Текст книги "Мегрэ в «Пикреттс»"

– Вы уже служили здесь, когда она сняла квартиру?

– Будь я здесь, она не получила бы ее. Мы с мужем переехали сюда три года назад, а она в доме уже лет восемь. Я все перепробовала, чтобы выселить ее.

– Она действительно графиня?

– Говорят. Во всяком случае, замужем была за графом, а вот до этого наверняка представляла собой не Бог весть что.

– У нее были деньги?

– Наверно. Умерла-то ведь она не от голода.

– Не заметили, к ней никто не поднимался?

– Когда?

– Сегодня ночью или утром.

– Нет. Подружка ее не приходила, молодой человек тоже.

– Что за молодой человек?

– Вежливый, болезненного вида юноша, который заходил к ней и называл тетей.

– Как зовут, не знаете?

– Никогда не интересовалась. А вообще дом спокойный. Жильцы второго этажа – редкие гости в Париже; на третьем-генерал в отставке. Видите, какой дом. А эта такая грязнуля, что я затыкала нос, проходя мимо ее квартиры.

– Она когда-нибудь вызывала врача?

– Вызывала, и чуть ли не дважды в неделю. Напьется вина или еще чего, не знаю, и начинает умирать. Вот и звонила врачу. Но тот не торопился приходить – не впервой.

– Врач из вашего квартала?

– Да, доктор Блок, живет через три дома отсюда.

– Обнаружив труп, вы позвонили ему?

– Нет. Не мое это дело. Я сообщила в полицию. Пришел инспектор, потом вы.

– Жанвье, свяжись с доктором Блоком. Попроси его прийти, и побыстрее.

Жанвье стал искать телефон; он оказался в маленькой комнатушке на полу, среди старых журналов и растрепанных книг.

– В здание можно пройти незамеченным?

– Как везде, – с ехидцей парировала привратница. – Свое дело я знаю не хуже других, и даже лучше многих: на лестнице ни пылинки не найдете.

– В доме только одна лестница?

– Есть черный ход, но им почти не пользуются. В любом случае надо проходить мимо привратницкой.

– Вы там постоянно?

– Да, разве что пробегусь по магазинам: привратницы тоже едят.

– Когда вы уходите за продуктами?

– Утром, в половине девятого, после того как разнесу почту.

– Графиня получала письма?

– Только рекламные проспекты. От коммерсантов, которых соблазняло ее имя в справочнике, – как же, графиня!

– Вы знаете, господина Оскара?

– Какого Оскара?

– Какого-нибудь.

– Мой сын – Оскар.

– Сколько ему лет?

– Семнадцать. Он ученик столяра в мастерской на бульваре Барбес.

– Живет с вами?

– Разумеется.

Жанвье, повесив трубку, сообщил:

– Доктор дома. Примет двух пациентов и сразу придет.

Инспектор Лоньон старался ни к чему не прикасаться и делал вид, что ответы привратницы его ничуть не интересуют.

– Ваша жиличка никогда не получала писем на банковских бланках?

– Ни разу.

– А из дома часто выходила?

– Бывало, что по две недели не показывалась и в квартире – ни звука. Я даже думала, уж не умерла ли она. Валялась, наверно, на кровати в грязи. Потом наряжалась, надевала шляпу, перчатки; посмотришь – дама да и только, если бы не вечно блуждающий взгляд.

– Она подолгу оставалась на улице?

– Когда как. Иногда несколько минут, иногда целый день. И возвращалась с кучей пакетов. А вино ей приносили ящиками. Всегда дешевое красное, которое она покупала в лавке на улице Кондорсе.

– Вино приносили в квартиру?

– Нет, ящик ставили у дверей. Я всякий раз ругалась с рассыльным, потому что он не хотел подниматься по черной лестнице, – там, видите ли, темно и он боялся разбиться.

– Как вы узнали о ее смерти?

– Я даже не подозревала об этом.

– Но дверь-то открыли вы.

– Никогда этого не делала и не сделала бы.

– Что вы хотите сказать?

– Сейчас мы с вами на пятом этаже, а на шестом – немощный старик. Я у него прибираю и приношу ему поесть. Он служил в управлении прямых налогов. Старик живет у нас много лет, полгода назад он потерял жену. Вы, может, читали в газетах: в десять утра она шла на рынок на улицу Лепик и на площади Бланш ее сбил автобус.

