Текст книги "Роман-откровение врача-диетолога"

Глава 20

Повесив трубку, Эмили вспомнила о том, что она сделала, выйдя в первый раз из кабинета Патрика. И содрогнулась от стыда и ужаса. Перед ее глазами проплывали словно кадры из страшного фильма.

* * *

На улице серел рассвет и сыпал мелкий дождь. Такси ее ждало. Она украдкой шепнула Патрику спасибо. За такси, за то, что покувыркался с ней, или за то, что не выгнал? Эта мысль занимала директора клуба все то время, пока он смотрел вслед увозящему ее такси.

В машине Эмили позволила себе расслабиться. Чудовищная усталость придавила ее к сиденью, а под сомкнутыми ресницами задрожали горькие слезы.

Здесь не плакать. Надо удержаться, отложить слезы на потом, когда она окажется дома одна. Она прижалась щекой к окну и постаралась сосредоточиться на ощущении влажной прохлады стекла, но никак не получалось. Тревога тяжелым комком давила ей на грудь, сжимала горло, не давая вздохнуть. Ее давняя спутница, она всегда приходит к ней, она вполне заслуживает титул «верной подруги», они обе стоят друг друга. Разве мало она натворила глупостей за такое короткое время? Бросила учебу, порвала с родителями, переспала со своим новым начальником и попробовала наркотик! И все это за двадцать четыре часа!

Ее кредитка заблокирована, и если бы не широкий жест Патрика, она осталась бы с десятью евро в кармане. Чего же лучше? Вспомнился помпон на берете матери, которая не постеснялась прийти отрывать ее от работы, чтобы бомбардировать ее очередными моралями. Начала бы с себя, вот и было бы ей занятие!

* * *

Такси с Эмили остановилось на небольшой улице Курбевуа. Единственное светлое пятно в этой истории заключалось в том, что одна из ее подруг уехала на стажировку в Лондон и на несколько недель предоставила в распоряжение Эмили свою квартирку. А потом что?

Тревога с новой силой сжала ее сердце, она едва могла дышать. Ей надо перестать думать. Она знает только один способ, как этого добиться.

* * *

Вместо того чтобы войти в дом, Эмили зашла в арабскую кондитерскую на углу. Взяв красную пластиковую корзину, она направилась прямо к стеллажам, содержимое которых она так хорошо знала: там было искушение – сладости. Словно наркоман, мечтающий о новой дозе и встретивший каким-то

чудом свое зелье в свободной продаже, она жадно схватила дюжину пакетов с пирожными и столько же плиток шоколада. Причем выбирая те, что подешевле, потому что главное – это количество.

Не дожидаясь лифта, слишком медленного и слишком пугающего, Эмили торопливо взбежала на шестой этаж по лестнице. Это никак не могло компенсировать то астрономическое число калорий, которое она собиралась проглотить, и она прекрасно это понимала, но ей нужна была видимость этой компенсации. Фиктивное наказание.

* * *

Комок все стоял на своем месте, ожидая, пока его покормят. Начало жестоких нравственных страданий. Открыть пакеты. Определить порядок, в котором она съест их содержимое. Наброситься с жадностью и глотать, глотать. Глотать еще и еще, пока не останется ничего, кроме разорванных оберток и крошек, хрустящих под ногами.

Поглощенные пирожные и шоколад быстро заполняли пищевод и тяжелым слипшимся комком осели в желудке. Вот наконец, хоть на несколько минут, она почувствует сытость, ей станет хорошо и почти покойно. Но облегчение длится очень недолго, так как скоро заболит до отказа набитый и вздувшийся живот. Хуже того, теперь она смотрит на него с негодованием и отвращением. Следующим и неотвратимым этапом станет приступ паники. Накатит волна стыда и отчаяния, которая заставит ее остервенело чистить организм, чтобы вернуться на исходные позиции. Необходимо сейчас же выкинуть из себя всю эту дрянь. Она пустила воду и стала пить прямо из-под крана с такой же жадностью, с какой только что ела.

Потом она подождала что-то около получаса. Вполне достаточно для того, чтобы вода растворила все съеденное.

Техника широко распространенная, изученная, отрепетированная и неоднократно использованная на практике. Девушка в совершенстве овладела искусством вызывать у себя рвоту.

Если бы прошло меньше времени, для этого понадобилось больше усилий и процесс был бы более мучительным. Если бы времени прошло больше, какая-то часть калорий уже успела бы попасть в организм. Поэтому сейчас – самое подходящее время для этой процедуры.

