Текст книги "Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота"

К тому времени многое изменилось во мне, точнее, в той туманной картине мира коей до этого момента было охвачено мое сознание. Более всего мое видение напоминало состояние человека, окутанного туманом, который появляется вечерами и сбивает путника с толку, поскольку все очертания становятся размытыми, как при приближении смерти. Мы вновь отправились в Ренн-ле-Шато, но перед этим мы посетили Але, бывший когда-то центром диоцеза. От конечного пункта назначения нас отвлекли руины собора, оказавшегося древней монастырской церковью, полностью измененной, но оставившей за собой привилегию быть априорно священным местом. Але – это не только один из этапов подъема в высокогорную долину Од; для меня он стал «неметоном», святилищем на лоне природы в глубине лесов, неподалеку от источника с живой водой, что пульсирует, подобно человеческой крови, в венах земли, оживляя ее таинственное сердце. Его биение может услышать лишь тот, кто умеет улавливать эхо подземных течений, наводняющих мир.

Я не друид, вопреки мнению тех, кто пытается навесить на меня этот ярлык, дабы потом уличить в противоречии. У меня нет никакого желания оживлять бледные тени кельтских жрецов, ушедших от нас двадцать веков назад, я не собираюсь восстанавливать их доктрины или ритуалы. В то далекое время любые священнодействия могли выполнять как социальную, так и культурную функцию, но сейчас положение дел изменилось. Я никогда не принимал участия в маскарадах, затеваемых некоторыми «кельтами», во время которых они, облачившись в белые одеяния и нацепив странные знаки отличия (в том числе и германскую символику, свастику), присваивают себе звание кельтских священнослужителей «во имя вечного друидизма». Не стоит забывать, что друиды исчезли в период завоевания Галлии Цезарем не только потому, что их преследовала римская власть, но и потому, что сами они стали христианскими священниками. Тогда зачем искать друидов там, где их нет? Зачем стремиться к реставрации друидизма, не имеющего ныне ничего общего с теми друидами, что жили в эпоху Цезаря и Верцингеторига? В наше время человек очертя голову бросился в волны древних учений, увлекаясь фольклором порой не самого лучшего качества. Могу ли я испытывать доверие к людям, заявляющим, что они являются истинными друидами, о чем им сообщили небеса, попутно открыв великие тайны наших предшественников? Конечно, некоторые из неодруидов стремятся лишь к тому, чтобы обрести утерянное друидическое знание, найти его следы в древних мифах и легендах. Однако они увязли в той же трясине, что поглотила в конце XVIII века галльского эрудита Иоло Могранвга, блистательного «собирателя древностей», интеллектуала, которому все же недоставало источников. Итак, я не друид, упаси Боже! Но я могу узнать (точнее, почувствовать) места, так или иначе связанные с друидами: они и поныне сохраняют свой сакральный дух.

Древние улицы, отмеченные печатью средневековья, руины старинного собора, удивительное переплетение улочек и закоулков, в которых царит ничем не нарушаемое спокойствие, – таким остался в наших воспоминаниях Але. Средневековые улочки неизменно вызывают во мне теплое чувство. Я грезил ими, бродя по склонам Пюи-ан-Веле, в стенах Конкарно и Эгюмор, в горах Динана и Бо-де-Прованса или под сенью Руанского собора. Это было время, когда Средневековье целиком и полностью овладело моим воображением, оставляя свой след в каждом написанном мною романе. Но, увы… То средневековье исчезло, лишь порой оно еще возникало в пламенном романтическом сознании Виоле-ле-Дюка или его коллег-англичан. В конце концов, у меня осталось то, что дорого мне: грубая красота руин Гластонбери в Англии, где «покоится» король Артур и королева Гиневра; край Тинтаджел в Корнуолле, наполненный легендами об Артуре и Мерлине, о Тристане, Изольде и короле Марке; навевающая грусть монастырская ограда Клонмакнуаз в Ирландии, где были записаны основные произведения гэльского фольклора. Не меньше их я люблю Монсегюр, чей суровый грубый облик лучше любой реконструкции истории напоминает о той драме, что произошла в его стенах. Но Але покорил мое сердце: бродя по его улочкам, я неожиданно почувствовал себя в другом измерении, напоминающем Иной мир кельтов, который я без устали ищу уже долгое время.