– Когда вы убираете его квартиру?

– Около десяти. А потом, спускаясь вниз, подметаю лестницу.

– Сегодня утром тоже подметали?

– Конечно.

– Но первый раз поднимаетесь с почтой?

– Только не на шестой. Старик редко получает письма да и не особенно спешит их читать. Жильцы третьего этажа работают, уходят рано, в половине девятого, и забирают почту сами.

– Даже если вас нет на месте?

– Даже отлучаясь, я не закрываю привратницкую на ключ. Покупки делаю на улице и время от времени посматриваю на дом. Я открою окно, не возражаете?

Все задыхались от жары. Они вернулись в первую комнату; только Жанвье, как и утром на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, остался осматривать ящики и шкафы.

– Значит, вы не поднимаетесь с почтой выше третьего этажа?

– Нет.

– Итак, около десяти, поднимаясь на шестой, вы проходили мимо этой двери.

– И заметила, что она приоткрыта. Меня это несколько удивило. Когда спускалась, как-то не обратила внимания. Приготовив старику обед, снова поднялась наверх только в половине пятого – я обычно кормлю его в это время. Спускаясь, я опять заметила, что дверь приоткрыта, и машинально, вполголоса, позвала:

– Госпожа графиня!

Ее так все зовут. Имя у нее какое-то иностранное и очень трудное. Проще сказать «графиня». Никто не ответил.

– Свет в квартире горел?

– Да. Я здесь ни к чему не прикасалась. И эта лампа уже горела.

– А в комнате?

– Как и сейчас. Я ничего не трогала. Не знаю почему, но мне стало не по себе. Заглянув в приоткрытую дверь, я позвала снова. Потом скрепя сердце вошла. Я весьма чувствительна к дурным запахам и, подойдя к комнате, все увидела.

Я бросилась вниз, позвонила в полицию. В доме, кроме старика, никого не было, и я, чтобы не оставаться одной, побежала к соседке-привратнице, она моя подружка. Все спрашивали, что случилось. Когда прибыл инспектор, у дверей уже собралось несколько человек.

– Благодарю. Как вас зовут?

– Госпожа Обен.

– Благодарю вас, госпожа Обен. Можете вернуться к себе. Там кто-то пришел, наверно доктор.

Но это был не доктор Блок, а судебно-медицинский эксперт, тот же, что утром на квартире Арлетты.

Пожав комиссару руку, он покровительственно кивнул Лоньону и, подойдя к порогу спальни, воскликнул:

– Опять!

Синева на горле не оставляла сомнений в способе убийства графини, а пятна на бедрах ясно показывали степень интоксикации. Доктор понюхал иглу, пожал плечами.

– Морфий.

– Вы знаете убитую?

– Никогда не видел, хотя в квартале знаю кое-кого из таких. Ее что, ограбили?

Врач указал на разрезанный матрац с вылезшим волосом.

– Она была богата?

– Пока неизвестно, – ответил Мегрэ. Жанвье, долго копавшийся в замке шкафа перочинным ножом, вдруг объявил:

– А вот и бумаги.

Кто-то быстро, молодо поднимался по лестнице. Доктор Блок.

Мегрэ отметил, что судебно-медицинский эксперт лишь слегка кивнул доктору Блоку, но руки своему коллеге не подал.

Слишком матовый цвет лица, слишком сверкающие глаза, черные жирные волосы. Доктор Блок не успел ни послушать уличных зевак, ни переговорить с привратницей. Жанвье по телефону не сообщил ему, что графиня убита, а сказал только, что она мертва и что комиссар просит его прийти.

Взлетев по лестнице, он, взволнованный, озирался по сторонам и, видимо, перед уходом сделал себе укол. Казалось, его ничуть не удивило, что коллега не пожал ему руки, а сам он не настаивал. У него был вид человека, готового к неприятностям.

Переступив порог спальни, доктор явно почувствовал облегчение. Графиня была задушена, и его это не касалось.

Не прошло и минуты, как Блок вновь обрел уверенность и даже некую агрессивную надменность.

– Почему вызвали именно меня? – спросил он, прощупывая почву.

– Потому что привратница назвала вас врачом этой дамы.

– Я видел ее всего несколько раз.

– По какому поводу?

Блок, не скрывая, что удивлен вопросом, повернулся к коллеге.

