Текст книги "Исчезновение"

16
Глава, показывающая незыблемость доллара ($)

Все случилось годом позже, продолжил Аугустус свой рассказ. Опиумный маршрут функционировал как нельзя лучше, и Албен скопил кучу золота. Подобно паше, он вел в своем бордже разгульный образ жизни. Однажды он узнал, что неподалеку снималась в фильме некая Анастасия, звезда Голливуда. Албен, лишенный теперь возможности непрестанно уничтожать англичан, продолжал, несмотря ни на что, ненавидеть все англосаксонское, включая американцев. Вскоре он организовал карательный рейд в те места, где располагалась основная база производства опиума.

Меча громы и молнии, он взял свое ружье, базуку, пироксилин, напалм и другую взрывчатку, затем, ведомый мастиффом, в сопровождении пятерых своих людей, которых он особенно ценил за их мужество и хладнокровие, отправился в путь, чтобы дать выход своей ярости.

Когда они прибыли на место, наступила ночь; В том году июнь выдался тяжелым: было то жарко, то прохладно, а ночь приносила с собой пронизывающий холод.

Албен увидел, что на склоне горы расположились три домика, однако бивуак был разбит на берегу озера. Съемочная группа разместилась в трех больших фургонах, один из которых единолично занимала Анастасия. Увидев, что в домиках трудился технический персонал: ассистенты, звукорежиссеры, фотографы, операторы, ломая головы над монтажом (ибо чего бы они ни добились, звезда никогда не позволяла, чтобы с ней в кадре было больше одного статиста), Албен бросил туда своих людей, вознамерившись все сжечь и уничтожить как можно больше народу, а затем скрытно приблизился к фургону, где почивала красотка.

Он вошел в будуар; помещеньице было небольшое, но все в нем сулило удовольствия утонченной любви: здесь стояло несколько мягких диванов, полы устилали толстые ковры, зеркала были немного матовые – все это было пронизано кокетством, а никак не целомудрием. В воздухе витал запах сладострастия. Фонарик на стене источал нежнейший свет.

Албен немного огляделся в разнаряженном будуаре, затем, подняв тяжелый парчовый балдахин, проник в самое сердце опочивальни. Прошло какое-то время. Он пропитался запахом нарда,[308]308
  Ароматическое вещество.


[Закрыть] которым был густо насыщен воздух под балдахином, пропах настолько, что едва не потерял сознание.

Затем появилась Анастасия. Сняв кимоно из белого в черный горошек органди,[309]309
  Тюль жесткой выделки.


[Закрыть] надев тарлатановое трико, которое плотно облегало ее талию и бедра, звезда поправила тяжелое золотое украшение с алмазом-кабошоном и улеглась на оттоманке, довольно вздохнув и что-то ласково промурлыкав.

Албен довольно долго оставался неподвижен, любуясь божественной красотой звезды.

Горизонт искривлялся в такт колыхания, которое без перебоев запечатлевало на ее извилистом теле вдохновение.

Это тело, словно изваянное, взывало к себе, нагое, разомлевшее, в волнующем полумраке, который играл на ее томном боку лазурными тенями.

Ее белая кожа, матовая, гладкая, блестящая, была просто восхитительна.

Албен подскочил, глаза его сверкали. Он походил на Великого Пана.

– О Анастасия, – пробормотал он, сгорая от любви – у Купидона закончились стрелы в колчане!

Охваченный вдохновением, он тут же сочинил лэ,[310]310
  Небольшое лирическое французское стихотворное произведение ХИ-ХШ вв.


[Закрыть] в котором, согласно традиции «Песни Песней Соломона», воспевал восхитительное тело Анастасии:

 
Тело твое – шлюп, бригантина, большой галеон,
На котором я в чувств океан отправляюсь,
Отдаваясь на волю ветром разбуженных волн,
Что качают нас, бурно в борта ударяясь.
 
 
Лоб твой – то крепость, и форт, и большой бастион,
Вал земляной, что, как горы, вдали вырастает,
Но моей страсти не страшен непрочный заслон,
Он пред восторгом, меня охватившим, растает.
 
 
Как лабиринт с поворотами – ухо твое,
В веках – дрожанье, в ресницах – миганье мгновенья.
Все повороты пройду и впаду в забытье,
И при паденье услышу я звезд песнопенье.
 
