы сохранить жизнь.

– И что ты делал после этого?

– Во время войны я действовал во Франции, и именно там я научился искусству переодевания. Первое, что мне было нужно, – это ускользнуть из Лондона, что я и сделал. Я знал, что дворяне даже не смотрят на слуг. И я сразу же переоделся в слугу.

– Но твои друзья, твоя семья... я хочу сказать, они должны были тебе помочь, рассказать правду.

– Я поначалу думал, что мне следует обратиться к родственникам, но затем решил, что это глупая мысль, поскольку я с ними никогда не был в близких отношениях и мы даже не обменивались любезностями. Я направился в их загородное владение, устроился конюхом в соседнем имении и решил посмотреть, как обстоят дела. Скоро стало ясно, что мои родители и сестры с братьями хотели бы держаться от меня подальше. Они считали меня позором для семьи. Думаю, они опасались публичного скандала, который повредил бы их положению в обществе. Таким образом, я остался в одиночестве. Я не хотел связываться с моими друзьями, боясь подложить им свинью, и принялся за работу, надеясь что-нибудь придумать и расквитаться.

– И ты расквитался?

– Об этом за меня позаботилась судьба. Однажды вечером Кэвет подавился цыплячьей ножкой и умер от удушья. А я примирился со своим положением. Тяжелая работа меня не пугала, семьи у меня больше не было. Я жил на то, что зарабатывал своими руками. Благодаря тяжелому труду я смог забыть о том, что жизнь обошлась со мной несправедливо. Это может показаться странным, но я не жалел о прежнем. Я был вполне доволен своей свободой.

На Мэй это произвело впечатление. Только сейчас она поняла, что больше всего любила в этом человеке его уверенность, его твердое знание, чего он хочет. Этот человек был скромным, но в нем чувствовалась сила. У него было то, что многие мужчины только изображают. И ему нравилась его жизнь.

Вместе с тем в его словах угадывалась горечь. Она теперь знала отчего.

– А та маленькая девочка? – мягко спросила Мэй.

Роберт лукаво улыбнулся:

– Конечно, я чувствовал себя ответственным за эту девочку. Ее зовут Энн Несбит.

Он тяжело вздохнул, и Мэй захотелось подойти к нему, чтобы дотронуться до него и утешить. Но она не могла сдвинуться с места.

– Когда все успокоилось, я перебрался в Лондон. Это было выгоднее с финансовой стороны. Но еще я хотел узнать, что случилось с этой девочкой. Меня мучила мысль, что если бы я действовал проворнее, она бы не пострадала.

– О, Роберт...

– Как выяснилось, она оправилась, хотя на всю жизнь осталась калекой. Сейчас она уже выросла. Ей семнадцать лет, и она помолвлена.

– С хорошим человеком? – Она была убеждена, что он это проверил.

Роберт кивнул:

– По любви. Она счастлива.

Он неловко качнулся под ее пристальным взглядом. Он не был вполне спокоен за судьбу Энн Несбит, но хотел, чтобы Мэй этого не знала.

– А ты? – спросила она. – Ты нашел покой?

– А я... ну, я нашел тебя. – Он остановил глаза на ней, они были полны нежности. – К счастью, созданный мной образ соответствовал тому, что ты искала. Ты хотела иметь дело с каким-нибудь простым человеком из низшего класса, достаточно интеллигентным, но без претензий на большее. Я был тем, кто требуется земной и очень чувственной вдове.

– Поначалу да, – ответила Мэй.

– Теперь я уже не соответствую этому определению. Ты уже знаешь, что я совсем не простой человек.

– И теперь из-за меня ты в опасности и можешь быть разоблаченным.

– О нет, дорогая Мэй, это из-за меня. Это я появился на балу. Мне надоела шкура, которую я натянул на себя. Я захотел поговорить с твоими друзьями, посмотреть на тебя на балу, когда ты в полном блеске. Я раньше говорил тебе, что мы должны довольствоваться скрытной жизнью тайных возлюбленных, но я больше этого не могу. Я хочу тебя всю и потому должен признать, что это я подверг тебя опасности.

Он пожал плечами, виновато глядя на нее. Этот взгляд казался странным для мужчины столь преклонных лет.

– Я забыл первое и главное правило для тех, кто скрывается, – делай так, чтобы на тебя никто не посмотрел. Но если я стал тебя сопровождать, как я мог не привлечь внимания? Я недооценил того, с каким интересом к тебе относится Шарбонно – и как он заинтересуется мной. Мне не следовало этого допускать.

– Но это ты сделал ради меня.