– Вам, полагаю, не надо объяснять, что эта женщина наркоманка? Накачавшись зельем, она, как это часто бывает, впадала в депрессию и тогда в панике вызывала меня. Она очень боялась смерти.

– Вы давно ее знаете?

– Я в этом квартале всего три года.

Ему было около тридцати. Мегрэ мог поклясться, что Блок – холостяк и сам пристрастился к морфию, едва начав практиковать, а возможно, и в годы учения. Монмартр врач выбрал не случайно – легко догадаться, в каких кругах он подбирал себе пациентов.

Далеко он, конечно, не пойдет – рыльце в пушку.

– Что вы о ней знаете?

– Имя, адрес – они в карточке. И еще, что наркотиками она балуется лет пятнадцать.

– Сколько же ей сейчас?

– Сорок восемь – сорок девять. Глядя на истощенное тело графини, на ее жидкие бесцветные волосы, в это верилось с трудом.

– Разве наркоманы питают пристрастие к алкоголю?

– Случается.

Руки его слегка дрожали, как у пьяниц по утрам, с одной стороны лица в нервном тике дергались губы.

– Вы, надеюсь, пытались отучить ее от наркотиков?

– Сначала да, но мне не удалось – случай был почти безнадежный. Она не вызывала меня неделями.

– Она звонила вам, когда наркотики у нее кончались, но требовались любой ценой?

Блок взглянул на коллегу. К чему отрицать? И так все ясно – стоило посмотреть на труп, на квартиру.

– Думаю, нет необходимости читать вам лекцию. Дойдя до определенной точки, наркоман не может, не подвергаясь серьезной опасности, обходиться без наркотиков. Не знаю, где доставала их графиня. Никогда не спрашивал. Пожалуй, раза два, когда я приходил, она была в прострации – ей не принесли вовремя то, что она ждала, – и я делал ей укол.

– Она не рассказывала вам о своей жизни, семье, родственниках?

– Я знаю только, что она действительно была замужем за графом фон Фарнхаймом; он, по-моему, австриец и намного старше ее. Они жили на Лазурном берегу в огромном поместье, где он и сделал ей предложение.

– Еще один вопрос, доктор: она расплачивалась чеком?

– Нет, наличными.

– Вы, конечно, ничего не знаете ни о ее друзьях, ни о ее связях, ни о тех, кто снабжал ее наркотиками?

– Не имею понятия. Мегрэ не настаивал.

– Благодарю. Вы свободны.

И опять ему совсем не хотелось встречаться здесь с прокуратурой, а тем более отвечать на вопросы газетчиков, которые не замедлят явиться; хотелось поскорее уйти из этой удушливой, угнетающей обстановки.

Дав указания Жанвье, он уехал на набережную Орфевр, где ему передали, что доктор Поль, судебно-медицинский эксперт, просил его позвонить.

– Я сейчас пишу заключение, вы получите его завтра утром. – Доктору с красивой бородкой вечером предстояло еще одно вскрытие. – Хотел только обратить ваше внимание на две детали – они, вероятно, важны для следствия. Во-первых, девушке, скорее всего, не двадцать четыре года, как по документам, а, по медицинским данным, не больше двадцати.

– Вы уверены?

– Почти. Во-вторых, у нее был ребенок. Вот все, что я пока знаю. Что же касается самого убийства, совершил его очень сильный человек.

– А женщина могла это сделать?

– Не думаю, разве что не уступающая по силе мужчине.

– Вы еще не в курсе второго преступления? Скоро вас вызовут на улицу Виктор-Массе.

Доктор Поль проворчал что-то насчет обеда в городе, и мужчины повесили трубки.

Дневные газеты поместили фотографию Арлетты, и, как обычно, раздалось несколько телефонных звонков. Два-три человека сидели в приемной. Ими занимался инспектор, а Мегрэ поехал обедать домой, где жена, прочитав газеты, его уже не ждала.

Дождь так и не переставал. Промокнув, Мегрэ переоделся в сухое.

– Уходишь?

– Вернусь, наверно, поздно.

– Нашли графиню?

Газеты еще не сообщили об убийстве на улице Виктор-Массе.

– Да. Задушена.

– Не простудись. По радио обещали заморозки, а утром ожидается гололедица.