 
Словно колодцы, зрачков твоих темь глубока,
В них заглянул сквозь бровей триумфальную арку…
Нёбо твое – атолл, мадригал и пурпурный коралл,
В нем утону, как о скалы разбитая барка.
 
 
Шея твоя, как алмазный ошейник тугой,
Созданный демоном для моего удушенья.
Руки твои – словно флаги, вздымаясь дугой,
Пыткой и бронзы отливом мое предрекают паденье.
 
 
Разжатый кулак – это спрут пятипалый, понтон,
Лодкой рыбачьей на тело мое наплывает.
Спина – побережье, ложбина и вздыбленный стон,
Арка любви, под которой забвенье витает.
 
 
Белая кожа – оазис прохлады и света,
Летопись жизни моей, моего вдохновенья…
Бок твой – речушка и порт для стоянки корвета,
Чтобы причалить к ней в брандера ярком горенье.
 
 
Миниатюрная чаша – пупок твой открытый,
Словно волшебный сосуд для моих излияний.
Лоно твое – это тайна судеб и открытий,
Герб, под которым войду в темноту мирозданья.
 
 
Сквозь ураганы я шел взять твое Золотое Руно,
Брови любви над лобком часто мне снились вдали,
Может, в награду за это судьбой мне дано
Аистом нежным войти в рай разделенной любви.[311]311
  Пер. Л.Губаревой.


[Закрыть]
 

Так пел Албен. Затем, сбросив с себя одежду, обнаженный, вскочил он, жадный, изголодавшийся, на звезду.

– Что? – смутился Антон Вуаль. – Изнасилование?! (Учтите, что ему не было тогда еще и двадцати лет; более того, он вырос в пуританской атмосфере, совершил первое причастие, затем конфирмацию и чуть не стал капуцином.)

– О нет, – усмехнулся Аугустус, – вовсе не изнасилование, ибо звезда, приоткрыв глаза, сразу же по уши втрескалась в разбойника и отдалась ему; в то время как он входил в нее ad limina apostolorum,[312]312
  У порогов апостольских (лат.), т. е. в Риме, у папского престола.


[Закрыть] она шептала:

– Я страсть как жаждала разбойника, бандита, преступника! Полиция все еще преследует тебя?

– Еще как, – ответил Албен.

– За твою поимку обещано хорошее вознаграждение?

– Очень хорошее.

– Сколько? – спросила Анастасия.

– Миллион гривен.

– Сколько это будет в долларах? – не унималась звезда.

Доллар равнялся двадцати восьми гривнам,[313]313
  Это максимальная сумма, которую мог назвать автор: любая большая цифра по-французски в буквенном выражении содержала бы в себе табуированную гласную «е».


[Закрыть] Албен быстро подсчитал, сколько это приблизительно будет, затем проверил, заглянув в газету, не изменился ли курс.

– Thirty-six thousand,[314]314
  Тридцать шесть тысяч (англ.).


[Закрыть] – сказал он, округлив.

– That is a lot,[315]315
  Много (англ.).


[Закрыть] Анастасия была восхищена.

Затем, забывшись, плутовато, если не распущенно, подмигнув ему, звезда зашептала в полуобморочном состоянии:

– Будь моим Дон Жуаном, моим Казановой, моим Бальмонтом, моим Божественным Маркизом!

Можно было бы сказать, что это Вирджиния Майо отдается Ричарду Видмарку или Джоан Кроуфорд – Фрэнку Синатре, Рита Хэйворд – Керку Дугласу, Ким Новак – Кэри Гранту, Анна Маньяни – Рэндольфу Скотту, Джина Лоллобриджида – Марлону Брандо, Лиз Тэйлор – Ричарду Бартону, Ингрид Тюлен – Омару Шарифу.[316]316
  Здесь упомянуты звезды Голливуда, за исключением: Фрэнка Синатры – американского певца, Анны Маньяни и Джины Лоллобриджиды – итальянских киноактрис; Ингрид Тюлен – шведской киноактрисы; Омара Шарифа – египетского киноактера (также получил известность в Голливуде).


[Закрыть]

Но следовала ли она некогда заученному сценарию или же в голосе Анастасии звучало настоящее чувство?

В действительности это не имело никакого значения. Погружаясь в восторг щекотания, нежась, целуясь, они начали поединок, сражение, сладострастнее которого вряд ли когда-либо разворачивалось на любовном ложе, ибо дуэт, который его вел, не знал прежде, пожалуй, равных себе по утонченности и чувственности.