Но все же Але не был нашей конечной целью. Мы добрались до Ренн-ле-Шато, на этот раз решив оставить его храм без внимания. Нам лишь хотелось вновь очутиться в этом краю, быть может, увидеть в нем то, что прежде ускользнуло от нас… Ренн-ле-Шато не обманул наших ожиданий: мы вновь погрузились в атмосферу, окружавшую нас в первый приезд, атмосферу непостижимого спокойствия и полной гармонии. И все же тайна пока что оставалась тайной, несмотря на то что в этот раз я был более подготовлен к ее восприятию: перед поездкой я внимательно изучал источники, повествующие о том, что происходило в этой скромной деревушке Разе. Позавтракав все в том же ресторанчике, укрытом в тени парка, мы побродили по деревне. Затем нас ожидало путешествие по той же пыльной дороге, ведущей в Ренн-ле-Бен. Сделав остановку у кладбища, у «двойной могилы» синьора Флери, мы отправились на северо-восток, желая отыскать знаменитую гробницу неподалеку от деревни Арк. Насколько я знал, в ее окрестностях находился тот самый могильный камень, что был изображен на полотне Никола Пуссена: тот, на котором пастухи пытаются разобрать надпись «Et in Arcadia ego» («И я бывал в Аркадии»). Конечно, аркадским пастухам так и не удалось постичь истинный смысл этого изречения. Разумеется, гробница была «поддельной»: она появилась на свет уже после картины Пуссена (но кому это понадобилось?). Само собой, нам не удалось ее найти. И мы решили отправиться дальше.

Причиной тому был новый факт, открывшийся в биографии Мон. Ей было известно, что ее отцу принадлежал дом в местечке Мутуме неподалеку от Разе, в самом сердце Корбьеров, которых ни я, ни Мон хорошенько не знали. Поскольку отец Мон покинул этот дом и вдобавок запретил родной дочери появляться в этих краях, нас, естественно, мучило любопытство, избавиться от которого можно было лишь одним способом: отправиться в Мутуме. Это и заставило нас покинуть Ренн-ле-Шато, пересечь Ренн-ле-Бен и подняться к Серру, где еще некоторое время мы крутились в поисках знаменитой гробницы, увековеченной Пуссеном. Затем наше странствие продолжилось. Зеленеющие долины перемежались с пустошами, где, очевидно, водилось немало змей. Наконец на горизонте появилась Мутуме, пустынная деревня, выжженная' солнцем. Изнывая от жажды, мы пошли искать прибежища в единственном на всю деревню баре-ресторане. В его зале уже вовсю веселилась и шумела компания во главе с местным жандармом, разглагольствующим больше и громче всех; очевидно, их веселье уже было подогрето изрядной порцией «Корбьеров». Никто из них и головы не повернул в нашу сторону. Мы сели, мечтая утолить жажду хотя бы одним глотком холодной воды… Тщетная надежда. Не менее четверти часа мы терпеливо ждали, когда же появится хозяин бара или тот, кому поручено обслуживать клиентов в этом заведении. Шумная компания продолжала громко болтать, не обращая на нас ни малейшего внимания. Так ничего и не дождавшись, мы с достоинством покинули ресторан, разумеется, бывший на хорошем счету в справочнике «Мишлен». Почему-то «Мишлен» забыл предупредить нас, что обслуга этого заведения, видимо, состоит из зомби… Этот забавный эпизод напомнил мне об одном старом телефильме, действие которого происходило в одной деревушке в Корбьерах. Его название выпало у меня из памяти: помню лишь, что главную роль в нем играла восхитительная Клотильда Жанно, к сожалению, слишком рано ушедшая из жизни. Суть фильма в том, что два человека очутились в деревне, полностью оторванной от внешнего мира: телефон не работал, по дороге невозможно было ни въехать, ни выехать, а жители вели себя так, словно ничто их не беспокоило, своим поведением напоминая более роботов, чем людей. Иными словами, герои попали в область, напоминающую кошмарный сон, где реальность и вымысел столь тесно переплетены, что невозможно отличить, в каком мире ты находишься. Так вот, в то послеполуденное июньское время 1986 года в Мутуме (Од) я вдруг почувствовал, что оказался в Ином мире. Мне показалось вдруг, что компания в том баре-ресторане была лишь видимостью: меня окружали люди, подобные «silentes» латинских поэтов. Те самые люди, живущие своей жизнью в стеклянной башне посреди океана, о которых поведали нам древние ирландские легенды: их можно увидеть, но они не могут ответить ни на один вопрос, заданный им отважными мореплавателями. Странное ощущение – странный край…