Он выпил рюмочку водки и, чтобы подышать свежим воздухом, пошел пешком к площади Республики.

Первой его мыслью было передать дело Арлетты молодому Лапуэнту, но, все взвесив, Мегрэ счел жестокостью взваливать на парня столь деликатную миссию. Пусть лучше этим займется Жанвье.

Тот уже работал вовсю. С фотографией танцовщицы он ходил по Монмартру от меблирашки к меблирашке, не упуская из виду и маленькие гостиницы, где сдаются комнаты на час.

Фред, хозяин «Пикреттс», заметил вскользь, что Арлетта, как и другие, встречалась иногда с посетителями после работы. К себе она никого не водила, что подтвердила и привратница с улицы Нотр-Дам-де-Лоретт. Но уходить далеко она не могла. Поэтому вполне возможно, что если у нее был постоянный любовник, она встречалась с ним в гостинице.

Пользуясь случаем, Жанвье наводил справки и об Оскаре, о котором никто ничего не знал и чье имя девушка произнесла всего один раз Почему же потом она сожалела о сказанном, почему стала менее открытой?

Не имея под рукой свободных людей, Мегрэ оставил инспектора Лоньона на улице Виктор-Массе, где антропометристы, должно быть, уже закончили работу, а прокуратура побывала в то время, когда он обедал.

На набережной Орфевр в большинстве кабинетов свет был уже погашен, и только в огромной инспекторской Лапуэнт корпел над бумагами графини, которые ему поручили разобрать.

– Что-нибудь нашел, малыш?

– Еще не закончил. Такой беспорядок – голова кругом. К тому же по мере возможности я кое-что проверяю и успел сделать несколько телефонных звонков Жду, кстати, ответ из уголовного розыска Ниццы.

Он показал открытку с изображением огромного роскошного поместья, возвышающегося над заливом Ангелов. Дом с минаретом, построенный в дурном восточном стиле, окружали пальмы. Название виллы, «Оазис», было напечатано внизу.

– По бумагам, – пояснил Лапуэнт, – в этом доме она и жила с мужем пятнадцать лет назад.

– В то время ей было около тридцати пяти.

– Вот их фотография того периода.

На любительской фотографии, запечатлевшей чету на пороге виллы, женщина держала на поводке двух огромных русских борзых.

Граф фон Фарнхайм, маленький, сухонький, с белой бородкой и моноклем, отличался изысканностью в одежде. Его спутница, прелестное, с красивыми формами создание, без сомнения, притягивала к себе взгляды мужчин.

– Известно, где они поженились?

– На Капри, за три года до этой фотографии.

– Сколько же лет было графу?

– Шестьдесят пять. Их брак продолжался всего три года. Граф купил «Оазис» сразу после возвращения из Италии.

Чего только здесь не было: пожелтевшие счета, паспорта с многочисленными визами, открытки с изображением казино Ниццы и Канна и даже пачка писем, которые Лапуэнт еще не успел разобрать. Все они написаны угловатым почерком, где встречались и готические буквы, внизу стояла подпись – Тане.

– Ее девичья фамилия известна?

– Мадлен Лаланд, уроженка Ла-Рош-сюр-Йон в Вандее. Некоторое время была статисткой в Казино де Пари.

Порученную ему задачу Лапуэнт, похоже, считал наказанием.

– Ничего не нашли? – спросил он после непродолжительного молчания.

Вопрос, конечно, об Арлетте.

– Этим занимается Жанвье. Я к нему присоединюсь.

– Вы собираетесь в «Пикреттс»?

Мегрэ кивнул. В соседнем кабинете инспектор отвечал на телефонные звонки и принимал посетителей, пришедших для опознания танцовщицы.

– Пока ничего существенного. Отправил одну старушенцию в Институт судебно-медицинской экспертизы. Перед трупом клялась, что это ее дочь, но один из служащих института ее засек – сумасшедшая. Уже лет десять она опознает там все женские трупы.

На этот раз метеослужба не ошиблась: когда Мегрэ вышел на улицу, заметно похолодало, и комиссар поднял воротник пальто. На Монмартр он пришел слишком рано, в начале двенадцатого, ночная жизнь только пробуждалась; еще не опустели залы театров и кино, зажигались первые огни неоновых реклам кабаре, швейцары в ливреях готовились занять свои посты.