Но в то время как, подобно Аполлону, берущему в плен Ириду,[317]317
  Греческая богиня радуги.


[Закрыть] Адонису, задабривающему нимфу Калипсо, Антиною, обольщающему Аврору, Албен сливался с Анастасией в наслаждении, его люди, как он того и желал, устроили мощный взрыв возле домиков технического персонала. Ночь осветили ослепительные вспышки, раздался оглушительный грохот. Можно было сказать, что наступила новая Вальпургиева ночь. Кто-то из несчастных тружеников кино был поглощен работой, кто-то спал, но после прогремевших взрывов все с криками и визгом бросились куда глаза глядят. Большинство погибло почти сразу: одних убило взрывной волной, другие были раздавлены падающими горящими деревьями, третьи – обломками разлетевшеися скалы; зрелище напоминало извержение вулкана…

Однако, несмотря на самый настоящий ад, в который было ввергнуто все вокруг вследствие бесчестного злодеяния, наши любовники были всецело погружены в упоительный восторг страсти – состояние столь же жгучее, но менее убийственное.

Таким образом, когда, выполнив до конца наказ Албена, его люди с чувством глубокого удовлетворения от на совесть проделанной работы возвращались к борджу, Албен продолжал свое сверхгалантное свидание: любезничал, ворковал, ласкал, ухаживал всеми возможными способами, словом, занимался любовью во всей ее полноте.

Длилось это три дня. Затем Анастасия, вырвавшись из горячих объятий Албена, вспомнила: чтобы выполнить условия контракта – гонорар ее был баснословен, – ей нужно целиком отдаться съемкам.

Однако – увы! Она быстро смекнула, что из всех; участников незадавшегося проекта, и актеров, и технического персонала, не осталось в живых ни одного человека. Оборудование взлетело на воздух, не сохранилось ни одной, даже мало-мальски пригодной к эксплуатации тележки – все либо было покорежено, либо расплавилось.

Анастасия осталась, таким образом, без работы. Это опечалило ее так сильно, что Албен, которому не удавалось больше утешить ее, в конце концов ушел, оставив несчастную в фургоне. Но, прежде чем сделать это, он вызывающе потребовал:

– Если когда-либо у вас родится ребенок, – он обратился к ней на «вы», ибо это было мгновение судьбоносное, – плод небывалого упоения, соединившего нас на три дня, то я желаю, чтобы он носил мое имя, иначе, – добавил он, – с моей смертью прекратит свое существование род Маврокордатос, а вместе с ним перестанет действовать мое Проклятье!

17
Глава, из которой вы узнаете мнение Владимира Ильича по поводу Голливуда

Албен ушел. Позже из короткого письма, дошедшего до борджа, он узнал, что Анастасия в конце концов добралась до американского консульства в Каттаро.[318]318
  Итальянское название города Котор в Черногории.


[Закрыть] Но во время длительного перехода звезда простудилась. Через месяц у нее началось воспаление правого легкого.

Доктор запретил ей даже думать о Голливуде. Рыдая, Анастасия покорилась. Да и, по правде говоря, несмотря на то что выглядела она еще вполне привлекательно, можно было смело заявить, что будущего в звуковом кино, которое тогда только-только начало зарождаться, у нее нет. (Все это происходило в начале августа тысяча девятьсот двадцать восьмого года – хватило одного лишь фильма Алэна Крослэнда, чтобы на студии «Коламбия пикчерс» в Ренке приступили к коренным преобразованиям.[319]319
  В 1926 г. американский кинорежиссер Алэн Крослэнд снял фильм «Дон Жуан» с музыкальным сопровождением, в 1927 г. – «Джазовый певец» с музыкой, диалогом и шумами.


[Закрыть])