На улицах Мутуме царила пустота. Послеполуденное солнце заливало дома, глядящие на нас слепыми окнами, отметающими всякую надежду на встречу с живыми, подобными нам существами. Следуя некоторым указаниям, мы нашли дом отца Мон, покинутое людьми жилище, кровля которого тем не менее была в отличном состоянии. Мы бесцельно шатались по деревенским улицам, которые все до единой выводили к пустоши. Наконец, подустав от ходьбы, мы вернулись на площадь, где я оставил автомобиль.

Неожиданно деревенскую тишину нарушил звук мотора: на площадь выехал грузовичок, передвижная бакалейная лавочка, подающая весть о своем прибытии громкими гудками. И вот тут свершилось чудо: в тот же момент из всех домов, казавшихся нам покинутыми, на безлюдную площадь хлынула толпа женщин. Плотным кольцом окружив машину с бакалейщиком, раскладывавшим на лотке свой товар, кумушки оживленно закудахтали-затараторили на разные голоса; деревенские жители, проходившие мимо, здоровались с нами столь приветливо, словно мы были их старыми знакомыми. Конечно, все это лишь укрепило мои представления об Ином мире. Как мифический город Ис, ушедший в глубины моря и порой вновь всплывающий на поверхность вод, Иной мир мог появляться перед глазами странника лишь в определенные периоды времени: в этот момент его обитатели могли расспросить либо что-либо попросить у случайно оказавшегося в нем путника.

К сожалению, мне неведомо то, о чем могли бы расспросить нас жители Мутуме, в которой мы очутились накануне летнего солнцестояния: развернув машину, мы без всяких затруднений покинули деревню и направились на запад. Однако я решил воспользоваться другой дорогой. Выбранный мною путь повел нас по узким долинам, порой теряясь в лесном сумраке, что немало удивляло меня: я никогда не думал, что этот край столь богат лесами. Перекресток за перекрестком, виток за витком – и мы оказались у подножия пика Бюгараш, этой таинственной вершины, на которой во времена Монсегюра оставили следы своего пребывания тамплиеры и предки катаров. Пик послужил прекрасным ориентиром: от него я без оглядки на карту достиг Кийана, после чего устремился к нашему «порту приписки» – Монсегюру.

И все же второй визит в эту область оставил во мне двойственное ощущение. Что произошло с нами на самом деле? Не было ли это путешествие нашей грезой? Не оказались ли нашими попутчиками те призраки, что бродят в окрестностях Ренн-ле-Шато и Ренн-ле-Бен, открывая путь к границам ирреального и невозможного? Нельзя узнать страну, ограничив свое знакомство с ней увиденными местными реалиями: настоящее открытие произойдет лишь тогда, когда ты прикоснешься к тому невидимому и неуловимому, что наполняет этот край, – иными словами, к его душе. Можно исписать множество страниц, посвятив их рассуждениям об увиденном, можно без конца давать оценку местным культурным памятникам или комментировать события, когда-то происходившие в этом крае. Но невозможно описать ощущение, возникшее в результате почти мистического единения с душой Окситании. Кто-то скажет, что всему виной жара, царящая на каменном, раскаленном солнцем плато, способная довести человека до галлюцинаций. Кто-то заметит, что душой этого края можно считать легенды, ставшие причиной моих путешествий. Но одно для меня останется неоспоримым: в Ренн-ле-Шато и Разе были все условия для того, чтобы в дальнейшем этот край стал невероятно богатым и насыщенным фантастическим миром.