– Ты думаешь обо мне слишком хорошо. Я сделал это потому, что был ревнив.

Он рассмеялся, видя, какой довольной она стала от этих слов. Этот смех снял напряжение с них обоих. Роберт шагнул к ней и взял ее лицо в ладони – большие и покрытые мозолями, как у всех трудовых людей.

– Я попал в это положение по собственной вине. – Раздумывая, он помолчал. – Но я сам хотел этого. Возможно, я уже готов встретить судьбу.

– Но я не готова! – выкрикнула она.

– Не бойся, – мягко произнес он.

Она отпрянула:

– Как это похоже на мужчин! Ты думаешь, я перестану бояться только потому, что ты велел мне это? Словно ничто не способно разлучить нас, если ты не захочешь.

Роберт был озадачен.

– Мэй?

– Люди, которые хотели убить тебя, уже исчезли, но тебя до сих пор считают предателем, и если ты объявишься, тебя в этом немедленно обвинят. Ведь все уверены, что это ты совершил преступление против ребенка и являешься опасным убийцей. Любой, кто тебя разоблачит, может убить тебя, даже не обращаясь в суд, и будет считаться героем.

Отчаяние в ее голосе слышалось все отчетливее. В конце концов она почувствовала себя совсем плохо.

– Мэй, успокойся.

– Я сердита, Роберт. Подумай, что уже случилось. Но это не самое худшее. О, Роберт, я боюсь! Мне так страшно!

Она никогда не выходила из себя, даже когда речь шла о ее собственной жизни, когда она была новобрачной и перед ней стоял пьяный муж со сжатыми кулаками и с искаженным яростью лицом, в котором не было ни следа прежней любви. Это было много ужаснее Мэтью, даже в худшие его минуты.

Мэтью. Ее секрет.

Да, у нее тоже была тщательно скрываемая тайна.

Он почувствовал, что у нее сменилось настроение, и снова попытался до нее дотронуться. Но она не была готова к этому прикосновению и поспешно убрала руку.

– Я могу потерять тебя, – выпалила она. Повернувшись к нему, она подняла вверх палец: – И не говори мне, что ничего страшного не будет, своим уверенным тоном, которым ты всегда пытаешься меля успокоить. Мне не надо снисходительности. Я знаю, что рискую лишиться тебя, Маркус Робертс.

Его словно ударили по лицу. Маркус Робертс – это было его имя. Потом он улыбнулся, печально и сдержанно. Как это ни было трудно, он признал, что она права. Тогда она подошла к нему и горячо обняла. Роберт поцеловал ее, и они так и застыли обнявшись. Роман чувствовал жалость к себе. Однажды поздно ночью в библиотеке он стал раздумывать, как все запутано.

Грейс ненавидит Тристу. Она не любит и Джейсона, и это странно. Она была непреклонной, и Роман не мог понять почему.

Эндрю тоже его до сих пор чурается. Переезд в Уайтторн ничуть не изменил их отношений.

Триста... Ну а Триста напряжена и напугана, и он не знает, как себя с ней вести. Она к тому же на удивление тепло встретила Джейсона...

Когда они с Джейсоном шли по дорожке и разговаривали, она попалась навстречу и очень непринужденно вступила в разговор, начав делиться с Джейсоном своими горестями. О Боже, он уже ревнует к Джейсону!

Это ему она должна была сообщить о своих невзгодах, чтобы ее успокоил ее собственный муж. Но ему пришлось утешать Грейс. Все получилось очень странно.

И этот мальчик. От него Роберт приходил в отчаяние. Будет ли когда-нибудь его сын относиться к нему лучше? Почему он так враждебен?

Роман потушил лампу, которую нес в руке, и стал подниматься по лестнице. На самом верху он остановился. Всей душой он стремился в комнату хозяйки дома. Он хотел Тристу.

Однако в нем заговорила гордость. Какая это вредная вещь – гордость, подумал Роман, поворачивая налево. И зачем он вообще приехал в фамильный дом? Чтобы поправить положение дел. Но здесь все стало только хуже.

Роман до сих пор никак не мог понять, почему Триста решила выйти за него замуж. По всей видимости, ей нужен секс. Но о каком сексе между ними может идти речь, если их двоих столько разделяет?

Триста готова все сделать для своего сына. Даже выйти замуж за его отца.

Он непроизвольно замедлил шаг. Здравый смысл покидал его. Роман повернулся и посмотрел на спальню Тристы. Надо решить все эти загадки – здесь и сейчас. Он чувствовал страх, хотя скорее позволил бы содрать с себя кожу, чем признался в этом. Роман нерешительно стоял, глядя, как свет играет на ковре, освещая дверь спальни Тристы.