* * *

Эмили посмотрела на часы. Еще рановато, но уже можно. Надо засунуть два пальца в рот, чтобы вызвать рвотный спазм. И ради этого надо было учиться на медицинском! Затем дождаться приступа тошноты, затем рефлекторного сокращения желудка и извержения всей гадости, которой она сама себя напичкала. Миг исторжения – он одновременно самый отвратительный и самый благостный. А потом? Ну а потом нужно начинать все сначала и ждать, пока желудок сможет обходиться прежним количеством пищи, а живот снова не станет плоским. И не забыть взвеситься!

Процедура всегда завершалась одними и теми же движениями. Несколько раз протереть крышку унитаза, влить несколько капель дезинфицирующего средства в сток и несколько раз пройтись щеткой-ершиком, протереть впитывающей губкой ободок, распрыскать немного освежителя воздуха, ибо нет ничего противнее запаха рвоты. Затем вымыть руки, почистить зубы, сполоснуть рот, принять душ.

Жаль, что не существует никакого моющего средства, чтобы отмыть грязь, налипшую внутри тела, подумала Эмили, глядя в зеркало в ванной комнате на свое потное лицо. Жаль, подумала она, вспомнив все свои действия, когда в трубке, которую она держала возле уха, раздался голос Метью.

* * *

И сейчас это лицо в зеркале, этот взгляд, эти жесты были ей ненавистны как никогда.

Глава 21

Батист де Люзиль ускорил шаг. Не могло быть и речи о том, чтобы опоздать на семейное торжество в виде ужина. Торжество затеяно по случаю того, что его мать выписывается из клиники, где она провела полгода, а его брат Пьер-Мари приехал из Рима, где он жил. Что же касается отца, то вот уже год, как они не виделись, их общение ограничивалось только редкими короткими телефонными разговорами. Они обменивались несколькими равнодушными фразами, без проявления каких-либо чувств, без страсти.

Батист чувствовал себя виноватым. Свою мать он навещал только два или три раза, хотя он единственный из их семьи жил в Париже. А вот его отец, обитающий в фамильном замке в Турине, наведывался в клинику гораздо чаще. Хилое утешение своему самолюбию и ничтожная капелька бальзама на неспокойную совесть, которая иногда терзала молодого человека. Ради этого обеда Пьер-Мари впервые с тех пор, как его мать легла в клинику, покинул Ватикан. Может, ему следовало надеть сутану? Батист этого не сделал: к чему афишировать свою причастность к духовному сословию, когда большинство святых отцов в наше время носят обычные костюмы, и единственное их отличие – это белый воротничок-стойка, да крест, приколотый к лацкану пиджака? На самом деле его отношение к униформе, его стремление обособиться, показать, что он обладает иным статусом, всегда побуждало его выделиться, хотя бы внешне. Однако с тусклостью и бесцветностью он никогда не мог согласиться. И это было так же верно, как и то, что его родной брат – не рядовой кюре, а епископ!

Глава 22

Вспомнив о необходимости поговорить с Метью Сориным, Эмили вновь почувствовала беспокойство, смешанное с опасением. Адрес врача-диетолога она получила от своего отца, стоматолога-хирурга, после того, как заявила родителям, что хочет похудеть. В то время она весила 57–58 килограммов и вызывала искреннее восхищение у мужчин, но сама себе она не нравилась. Стремясь к идеальной фигуре, образ которой был виден только ей, она продолжала не замечать восторженных взглядов, бросаемых ей вслед. Изучая свое тело в большом зеркале в ванной комнате, она что есть силы щипала себя за ляжки, чтобы изгнать из-под кожи якобы зарождающийся целлюлит. В то время когда для окружающих ее живот казался плоским, она была убеждена, что он выдается вперед, как у беременной. Как только не застегивалась молния на джинсах, которым она поклонялась, как фетишу, Эмили места себе не находила. Тридцать шесть килограммов – вот желаемый результат! Объятая паникой, преследуемая больше, чем обычно, своей навязчивой идеей, она охотно верила всем слухам, восхваляющим достоинства той или иной шарлатанской диеты, вырезала из журналов все статьи, касающиеся способов похудания, самозабвенно увлекалась сулящей необыкновенный эффект трапезой из вареного яйца, яблока и нескольких кусочков ананаса… Она вчитывалась в каждую буковку этих волшебных рецептов, еще больше разжигающих ее самообман, а потом бежала к холодильнику и без разбора сметала продуктовый запас на всю семью. Кризисы из ничего, кризисы от всего, сначала обжорство, затем принудительная рвота – замкнутый круг, но разорвать его она не могла. Она постоянно считала себя чересчур толстой.