Глава II
Укрепленный лагерь

Местность, в которой находится Ренн-ле-Шато, носит имя Разе: это маленькая страна на юге департамента Од, расположенная в западной части горного массива Корбьер. Невысокие горы, плато, глубокие долины – таков рельеф этого края, географической доминантой которого следует считать высокогорную долину Од. Название долине дала река, в которую впадают местные речки и горные потоки. Наиболее значимый город Разе – Кийан, своеобразный перекресток, где сходятся пути из восточного Перпиньяна, северного Каркассона и западного Фуа. Несмотря на ощутимую близость Пиренеев, в этой местности, напоминающей Средиземноморье, царит умеренный климат, хотя зимой здесь властвует холодный южный ветер. A priori Разе – это край, через который проезжают не останавливаясь. Однако благодаря туризму, развернувшемуся здесь в последние годы, эта область перестала быть «зоной отчуждения»: приезжие все чаще останавливаются в Разе, желая посетить «катарские» замки. Особый интерес у туристов всегда вызывал Монсегюр – и, конечно же, «дело Ренн-ле-Шато», начавшееся с газетной статьи 1956 года. Оно привело в этот затерянный край толпы любопытных, среди которых были как скептики, так и усердные кладоискатели.

Разе – живописный край; его удивительная природа заслуживает гораздо больше внимания, чем те легенды, ради которых турист стремится в Ренн-ле-Шато. Но, как говорится, нет дыма без огня: некоторые тайны Разе стоят того, чтобы о них говорили. К тому же впоследствии мы увидим, что большинство этих «тайн» более или менее связано с особенностями пейзажа долины Од, как, впрочем, и с менталитетом ее жителей, а также с их древними легендами и традициями. В этом нет ничего удивительного: то же можно сказать и о многих других регионах, в частности о тех, которые порой называют «сильными странами» в силу того, что они богаты красивыми пейзажами, памятниками архитектуры и славным историческим или легендарным прошлым. Поэтому, как принято в таких случаях, прежде всего нужно расставить декорации и лишь потом начать рассказ, даже если впоследствии он превратится в фантастическую повесть, происходящую в совершенно ином пространстве и времени.

Итак, Ренн-ле-Шато – это неказистая деревушка, представляющая привычный архитектурный ансамбль: дома, сконцентрированные вокруг замка и приходской церкви. Сложно представить, что в этом месте когда-то находилась столица графства, сыгравшая свою роль в сумрачные времена Меровингов. При слове «столица» в воображении читателя, должно быть, появляется большой по размерам и численности город, однако это не так: столицей может быть и резиденция правителя. Вряд ли кто-нибудь решится утверждать, что в те далекие времена правитель стремился окружить себя своим народом. Вспомните о Версале, королевской резиденции: она находилась в стороне от истинной столицы страны. Парижа.

В те времена в Ренн-ле-Шато была лишь хорошо укрепленная крепость, вокруг которой осело небольшое число жителей. В окрестностях Ренн-ле-Шато возникли аванпосты, а долинах появились населенные пункты с довольно развитой экономической структурой, необходимой для выживания этого края. Можно привести множество примеров торговых или ремесленных городов, расположенных вдоль торговых путей, на берегах рек или в плодородных землях, богатых минеральными ресурсами: это не мешало жителям таких городов в случае войны или опасности укрываться в крепости, чаще всего находившейся на вершине горы или холма. То же самое можно сказать и о Ренн-ле-Шато.

Что и говорить, место было выбрано идеально: высокий мыс, возвышающийся над горизонтом, – лучшее средство защиты от неприятеля. Ко всему этому, через Ренн-ле-Шато пролегал важный торговый путь, ныне утративший былое значение: это был римский тракт, соединявший Каркассон и Каталонию, проложенный через знаменитый перевал Сен-Луи, который долгое время являлся границей Каталонии и Франции. Следы этого древнего пути, соединявшегося с галльской дорогой, и поныне можно отыскать в долине. Значимость этого укрепленного местечка, забравшегося в поднебесье, лучше всего понимаешь, когда едешь из Куизы по дороге № 52: на вершине холма виднеются жилые дома, уровнем ниже – подсобные постройки, а над северным склоном, наиболее открытым для вторжения врага, возвышается древний замок, заново отстроенный в XVI веке. Помимо этого, взгляду путешественника открывается удивительный ансамбль, включающий в себя церковь и владения аббата Соньера: сады, виллу «Вифания» и башню «Магдала», венчающую этот удивительный пейзаж. Сейчас это место пользуется большой популярностью. Впрочем, о нем знали и во времена Соньера: приблизительно в 1900 году аббат выпустил серию почтовых открыток с изображением «творения рук своих». Правда, в то время речь еще не шла еще о «проклятом золоте» или секретах, ревностно хранимых таинственным Приоратом Сиона.