Он заглянул в табачную лавку на углу улицы Дуэ: здесь он был частый гость, и его сразу узнали. Хозяин недавно приступил к работе – лавка на ночь не закрывалась. Днем в баре управлялась его жена с официантами, а вечером он ее сменял. Тогда они и встречались.

– Что для вас, комиссар?

Мегрэ не сразу заметил человека, на которого кивнул хозяин, – конечно, Кузнечик. Едва возвышаясь над стойкой, тот потягивал мятный ликер с водой. Кузнечик тоже узнал комиссара, но, изобразив глубокую заинтересованность информацией с скачках, продолжал делать карандашом какие-то пометки.

Его можно было принять за жокея: комплекцией он явно соответствовал. Но, приглядевшись, казалось странным видеть на детской фигурке морщинистое, серое, увядшее лицо с удивительно живыми, острыми, всевидящими глазами, какие бывают у некоторых животных от постоянной тревоги.

Не в форме, а в костюме он выглядел как подросток перед первым причастием.

– Вы были здесь прошлой ночью, около четырех? – спросил Мегрэ у хозяина, заказав стаканчик кальвадоса.

– Разумеется, и видел ее. Я в курсе – читал в газетах. С такими, как он, всегда просто. Несколько музыкантов подкреплялись перед работой кофе со сливками. Сюда же затесалась и парочка небезызвестных комиссару хулиганов, напустивших на себя смиренный вид.

– Как она выглядела?

– Как обычно в это время.

– Она заходила каждую ночь?

– Нет, изредка. Когда считала, что еще недобрала. Выпивала перед сном стаканчик-другой чего-нибудь крепкого, но долго не задерживалась.

– Прошлой ночью тоже?

– Она была какая-то взвинченная, со мной не разговаривала. Да, кажется, и ни с кем, только заказала выпить.

– А вы не заметили в баре пожилого мужчину, невысокого, коренастого, седого?

Мегрэ не сообщал журналистам об Оскаре, поэтому в газетах о нем не упоминалось ни слова, но спрашивал Фреда. Возможно, Фред сказал Кузнечику, а тот…

– Такого не видел, – ответил хозяин с чрезмерной уверенностью.

– А вы не знаете никакого Оскара?

– Их в квартале, должно быть, целая куча, но я не знаю ни одного, похожего на вашего.

Чуть подвинувшись, Мегрэ оказался рядом с Кузнечиком.

– Ничего мне не скажешь?

– Нет, комиссар.

– Прошлой ночью ты все время стоял у «Пикреттс»?

– Почти. Прошелся раза два вверх по Пигаль, раздал проспекты. Заглянул и сюда за сигаретами для американца.

– Оскара не знаешь?

– Впервые слышу.

Кузнечик явно не из тех, кто тушуется перед полицией или кем бы то ни было. А чтобы позабавить посетителей, подделывается под простонародный выговор и работает под мальчика.

– И, конечно, не знаешь дружка Арлетты?

– У нее был дружок? Ну и дела!

– Не видел, ее когда-нибудь ждали у заведения?

– Случалось. Посетители.

– Она ходила с ними?

– Не всегда. Порой, чтобы отвязаться от них, заглядывала сюда.

Хозяин беззастенчиво слушал и кивал, поддакивая.

– Тебе не приходилось встречаться с ней днем?

– Утром я сплю, а днем на скачках.

– Кто ее подружки?

– Они были приятельницами с Бетти и Таней, но не близкими. По-моему, они с Таней недолюбливали друг друга.

– Она никогда не просила у тебя наркотики?

– Зачем?

– Для себя.

– Ни разу. Стаканчик-другой пропустить любила, но не была наркоманкой.

– Короче, ты ничего не знаешь.

– Разве что одно: она самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.

Мегрэ замялся, осматривая недоноска с головы до ног.

– Ты за ней волочился?

– Почему нет? Я за многими волочился, и не только за девицами, но и за богатыми посетительницами.

– Что верно, то верно, – вмешался хозяин. – Не пойму только, почему за ним все бегали. Сам свидетель, как перед утром сюда приходили дамочки – не какие-нибудь там старухи или уродины, – и ждали его часами.

Широкий рот карлика, словно резиновый, растягивался в восторженной сардонической улыбке.

– Значит, для этого были причины, – сказал он, сделав непристойный жест.

– Ты спал с Арлеттой?