Таким образом, женщина-вамп, из-за которой исхудал Фарук, растолстел Бодуэн, по которой вздыхал Тафт, а затем и Вудро Вильсон, из-за которой рыдал Дж. Рамсей Мак-Дональд, вамп, которой сэр Уинстон Черчилль лично подарил целый центнер гаванских сигар,[320]320
  Здесь упомянуты политические деятели различных стран: Фарук (1920–1965) – король Египта (1936–1952 гг.); Бодуэн I (1930–1993) – король Бельгии (1951–1993 гг.); Тафт (Уильям Ховард; 1857–1930) – президент США (1909–1913 гг.); Вильсон Вудро (Томас Вудро; 1856–1924) – президент США (1913–1921 гг.); Мак-Дональд Джеймс Рамсей (1866–1937) – один из основателей лейбористской партии Великобритании, ее председатель (с 1911 г.), премьер-министр страны (1929–1933 гг.); Черчилль Уинстон (сэр У. Леонард Спенсер; 1874–1965) – премьер-министр Великобритании (1940–1945 гг., 1951–1955 гг.), литератор, лауреат Нобелевской премии в области литературы (1953 г.), автор исторических трудов и мемуаров и, как известно, большой почитатель гаванских сигар. Следует отметить, что приводя длинный список известных имен, автор-мистификатор, как мы уже подчеркивали, скорее всего сознательно, все путает: в период юности героини первый из упомянутых выше был слишком мал, второй же вообще еще не появился на свет, остальные, наоборот, в 20-е годы могла оказаться, мягко говоря, староваты для слишком юной Анастасии.


[Закрыть] вамп, о которой Владимир Ильич Ульянов сказал, что нет опиума более вредоносного, эта женщина-вамп подводила теперь – не поставив, однако, финальной точки – черту под своим творческим путем, столь блистательным, что трубно было представить, что он может оборваться таким вот образом: она, обладательница восемнадцати Оскаров, шести Золотых Львов! Поистине: Sic transit Gloria mundi.

Многие ее почитатели погрузились тогда в глубокую печаль. Все члены клуба «Айрон Маунтин»,[321]321
  Железная гора (англ.).


[Закрыть] на границе штата Висконсин, неподалеку он озера Мичиган, совершили коллективное самоубийство. Один японец сделал себе харакири. Матрос с Ямайки сбросился с крыши «Рэйдиоу-Сити Билдинга»[322]322
  Здание городского радио.


[Закрыть] в Манхэттене.

Анастасия укрылась в санатории в Давосе. Томас Манн, встретив ее там однажды, сказал, кажется, так: «Если бы я увидел Анастасию раньше, Ганс Касторп никогда не узнал бы Клавдию Шоша».[323]323
  Одна из героинь романа Т.Манна «Волшебная гора», в которую влюблен главный герой Ганс Касторп.


[Закрыть]

Через полгода Анастасия родила, но, будучи уже больной туберкулезом, умерла почти сразу же после родов. В ее сумке была найдена записка с завещанием: родившуюся девочку следует назвать Ольгой Маврокордатос, она является наследницей достаточно большого состояния, часть которого пойдет на содержание санатория, тот же со своей стороны обязуется обеспечить ей достойное в нем проживание вплоть до наступления ее совершеннолетия.

Таким образом, Ольга выросла в Давосе, в сверхшикарном санатории, под непрестанным присмотром. И ничего не знала об Албене.

– Но что же случилось в Албеном? – оборвал Аугустуса Вуаль.

– Через три года он узнал, что Ольга живет в Давосе. И захотел ее повидать. Он отбыл в Давос в сопровождении Отона Липпманна, который к тому времени стал его правой рукой. Албен вел свой «лагонда-бугатти»[324]324
  Автомобиль, производился на заводе известного французского промышленника Этту Лагонда-Бугатти (1881–1947).


[Закрыть] уверенно, несмотря на крутые повороты. Но до Давоса он так и не доехал…

– Почему? – с удивлением спросил Антон Вуаль.

– Отон Липпманн рассказывал мне позже, что, проехав три четверти пути, возле Инсбрука, Албен оставил его в машине одного, сказав, что ему нужно повидаться неподалеку с одним человеком. Отон видел, как Албен входил в ангар, похоже, заброшенный. Липпманн долго ждал его. Вечером вошел в ангар сам, но никого там не нашел, за исключением самого Албена – тот лежал в луже крови, бездыханный.

– Странная история, – усмехнулся Антон Вуаль.

– Да, я полагаю, Отон и убил Албена, чтобы завладеть его сокровищами.

– Но Отон-то хоть отправился в Давос повидать Ольгу?

– Он поехал туда. Он наверняка намеревался похитить ее. Но администрация санатория не позволила ему встретиться с Ольгой. Ему пояснили, что он не имеет на то никакого права. Ему даже пригрозили тюрьмой в том случае, если он будет настаивать на воем.

– Таким образом, – заключил Вуаль, – Ольга по-прежнему не знала, почему ее назвали Маврокордатос?

– Да, – вздохнул Аугустус, – но главное – это то, что никто не ведал о Проклятье, связанном с этой фамилией. Ольга так никогда и не узнала о той нечестивой, ужасающей силе, которая навсегда отметила ее своим знаком.