Каменистая платформа, удерживающая Ренн-ле-Шато на высоте 472 метра, возвышается над деревушками, осевшими на подступах к плато. Если окинуть взглядом окрестности, остановившись у башни «Магдала», то в глубине долины можно заметить деревеньку, чье имя (Кастейа) означает, что когда-то на ее месте стояла крепость. За ней виднеется Эспераза, а далее открывается вид на округлые вершины, леса и, наконец, горные цепи арьежских Пиренеев. На северо-западе расположились Куиза и Монтазель, деревня, откуда родом Беранже Соньер. В северном направлении простирается долина Од, приютившая Але, а восточнее виден замок в руинах и деревня: это Кустосса, оседлавшая каменный склон, под которым струится Сальса. Юг порос густым лесом Лозе, тянущимся вплоть до деревни Гране в направлении таинственного Безю, вне всякого сомнения, сакрального места, бывшего владением тамплиеров. На юго-востоке находится пик Бюгараш высотой 1230 метров. На восток, где за лесистыми холмами скрылся Ренн-ле-Бен, уходит узкая извилистая дорога, усеянная небольшими деревеньками: Морин, Лавальдье, Сурд и Па де ла Рок, – имена, воскрешающие в памяти прошлое, таящее в себе еще множество загадок.

И все же осмотр окрестностей Ренн-ле-Шато с высоты этого «орлиного гнезда» не может дать полного знания о крае. Разе – это особенный мир, таинственный и замкнутый в себе, как огромный кромлех, о котором писал аббат Буде. Правда, стоит заметить, что аббат (вполне возможно, умышленно) принял особенности природного пейзажа за рудиментарное творение человека.

Узкие улочки, импозантная масса замка над ними – таков внутренний мир живописной деревушки Ренн-ле-Шато. Время постройки замка относится к XII веку: он был возведен на месте крепости, существовавшей еще во времена Каролингов (или даже вестготов), неким Гийомом д'Ассали, вигье графства Разе. Здание, со временем обветшавшее, в XVI веке было перестроено, и по бокам стен, окружавших внутренний двор, появились четыре башни. Вплоть до Великой французской революции замок был собственностью семейства д'Отпулей, потомков катаров. К слову заметим, что Мари де Негри д'Абль из рода д'Отпулей оказалась одной из пострадавших в «деле Ренн-ле-Шато»: ее могильная плита на деревенском кладбище стала жертвой таинственных махинаций аббата Соньера.

Через церковный сад можно пройти на деревенское кладбище, в то время как его центральная аллея ведет к дверям храма, увенчанным надписью «iste locus est terribilis» («место сие ужасно»). Это слова Иакова, взятые из библейской притчи. Но для чего они здесь, какое значение следует придавать им? Слева от входа находится «вестготская» колонна (точнее, «каролингская», судя по манере выполнения), на которой установлена статуя Богоматери Лурдской. Колонна эта некогда служила опорой древнему алтарю; обнаружив ее во время реставрационных работ в церкви, аббат Соньер велел установить колонну перед храмом. Что и сделали – правда, случайно перевернув ее: надпись «Mission 1891» появилась уже после ее установки. Изначально этот камень был около метра в длину, приблизительно семьдесят пять сантиметров. На его лицевой стороне высечен висящий на витом шнуре крест с расширяющимися концами, украшенный драгоценными камнями. Под крестом расположен вензель из двух букв, альфы и омеги, символов создания божественной бесконечной вселенной, начала и конца всех вещей. Этот символ подобен древнему «ouroburos», змее, кусающей себя за хвост. Справа от входа в храм установлен миниатюрный искусственный грот, сделанный руками Соньера (определенно, это произведение, призванное украшать церковный сад, не похоже на Лурдскую пещеру), а у придорожной стены виднеется камень, напоминающий менгир. Заметим, что этот «менгир» находился в стене, окружавшей виллу «Вифания» и башню «Магдала». Очевидно, аббат Соньер обустраивал свой «сад» согласно некоему замыслу.