– Я вам уже сказал.

– Часто?

– Во всяком случае, один раз.

– Она тебе сама предложила?

– Она поняла, что я ее хотел.

– Где это было?

– Разумеется, не в «Пикреттс». Знаете «Модерн» на улице Бланш?

Дом свиданий, место, хорошо известное полиции.

– Вот там.

– Ну и как она, с огоньком?

– Ничем не удивишь.

– Она получала удовольствие?

– Во всяком случае, когда женщина не получает удовольствия, она притворяется, что получает, а чем его меньше, тем больше она старается его показать.

– Той ночью она была пьяна?

– Как обычно.

– А с хозяином?

– С Фредом? Он вам говорил?

Кузнечик помолчал, с серьезным видом осушил стакан.

– Меня это не касается, – вымолвил он наконец.

– Думаешь, хозяин увлекся?

– Все увлекались.

– И ты тоже?

– Все, что я мог сказать, я сказал. Если хотите, – пошутил он, – всегда готов и нарисовать. Вы в «Пикреттс»?

Мегрэ не стал дожидаться Кузнечика, собиравшегося на свой пост. Уже зажглись красные огни рекламы. На фасаде все те же фотографии Арлетты Окна и стеклянная дверь оставались зашторенными. Музыки не было слышно.

Он вошел и увидел Фреда в смокинге. За стойкой бара Альфонси расставлял бутылки.

– Я знал, что вы придете, – сказал он. – Верно, что нашли задушенную графиню?

Он не мог этого не знать: убийство произошло в квартале. А может, новость уже сообщили и по радио.

Два музыканта – один совсем молоденький с прилизанными волосами, другой – мужчина лет сорока с грустным болезненным видом – настраивали на эстраде инструменты. Заканчивал последние приготовления официант. Розы не было видно: ушла на кухню или еще не спустилась.

Красный цвет стен и сдержанная розовая подсветка создавали атмосферу ирреальности. Казалось – по крайней мере так показалось Мегрэ, – что находишься в темной мастерской фотографа, и, чтобы освоиться, требовалось какое-то время. Ярче блестели потемневшие глаза, а рисунок губ, съеденный светом, исчезал.

– Если вы решили остаться, отдайте пальто и шляпу моей жене. Она там, в зале. Роза! – позвал Фред.

Она вышла из кухни в черном атласном платье и маленьком вышитом передничке, унесла пальто и шляпу.

– Надеюсь, вы не собираетесь садиться сейчас?

– Девушки еще не пришли?

– Сейчас спустятся – переодеваются. У нас здесь нет уборных, и они пользуются нашей спальней и туалетом. Знаете, я долго думал над вопросами, что вы мне задали утром. Поговорил с Розой. И мы пришли к выводу: все, что рассказала Арлетта, она узнала не от посетителей. Дезире, поди-ка сюда.

Лысый – волосы лишь полукругом обрамляли голову – Дезире смахивал на официанта кафе, известного по афишам лучших сортов аперитива. Он, должно быть, это знал и заботился о своем сходстве, даже отпустил бакенбарды.

– Можешь говорить с комиссаром откровенно. Сегодня ночью ты обслуживал четвертый столик?

– Нет, мсье.

– Не видел двух мужчин – они были здесь недолго, – один из них уже в возрасте?

И, подмигнув Мегрэ, Фред добавил:

– Похож на меня.

– Нет, мсье.

– С кем разговаривала Арлетта?

– Она долго сидела со своим молодым человеком. Потом выпивала с американцами. Вот, пожалуй, и все. Уже перед уходом они сидели с Бетти – заказали у меня коньяк. Это записано им на счет. Можете проверить. Арлетта выпила две рюмки.

Из кухни вышла брюнетка. Бросив профессиональный взгляд на пустой зал, где, кроме Мегрэ, посторонних не было, она направилась к эстраде, села за пианино и тихо заговорила с музыкантами. Все трое обернулись на комиссара. Потом она дала музыкантам тональность. Юноша взял на саксофоне несколько нот, мужчина сел за ударные, и по залу поплыли звуки джаза.

– Музыка должна звучать обязательно, – пояснил Фред. – Вполне возможно, что добрых полчаса никого не будет, но ни в коем случае нельзя допустить, чтобы, входя сюда, посетитель столкнулся с тишиной или увидел людей, застывших как изваяния. Ну так что вам предложить? Если вы останетесь, я посоветовал бы шампанское.