* * *

Во время первой консультации с Метью Эмили попробовала поиграть с ним, как Лолита, пощекотать нервы матерому мужчине. Но благоразумный доктор, казалось, не замечал ни ее красоты, ни ее чувственности, всегда держался с ней полудружески-полуотечески. Он поставил себе за правило соблюдать дистанцию, дабы не попасться в ловушку. Но девушка точно знала, что, когда она, сидя перед ним, меняла позу, его взгляд, пусть на долю секунды, отклонялся от заданного направления и скользил по ее ногам в черных колготках, чуть прикрытым короткой юбкой. А когда она разделась и встала на весы, то с удивлением отметила, как несколько раз он скашивал глаза на ее полную высокую грудь. Но эти же взгляды, которые разжигали в ней желание спровоцировать еще большую реакцию, так же быстро охладили ее пыл тем серьезным выражением, которое всегда бывает у врачей, никогда не лгущих своим пациентам. К огромному сожалению этой не любящей себя искусительницы, ей так и не удалось заставить Метью Сорина забыть о своей профессиональной сдержанности. Неудача сначала разозлила девушку, потом она подумала, что привычка кокетничать у нее от матери, которая ведет себя точно так же, поэтому и негодовать не из-за чего.

* * *

Метью сразу был против ее дальнейшего похудания. Причина? По его мнению, Эмили уже практически добилась форм, наиболее соответствующих ее конституции. Но, увидев страх и изнеможение в лице пациентки, из осторожности и в надежде привести ее режим питания в более сбалансированное состояние, Метью пошел на компромисс и составил диету с ежедневным потреблением 1200 калорий, рассчитанную на 4–5 недель, в течение которых ее вес должен уменьшиться на 3 кг. Заботясь о том, чтобы сохранить ее индивидуальные предпочтения и не рекомендовать продукты, раздражающие ее желудок и вызывающие вспучивание живота.

Диета, содержащая 1200 калорий

Завтрак:

– стакан обезжиренного молока, в котором разведены 1–2 чайные ложки порошкового какао;

– 2 печенья-галеты или 30 граммов обжаренного в тостере или хорошо высушенного хлеба с двумя ложками джема или фруктового желе, только без фруктов, если данный десерт готовился с ними;

Второй завтрак:

– кофе, чай, вода, любой травяной настой – по желанию, без сахара и без подслащивания сахарозаменителем;

– горсть сухофруктов, высушенных без замачивания в сахарном сиропе.

Обед:

– свежие, мелко порезанные огурцы, лук-шалот, укроп, петрушка, другая зелень по желанию, заправленные лимонным соком, уксусом или горчицей, без добавления масла;

– 125 граммов постной, нежирной говядины, пожаренной на гриле без масла или другим аналогичным способом;

– отварные овощи, приправленные 5 граммами сливочного масла;

– 1 йогурт, желательно из перебродившего молока или из обезжиренного овечьего молока, особенность которого в высоком содержании кальция: 183 миллиграмма кальция на 100 граммов продукта, что очень важно;

– 1 фрукт по собственному выбору.

Полдник:

– кофе, чай, травяной настой с добавлением сахарозаменителя или без такового;

– 30 граммов хлеба подсушенного, прожаренного в тостере, или 2 крекера плюс 15 граммов (3 квадратика) черного или молочного шоколада – разница незначительна.

Ужин:

– протертые овощи или упаковка готового овощного протертого супа, при условии, что количество липидов не превышает 3 % на 100 граммов продукта, а овощи составляют 50 % всей массы;

– 125 граммов постной, нежирной говядины, пожаренной на гриле без масла или другим аналогичным способом;

– 100 граммов отваренных крахмалосодержащих продуктов (3–4 столовые ложки вермишели, риса, манной крупы или 1 картофелина), приправленных 5 граммами жира растительного происхождения. Если голод дает о себе знать, можно съесть зеленые овощи и выпить воды в неограниченном количестве; – 1 любой фрукт или горсть сухофруктов.