На окруженном аллеей кальвере начертана надпись, в свое время вызвавшая множество комментариев: «Christus A.O.M.P.S. défendit». К слову заметим, что этот ансамбль, называемый также «подписанным крестом», напоминает окситанский крест (принадлежавший когда-то галльскому племени, волькам тектосагам) или знаменитый кельтский крест. Ближе к кладбищу можно увидеть старинную купель (в 1979 году кто-то разворотил ее), а далее, у самой ограды, виднеется временный алтарь и место, где устанавливали гроб с телом усопшего. Чтобы попасть на территорию кладбища, нужно пройти через портик, на котором аббат Соньер велел выгравировать слова, произносимые во время службы в первый день поста; филактерии портика украшен черепом и скрещенными костями, высеченными из камня. Кажется, что череп смеется, показывая все свои двадцать два зуба, как на Старших Арканах Таро. Временный алтарь и портик, как нельзя лучше свидетельствующий об отвратительном вкусе его создателя, воскрешает в памяти триумфальные портики, украшающие ограды монастырей Финистера. Правда, здешним «триумфальным порталам» не хватает ни сумрачной красоты оригинала, ни его грандиозности. Что стало причиной такой карикатурной постройки – нехватка денег, отсутствие вкуса или желание посмеяться? Такой вопрос необходимо задать.

Церковь Ренн-ле-Шато, освященная во имя Марии Магдалины, скорее всего, была церковью при графском замке: ее абсида, как и замок д'Отпулей, датируется XII веком. Во времена Людовика Святого она была расширена, а в XIX веке ее реставрацией занялся аббат Соньер, попутно украсив ее на свой лад. Когда Соньера назначили кюре Ренн-ле-Шато, храм был в плачевном состоянии, о чем свидетельствуют многие документы того времени. В 1883 году главный викарий Каркассона обращается к государственным властям с просьбой о помощи: необходимо во что бы то ни стало починить церковное здание, угрожающее обвалиться на головы прихожан, но паства Ренн-ле-Шато слишком бедна, чтобы взять на себя расходы по реставрации храма. В своей просьбе, обращенной к государственному совету, он описывает «плачевное состояние святилища, его алтаря и двух окон нефа, чей переплет сокрушен ураганным ветром»; завершая перечень бедствий, священник подчеркивает, насколько опасно стало находиться в стенах этого ветхого здания во время службы. Однако начало конфликтов между Церковью и государством позволило гражданским властям притвориться глухими. Желание Соньера восстановить приходскую церковь вполне объяснимо: это поступок, достойный похвалы, а не удивления. Но удивление вызывают другие факты: обстоятельства, сопровождавшие реставрацию храма, и то, во что он превратился по окончании работ.