– Предпочту рюмочку коньяка.

– Я налью коньяк в бокал, а бутылку шампанского поставлю рядом. В принципе, особенно в начале вечера, мы подаем только шампанское, понимаете?

Своим ремеслом Фред занимался с явным удовольствием, словно осуществлял мечту всей жизни. Он поспевал везде. Его жена устроилась на стуле в глубине зала, позади музыкантов, и ей там тоже нравилось. Они, без сомнения, долго мечтали скопить на старость, и игра их, став привычкой, все еще продолжалась.

– Я посажу вас за шестой столик, где сидела Арлетта с кавалером. Если хотите поговорить с Таней, дождитесь, пока не заиграют яву, – это когда Жан-Жак берет аккордеон и Таня может передохнуть. Раньше у нас была пианистка. Потом пришла Таня. Узнав, что она играет, я подумал, а не попробовать ли ее в оркестре – так экономнее… Вот и Бетти. Вас представить?

Мегрэ, как обычный посетитель, занимал кабину, куда Фред привел молодую рыжеволосую женщину в голубоватом платье с блестками.

– Комиссар Мегрэ. Расследует убийство Арлетты. Не бойся. Он человек порядочный.

Бетти могла бы считаться хорошенькой, если бы от нее не исходили мужская сила и твердость, позволявшие принять ее за переодетого юношу, и это вызывало неловкость. Даже голос у нее был низкий и хрипловатый.

– Можно присесть?

– Прошу вас. Что вам предложить?

– Сейчас ничего. Пусть только Дезире поставит бокал.

Она казалась усталой, озабоченной. С трудом верилось, что она здесь для того, чтобы возбуждать мужчин, но Бетти, по-видимому, и не строила на свой счет иллюзий.

– Вы бельгийка? – спросил Мегрэ, уловив акцент.

– Из Андерлехта, это возле Брюсселя. Раньше работала в труппе акробатов. Я ведь начала совсем юной – мой отец цирковой артист.

– Сколько вам лет?

– Двадцать восемь. Для акробатики я уже стара, вот и пришлось танцевать.

– Замужем?

– Была, за жонглером, – он меня бросил.

– Прошлой ночью Арлетта уходила с вами?

– Как всегда. Таня живет у вокзала Сен-Лазар и идет вниз по Пигаль. Она собирается быстрее нас. Я живу в двух шагах отсюда, и мы с Арлеттой обычно расстаемся на углу Нотр-Дам-де-Лоретт.

– Она сразу пошла домой?

– Нет, но так бывало. Она сделала вид, что поворачивает направо, а потом, как только я скрылась, снова поднялась вверх по улице, чтобы пропустить стаканчик в табачной лавке на улице Дуэ, – я слышала шаги.

– Почему она пряталась?

– Пьющие не любят афишировать пристрастие к рюмке.

– Она много пила?

– Перед уходом два коньяка со мной, до этого шампанское, не знаю сколько. Уверена, что она приняла и до открытия заведения.

– У нее были неприятности?

– Даже если были, мне она об этом не сказала бы. Наверно, ей просто все надоело.

Пожалуй, Бетти тоже все надоело, потому что вид у нее был мрачный, а голос монотонный и безразличный.

– Что вы о ней знаете?

Вошли двое, мужчина и женщина, и Дезире стал приглашать их к столику. Увидев пустой зал, они, переглядываясь, в нерешительности остановились. Мужчина смущенно пробормотал:

– Придем попозже.

– Ошиблись этажом, – спокойно обронила Бетти. – Эти явно не к нам.

Она изобразила улыбку.

– Раньше чем через час мы не начнем. Иногда приходится выступать и перед тремя посетителями.

– Почему Арлетта выбрала эту профессию? Бетти долго смотрела на комиссара, потом тихо произнесла:

– Я часто спрашивала ее об этом. Трудно сказать. Может, нравилось.

Она взглянула на фотографию на стене.

– Вы видели ее номер? Здесь Арлетту никто не заменит. Вроде бы просто. Мы все попробовали. Но поверьте, это нелегко. Если делать с кондачка, зрелище становится безобразным. Важно показать, что ты действительно получаешь удовольствие.

– И Арлетте это удавалось?