После смерти Отона Липпманна, узнав от него о Проклятье, что висело над нашими именами, проклятый им от имени исчезнувшего Заира, я трижды отправлялся в Давос с твердым намерением: Ольга должна умереть от моей руки пока еще не слишком поздно. Но Ольга уже покинула санаторий. Один человек сообщил мне, что она появилась в Швейцарии, в Локарно. Я поехал туда, но, увы, опоздал! Мне сообщили, что Ольга обосновалась в Лондоне, и я направился туда. Но попал на вокзал Виктории как раз в тот момент, когда она отъезжала во Франкфурт. Вскоре я позвонил своему доверенному человеку в Консульстве, наказав ему позаботиться об Ольге до моего появления. Но – фатум, снова фатум! – человек этот (большего идиота свет не видывал!) помог ей с визой в Швецию. И тут я, доведенный до крайности, спасовал!

– Вот почему я сказал, – заключил Аугустус, – что Хэйг не понял меня. Он считает, что, прокляв, он приговорил меня к смерти. Но, соединившись брачными узами с Ольгой Маврокордатос, он умрет! Он, а не я! Он в западне. Когда у него спектакль?

– Во вторник вечером, – ответил Антон Вуаль, взглянув в свой блокнот.

– За три дня, – сказал Аугустус, правда, с некоторым сомнением, – на моем мой автомобиле мы сможем добраться до Урбино. Но выезжать нужно немедленно. Вырвем моего сына из лап явившей себя смерти! В путь! Вперед! Andiamo![325]325
  Пошли (итал.).


[Закрыть]

18
Глава, о которой наверняка никто не скажет, что она многое проясняет

– Хорошо, – сказал Антон решительно, – поедем в Урбино. Будем ехать днем и ночью, будем по очереди вести машину, но выедем все-таки позже, поскольку нужно прежде во что бы то ни стало узнать значение белой россыпи на краю бильярдного стола.

– Но почему? Что там высматривать в этой россыпи? – возразил Аугустус – в нем все просто кипело от нетерпения.

– Так родилось Проклятье, которое поразило твоего сына. Ибо есть одно обстоятельство, о котором он не сказал тебе ни слова: ты уже знаешь, что он сорвал с твоего пальца Заир, но тебе не известно, куда он его дел!

– Но тогда… россыпь… – побледнел Аугустус.

– Россыпь нам поведает – речь идет о пожелании, а не о знании, – почему Проклятье связано с Заиром.

– Но кто сможет понять значение?

– Я, – уверенно сказал Антон Вуаль. – Хэйг сделал когда-то для меня приблизительный набросок рисунка россыпи, над которым я на досуге размышлял, консультируясь иногда у одного ученого из Национального центра научных исследований. И теперь, хоть мне и не все до конца ясно, однако я знаю значение нескольких понятий, которые наверняка подскажут нам решение или, по крайней мере, упростят наши труды.

После этого они прошли к бильярдному столу. Вуаль положил руку на ту его часть, что была усыпана белыми пятнами. Затем всмотрелся, пользуясь лупой, в каждое из них по очереди.

– Да, – пробормотал он наконец, – я не ошибался, это Катун.

– Катун?

– Катун – мужское имя, указывающее на графический образец, который использовали в древности индейцы майя, в особенности на полуострове Юкатан. Речь идет о modus significandi,[326]326
  Образ (лат.).


[Закрыть] скорее ограничительном, пригодном прежде всего для записи изречения, фаблио, календаря церковной службы и других подобных текстов на нижней части большого каменного блока или триумфальной арки. Это большей частью указания, внесенные в церковный календарь приблизительно на двадцать лет и касающиеся лунных месяцев, пор года, родственных связей монарха, миграций, каких-то вех, но иногда это был если не роман, то, по меньшей мере, скажем так, повествовательный факт, находящийся на пути перехода к искусству ради искусства…

– Но, зная о том, что это Катун, ты, следовательно, сразу же уловил значение? – спросил Аугустус, который все хотел узнать как можно скорее.

– О нет! – усмехнулся Антон Вуаль. – Работать нам предстоит самое малое до утра. (В то время уже наступила полночь.) Значение станет ясным лишь в конце, когда мы сможем сначала записать, а затем расшифровать текст. Но прежде нам нужно будет понять аксиоматизацию,[327]327
  Способность строить научную теорию в виде системы аксиом и правил вывода (аксиоматики), позволяющая путем логической дедукции получать утверждения (теоремы) данной теории.