Действительно, прием, оказанный посетителям (интересно среди них еще остались верующие?) в стенах этого святилища поначалу вызывает изумление: справа от них возникает странная фигура «любезного хозяина» – отвратительный, скорчивший гримасу дьявол Асмодей. Взгляд его выпученных глаз (один из которых был сделан заново) устремлен на пол, вымощенный черной и белой плиткой. Из-за тяжести кропильницы, которую Асмодей держит на себе, его левая нога изогнута. Пальцы правой руки сложены в кольцо: возможно, в руке дьявола были вилы – те самые, которыми, согласно средневековым народным представлениям, орудовали демоны в аду, заталкивая грешников в кипящий котел. Обычно в средневековых соборах и церквях такие изображения находятся снаружи, преимущественно на северной, темной стороне храма: такое расположение призвано было внушить прихожанам, что единственный способ спасения от пыток ада находится внутри святилища. Хотя не исключено то, что Соньер был вдохновлен знаменитой фреской в храме Кернаскледен (Морбиан) или наводящими ужас символическими картинами, так называемыми taolennou. В XVII веке, во время контрреформации, бретонские миссионеры по инициативе отца Жюльена Монуара показывали taolennou верующим далеких деревенских приходов уже после того, как налагали на них ужасные клятвы. С христианской точки зрения идея о дьяволе, держащем кропильницу, великолепна. В церкви Кампенеак (Морбиан) дьявол вынужден поддерживать кафедру, с которой разносится слово Божье. Поверженный дьявол – вот что приходит на ум в таком случае; дьявол, низвергнутый в бездну, – такой, каким он предстает в поэме Виктора Гюго «Конец Сатаны», изданной уже после смерти автора. Тем не менее вряд ли присутствие в храме нечистой силы доставляет удовольствие верующим.

К счастью, в церкви есть не только дьявол, но и четверка ангелов, застывших над Асмодеем и кропильницей. Каждый из них творит крестное знамение, в то время как надпись на основании гласит: «Сим знамением ты победишь». Эти слова отсылают нас к легенде, согласно которой император Константин, увидев в небесах знамение (крест и слова «Сим победиши»), разгромил войска противника и издал эдикт о веротерпимости в отношении христианского населения. Правда, на основании с надписью поместились и два монстра: скорее всего, это василиски, знаменитые чудовища, описанные в средневековых бестиариях. Там же виден круг, в который заключены буквы «B.S.». Возможно, это подпись самого Беранже Соньера: в конце концов, в стенах храма всегда отмечали имена дарителей.

В глубине церкви, на глухой стене, что находится напротив исповедальни, можно различить фреску, берущую в плен не только своей наивностью, но и некоторыми любопытными деталями. На ней изображен Иисус в окружении людей (выяснить, что это за люди, невозможно). У подножия цветущей горы, на вершине которой находится Спаситель, лежит лопнувший кошель, – видно даже, что из него сыплется зерно. Какую мысль хотел донести до нас создатель фрески? Быть может, то, что зерно, высыпавшееся из сумки, – это слова Христа, «посеянные на каменистых местах», непонятые и неоцененные по достоинству? Или же это скрытое указание на спрятанное в этих краях сокровище, части которого недостает? Последнее предположение давало повод с головой уйти в поиски клада. К сожалению, нужно признать, что в доказательство этого предположения невозможно привести что-либо определенное: священные тексты, как и изображения эпизодов из этих текстов, почти всегда «намеренно непонятны». Одно можно сказать точно: во фреске, сделанной по задумке Соньера, есть некий тайный смысл. Некоторые детали этой картины вызывают еще больший интерес: на заднем фоне изображен любопытный пейзаж, кое-где виднеются деревни и даже города. Не Разе ли это, реальный и воображаемый край, увиденный глазами аббата Соньера, – или же райский мир, о подлинности которого хочет напомнить своими притчами Иисус? Мир, скрытый от нас обманчивыми мирскими иллюзиями Асмодея?

Картина на противоположной стене, под алтарем, не менее «иносказательна». По некоторым сведениям (впрочем, непроверенным), ее написал сам Беранже Соньер. Сюжет картины не вызывает удивления (Мария Магдалина, молящаяся в гроте), однако детали, сопровождающие этот сюжет, невозможно найти ни в евангельском рассказе о воскресении Христа, ни в провансальской легенде о гроте Сен-Бом. Магдалина, облаченная в роскошное одеяние, опустилась на колени в гроте. Пальцы ее рук молитвенно переплетены, взгляд устремлен на крест, сложенный на земле грота из ветвей дерева. Около ее ног лежит человеческий череп; чуть дальше, в глубине пещеры, виднеется раскрытая книга. Из входа в грот открывается вид на голые скалы, на одной из которых можно разглядеть некое подобие руин в сияющем, но неспокойном небе. Сам вход наполовину закрыт каменными глыбами, скатившимися со склона. Такова эта странная картина. Конечно, грот может напоминать о гробнице Христа, но тогда при чем здесь череп? Конечно, некоторые решат, что на картине изображен грот Сен-Бом, но у Магдалины вид богатой аристократки, а не бедной отшельницы. К тому же череп еще не раз появится в нашем рассказе: он фигурирует как в стенах самой церкви (у ног статуи Марии Магдалины в тимпане), так и в часовне, которую аббат возвел на территории виллы «Вифания». Образ Марии Магдалины, покровительницы этого храма, наверняка был дорог сердцу аббата, но что может означать столь странная живопись?