– Иногда я спрашивала себя: не потому ли она и взялась за это? Не говорю, что это связано с желанием иметь мужчин, возможно, и нет. Но ей хотелось возбуждать их, держать в напряжении. Когда после номера она возвращалась на кухню, – кухня – это наши кулисы: чтобы подняться наверх переодеться, надо проходить через нее, – так вот, после номера она приоткрывала дверь и любовалась произведенным эффектом: так актеры подглядывают в зал из-за занавеса.

– Она не была влюблена?

Бетти помолчала.

– Возможно, – произнесла она наконец. – Вчера утром я сказала бы – нет. А сегодня ночью, когда ушел ее молодой человек, Арлетта стала какой-то взвинченной, назвала себя последней дурой. На мой вопрос – почему, она ответила, что только от нее зависит все изменить.

«Что?» – спросила я.

«Все! Надоело».

«Ты хочешь уйта из кабаре?»

Мы говорили тихо, чтобы Фред нас не услышал. Она в сердцах бросила:

«Дело не только в кабаре!»

Она, конечно, подвыпила, но, поверьте, ее слова имели определенный смысл.

«Он предложил содержать тебя?»

Она пожала плечами.

«Ничего ты не понимаешь».

Мы чуть не поссорились. Я ответила ей, что не настолько глупа, как она думает, и сама прошла через это.

На сей раз посетители – трое мужчин и одна женщина – были серьезные, и Кузнечик ввел их с триумфом. Мужчины, явно иностранцы, должно быть, приехали в Париж по делам или на какой-нибудь конгресс – уж очень важный был у них вид. А вот женщина, которую они подцепили Бог знает где, может, на террасе кафе, заметно смущалась.

Подмигнув Мегрэ, Фред усадил их за четвертый столик и подал впечатляющую карту с перечнем всевозможных сортов шампанского. В его подвале не было и четверти из указанного, и он предложил компании совершенно неизвестный сорт, надеясь получить триста процентов прибыли.

– Мне пора готовиться к номеру, – вздохнула Бетти. – Ничего особенного не ждите, хотя идет неплохо. Бедра посмотреть – вот все, что посетителям надо.

Заиграли яву, и Мегрэ жестом пригласил спустившуюся с эстрады Таню. Фред тоже подмигнул ей, советуя подойти к столику.

– Хотите со мной поговорить?

Несмотря на свое имя, говорила она чисто, без русского акцента, и комиссар догадался, что родилась она на улице Муфтар.

– Присядьте и расскажите мне все, что знаете об Арлетте.

– Мы не дружили.

– Почему?

– Мне не нравились ее манеры. Прозвучало довольно резко. Она знала себе цену, и Мегрэ не произвел на нее никакого впечатления.

– Вы не поддерживали с ней отношений?

– Никаких.

– И даже не разговаривали?

– Редко. Она была завистлива.

– Кому же она завидовала?

– Мне. Она не допускала, что кто-то может быть интереснее, что, кроме нее, есть и другие. Я этого не люблю. Она и танцевать-то не умела, а уроки брать не хотела. Вот раздеваться она научилась, и если бы не выставляла все напоказ, ее номер вряд ли удался бы.

– Вы танцовщица?

– Уже в двенадцать лет я посещала уроки классического танца.

– Это то, что вы танцуете здесь?

– Нет. Здесь у меня русские танцы.

– У Арлетты был любовник?

– Конечно, но в силу каких-то причин она этим не гордилась и никогда о нем не рассказывала. Могу утверждать одно: он старик.

– Почему вы так решили?

– Мы переодеваемся вместе, наверху. И несколько раз я видела у нее синяки. Она пыталась их скрыть под слоем крема, но я же не слепая

– Вы ей сказали об этом?

– Всего раз. Она ответила, что упала с лестницы. Но не могла же она падать каждую неделю. По синякам-то я все и поняла: на такое способны только старики.

– Когда вы заметили это впервые?

– С полгода назад, почти сразу, как появилась здесь.

– И это повторялось?

– Особенно я не приглядывалась, но синяки видела часто. У вас все? Мне надо играть.

Она едва успела сесть за пианино, как свет погас и прожектор высветил площадку, куда вышла Бетти Брюс. За спиной Мегрэ раздавались голоса – мужчины пытались объясниться по-французски, а женщина учила их правильно произносить: «Вы хотите спать со мной?»