* * *

На бумаге все казалось просто. Но в действительности и за пределами врачебного кабинета девушка сразу упала духом. В ее голове царил полный кавардак. То ее терзали эмоции, то она бросалась за доводами рассудка, но моментально вставала на дыбы перед необходимостью дисциплинированно соблюдать предписания. У такого взбалмошного и непостоянного человека, коим она являлась, весь режим дня с треском распадался на кусочки: требования, предъявляемые в институте или в каких-нибудь офисах, куда она иногда устраивалась на временную работу, непредвиденные случаи, вечеринки с друзьями… Она проглатывала завтрак, о том, чтобы распробовать его вкус, не было и речи, и только вечером, придя в себя от дневной суматохи, Эмили понимала, насколько она голодна, и в таком состоянии – главное запихать в рот все, что осталось несъеденным, и побыстрее. Наперекор советам Метью, она взвешивалась каждое утро и каждый раз расстраивалась, убеждаясь, что не похудела, даже на 200 граммов. Поскольку снижение веса не происходило с желаемой быстротой, бедняжка решила съедать только половину предписанного рациона, чем довела себя до ощущения постоянного голода, заглушить который пыталась с помощью «колы-лайт». Через две недели у нее начались головокружения, изжога и боли в желудке. И все равно все рекомендации Метью были отправлены в мусорное ведро, а Эмили предпочла воспользоваться своим методом, который, как ей казалось, был намного эффективнее: после еды вызывать у себя рвоту. Тем более, это так просто…

Глава 23

Тринадцать часов десять минут. В ресторан, славящийся хорошей классической парижской кухней, Батист пришел последним. После сдержанных объятий и поцелуев младший сын занял свое место за столом, как раз напротив матери, выглядевшей особенно элегантно в строгом платье. Пока передавались из рук в руки карты вин, а разговоры ограничивались обычными репликами, сопутствующими выбору меню, Батист разглядывал всю компанию. Мать, связанная обязательством изрядно похудеть, отец, источающий равнодушие ко всему, надменный брат, воздержание епископа – тема, всегда вызывающая споры… да уж, картинка. Заказы сделаны – несколько довольно калорийных блюд, их заказали мужчины, которые даже не задумывались о том, какие муки должна испытывать единственная в их окружении дама, заказавшая себе паровую рыбу, – и разговор перешел на более личные темы.

– Так как на этот раз прошла госпитализация, мама?

– Очень хорошо, – ответила Дельфин. – Ничего не поделаешь, приходится принимать все безропотно.

– Сколько килограммов вы сбросили?

– Двадцать.

– Браво, это действительно великолепно.

– По-видимому, да.

– Вы не рады, мама, – вступил в разговор Пьер-Мари.

– Рад этому ваш отец… особенно тому, что на некоторое время избавился от меня.

Луи де Люзиль поднял нос от бокала с белым вермутом и пожал плечами.

– Но это же так, дорогой, – тоном, не терпящим возражений, заявила его супруга, – признайся, наконец. Сказать по правде, я на вас уже не сержусь. Я даже вас понимаю!

– Не говорите глупостей. Сбавлять вес для вас было жизненной необходимостью. Вы не могли двигаться и с трудом дышали.

* * *

Чтобы разрядить напряжение, повисшее в воздухе, Пьер-Мари счел за лучшее переменить тему разговора:

– Скажите, мама, а с нашей бабушкой вы часто видитесь?

– Теперь довольно часто, хотя раньше между нашими встречами проходили годы. Все время, пока я была в клинике, она навещала меня каждый вечер, как будто ей это доставляло удовольствие. И по целых пять часов, прежде чем уйти, она заставляла меня играть в скраббл. Мне даже приходилось прибегать ко лжи и придумывать какие-нибудь обследования или встречи, чтобы хоть ненадолго остаться одной.

– Вас не радовали ее визиты? – удивился Батист.

– Она очень старалась, я это чувствовала, но обольщаться на этот счет не нужно, между нами нет притяжения.

– Из-за того, что вы всегда упрекали ее в том, что она бросила нашего дедушку? – вступил в разговор епископ.

– Конечно нет, – с горячностью, которую трудно от нее было ожидать, воскликнула Дельфин. – Я всегда считала, что она вправе распоряжаться своей жизнью так, как считает нужным. А почему ты так решил? Давай вернемся к фактам. Ты, Пьер-Мари, хотел сказать, что я не люблю свою мать, что я злопамятная особа?

Батист попытался прийти на помощь брату и погасить волну спора:

– Мне кажется, что это он меньше всего хотел сказать. Но можно же поговорить о наших дедушке и бабушке, не выискивая поводов для упреков. Могло же быть, в конце концов, что они не были счастливы друг с другом?

– Признайтесь, по крайней мере, что вы никогда не любили дедушку, – с неожиданной горечью в голосе сказала мать.

– Он был своеобразным человеком, – подал голос Луи де Люзиль.

– Ну и что, а вы разве не своеобразный? А я, вы что, никогда не считали, что я «с приветом»? Все со странностями, и мы не исключение, это естественно. Наиболее своеобразны те, кто считает себя вполне нормальным.