Другие статуи в церкви свидетельствуют о колоссальной бездне безвкусия. Повсюду царит гипс: святой Иоанн Креститель, святая Жермена, святой Рох – все из гипса. Но зачем нужны были храму целых два святых Антония, один из которых известен своими искушениями (Антоний Отшельник), а другой прославился тем, что заставлял возвращаться потерянное (Антоний Падуанский)? Более того, статуи установлены друг против друга, что, конечно же, неслучайно: аббат Соньер подчеркнул этим что-то – и заставил нас ломать головы над тем, что же именно он подчеркнул. После всех этих «подчеркиваний» уже не удивляешься тому, сколь много романов написано на тему «Искушение аббата Соньера» или сколь много людей гоняется за сокровищами, спрятанными или потерянными в Ренн-ле-Шато.

Но мы не упомянули о двух статуях, что служат обрамлением алтаря. Это святой Иосиф по левую от него руку и Дева Мария по правую руку. В этом не было бы ничего сверхъестественного… если бы каждый из них не держал младенца Иисуса. Итак, в стенах церкви Ренн-ле-Шато есть не только дьявол, не только два Антония, но и два Иисуса, один у фиктивного отца, другой у матери. Более еретической церкви, как кажется, не сыщешь.

В одной из книг я уже писал о том, какое объяснение может быть предложено этому феномену.[9]9
  J. Marcale, Montségur et l'énigme cathare, Paris, Pygmalion, 1986, p. 107.


[Закрыть] Мы находимся в стране, на которую оказало сильное воздействие мировоззрение катаров. Присутствие в храме дьявола заставляет вспомнить о том, что катары (по крайней мере, часть из них, относящаяся к радикальным дуалистам) верили в существование принципа Зла, воплощением которого был дьявол, создатель материи. Этот «почти бог» Зла противопоставлен богу Добра. Поэтому младенец на руках Иосифа, находящегося на левой, то есть на темной, стороне, – это не Иисус, но Сатана, в то время как истинный Иисус находится в объятиях Марии, стоящей по правую сторону от алтаря. Ради того чтобы оставаться в рамках крайнего дуализма, следует признать, что Сатана и Иисус являются братьями, сыновьями Бога Отца, единственного создателя. Таким образом, два младенца становятся воплощением идеи о двух противоположных проявлениях одного, злого и доброго, божества. Другая гипотеза, выдвинутая Франком Мари, не менее интересна. Дитя на руках Иосифа олицетворяет мужское начало – видимое, явленное, выражающее себя внешне. Напротив, младенец на руках Марии может представлять женское начало – хрупкое, трудноуловимое и потаенное.[10]10
  F. Marie. La Résurrection du «Grand Cocu», Bagneux, S.R.E.S. 1981 p. 16–18.


[Закрыть] Почему бы и нет? Нельзя игнорировать тот факт, что в левой части храма находится и кафедра, с которой в своей явленной и эзотеричной форме произносится слово Божье, и колокольня, разносящая глас Божий вне его стен. Но в правой части храма виднеется дверь, ведущая в маленькую ризницу, а затем – в потайную комнату, сделанную по задумке Соньера. Ко всему этому, изображение страстей Господних выполнено в обратном порядке, поэтому, чтобы рассмотреть 14 картин, надо идти слева направо. Кажется, храм Ренн-ле-Шато учит нас проявлять осторожность ко всему видимому, ко всем внешним проявлениям. Но затем понимаешь и другое: эти «внешние проявления», доступные и понятные многим, открывают путь к невидимому, эзотерическому знанию. То, что написано на дверях храма Треорентека в Морбиане, полностью подтверждается в этой странной церкви Марии Магдалины.