Эта дверь до сих пор осталась для него дверью его матери. Он стоял на месте, не в силах пошевелиться. «Подойди, Роман. Подойди ближе, я не вижу тебя».

Она не видела его, потому что комната была закрыта, шторы плотно закрывали окна, а свет ламп был убран до минимума, так как у нее болели глаза.

«Не уходи. Почему ты всегда уходишь от меня? Ты не любишь свою мать?»

Он не любил сюда приходить, потому что от нее сильно пахло спиртным, и от этого запаха Роман чувствовал себя плохо.

«Ты плохой мальчик. Сейчас ты подойдешь. Ты... думаешь, что ты лучше меня, как твой отец? Ты поэтому убегаешь все время? Ты убегаешь от меня точно так же, как и он».

Да. Да!

Роман с силой ударил кулаком по ладони другой руки и крепко зажмурился, пытаясь выбросить из головы воспоминания.

Он должен все это забыть.

Но чувства, которые он испытывал, когда перешагнул в первый раз порог комнаты хозяйки дома, как он ни надеялся, со временем не утихли. Роман мысленно обругал себя – в который раз – за то, что предложил Тристе комнату матери. Но это была комната хозяйки дома. Он хотел, чтобы все – и она, и слуги – твердо знали, кто теперь хозяйка.

Он вспомнил Грейс – она никогда бы не согласилась переселиться в эту комнату, – и это воспоминание оживило в его памяти сложность отношений между живущими в доме.

Роман расправил плечи. Он не уступит унынию. Роман приник к двери.

– Триста, – негромко позвал он. Он не стал заходить внутрь, даже не постучал, чтобы узнать, заперта дверь или открыта для него.

Ответа не последовало. Видно, она спала. Роман почувствовал разочарование.

Это смехотворное положение больше не может продолжаться. Но что-то менять следует не здесь, где все напоминает о прошлом. Не то место и не то время. Да и он чувствовал себя уставшим, без прежних сил.

И он пошел прочь. Но в его груди уже была решимость. Этот дом с его потрескавшейся мебелью и щелями в стенах долго ждал, чтобы его обновили для счастливой жизни. Он очистит здесь все и прогонит тени прошлого.

С этой мыслью Роман отправился спать. С ней он проснулся на следующее утро, чувствуя себя значительно лучше.

Теперь у него наконец была цель.

Новость, что лорд Эйлсгарт вернулся в свое имение в Уай-торне, собрала в воскресенье всю округу. Маленькая церковь Святого Алвина с трудом вмещала всех зевак, желающих поглазеть на вернувшегося блудного лорда.

Он оказался не только очень красив, как и в юные годы, шептали юные леди, энергично обмахиваясь веерами, но у него были все такие же вызывающие манеры, видно, он не изменился с тех времен, когда сорванцом наводил страх на окрестности, чтобы потом внезапно уехать из этих мест ради стремительной городской жизни.

А теперь он привел в церковь свою жену – и это было самой потрясающей новостью. Все, конечно, помнили Тристу Нэш. Все тут же начали обсуждать новость, что лорд женился на одной из своих служанок!

Триста вошла в церковь, держа за руку Эндрю. Другая ее рука покоилась в твердой руке Романа. Она прекрасно понимала, что думают стоящие вокруг. Люди открыто глазели на нее, а когда она вместе со своей семьей прошла по центральному проходу к фамильной скамье Эйлсгартов, в церкви наступила мертвая тишина.

– Зеваки так вытягивают шеи, что завтра они будут болеть, – негромко произнес Роман, натянуто улыбаясь окружающим. – Помаши им, дорогая.

Триста помнила большинство присутствующих, но здесь не было ни одной из ее подруг. Когда она жила в Уайтторне, они с матерью держались особняком. Это отчасти объяснялось тем, что местные жители сторонились хозяйского дома. Кроме того, в последние годы почти все время Джудит было посвящено уходу за матерью Романа, и у нее не было возможности для отдыха и общения.

Когда Триста была еще ребенком, у нее, конечно, были подруги, но сейчас они были замужем. А из-за разницы в социальном статусе они уже тогда не могли общаться с дочерью Джудит, которая стала компаньонкой хозяйки дома.

Ни одной подруги, подумала Триста. Никто, увидев ее, не наклонил голову в знак приветствия.

У Грейс не было подобных мыслей. Она беспечно болтала, когда они шли к фамильной скамье. Она знакомила с Эндрю местных матрон, которые смотрели на него с явным одобрением. Если они даже и заметили сходство с Романом, по мнению Тристы, явное, то никак на это не отреагировали.