[Закрыть] на которой основана запись. Ибо, – продолжил Вуаль, – затруднения проистекают в особенности из того, что нет какого-либо общего целого. На сегодняшний день я понимаю самое большее четвертую часть зашифрованного. Замечу, что ты в лучшем случае сможешь понять лишь третью часть слов.

– И ты считаешь, что, несмотря на то, что большая часть слов будет нам непонятна, мы все же уловим значение целого?

– А почему бы и нет? Многие и до нас добивались успеха: не только Шампольон, но и Ларанда, Араго, Алкала, Рига, Риккобони, фон Шёнтан, Райт. Значение мы действительно узнаем, но скажу прямо – в более-менее отдаленном будущем, нельзя достаточно определенно сказать, когда. Значение это будет угадано по ассоциациям.

Сначала нам покажется, что мы имеем дело со смутной галиматьей, с ничего не значащим хаосом, но мы сможем, однако, констатировать, что речь идет о знаке утвердительном, точном, подчиненном кодифицирующей силе, одобрению публики, которая всегда его принимала: социальное орудие, обеспечивающее коммуникацию, обнародующее ее без нарушения, дающее ей свой канон, свой закон, свое право.

Речь, возможно, будет идти об уставе, о Коране, о речи адвоката, о каком-нибудь нотариальном документе, о купчей, о пригласительном билете, о кадастровом дубликате, о романе. Обстоятельство первостепенного значения: значительное будет привязываться не к пункту приложения, но к сочленению, к факту, что есть, везде, всегда, сообщение (многие скажут: союз), речь, идущая от одного человека к другому, от кого-то к соседу, будет ли она переходной или повествовательной, будет ли она обязана своим возникновением воображению или вымыслу, аффабулизации или одобрению, саге или мадригалу.

Таким образом, сначала будет сила Логоса, говорящее «это», чей удручающий вес мы вскоре ощутим, будучи неспособными понять его значение. Следовательно, если речь идет о романе, то будет, ipso facto, общее окружение, известное, банальное, по которому мы определим, что речь совершенно точно идет о романе: несколько выступающих друг против друга действующих лиц, сходящихся под воздействием фатума, который они до конца будут считать случайным, иллюзией неожиданного маскирующегося, но маскирующегося плохо абсолюта фатального. Смерть, потом три, пять, шесть, затем все, затем вкрадчивая нить, из которой сплетается повествование, ткется ковер с рисунком настолько смутным, что никогда не будет виден законченный эскиз, который покажется тщетным в наших попытках увидеть в нем знак.

Но позже, когда нам станет понятен закон, который управлял составлением надписи, мы будем восхищены тем, что при использовании столь бедных средств, словаря, столь подчиненного распаду, опущению, несовершенству, стало возможным появление этой надписи.

Оглушенные небывалой маргинальной силой, которая, очерчивая контуры запретного значения, тем не менее улавливает его, производит его, однако, столь тонким путем, окольным путем, говоря намеком, ассоциацией, насыщением, мы сможем обеспечить, читая, признание законным знака, совершенно его, однако, не понимая.

Затем, в конце, мы поймем, почему все было построено на основе такого жесткого ошейника, такого тиранизирующего канона. Все рождается из безумного желания, пустого желания: насытить до конца очарование тщетного крика, выйти из успокаивающего пробега слова, слишком внезапного, слишком доверительного, слишком общего, предлагать значащему лишь горлышко, шланг, игольное ушко, такое узкое, такое тонкое, такое острое, что в нем тотчас же можно увидеть его оправдание.

Таким образом возникает утверждение, противостоящее отпущению, таким образом затвердевает вольноотпущенное, вышедшее из принужденного, таким образом замышляется воображение, таким образом от самого мрачного мы приходим к самому светлому!

– Я аплодировал бы, выслушав твою программу, – сказал Аугустус, – если бы верил в то, что она закончится успешно. Но время предопределяет все: отсюда до Урбино – по меньшей мере двадцать восемь индийских кадамов, или же восемь наги, или же восемнадцать купподутурамов![328]328
  От Арраса до Турина не менее 700 км.


[Закрыть]

– Следовательно, – ответил Вуаль, – я буду действовать максимально быстро и всецело погружусь в эту головоломку.