Прежде чем мужчины нашлись с ответом, Дельфин вздохнула и почти плачущим голосом продолжила:

– Я прекрасно знаю, когда он умер, в глубине души вы вздохнули с облегчением.

Все обменялись испуганными взглядами. Надо было что-то делать, но с большой осторожностью: в любом поступке или слове мог быть обнаружен подвох, а закуски все никак не подавали. Внезапно мсье де Люзиль накрыл рукой ладонь своей жены и попытался выдавить из себя улыбку:

– Послушайте, ради сегодняшнего случая, когда оба наших сына обедают с нами, давайте не будем портить себе удовольствие от еды, тем более что пока мы не попробовали ни одного блюда.

– Вы правы, мой друг, – согласилась Дельфин, потихоньку высвобождая свою руку из-под ладони мужа и протягивая ее за бокалом с водой.

* * *

С этой минуты родители и сыновья старательно обходили темы, которые могли бы спровоцировать раздражение, досаду, обиду. Под табу подпали семейные тайны, и политика, и денежные вопросы. Оставалась одна возможность, и все с радостью за нее ухватились – обычная, повседневная жизнь. Пьер-Мари развлек общество красочным, несколько высокопарным описанием своей жизни в Ватикане. Дельфин, весьма приятным слогом, живописала свое пребывание в клинике, заметив, не без доли юмора, что ее ежедневные беседы с психотерапевтом напоминают ей таинство исповеди. Луи припомнил свои будни, наполненные спорами со временем и с администрацией. Что касается Батиста, то он решился на довольно нелестные высказывания в адрес своего шефа.

По правде говоря, у него создалось впечатление, будто он обедает в самой середине минного поля.

Что за невозможная семейка! Отец смахивает на карикатурного дворянчика-помещика, худого, словно высохшая палка, от которого веет таким же теплом, что и от куска льда. Мать, как панцирем, закрытая жировыми складками, не снимает со своего лица удивленное выражение, чересчур детское для ее возраста; между тем она давно уже уяснила, что нынешняя жизнь не имеет ничего общего с ее былыми девичьими мечтами. Его брат, чья голливудская внешность абсолютно не вяжется с епископским облачением и скрытным характером, которым, вопреки всем ожиданиям, обладает его преосвященство. А сам Батист, он-то какое впечатление производит? Нищего артиста, без сомнения. Благодаря успеху последней написанной им пьесы он мог бы надеть сегодня, как и другие, модный костюм, однако ж нет, кто-то когда-то убедил его, что в костюме он будет выглядеть чучело чучелом. Полученное им воспитание держало еще некоторые его желания под замком, вырваться из-под которого мешал страх «а что скажут люди». Однако этот страх не мешал ему выпытывать у других многочисленные подробности их интимной жизни. Но сам он никогда не говорил о своих любовных увлечениях или о своих страстях. Глядя на своих родителей, так холодно смотрящих друг другу в глаза, он думал: интересно, а сколько времени они уже не спали вместе, в одной кровати? Без всяких там анализов «карбон 14» (физический метод датирования биологических останков, предметов и материалов биологического происхождения путем измерения содержания в материале радиоактивного изотопа С¹⁴) ответить будет затруднительно.

* * *

Закуски и другие блюда исчезли под стук вилок и характерных звуков, сопровождающих тщательное пережевывание пищи. То же самое произошло и с десертом, за которым Дельфин с блеском подавила желание подсластить кофе и подбавить в него сливок. Принесли счет. Дельфин посмотрела на обоих сыновей и сказала:

– Теперь, когда мы все в Париже, я надеюсь видеть вас у себя, хоть раз в неделю. Отец навещает меня по выходным.

Хотя эти слова и были произнесены с улыбкой, но прозвучали как приказ.

– А до которого часу клиника открыта для посетителей? – со вздохом спросил Батист.

– Если ты собираешься приходить после своих спектаклей, около полуночи, то не надейся. В это время я уже сплю. Но с десяти часов утра и до восьми часов вечера – милости просим.

– И не нужно получать разрешения?

– О нет, – впервые за вечер рассмеялась Дельфин, – я же не в тюрьме. А ты, Пьер-Мари?

– Я – увы, через три дня уезжаю. Но, не волнуйтесь, за это время я навещу вас.

– А я наведаюсь после Пьер-Мари, обещаю вам, мама, – подхватил эстафету его брат.

Он дал обещание, которое надеялся сдержать. Это единственный шанс проникнуть в тайны, отравляющие их семейное благополучие. А Батист знал, что он – единственный, кто хочет и может справиться с ними. Только бы не отступиться.