Роману было приятно поведение его сестры. Триста с удивлением посмотрела на него.

– Смотри, как комфортно она себя здесь чувствует, – показал Роман подбородком на Грейс, которая с легкостью двигалась сквозь толпу. – Возвращение домой пошло ей на пользу.

Лицо Романа выражало удовольствие. Он потянул Тристу вперед.

Триста с трудом гасила в себе гнев. Хотя ей следовало бы поблагодарить Грейс, которая редко думала о ком-нибудь, кроме своей персоны, а теперь представляла всем Эндрю, Триста считала, что это она должна знакомить всех со своим сыном.

Направляя ее к сиденью, Роман сжал ее руку:

– Пусть делает это. Посмотри на ее довольный вид.

Триста была поражена, что он так точно угадал ее мысли.

– Ты слишком сердита, – пожурил он.

Триста сжала губы:

– Я не жалуюсь на твою сестру.

– Ну так давай. Она очень часто жалуется на тебя.

Триста была изумлена этим признанием. Она не сразу прошептала сдавленно:

– Роман!

– Ты надеялась на другое?

Триста мгновение молчала, борясь с собой, но потом не выдержала:

– Хорошо, должна сказать, что я устала от ее выходок. Странно, что это она знакомит всех с Эндрю, тогда как здесь есть его родители. Это мое место. И твое, – напомнила она, – как его отца.

– Да, но эти люди меня ненавидят, – невесело произнес Роман. – А ты была служанкой в доме лорда, и твоей удаче завидуют. Но не волнуйся. Поначалу они будут относиться к нашему браку неважно, но постепенно привыкнут.

Тристу охватило раздражение.

– Она полна решимости утвердить свои права в качестве хозяйки Уайтторна.

– Да, да. Я уже просил ее перестать. Прошу тебя, не приставай ко мне с этим.

Тристу эти слова ошеломили.

– Приставать к тебе? Я ничего не говорю тебе по поводу того, как она распоряжается в доме и что делает. Не нужно быть очень наблюдательной, чтобы видеть, какой это наносит урон мне как хозяйке дома. Это унижает меня. И я думаю, что именно эту цель она преследует.

– Успокойся, – произнес он и тут же улыбнулся: – Ты слишком серьезно относишься к тому, что она заказала чай.

– Почему ты такой занудный? – прошипела Триста и тут же подумала, что похожа на старую каргу. Такие выражения – из словарного запаса сварливых старух. Но Роман только широко улыбнулся. В его глазах играл огонек, что делало его просто неотразимым.

– Тебе все равно, что обо мне думают, – обвиняюще сказала она.

– Меня никогда не волновало, что думают другие. Почему это тебя удивляет?

Издав утомленный вздох, Триста опустилась на скамью и посмотрела перед собой. Когда Роман снова заговорил, это был шепот у самого ее уха.

– Наконец к тебе вернулся румянец и ты перестала себя контролировать. Я знаю тебя, Триста. Лучше всего тебя успокоит немного сна.

– Ты просто несносен, – тихо прошептала она.

– Это звучит как похвала.

Раздался церковный гимн, начиная службу, и перед прихожанами появился Джейсон. Триста была удивлена, увидев скорбное выражение его лица – как у... ну, как и должно быть у священника. Он смотрелся на кафедре как у себя дома.

Повернув голову налево, Триста увидела, с какой гордостью Роман смотрит на своего друга. А вот Грейс смотрела на Джейсона с неприязнью.

Проповедь была прекрасной. Джейсон без всяких усилий приводил длинные цитаты, рассказывал истории в доказательство своих тезисов, мог заинтересовать и растрогать аудиторию. Эндрю, который обычно в церкви крутился, теперь внимательно слушал, улыбался шуткам и даже иногда смеялся так громко, что Триста положила ладонь ему на колено, чтобы он утихомирился.

– Но это смешно, мама, – запротестовал он громким шепотом.

– Да, это так, но мы в церкви.

И, к ее изумлению, он поднял взгляд на отца. Тот с улыбкой пожал плечами, как бы давая Эндрю знак, что, может, мать и права, но он совершенно с ним согласен.

Эндрю ответил сочувственным взглядом. Было видно, что они оба были в едином блоке против Тристы. Она чуть не застонала. Это что, против нее теперь коалиция? Лицо Романа сияло, он заговорщически ей подмигнул. Должно быть, это означало радость, что сын не считает больше его своим врагом.

Триста с усилием вернула лицу строгое выражение. Однако ее сердце ликовало.