Антон Вуаль попросил меня тогда: «Скво, ступай в прихожую, возьми в моей сумке шесть необходимых мне книг».

Я пошла в прихожую, принесла ему оттуда все эти книги. Это была самая настоящая сокровищница знаний, касающихся цивилизации майя: перевод «Пополь-Вух», сделанный Виллакорта-Родосом, огромный том Р.П.Саагуна, транскрипция текста «Мачу-Пичу», три книги «Чилам-Балама» – «Икзиль», «Оахака», «Уакзактун».[329]329
  Перечислены кодексы майя; существует русский перевод «Пополь-Вух» (М., 1993), выполненный Р.В.Кинжаловым.


[Закрыть]

Он занимался расшифровкой до самого рассвета. Даже вспотел, пришлось снять свитер. Я приносила ему то сандвич, то бутылочку анжуйского, то чего-нибудь покрепче, то кофе. Он трудился неистово, соединяя несовершенные граффити, приблизительные черновики, которыми, казалось, все время был недоволен, наши кофры. Курил одну сигарету за другой, кашлял, прочищал горло. Постоянно заглядывал в книги.

Дело не продвигалось. Он был раздражен, чертыхался, вскипал – лицо у него становилось багровым, он скрежетал зубами, брызгал слюной, – словом, ярости его не было предела. Он шептал какие-то непонятные слова, слова, не имеющие никакого значения, – в общем, какой-то вздор. Его состояние уже начинало тревожить нас. Впечатление было такое, что он тронулся умом.

Наконец, когда уже рассвело, он произнес: «Уфф», – вытирая рукой пот со лба, уставший, но довольный. А ведь я уже думала, что он так ничего и не добьется.

Он протянул Аугустусу картон, на котором были начертаны двадцать пять интригующих граффити.

Аугустус, чтобы лучше видеть, надел лорнет.

– Вот те на! – сказал он, всмотревшись; вид у него был раздраженный. – Взбеситься можно: что здесь ясного?

– Успокойся, успокойся! – остудил его Вуаль. – Сейчас все поймешь. Катун использовался в нескольких говорах майя. В данном случае мы имеем дело с наречием чиапас, которое называют еще и «лакандоном». Согласно традиции, его использовали прежде всего для записи предсказаний. Известны законы его записи, но не особенности произношения, ибо язык это ломаный, рассчитанный на предвосхищение, разглашение, пророчество, богат различного рода, так сказать, затемнениями, перевод которых всегда осуществлялся одними лишь ясновидцами и шаманами.

– Но тогда… К чему мы придем?… – оборвал его Аугустус, встревожившись еще больше.

– Возьми себя в руки, Аугустус, оставь меня в покое, у нас есть по меньшей мере пять половинчатых решений. Осложнение проистекает прежде всего вследствие того, что речь здесь идет об авокальном жаргоне, то есть не использующем озвончение, следовательно, имеет место противоречие, касающееся произношения. Но, выбирая посредством имитации по подобию известного

 
Ба ва са ка ма cap па та пар да
Би ви си ки ми сир пи ти пир ди
Бо во со ко мо сор по то пор до…
 

модель, стимулирующую транскрипцию, мы получим с помощью логики, интуиции или воображения черновик менее приблизительный.

Он сразу же нарисовал белым карандашом на черном стенном шкафу двадцать пять знаков:

 
Джа Гра Ва Ca Ла Дя Ла Ma Тянь
А Ма Ва Джач Йа Та Крать Дя
Ла Па Ca Иа Ра Да Ра Ша
 

Однако это совершенно не успокоило Аугустуса, который ровным счетом ничего не понял.

– Это какой-то волапюк или, простите, обыкновенная тарабарщина, и конечно же, это никоим образом не дает пищи моему воображению.

Но Вуаль успокоил его, поклявшись, что он сгинет, если до полудня у него не будет перевода Катуна.

Он отогнал нас от бильярда, сказав, что ему нужны полная тишина и покой. Я занялась завтраком, Аугустус начал готовить в дорогу автомобиль: смазывал узлы маслом, заправлял бензобак.

Ровно в полдень появился Антон Вуаль. В руке у него был лист картона.

– Вот значение знаков на краю бильярдного стола, – сказал он.

– Прочитай, – попросил его умирающим голосом Аугустус– Мне что-то не по себе.

Нам вспомнилось позже, что небо, тогда лазурное, быстро потемнело. Видно было, что на нем сгущаются дождевые тучи. Впечатление складывалось такое, что сейчас начнется ураган. Внезапно порывом ветра разбило форточку.

Я сказала тихо: «Я боюсь». Затем увидела, что Аугустус шепчет молитву.

Антон Вуаль прочитал нам написанное на бильярдном столе. Это был приговор всем нам. Голос у Вуаля был ледяной, он говорил, тщательно артикулируя, отрывисто произнося слово за словом, как бы отрубая одно от другого, – выходило это у него очень четко, и казалось, что и не говорил он, а метал копья, посылал стрелы, вбивал гвозди, наносил уколы, распиная Аугустуса.

Прошло двадцать лет, я поседела, но его голос стоит у меня в ушах и сейчас:

Я ОТТОЧИЛ МОЙ ЗАКОН НА ВЕРШИНЕ, ИБО МОЕ ВОЗМЕЗДИЕ ЗАПИСЫВАЕТСЯ НА ИЗМЕЛЬЧЕНИИ СКАЛЫ

Наступила долгая пауза. Никто не проронил ни слова. Вокруг картонного листа, которым размахивал Антон Вуаль, летал толстый шмель.

– Ты понял? – спросил Антон совсем тихо.

– Можно сказать, – прошептал Аугустус, – это конец Артура Гордона Пима.[330]330
  Герой одноименного рассказа Эдгара Аллана По.


[Закрыть]

– Можно сказать, да, – согласился Антон Вуаль.

– Боюсь, – продолжил Аугустус, – что, как и в случае с последним, надпись заключает в себе несущую власть.

– Но мы можем действовать?

– Вот где зарождается мой страх: я видел в измельчении скалы яйцеобразный панцирь, сделанный из тусклой штукатурки под мрамор, в который во вторник вечером оденут моего сына. Тогда его убьет Закон Возмездия. Он умрет в этом нагруднике, если облачится в него! Мчимся в Урбино! Нам нужно попасть туда прежде, чем это произойдет!

Он вскочил, следом за ним – Антон. Вскоре они тронулись в путь.

Но вам уже известно, что добрались они до Урбино слишком поздно, хотя Аугустус буквально слился с рулем, мчал в ночи, не позволяя себе и секундной передышки. Злая судьба трижды останавливала его: в Эйян-сюр-Толоне у него заело шесть шестерен и был заблокирован кардан; на берегах Исонцо[331]331
  Река в Альпах, протекает через Италию и Словению, которая находится восточнее, – трудно вообразить подобный маршрут.


[Закрыть] сгорело динамо и была повреждена вся цепь питания; в довершение ко всему в Сан Лоранда, на Оглио,[332]332
  Река в Италии, приток р. По.


[Закрыть] он так резко повернул руль, что тот сломался!

Когда Аугустус подъехал к герцогскому дворцу в Урбино, Хэйга уже облачили в панцирь. Аугустус хотел пройти в ложу, предоставленную в распоряжение его сына, но билетер ему этого не позволил. Его посадили на откидное сиденье в одном из рядов балкона. Он сел, удрученный, и был глух к божественным аккордам «Дон Жуана» – ему хотелось рыдать.

Затем появился Хэйг – белый мраморный колосс. Он с трудом передвигался по сцене. Все здесь знают о родственной связи судеб, которая повергла всех нас в горе: Дуглас Хэйг сделал неверный шаг, оступился, упал, треснул панцирь…

– Нет! – произнесла Ольга ледяным голосом. – В твоем рассказе не хватает одного факта, очень важного, основополагающего. Ты рассказала нам о смерти Хэйга точно так же, как рассказал нам о ней Аугустус, когда вернулся неделю спустя в Азенкур с телом сына, обернутым в белую простыню. Но Аугустус скрыл от тебя одно очень важное обстоятельство. Умышленно или нет – кто знает?… И все же Антон Вуаль видел, как появился на сцене Хэйг, он все видел и все понял!

– Но что можно было увидеть или понять, кроме того, что Хэйг сделал неверный шаг, оступился и рухнул, как баобаб? – спросила Скво, не понимая, к чему ведет невестка покойного консула.

– Есть, – нервно хихикнула Ольга, – есть одно обстоятельство: Аугустус, измученный долгим переездом, охваченный тревогой, не владея более собой, увидев своего сына, вскочил и испустил крик настолько душераздирающий, что Хэйг, испугавшись, наткнулся на декорацию, пошатнулся – и… вы знаете, что было дальше…